Текст книги "Закон вне закона"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Повесил на рогатую вешалку автомат, с укором, неодобрительно глянул, как Волгин гасит в пепельнице длинный еще окурок.

– Сегодня у моста опять депутацию принимал. Законопослушных граждан.

– О чем мечтают?

– Беспокоятся: как бы наши зареченские женихи и высланные чеченцы, объединившись, не предприняли попытку форсировать реку. На подручных плавсредствах. Предлагают выставить посты из добровольцев – вверх и вниз по реке. Кое у кого даже ружьишки есть.

Это уже интересно.

– Вот что, Майор, ты эту приятную инициативу не отвергай. – Как знать, не станет ли этот, единичный пока, факт тенденцией? В плане всенародного подъема на борьбу. – Иди навстречу пожеланиям трудящихся. Сформируй из них два отделения. Командиров назначь из своих хлопцев. Наиболее надежных добровольцев вооружи автоматами – их навалом у нас...

– С холостыми патронами, – уточнил Майор.

– Естественно. Тем более что пока этого нашествия не предвидится. Что, кстати, оттуда слышно?

Майор усмехнулся.

– Советуются. Торгуются. Чечены все там осели и в ближних селах, сгруппировались. Как мы и рассчитывали. У них сейчас худой мир настал. Перед доброй ссорой.

– Примерно на сколько реальных стволов нам ориентироваться? И каких?

– Добрая сотня будет, по первым прикидкам. Есть автоматы с подствольниками. С десяток гранатометов. Ну и ручные гранаты, конечно.

– Кто сейчас координирует сборище?

– На виду – Гоша Заречный. Но куда-то за кулисы курьера гоняет.

– След взять не удалось?

– Нет, очень ловок парень. Егерь по профессии. И по призванию. Фенимор Купер сплошной. Как в лес вступил – так и растворился.

– А триада наша невидимая? – Я имел в виду Губернатора, Семеныча и Ваню Заику.

– Ищем. Я полагаю, к ним курьер-следопыт гоняет.

– Скорее всего. Раз трое в одно время слиняли, значит, все трое в одном месте вынырнут. Надо их достать. Для показательного суда.

– Это важный социально-политический шаг, – серьезно и весомо уточнил Волгин, не замечая горячего майорского взгляда на пачку сигарет.

– Дело не только в этом, – добавил Майор. – Сдается мне, эта тройка сейчас Заречьем дирижирует. Пакость готовит. Я бы вам, Алексей Дмитриевич, пару ребят все-таки выделил. Демонстративно.

– Обойдусь. – Я не стал его огорчать.

И уличать тоже не стал. В том, что "недемонстративную наружку" он мне уже тайно приклеил. И в том, что я ее в первый же день срисовал. И Ляльку Пилипюк, наверняка, по его приказу вооружил. И в тир таскает. Где она отрабатывает на турнике упражнение "стрельба из положения вис головою вниз с одновременным раскачиванием"...

В Замок мы с Майором пошли пешком. Никаких особых следов нашей деятельности город на себе пока не носил. Не почувствовал, стало быть. Только славянских лиц, казалось, прибавилось. Да бросался иногда в глаза неявный отлов нищих. Но вежливый. Я бы сказал, уважительный.

И еще одно личное, субъективное ощущение: пара внимательных глаз в сфере моего перемещения. Я даже не удержался, свредничал.

– Майор, – шепнул одними губами, – я тут одного парня срисовал, ведет кого-то из нас. Пасет, стало быть. Шлепнуть его? За углом, а?

– Патроны поберегите, – улыбнулся Майор.

Только я вошел в свои апартаменты, закурил сигарету, Лялька в дверях возникла.

– Алексей Дмитриевич, во-первых, Волгин вам звонил, сообщил, что оба акта экспертизы – по волосам с расчески и по машинному маслу положительные, а во-вторых, Русаков к вам рвется.

Прошка уже маячил лохматой лысиной у нее за спиной, пониже плеча.

– Бюрократ он стал, – пыхтел он, пытаясь сдвинуть Ляльку с порога. – К тебе что, за неделю записываться надо?

– Ладно, девочка, впусти его. А то укусит еще. За ухо.

– Не достанет, – фыркнула Лялька и вернулась в приемную.

– Распустил ты ее, – проворчал Прохор, усаживаясь напротив меня, раскрывая дипломат.

– Не сердись на нас, Проша, дел много. Что у тебя?

– Вот, посмотри, – он протянул мне два номера городской газеты. Сплетни наплел. По твоей наводке.

Эти "сплетни" шли под рубрикой "Происшествия" и должны были внедрить в сознание горожан принцип неотвратимости и адекватности возмездия за всякого рода проступки, от нанесения побоев до перехода улиц в неположенном месте.

Я обратил внимание на заметку под заголовком "По заслугам?".

"Вчера вечером гр. Никитин Н.Е., проживающий по улице Ясная, неработающий, находясь в состоянии алкогольного опьянения, нанес жестокие побои своей престарелой матери. Поводом к этим действиям послужил ее отказ выдать сыну "на опохмелку" полученную накануне пенсию.

В тот же вечер по странному стечению обстоятельств указанный гражданин подвергся нападению неустановленных лиц, в результате чего получил те же телесные повреждения, каковые нанес несколько ранее гр. Никитиной.

Объяснить это происшествие потерпевший отказался и на вопрос нашего корреспондента коротко ответил: "Это меня Бог наказал".

Редакция также оставляет этот факт без комментариев, однако делает дополнение: аналогичный случай произошел сегодня в городском парке, когда нетрезвый хулиган, немотивированно нанесший побои подростку, был через краткое время жестоко наказан таким же образом. На наше обращение в Горотдел милиции был получен странный ответ от исполняющего обязанности начальника Волгина А.А. Приводим дословно: "Меры по данным и аналогичным фактам отныне и впредь милицией приниматься не будут".

– Мерзавец этот гр. Никитин, – вставил Прохор. – Пьет без перерыва на обед и выходных дней. На матушкину пенсию. Все ее имущество на водку сменял. Старушка живет чуть ли не подаянием, соседи подкармливают. Не жалко мне его, – заключил.

Мне тоже. Но покритиковать не удержался:

– Суховато написано. И стиль какой-то...

– Ты же сам просил посуше, языком протокола, – обиделся Прохор.

– Детали в таком материале нужны. Чтоб в души западало и сеяло в них страх: сломал нос – нос сломали, откусил ухо – ухо откусили, матерился при детях – отматерили так, что описался при народе...

– Страх, Серый, – начал было поучать меня Прохор, – страх и жестокость никогда...

– Ой, ради бога, не надо! Не ври. В основе всякого изначального воспитания, запомни и запиши, на самом дне души должен лежать страх. Боязнь возмездия за неправильные действия. А уж на этой основе строится вся культура поведения.

– Ты с ума сошел, Серый! – возопил Прохор, начал хватать со стола газеты и запихивать их в дипломат.

– Возможно! А возможно, все мы психи. И ты в том числе. Вот скажи мне... ты, грамотный и образованный, ты, который такие ученые слова знаешь, что мне и не повторить их с первого раза... Скажи, почему ты не хватаешь горячий утюг голой рукой? Боишься! Боишься, что будет больно. А почему сейчас, в ответ на мою бредятину, не дал мне по морде? – Я ткнул его пальцем в грудь так, что он опять упал в кресло. – Боишься. Запомни и запиши. И всем рассказывай: с первых дней жизни каждый человек должен усвоить, что за боль, унижение, горе, причиненные другому человеку, он тут же, понимаешь, Проша, сейчас же – не там, – я поднял руку вверх, – не там, через много лет, там само собой, – а сейчас, здесь, немедленно будет адекватно наказан. Ударил слабого – получай в ответ от сильного. Только тогда мы научимся уважать друг друга, когда поймем: наше зло не остается безнаказанным. Если не убедил тебя я, послушай, что давным-давно сказал твой любимый Цицерон: "Величайшее поощрение преступности безнаказанность!"

Вовремя вошла Лялька, предотвратила тяжкое преступное деяние. Потому что Прохор, не имея аргументов, схватил с моего стола автомат.

– Ты что на него орешь? – деловито спросила она Прошку.– Веди себя прилично, не забывай, где находишься. – И совершенно неповторимо добавила: – Писатель!..

– Бред! – отозвался Прохор. – Возможны другие методы. Объективные.

– Мы, друг мой, объективны в оценке зла тогда, когда это не касается нас лично. Я этих скотов, которые насилуют и режут на части малолеток, казнить не буду – я буду отдавать их родителям потерпевших.

– Тебя надо на экспертизу отправить, – безнадежно выдохнул Прохор.

– А с тобой, – вставила Лялька, – и без экспертизы все ясно.

– Так вот, Проша, насчет объективности и других методов. Нормальный отец, когда обижают его малыша, не может быть объективен. И метод здесь один – кочерга. Если под рукой автомата не оказалось.

– Так мы далеко зайдем...

– И так зашли – дальше некуда. Пора поворачивать назад. Ответь, если сможешь: почему все тысячелетия не искореняется преступность?

– Причин много...

– Причин много, согласен. Да главная одна: когда преступник сознательно идет на преступление, он надеется уйти от наказания. Или получить его много позже и не полной мерой. А то и вовсе отмазаться. А вот если он будет знать: сегодня украл, завтра – тюрьма, утром убил – вечером повесят, то ему и в голову не придет совершить мерзкое дело. Никто не хочет п олучить в свою собственную морду. Никто не хочет быть убитым. Таких нет, Проша.

Лялька, убедившись, что опасность мне уже не грозит, ушла в приемную.

– Если не согласен с моей доктриной, можешь собирать вещи.

– Я подумаю.

– Долго не думай. Скоро станет поздно. Что там еще?

– Еще вот что. Сообщение: "В среду, двенадцатого числа, в семнадцать часов, в помещении б.Дома культуры состоится встреча общественности города с полковником Сергеевым для формирования нового правительства. На встрече, возможно, будут присутствовать представители упраздненных органов городского управления с отчетом о проделанной работе".

Что ж, скромненько, со вкусом, по существу.

Даже интригует. Но следовало бы добавить: "Стенограмма встречи, особенно той ее части, где городские власти представят сравнительные данные об изменении социального положения в городе и их личного состояния (за отчетный период), будет опубликована в печати и озвучена по местной радиосети".

О чем я и сказал Прохору.

– Тебе лишь бы придраться, – опять не согласился Прохор.– Полгорода будет на встрече, а полгорода на площади перед Домом культуры, у окон и дверей.

– Заблуждаешься, – охладил его я. – Народ устал. От болтовни.

– Но к переворотам интерес еще имеется.

Ну да, живой такой, непосредственный.

– Вот еще тебя касается, – Прохор перевернул полосу.

Действительно. Информация о создании Комиссии по пересмотру сомнительных и явно сфабрикованных уголовных дел, неправомерных задержаний, поборов, оскорблений и др. грехов городской милиции, а также проверка несправедливых приговоров суда. Здесь же призыв к гражданам обращаться по этим вопросам, с обещанием крутых мер в отношении официальных лиц, допустивших данные злоупотребления.

Раскручивается машина, стало быть.

– Действуй, Проша, и дальше в том же духе. Если не слиняешь, конечно. Подготовь мне тезисы к встрече с общественностью: по принципу – что мне не надо говорить. И вот что еще. Посылаю тебя в командировку. В Заречье. Дам для подстраховки пару ребят. Сделаешь материал о нынешнем положении в этом осажденном регионе.

– В каком ключе?

– В минорном.

– Ты не спал сегодня ночь...

– И поэтому ясно мыслю.

– Выражаешь только эти мысли неясно.

– Постарайся понять, ты умный бываешь. Суть репортажа: вот эти грозные бандюки и бизнесмены, вся эта криминальная власть, они ничего не стоят без рабочего люда. Они только грабить умеют. А больше ничего. Отрезали их от обслуги – и все, пропадать осталось. Гвоздь не могут вбить, машину заправить, унитаз прочистить – в собственном говне захлебнутся...

– В дерьме, – деликатно перебил меня Прохор.

– Тебе виднее, – согласился я.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился он. Готовый обидеться.

– Только терминологию, – успокоил. – Это на твой литературный вкус. А идею ты уловил – по глазам вижу.

– Уловил, – помрачнев, согласился Прохор. – Она проста, как булка. Ты обобщение хочешь сделать. По-твоему, вся паразитирующая прослойка, захватившая власть, держится нашим старанием. Нашей покорностью, предательством, страхом, шкурным безразличием...

– Верно мыслишь, – похвалил, перебивая. – Можешь не продолжать.

Вовремя Лялька вошла. Чтобы выгнать Прохора: мол, полковник обедать будут. Могла бы и его покормить: не изволите с нами откушать, господин писатель?

Не догадалась. Но ведь Тефаль всегда думает об нас, а не об вас.

Лесной терем

В глуши, дремучей и болотной. За мощным бревенчатым тыном.

Качают кронами сосны с золотыми стволами. Сумрачно вздыхают вековые ели, вздрагивают их мощные, темно-зеленые, в лишайниках, лапы. Дятел порой стучит. Кукушка считать начинает – то ли прошлые года, то ли будущие, кому как.

За дубовым теремным столом – четверо. Губернатор, как обычно, спит над тарелкой, иногда вскидывает голову, икая, шарит нетвердой рукой по столу в поисках очередной рюмки. Ваня Заика и Егерь слушают ровный бас Семеныча, смотрят на движение карандаша по листу бумаги. Стратегию разрабатывают: послезавтра Сергеев проводит в Горотделе инструктаж. Там его можно достать. И не только его. Каким образом?

– Вот, – Семеныч ведет карандаш по схеме, – вход, тамбурок, слева дежурка, направо – коридор. По этой его стене – дверь в Ленинскую комнату. Во время совещаний она всегда открыта – душновато. Прямо против двери стол, за ним обычно сидит вся наша ментовская головка. В данном случае Сергеев, Майор, Волгин, – голос Семеныча ровен, деловит, без гнева и ревности. – Это ясно?

– Пока ясно. А дальше что?

– Напротив этой двери – бывшая кутузка, буйных туда прятали. Как "обезьянник" поставили, ее уборщице отдали, она в ней швабры и ведра держит. Дверь – стальная, двойная, прочная, с замком.

– Сергеева туда? – ехидно спрашивает Ваня. Не заикаясь.

– Ты слушай, умник веселый, – хлопает ладонью по столу Семеныч. Отморозок ваш войдет в здание с гранатой вот здесь, никто его не остановит – посетитель. Бросает гранату в дверь и– шнырь в кладовку. После взрыва, в суматохе, уходит. Уйдет – его радость, не сможет – не наша печаль.

– Плачем не изойдем, – ухмыляется Ваня.

– Ты вот что, – это Семеныч поучает Егеря, – ты ему в уши вбей, чтобы бросал гранату не сразу, как чеку дернет. Пусть пару секунд задержку сделает.

– Это зачем? – вдруг спрашивает сквозь сон Губернатор.

Но на него никто не обращает внимания. Пояснения Семеныч дает Егерю:

– Там ребята крутые соберутся – успеют гранату обратно выкинуть. Или кто-нибудь на нее ляжет. У них такое бывает.

– Нам бы таких, – вдруг возмечтал Ваня. – Хоть парочку.

– Проснись, – грубо одергивает его Семеныч. – За деньги такое не делают. – Молчит угрюмо. – Зря я с вами связался. Противно среди вас, мразь одна. По ту сторону светлее.

Ваня щурится и злобно выпивает водку. Но не возражает, побаивается: Семеныч крут, непредсказуем. Да и в Заречье, среди боевиков, его люди имеются, в обиду Семеныча не дадут. Не резон с ними сейчас расплеваться. После победы раздадим кому что положено. А Семенычу при любом раскладе не кумовать. Ни те, ни эти не простят.

– Лады, – Семеныч снова хлопает по столу. – В тот же час, как рванет, – прорыв через мост. Демонстративный, отвлекающий. Основные силы на лодках, катерах, хоть вплавь, как хотите – через реку. И сразу брать Замок, закидать его из гранатометов. Готовьтесь, ребята.

Егерь хлопает "посошок", берет на плечо свою "ижевку" и уходит в лес.

Совещание 3 (общее, расширенное, с общественностью)

Решающий день. Если нам не поверят, я подло уйду из дела– брошу все начатое, предам товарищей по оружию, друзей, идеалы, самого себя, стало быть.

Народу, вопреки опасениям (или тайным надеждам), собралось много. Роль свою, конечно, сыграли наши начальные действия и вызванные ими всяческие слухи. Правда, хорошее начало еще не гарантия ладного конца. Гитлер вон тоже хорошо начинал...

Ребята Майора разделили на ручьи бурные людские потоки, устремившиеся в зал, разместили людей, отсекли явный избыток желающих, объяснили массам, что из зала будет вестись трансляция прямо на площадь, через динамики. Если и не все увидите, то уж услышите все.

Я вышел на край сцены, коротко представил президиум и начал свое вступительное слово:

– Граждане! Я объявил в нашем городе войну преступности...

– А кто вы такой? – взвился над головами закономерный, но не очень доброжелательный вопрос.

Ответил откровенно:

– Не знаю. Может быть, диктатор. Сейчас это не имеет значения. Но вообще-то я не против террора. Все дело в том, чьи интересы он защищает.

– Самозванец! – прозвучало с радостной, уличающей злостью. Узурпатор!

– Стало быть, так, – я добродушно поскреб макушку. – Надеюсь, вы об этом не пожалеете. – Двусмысленно получилось. И я поправился: – Еще одна истерика – и вас выбросят вон. Продолжаю. На чем я остановился? Ах да... Я объявил войну преступности. Но, как вы знаете, одними карательными мерами ее не победить. Чтобы сбить криминал с ног, поставить на колени и срубить голову, нужно прежде всего наладить в городе нормальную жизнь. Не обольщайтесь: я этого сделать не могу. Кроме вас самих, этого никто не сделает. Хватит ждать умного дядю. Вот поэтому мы собрали здесь представителей общественности. Чтобы избрать, ну, скажем, народное правительство. Из порядочных, толковых людей. Которым вы доверяете. Помогут ему сделать первые шаги, определить ближайшие задачи, выработать правильные меры, – я повернулся к президиуму, – вот эти люди: профессиональный Политик, депутат Госдумы, честный, знающий человек...

– Позвольте! – возопило из глубин зала возмущенное существо с всклокоченной, бурно лысеющей головой. Это его "позвольте" прозвучало как "не позволю". – Что вы нам навязываете со стороны? Существует общегосударственная программа экономических реформ. Она идет по стране в ногу со всем цивилизованным миром, и предлагать нам свои авантюрные планы вы не имеете права.

– А вы поднимитесь сюда, – с растерянным миролюбием предложил я. – И все, что надо, скажите людям.

– Это Кузнечик, – шепнул мне Волгин. – Профессиональный правозащитник. Зовут Наум Лазаревич. В народе, по-уличному: Наобум Лазаревич.

Лысеющий Наобум выбрался из рядов, поднялся на сцену, отважно и непримиримо сверкая очами. Но лязгать зубами я ему не дам, кусаться – тем более.

– О каких, простите, реформах вы говорите? Что-то я не понял.

– Вы будто и не знаете! – выцелил меня обличающим перстом.

– Не знаю, – признался. – Они где, скажите мне, опубликованы? Кто их разработал? Кто их видел? Вот вы, лично, где о них читали?

– Демагог! – чуть не убил он меня жестоким словом.

– Постараюсь оправдаться. – И я обратился в зал: – Граждане, кто-нибудь из вас может нам помочь? Кто-нибудь знаком с государственной реформой экономики? – Никто не откликнулся. – Жаль. – И я снова обратился к своему оппоненту: – Вы считаете, что разрушить созданное прежде и ждать, когда все само собой образуется в лучшем виде, – это реформы?

Ограбить народ ваучерами, тысячекратным повышением цен, сделать его нищим, лишить миллионы людей жилья, работы, учебы – это, по-вашему, реформы?

Разрушить промышленность, добить окончательно сельское хозяйство – это реформы?

Влезть в зарубежные долги, развязать гражданские войны, отдать всю власть преступникам – это реформы?

Из одной огромной богатой страны сделать очень много маленьких и нищих – это тоже реформы?

А я по своей наивности полагал, что реформы – это когда из плохого делают лучшее, из хорошего – отличное. Когда растет промышленность, развивается сельское производство, когда людям становится все лучше жить тогда я понимаю, что это реформы. Что вы молчите? – И я снова обратился в зал: – Сразу же хочу предупредить: кто пришел сюда погорлопанить, кто рассчитывал, что здесь будет митинг, – могут быть свободны.

– Я доложу куда следует, – прошипел Наобум Лазаревич.

А что он мог еще прошипеть?

– Доложите, – согласился я, – обязательно. Но несколько позже. – Когда будет совсем поздно. – А с этой минуты – вы под домашним арестом. Ведите себя хорошо, это в ваших интересах.

Вот это он понял. И даже не пробурчал под нос про произвольный беспредел. То есть наоборот: беспредельный произвол.

– Вернемся к нашим делам. Сегодня, повторяю, вы должны сформировать наше правительство из людей, которым вы доверяете. В помощь вам рекомендую квалифицированных консультантов, – широкий жест в сторону президиума, – по вопросам политики, экономики, законности.

А со своей стороны займусь нашей главной болевой точкойискоренением преступности. Чтобы создать людям нормальные условия для жизни. Как видите, эти две проблемы взаимосвязаны. Не разгоним бандюков не будем жить нормально. И наоборот. Потому что все наши добрые дела будут поглощаться жадной трясиной криминала. Этот узел распутать невозможно. Поэтому я буду его рубить. Сообщаю: меры к преступникам будут применяться не суровые... А жестокие. Впрочем, добропорядочных и законопослушных граждан это никак не должно беспокоить. Я объявляю всех преступников вне Закона. Гуманности к ним больше не будет. Гуманность будет к пострадавшим. Жестокость во имя гуманности. Ненависть во имя любви. Все поняли? Сейчас новый начальник городской милиции расскажет вам о том, что уже сделано.

Волгин коротко сообщил: сформирован новый личный состав Горотдела, намечены и введены в действие решительные меры по борьбе со всенародным врагом. Из города выдворены все недобросовестные лица неславянского происхождения, изгнаны и блокированы руководители и боевики преступных формирований, арестованы и готовятся к ответу скомпрометировавшие себя представители городской администрации и правоохранительных органов, наложен арест на все имущество увеселительных заведений, изъято значительное количество наркотиков и оружия, проводится следственная работа по злоупотреблениям прежних городских властей, организован приют для бездомных и т.д.

Слушали заинтересованно, я бы сказал, с надеждой. Вопросы задавали прямые, по существу. Некоторые представлялись:

– Профессор Кусакин. – Далее с ехидцей. – Слушать вас приятно, не скрою. Однако для города, где среди бела дня режут на куски молодых женщин, ваши речи звучат не слишком ли самонадеянно?

– Уже не режут, профессор. Преступник задержан, сейчас проходит судебно-психиатрическую экспертизу.

– На вменяемость? – уточнил дотошный профессор с собачьей фамилией. И саркастически добавил: – И если он будет признан вменяемым в отношении инкриминируемых ему деяний, вы, конечно, его...

– Расстреляем, – завершил его сарказм Волгин недрогнувшим голосом. Во всеобщей тишине.

Но профессор Кусакин не зря так прозывался, хватка бульдожья.

– А если он будет признан невменяемым, то спокойно продолжит свое кровавое пиршество? После отдыха в лечебнице. Ведь так, согласитесь?

Волгин расчетливо выдержал паузу.

– На этот вопрос я пока не могу ответить. Мы еще не решили. В одном могу заверить твердо: он больше никогда не будет опасен.

– Руки отрубите? – хмыкнул профессор, садясь на место.

– Возможно, – вполголоса согласился Волгин.

По залу пронесся общий вздох – не то облегчения, не то возмущения. Будущее покажет.

На этом интересном месте я покинул собрание. Лялька уже дергала меня за рукав и показывала стволом автомата на выход.

Мы вышли из здания и с трудом пробились через толпу. Нас узнавали, на меня смотрели, Ляльку хотели потрогать, но побоялись. Над площадью гремел из динамиков голос Волгина: "...беспощадно. Особенно если таковыми окажутся лица, облеченные властью или серьезными служебными полномочиями..."

Мы вышли на Лесную и направились к Замку. Улица была совершенно пуста. Но "сопровождающих" от заботливого Майора я не заметил. Наверное, тоже Ляльки испугались, которая конвоиром шла в двух шагах позади меня, с автоматом на тонкой шейке, с револьвером на тонкой талии, в прекрасном камуфляже "белая ночь".

– Вам, наверное, скоро памятник поставят, Алексей Дмитриевич, говорила она под стук наших шагов в уличном безмолвии. – Во весь рост. Как Феликсу.

– Думаю, не очень скоро. Даже надеюсь на это, – скорректировал я Лялькины мечты.

– Здрасте! Что подумали, – фыркнула, как кошка на зарвавшегося Полкана. – Я имею в виду – при жизни. Как народному герою.

– Уже позавидовала?

– Вот еще! Я вами горжусь.

За этим милым трепом мы благополучно достигли Замка. В воротах нам честь отдали.

А во дворе стайка молодых женщин окружила словно наседку женщину пожилую. С седой головой, ясными глазами и папиросой во рту. Все сидели на чемоданах.

Нас они не заметили. Потому что с интересом наблюдали Пилипюка.

Он, натужившись изо всех сил, держал в охапку белую голую мраморную девушку, пытаясь ее, непослушную, передвинуть.

– Куда потащил? – тут же заорала на него Лялька. – Жинке твоей сообщу, охальник.

– На место хочу приладить, – пыхтя, оправдался хозяйственный Пилипюк, не чуждый эстетических наклонностей. – Вон, дивись, цемент вже развел, кивнул на стоящее у постамента ведро.

Я подошел к приезжим:

– Здравствуй, Алечка. Давно здесь?

Пожилая женщина встала, стряхнув с себя, как листву, двух миленьких особ.

– Здравствуй, Серый. Заждались немного.

– Добрались нормально?

– Все хорошо. Твои ребята нас встретили, на автобусе довезли. Принимай пополнение.

– Вот и славно. – Я окликнул Ляльку.

– Не могу, – отозвалась она из-за статуи. – Я шедевр придерживаю.

– Скоро уже, Алексей Дмитриевич, – подал голос и Пилипюк, размазывая раствор по постаменту. – Хай трошки схватится.

– Интересные у вас дела, – усмехнулась Алевтина. И девочки вслед за ней послушно захихикали.

– Обживаемся, – улыбнулся и я. – Что в столице о нас слышно?

– Пока ничего, слава богу. Но все дырки ты все равно не заткнешь.

– Месячишко продержаться – потом не страшно.

– А сейчас боишься? – угадала она меня.

– Боюсь. Чем больше делаем, тем больше новых дел появляется. Одна надежда – на соратников.

– Мы тебя не бросим. Мы – одной крови.

– Тем и живу. Тем и воюю.

К нам шла Лялька, довольно оглядываясь на возведенный монумент. Едва не налетела на нас.

– Очнись, ваятель, – сказал я. – Забирай девушек. Устраивай, корми, проинформируй. Потом зайдешь ко мне.

Девушки дружно взялись за чемоданы и сумки.

– Отставить! – рявкнула Лялька генеральским басом. – Старшина Пилипюк, обеспечить эскорт и сопровождение.

Это, по ее разумению, разные, стало быть, понятия.

По команде Пилипюка из парадных дверей Замка высыпалась дежурная смена. Ребята подхватили – кто чемоданы, а кто и девушек (кому чемоданов не хватило), понесли в дом.

Мы с Алевтиной прошли в кабинет. На пороге она осмотрелась, хмыкнула:

– Обживаешься?

– А чего скромничать? Я здесь пока самый главный.

Немереными стараниями Ляльки рабочий кабинет по своему интерьеру приблизился к небольшому залу исторического музея. Прежний владелец Замка собрал неплохую коллекцию рыцарской атрибутики. Лихие боевики частью растащили ее, частью попортили, а частью свалили в подвал. Но Ляльке хватило и того, что осталось.

На стену за моим рабочим столом она заставила Пилипюка повесить в качестве символа настоящий щит, обтянутый черной кожей и схваченный стальными завитушками, и настоящий меч, сверкающий карающим лезвием. А в углу, рядом с кофейным столиком, ребята поставили по ее же указанию средневекового рыцаря с подносом в железных руках. На подносе, естественно, бутылки – что же еще?

Здесь мы и расположились – Лялька не забыла даже свежий кипяток в термос залить для кофе.

– Завтра я тебя представлю своим бравым ментам. Как главного кадровика. Девчат разбросаешь по основным службам, Лялька в этом поможет она нужную работу уже провела.

– Какие-то исходные данные на этот счет есть?

– Кое-что я тебе подготовил, личные соображения. Сама решишь.

– Твоих ребят тоже проверять?

– Может, ты и меня проверишь?

– Обязательно, – серьезно сказала Алевтина. – Через полгодика. Медные трубы – они, знаешь...

– Знаю. Завтра в восемь жду здесь, вместе в отдел пойдем. А сейчас отдыхать.

Надо ли говорить, что тут же вошла Лялька?

– Познакомься, – сказал я ей.

– Лялька, – сказала она и сделала книксен.

– Алька, – усмехнулась Алевтина.

– Ознакомь Алевтину Яковлевну со списочным составом.

– Сначала ужин, а потом дела. А к вам опять Русаков пытается пробраться. Запускать?

– Запускай.

Прохор доложил, что формирование нового Правительства свершилось и оно уже приступило к работе. В частности, утвердило Волгина в должности начальника милиции, а Майора – в должности командующего нашими вооруженными силами.

– А тебя?

– Утвердили председателем Комиссии по информации населения.

– Поздравляю. Чем недоволен?

– Могли бы и Комитетом обозвать, посолиднее. Авторитетнее как-то.

– Авторитет заработаешь. Словом правды и добра.

– Ты изменился за эти дни. Еще нахальнее стал.

– Это естественный рост. В приоритетном направлении.

– Какая будет наша политика в отношении внешней информации?

– Нещадно просеивать и строго дозировать. И комментировать соответственно.

– Это касается и телевидения?

– Прежде всего. Назначь толкового интеллигента просматривать программы и отбирать материал для нашего эфира. Особенно – политического и развлекательного характера. Чтоб никакого вранья и грязи на экраны не просачивалось. И никакой рекламы...

– Цензуру восстанавливаешь?

– Спасибо, что подсказал. Внеси предложение в Правительство о создании цензурного отдела.

– А ты, конечно, и ему дашь свои указания?

– Дам. Уезжать передумал?

– А я и не думал. Я тебя пугал. Шантажировал. Чтоб ты мне квартиру выдал.

– Может, тебя еще и женить?

– После ужина, – сказала Лялька в дверях.

Горотдел

Политинформация, инструктаж.

Волгин коротко сообщил об основных изменениях в структу ре Горотдела и в соответствии с этим уточнил основные задачи милиции.

Я представил Кузнецову, высказал некоторые замечания, похвалил новое оформление бывшей Ленинской комнаты, особенно большой Лялькин фотопортрет.

И остановился на ближайших проблемах.

– Сейчас мы должны усилить работу по развалу зареченских группировок. По информации наших сотрудников, там идет концентрация сил, формируются боевые подразделения, накапливается оружие. Мы не настолько наивны, чтобы рассчитывать на безусловное принятие противником наших условий. Он пойдет на это только после попыток вернуть утраченные позиции. Наша задача сделать эти попытки бесплодными. Чтобы диктовать свои условия. До поры. И параллельно продолжать работу по внутреннему расколу всей структуры. Уверен, что часть наиболее разумных и наименее алчных авторитетов перейдет на нашу сторону. Они скоро поймут: лучше что-то сохранить, чем потерять все, в том числе – жизнь.

В результате некоторых наших действий Ваня Заика – где он находится, установить пока не удалось, – был вынужден нейтрализовать нескольких сообщников, в том числе Арнольда и Тарасика. Есть сведения, что еще двое ищут возможность пойти с нами на контакт. Полагаю, что в этой ситуации Ваня Заика затягивать решающий шаг не заинтересован и в ближайшие дни мы должны быть готовы к отражению боевого неприкрытого вторжения...