Текст книги "Закон вне закона"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Хорошенькие и порядочные девочки из отряда Алевтины легко и естественно вписались в молодой мужской коллектив. Постепенно начали завязываться серьезные романы. Да и вообще, присутствие женского пола, как утверждал профессор Кусакин, облагораживало суровый быт наших воинов. Так или нет, но напоминать ребятам о том, что их выправка, внешний вид и манеры должны быть образцом для горожан, уже не приходилось.

Сам профессор с той поры, как пришел в Замок после боя со своей незарегистрированной мелкашкой, так и застрял здесь навеки, одинаково полюбившись и парням и девчонкам. Первым – потому что был бабником, вторым – потому что был кавалером.

Вечерами свободная от службы и занятий молодежь собиралась в Рыцарском зале, устраивала под патронажем Ляльки дружеские застолья, танцы, всякое веселье. А ближе к ночи, когда в угловое окно заглядывала с любопытством белая луна, затапливали камин, зажигали свечи и собирались вокруг профессора– кто в креслах, кто на полу – и слушали его рассказы о былом величии России, о ее талантливом и несчастном народе.

Весь зал заливался лунным светом, затихали хиханьки с хаханьками воцарялась затаенная тишина, усиленная редким, глухим и хриплым, боем часов в какой-то дальней комнате да потрескиванием головешек в камине. И в загадочных глубинах Замка оживали тени наших далеких предков, и бродил меж ними бесстрашный рыжий котенок, которого прихватили ребята с очередной операции. Больше всего любил котенок, обойдя все заманчивые углы Замка, свернуться в коленях профессора (или на руках Алевтины – она тоже порой вспоминала вслух о своей партизанской юности) перед затухающим камином...

Лялька почему-то прозвала котенка Баксом. Хотя все ее убеждали, что баксов рыжих не бывает, только зеленые. Правда, Пилипюк, когда девушек не было рядом, называл кота более точной кличкой: Вездессущий.

– Вот еще! – пожала плечами, ненароком услыхав это, Лялька. Вездессущий бакс – глупость какая!

А может, и не такая уж глупость...

Война между тем продолжалась.

Акция 7. Операция "Шлюха"

Из двухсотпятидесяти факторов, обеспечивающих живучесть криминала, десять, по крайней мере, держала проституция со всей сопутствующей атрибутикой, как-то: порнобизнес, шоу-бизнес, всяки-разны бяки вроде конкурсов на всяки-разны "миски", секс-шопы и прочая дрянь.

Ну, атрибутику можно отложить на потом, а основной криминальный узел надо рубить сейчас, развязать его все равно не получится – тугой и путаный. Путбнный, стало быть.

Естественно, перед началом акции мы провели определенную работу среди населения, сформировали общественное мнение. Прохор дал оглушительную статью о вреде проституции, о ее роли и месте в среде криминала. Проработали этот вопрос в Правительстве. Провели блиц-опрос среди граждан.

В общем и целом они отнеслись к проблеме довольно спокойно. Я бы сказал, безразлично – другие проблемы, более острые, их тревожили: когда жрать нечего, на блядки не побежишь. Результаты опроса показали, что сторонниками легальной проституции выступили 0,012 процента населения, в основном мужского пола. Они довольно яро отстаивали свою точку зрения на право существования этого вида социальной свободы и на открытом диспуте в Доме культуры. Руководил этой бандой все тот же вздыбленный из последних резервов правозащитник Наобум Кузнечик (я освободил его от домашнего ареста, так как понял – такой оппонент мне только на руку). Он очень убедительно и доказательно обосновал крайнюю нужду общества в подобных услугах, особенно для вступающей в половую жизнь молодежи:

– Вся теоретическая подготовка подростков к половым отношениям, наконец-то введенная в школах, ничего не стоит, господа, без практики. Причем эта практика, особенно для мальчиков, должна осуществляться не с такими же неопытными партнершами, а с женщинами, имеющими определенные профессиональные навыки, своего рода мастерство. И только окончив эту сексуальную школу, юноша придет к своей будущей семейной жизни во всеоружии. – Он хихикнул, сверкнув очками. – Так сказать, с аттестатом половой зрелости на руках. Он научится грамотно предохранять себя и партнершу от нежелательных последствий, он сможет умело доставлять ей максимум удовольствия...

– Особенно, если триппером наградит. Или СПИДом, – сердито перебил кто-то из зала.

Но перебить Наобума еще никому не удавалось. И Кузнечик понес далее вообще какую-то бредятину. В том смысле, что наличие в городе публичных домов будет способствовать снижению преступлений полового характера:

– Резко упадет число изнасилований, в них просто не станет необходимости при доступности женского тела. Исчезнут во мраке прошлого сексуальные маньяки. Ведь действительно, господа, зачем им выслеживать по ночам свои несчастные жертвы, если можно без особых хлопот и за доступную плату получить то же удовольствие мирным путем? В уютной обстановке...

Тут что-то вообще темно. Вряд ли проститутки согласятся, чтобы их резали "мирным путем", пусть и за доступную плату и в уютной обстановке.

– А семья? – между тем продолжал Наобум Лазаревич. – Ничто так не укрепляет семейный очаг, как возможность для мужа периодически безопасно разрядиться на стороне. Такая практика исключает посторонние связи, снижает число разводов и внебрачных детей...

Ну и далее – в том же сугубо шизоидном духе.

Прохор дал всем высказаться, а потом обратился к двенадцати разгневанным мужчинам с одним вопросом:

– Я бы согласился с вами, господа. Только ответьте: вы бы не возражали, если бы на эту почетную и такую нужную для общества работу пошли ваши жены и дочери?

Ответа он не получил. Так-то, ребятки, все нужно примерять на себя.

На том дискуссия о вреде и пользе проституции закрылась.

Если же вернуться к истории вопроса, то проституции, как таковой, в городе в дореформенное время не было. Самодеятельность какая-то была веселые девчонки давали в основном командированным за ужин в гостиничном ресторане и солдатикам местного гарнизона за трояк или по симпатии.

Их ставили на учет, с ними задушевно беседовали участковые, их даже исключали из комсомола и направляли иногда на стройки пятилетки, где они осваивали дополнительные специальности и выходили замуж, становясь, как правило, верными женами и заботливыми матерями.

Когда наступила свобода – продавать и покупать тело, – Арнольд со товарищи поставил это дело на серьезную социально-экономическую основу. Собрал всех более-менее годящихся городских девок под свое крыло, заручился обязательством о плановых поставках свежего "товара" (они называли его контингентом) из городского Творческого центра, где на комплексной основе готовились секретарши, референточки и фотомодельки, откупил старую гостиницу и превратил ее в многозвездочный бордель. Все, как у цивилизованных людей: номера на любой вкус и кошелек (особой популярностью пользовались спальни с зеркальными стенами и потолком), сауны, массажные, зимние сады и оранжереи, общий и отдельные бассейны, Зал презентаций для свального просмотра эротических шоу и последующих коллективных игрищ, медпункт (профилактический для клиентов и контрольный для девочек), ну и все остальное, столь же необходимое городу в эпоху половых свобод.

Клиентами борделя были свои бизнесмены и их приезжие партнеры, местные политики и политики из центра, особо доверенные лица городской ментуры, а также головка, среднее звено и боевики бандитских группировок, гнилая местная интеллигенция из числа продажной журналистской братии. Эти вообще разве что не аккредитовались в заведении, где проводили свободное время за счет подписчиков и откуда черпали материалы для своих пакостных публикаций. Как зло заметил Прохор: из влагалищ и прямых кишок.

Бордель этот я прикрыл в первый же день войны, на имущество наложил арест, девок разогнал. Обязав явиться по первому моему зову.

И сегодня согнал их вновь, в Зал презентаций отель-борделя. Чтобы они чувствовали себя свободно и раскованно в привычной обстановке. Так им легче будет пережить предстоящие репрессии.

...Гости съезжались к семи часам пополудни. Стягивались со всех концов города. Уличные, как им и положено, шли пешком. Те, что повыше классом, прибывали на своих машинах, а уж иные в тачках своих хозяев, с охраной.

Охрану ребята отсекали на входе. По принципу:

– А ты куда прешься? – тычок стволом автомата в брюхо.

– Туда.

– Ты проститутка, что ли?

– Обижаешь, командир...

– Ну и вали отсюда. Жди, когда позовут.

В Зале вскоре стало тесно, душно от запаха духов, весело. Девицы тусовались между собой не по цвету волос и телесным формулам (вроде как: блондинки – налево, брюнетки – направо, а худенькие – вообще на балкон), а по табели о рангах, согласно социальному статусу. Уличные сбились в свою стайку, гостиничные – в свою, девушки по вызову, квартирные – особая группировка. Меж ними порхали малолетки, личного статуса еще не имевшие, заигрывали со старшими, перешучивались, задирались, сверкали ясными детскими глазками – им интересно было. Как гимназисткам на первом балу.

Приползли даже две вокзальные – пьяные до безобразия и грязные как половые тряпки. Они забились в уголок, подперли стены и тут же мирно заснули, стоя. Уморились, стало быть, на производстве.

На нас с Волгиным – никакого внимания. Всюду – щебет, визги, смех, ругань, обмен новостями через головы, какие-то старые счеты, какие-то новые планы. Ну прямо долгожданное общее собрание коллектива со свободной повесткой дня, когда можно, оставив на время трудовые заботы, потрепаться за жизнь.

Внимание мое привлекли – вот уж кстати, совсем было о них забыл кокетливые молодые люди бывшего мужеского пола: на встречу явилась в полном составе секция городских голубых и иных бледно-розовых лиц нетрадиционной сексуальной ориентации. Но с ними проще – не зря же в Зоне спецбарак строится, надо будет в нем особое отделение выгородить.

Я окинул собравшихся печальным взором: такое обилие молодых и красивых в основном девушек в одном месте навело меня на грустные мысли. И беспощадные к тому же.

Как ни говори, а эта гнусная сфера обслуживания втягивает в себя золотой генофонд нации. Сколько их уже – молодых, красивых, здоровых отторжено от нормальной жизни, от интересов государства. Среда отработает их до полной непригодности и выбросит, изжеванных и измятых, с искалеченной психикой, с необратимо подорванным здоровьем. Рожать они не будут. К нормальному труду не вернутся. Среди этой социальной группы очень высок процент алкоголизма и наркомании, суицида и психических заболеваний.

И не случайно уже сейчас лежит на них, несмотря на молодость и боевую раскраску, печать чего-то несвежего, помятого, в пятнах. Вроде как совсем еще не старый диван в гостиничном номере – не скрипит, обивка не засалена, лак на спинках не помутнел и не потрескался, а вот отталкивает он, вызывает стойкую брезгливость – ведь кто только на нем не валялся: и пьяный, и больной, и грязный как свинья...

Да, господа демократы, вы и за это ответите. Дайте только время до вас добраться. Я всех ваших женщин – любимых, родных и близких – и вас самих следом на панель пущу. Вы у меня дерьма хлебнете...

Молча вошли Майоровы парни и встали вдоль стен. Девицы им обрадовались, начали заигрывать. Но ребята смотрели на них с откровенной жалостью и презрением.

Что ж, пора.

Мы с Волгиным поднялись на подиум, он представил меня и дал слово.

Никогда еще не выступал перед таким интересным контингентом. Они оглядели меня с ленивым интересом. Оценили, взглядами обменялись впечатлением – подхожу ли в качестве клиента. Полагаю, шансы мои были невысоки.

Ну это мы еще посмотрим.

– Дорогие проститутки, – произнес я душевно, но меня тут же перебили, поправляя:

– А мы здесь разные. Не только дорогие.

– Я не о вашей цене, – пояснил терпеливо, – это обращение такое. Уважаемыми я вас назвать не могу, потому что не уважаю, – пусть сразу поймут, что от меня ничего хорошего не дождешься. – И мужиков, которые пользуются вами как подстилками для отправления своих биологических потребностей, презираю. Но я не об этом. Об этом вам уже родители говорили.

– И в школе тоже! Два раза, – выкрикнула юная черноволосая девушка, похожая на испанку. – И Достоевский об этом писал.

– Так вот, девочки, я с Достоевским в этом вопросе солидарен. И потому на захваченной мною территории я упраздняю вашу профессию. Отныне она вне Закона: занятие проституцией в любой форме подлежит уголовному преследованию.

Тут повисла такая тишина, что я испугался. Казалось, даже дышать забыли.

Сейчас бунт начнется? Или позже?

– Аплодисментов не слышу...

– А что нам делать? – зазвенел из глубины зала испуганно-возмущенный голос. – Чем жить? Ты нас кормить будешь?

– Так вы с голодухи на панель пошли? – ужаснулся я. – Ради куска хлеба? Все-все?

– Все! Все! И я! И я тоже!

– И брали за труды и унижение хлебом?

Не сразу нашлись с ответом.

– Деньгами на хлеб.

– Ну что ж, заработки на хлеб я вам обеспечу. Но вот что к этому добавлю: знаю я одну женщину в нашем городе, она потеряла мужа, работу, на руках у нее – безнадежно больная мать и малый ребенок...

– Ах, как жалко...

– Так вот, эта женщина не то что на панель, она замуж не пошла за хорошего, обеспеченного мужика, который давно ей предлагал и руку, и сердце и который снял бы все ее проблемы. И знаете почему? Она объяснила: но ведь я не люблю его...

– Такие дуры и в других городах есть, – обидчиво возразили в два-три голоса.

– Есть, – согласился я. – И много. И мужики есть такие: умрут с голоду, а чужое не возьмут. Только они не дураки и не дуры. Это явление совсем другим словом определяется. Впрочем, вам этого не понять. Да вас это теперь и не касается. У вас иные проблемы. Придется вам, дорогие и дешевые, осваивать новые специальности. Мирные, стало быть. Со своей стороны обещаю, что всем вам будут предоставлены рабочие места на производстве. Кто пожелает – может пойти учиться...

– А чему нам учиться? – Это опять похожая на испанку нахалка выступила. – Мы уже все умеем.

– Это не то умение, – усмехнулся я. – И не совсем общественно полезное. Городу, например, очень штукатуры нужны и маляры. Сейчас вы пройдете регистрацию и можете с этой минуты начинать новую жизнь.

– А кто не хочет? Может, я по призванию работала? Может, у меня темперамент горячий?

– Даю справку: тем, у кого призвание и темперамент горячий, я предоставлю работу по прежней специальности. Зарплата стабильная, премиальные. Два выходных дня. По договоренности возможна доставка на рабочие места спецтранспортом.

Вот тут и грянули с облегчением долгожданные аплодисменты. Я поднял руку.

– Поясняю. Работать по специальности будете в Зоне, по обслуживанию заключенных. У них тоже темперамента хватает. Там уже строится для вас спецпомещение.

– А премиальные? – растерянно, по инерции, еще полностью не осознав размеры катастрофы, спросила испанка.

– Это просто. Зеки в качестве поощрения будут делиться с вами посылками и передачами. Тем более что вы не только по призванию, но и за кусок хлеба.

И пока они врубались, затаив дыхание, я обратился к голубым нетрадиционалам:

– Как источнику заразы, разврата, совращения малолетних, вам нет места среди нормальных людей. Ваша голубая сексуальная свобода кончилась. Косметички при вас? Вот и хорошо. Грузитесь в автобус, вас сейчас же доставят в Зону, в спецбарак.

Голубые с визгом бросились врассыпную. Наши ребята быстро их блокировали и, невзирая на "кулачки и царапки", вытеснили за дверь, а там покидали в автобус и помахали вслед платочками.

– Ну что, девочки? – обратился я вновь к напуганным проституткам. Определились в своих пристрастиях? Готовы отказаться от позорного ремесла? И заняться созидательным трудом?

– А уехать из города можно? – опять же проявила инициативу Испанка.

– Это ведь она? – шепнул я Волгину. Тот чуть заметно кивнул. Установить на сутки наблюдение, а потом доставить ко мне.

– Уехать можно. Только все отъезжающие пройдут контроль на венерические заболевания, СПИД и причастность к преступлениям.

Вот тут они бросились в атаку. Вернее – к дверям.

Но ребята к такому повороту были готовы: с помощью огнетушителей (самое подходящее в данном случае оружие – они хоть и бляди, но все-таки женщины), подавили темпераментную панику без телесных повреждений.

– Все, – сказал я, когда девицы по возможности привели себя в порядок. – Разбирайтесь по группам.

Расклад в конце концов получился такой: восемьдесят процентов путан изъявили желание заняться честным трудом, почти двадцать – уехать из города, на гастроли стало быть. А в Зону попросились всего две толстенные девахи, и то с условием, что жить будут в городе. Я дал согласие, но предупредил: если они и в городе станут утолять свои страсти, то отправлю за проволоку на постоянное местожительство – до полной потери квалификации.

Прощаясь с девушками, я еще раз напомнил, что отныне занятие проституцией – уголовно наказуемо. А чтобы им не было обидно, добавил, что и клиентов это касается.

Оставалось решить вопрос с двумя грязными вокзальными барышнями они как раз проснулись. Но это проще простого: я попросил Волгина позвонить от моего имени начальнику вокзала и обязать его оформить их уборщицами. Ежели они сделают попытку вернуться к своей первой специальности, то будут немедленно отправлены вслед за толстыми девками.

– Как думаешь, – поинтересовался я у Волгина по пути в Замок, сколько еще врагов мы сегодня нажили?

– Кто знает? – философски вздохнул он. – Время покажет. Может, все другим боком обернется. Дети ведь тоже врачей не любят...

– Из Терема так ничего и нет?

– Нет, – он покачал головой. – Ты прав – надо отсюда тропу прокладывать.

– На Испанку у меня надежда...

– Я блядям не верю.

Операция "Наперсток" и др. Лесной терем

Ваня Заика валялся в своей комнате, на втором этаже. В распахнутое окно шумел лес, глухо и тревожно. По полу бегали солнечные пятна. Во дворе кто-то из боевиков, матерясь и, судя по звуку, неумело, колол дрова.

Ваня взял со столика сигарету, зажал в губах, забросил руки за голову, уставился в потолок.

Только что он вышиб за дверь очередного курьера, передавшего очередные дурные вести. Сговорились, суки, почуяли слабость. И мало того что за поддержку требуют нахально много, так еще и дали понять (прямым текстом), мол, во всех проколах виноват он сам. Да еще обязали срочно блокировать дорогу в город, перекрыть поступление продуктов питания. Умники, блин. Это и без них пьяному ежу понятно. И давно бы сделали. Да где силы взять? Братва потихоньку разбегается, а блокада – это еще и потери неизбежные: у Серого не пацаны с рогатками, не мужики с кольями.

Однако надо действовать. Но не блокировать. Семеныч правильно говорит, будем караваны перехватывать и к себе в лес направлять. Пусть не каждый, сколько сможем. Но напряженку для города создадим (Серому-то это сейчас ой как не надо) и сами подхарчимся.

Торопиться нужно. Откладывать нельзя. До сходки всего ничего осталось. Как ему сообщили: город Дедовск, гостиница "Националь", малый банкетный зал. Без оружия, без охраны. Значит, такие условия двинут, что не моргнешь, не ахнешь.

Вот хренотень-то настала. Впору у государства подмоги искать...

По ступеням простучали женские каблуки.

– Можно, Иван Петрович? – послышалось за дверью.

"Неприкасаемая" горничная Надюша вошла. Очень на вид приятная: в белой наколочке на русых кудрях, в белом передничке и юбчонке в обтяг, много выше колен, из юбчонки стройные длинные ноги струятся.

– Ты зачем? – Ваня бросил окурок, не попал в пепельницу.

Надюша подобрала его, опорожнила пепельницу в пластиковый мешок.

– Отпроситься хотела. В город, на денек. Мама у меня там, навестить надо.

Мгновенно Ваню игла подозрения кольнула. Прикрыл глаза, справился.

Привстал, взял женщину за руку, потянул к себе.

– Нельзя мне, – шепнула она. – Вам плохо потом будет.

– А жаль, – откровенно признался, медленно оглядывая ее от наколки до туфель.

– И мне, – вздохнула.

– А если предохранюсь? – усмехнулся.

– И противогаз не спасет, – тоже улыбнулась. – Так можно? Я быстро.

Ваня выпустил ее теплую руку.

– Отпущу. – Встал с постели, подошел к окну, скользнул взглядом по надоевшим верхушкам деревьев. Решился: – Мамашку знаешь?

– Наташку? Кто ж ее не знает.

– Зайдешь к ней, пусть она Юльку Испанку найдет, с ней вместе вернешься.

– Это все? – Надюша застелила постель, подобрала с пола еще окурки. Терпеливо и внимательно ждала.

– Скажи Мамашке, чтобы слушок придумала, мол, Ваня Заика опять к штурму готовится, мол, подкрепление получил, мост будет брать. Невмоготу ему.

Эта мысль только сейчас созрела. Хорошая мысль, пусть Серый усилит оборону моста, ослабив конвой каравана.

– Собирайся, Косой тебя проводит до Заречья, а там уж сама.

– Спасибо, Иван Петрович, я мигом.

– Одним днем обернись. И Малюту мне кликни.

Надюша ушла. Через минуту Малюта появился, хмурый.

– Что скажешь, Ваня?

– На дорогу человека пошли, пусть в лесу сядет. Как из города колонна Серого пройдет, сразу сюда.

– Хорошо придумал, – оживился Малюта. – Малость разомнемся.

– С моста часть людей к нам перекинь, а кто на мосту останется, те должны пошустрить малость. Заметно. Но не очень.

– Понял. На понт Серого возьмем?

Ваня не ответил, выщелкнул в окно окурок. Едва в Надюшу не попал, которая в этот момент стекла на нижней террасе протирала.

Горотдел

Средь бела дня участковый Хлопчик привел в милицию зареванную тетку. Отправил ее умыться – вся тушь потекла, а сам сел протокол оформлять. Потому что тетке еще и легкие побои нанесли.

– Лотерея? – спросил дежурный со злостью.

– Она, – вздохнул Хлопчик. – Что с ей делать? Сколько раз объясняли народу – все без толку. Разбогатеть хотят. Разом. И разом последнего лишаются. Главное в чем? В том главное, что этих сволочей взять нечем лицензия у них, имеют право.

– Надо подумать, – сказал Волгин, выходя из кабинета. – У нас ведь два самоубийства на этой почве. И три инфаркта.

– И люди голодные остаются, – добавил Хлопчик.

Операцию разработали быстро. И так же быстро провели...

Волгин позаботился, чтобы установили прежних потерпевших и свидетелей, провел с ними собеседование.

И вот на рынке появился типичный сельский "лох", скажем, по имени Степаныч. В малом подпитии, в хорошем настроении и при деньгах по случаю удачной продажи собственноручно выращенного кабанчика. Пиджак на нем – еще отцовский, двубортный, черный в широкую белую полосу. Галстук – не иначе дедов. Брюки, однако, свои, но на три размера короче, или ноги далеко в них просунул. В сандалиях-ремешках, без носков.

Ходит, веселый, по всем ларькам, лоткам и прилавкам глазеет, приценивается – городские гостинцы жене и детям выбирает.

– Мужчина! – окликает его бойкая девушка с лотерейным столиком. Попытайте счастья. У нас без проигрыша.

– А мне зачем? – отмахивается. – Я и сам богатый.

– Еще богаче станешь, – не отстает девица.

– Не играй с ними, мужик, – подначивает пожилая женщина. – У меня соседка от такой игры без мужа осталась. Он путевку на Канары выиграл, поехал и не вернулся, там на какой-то богатой немке обженился...

– На хрена мне немка, – все еще отмахивается. – На хрена мне ваши Канары?

– А у нас их и нет, – весело обещает девица, помахивая билетиками. – У нас все больше по мелочи: телевизоры, музцентры, трактор малюсенький...

На "малюсенький" мужик клюет. Берет билетик – выиграл!

Правда, не трактор, а видик. Вот ладно-то! – гостинцы можно не брать, всей семье подарок.

Но тут запятая появляется – у какой-то девушки тоже видик в выигрыше. И дальше по обычной схеме – торг: вам теперь надо застраховать выигрыш, такие правила игры, а теперь перекрыть взнос вашей соперницы, а она вас опять обошла...

Опомнился мужик Степаныч, когда сообразил, что вложил в дешевый видик уже в три раза больше его цены.

– А ну его на хрен! Вертай деньги, отказываюсь. До утра с вами торговаться?

– Ну и зря, – итожит девица с билетами, уже без улыбки. И сопернице его: – Поздравляю вас, девушка. Вы можете получить ваш выигрыш завтра, в магазине "Сони" вот по этой квитанции.

– А я? – столбенеет мужик, еще не полностью осознавая свои потери.

– А вы проиграли. – И другому клиенту: – Мужчина, попытайте судьбу, возьмите билетик счастья.

– Постой, – пугается мужик, – а деньги мои? Ну-ка, вертай.

– Да проиграли вы деньги, – отмахивается девушка. – Будьте мужчиной.

К столику стягиваются стриженые парни в джинсовых куртках, замыкают вокруг мужика кольцо. Он еще этого не замечает.

– Верни деньги, лахудра! – звереет от отчаяния мужик. И тянет руку через столик.

Девушка передает деньги одному из парней и истерически кричит:

– Ты чего хулиганичаешь! Сейчас милицию позову! Нажрался, игрок! Вали отсюда, пьянь ненасытная!

Мужик опрокидывает столик и упирается в парня с деньгами, хватает его за шиворот и трясет. На него наваливаются остальные парни. Шум, крики. Девица визжит громче всех:

– Милиция! Милиция!

А вот вроде как бы и милиция – дяденька в костюме, с красной повязкой на рукаве. Рявкает поставленным голосом:

– Прекратить безобразие! В чем дело?

– Вот, товарищ начальник, – подыгрывает девица, – проиграл в лотерею и деньги обратно рвет. Обозвал меня, ударил.

Дяденька в повязке хмурится, строго смотрит на девицу в упор– Степаныч в этот момент чувствует надежду – и зловеще про износит:

– А ну-ка, девушка, предъявите вашу лицензию. У вас есть разрешение?

– Пожалуйста, – оскорбляется девица, достает из сумочки документ.

Дяденька внимательно его рассматривает, возвращает; качая головой, поворачивается к Степанычу:

– Сожалею, гражданин. Здесь все по правилам, разрешение на проведение лотереи выдано городской администрацией. Ваши претензии необоснованны. Так что не хулиганьте, идите домой. Тем более что вы нетрезвы.

Пока он говорит, вся команда начинает незаметно рассасываться. Вернее – пытается. Но почему-то ничего из этого не выходит. Внутреннее кольцо сжимается внешним – это еще более крепкие парни, да с дубинками. А из-за крайней палатки резко выскакивает задним ходом милицейский "уазик" с распахнутой дверцей. И как-то само собой "лотерейщики" оказываются в машине. И вместе с ними соперница Степаныча по игре, подначивающая тетка, а также возмущенный дяденька с красной повязкой на рукаве: "А я-то здесь при чем?"

Девица, правда, пытается ускользнуть, но "Степаныч" берет ее сзади одной рукой за ворот, другой за ремень брюк и, качнув, забрасывает в машину. Дверцы захлопываются.

"Степаныч" собирает вещдоки – лотерейный столик, барабанчик, стопку билетов – и садится вместе с понятыми в другую машину.

В милиции Следователь достает бланки протокола и обращается к дядьке в повязке:

– Фамилия?

– Мутный. А в чем дело? На каком основании?

– Обвинение вам будет предъявлено позже. Самое меньшее– в мошенничестве.

– Какое мошенство, гражданин следователь?

– Большое. Причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием. Ст. 165, часть 3. От двух до пяти. Это по УК РФ. А по УК им. Сергеева, боюсь, гораздо серьезнее.

– Какого Сергеева? У нас лицензия. Все по закону. Это игра, гражданин следователь. Добровольная.

Следователь отрывается от протокола, кладет ручку.

– Игра говорите? Больно жестокая игра. Да и заведомо безвыигрышная, для потерпевших. Послушайте, неужели у вас ни разу не дрогнуло сердце, когда вы обманом, молодые и здоровые, отбирали последнее у какой-нибудь бабки? Скажите честно.

– Так добровольно же! Кто ее заставлял?

– Нужда, гражданин Мутный. Отчаяние. Вы прекрасно знаете, что в вашу поганую лотерею богатые люди не играют, у них другие игрища. А играют бедняки, рискуют своим малым в надежде хоть на время поправить дела. Вот официальный документ, посмотрите: после игры с вами гр. Худякова покончила с собой, потому что проиграла вам – на водку и баб – свою пенсию. Так что отвечать придется еще и по 110-й. Тоже – до пяти лет. Но это опять же – как Сергеев посмотрит. Тем более, что у пятерых ваших ребят оружие изъято.

– Ладно, – начинает, как ему кажется, понимать намеки Следователя Мутный. Косится на стоящего у дверей сержанта.– У нас же договор, вы не знаете? Позовите капитана Локтева, он вам объяснит.

– Капитан Локтев арестован, находится под следствием.

Мутный делает большие глаза, съеживает плечи и, озираясь, хватается за подбородок.

– Пригласите потерпевшего, – обращается Следователь к сержанту, какого покрепче.

Входит крупный мужчина рабочей внешности.

– Этот? – кивает Следователь на Мутного.

Вошедший приглядывается, говорит уверенно:

– Он самый.

– Расскажите, как дело было?

– Значит, я покупку делал. А маманя у другого ларька что-то выглядывала. Деньги у ней в руке зажатые были. Они, значит, к ней: давай, мол, мамаша, сыграем. Сперва билетик впихнули, потом деньги, считай, силом выдернули. Маманя в крик. Я на помощь кинулся. Ну, значит, насовали они мне. И мамане досталось, она меня выручать взялась. Всей ихней кодлой разве одному совладать?

– Здорово насовали?

– Здорово, – смущенно признается потерпевший. – Две недели отлеживался, в лазарете. А потом дома.

– Этот тоже совал? – кивок в Мутного.

– Этот больше всех, – темнеет лицом мужчина. – Помнится так, сквозь туман, железкой какой-то тыкал.

Мутный, дурачина, ухмыляется.

– Ладно, – решает Следователь, – вы с ним потолкуйте, а я протокол допишу. Можете у сержанта дубинку взять.

– Нам ни к чему, – светлеет лицом потерпевший. – И так ладно будет. Один на один ведь.

Следователь склоняется над бумагами, с удовлетворением прислушивается: за меня, за маманю, за меня, за маманю...

– Посадите его на стул, – велит он по окончании экзекуции, – и подпишите протокол. Вот здесь, и здесь. Всего доброго. – Поворачивается к Мутному: – Эк он вас. Понравилось? Или мало? За дверью еще ждут, своей очереди.

– Что ты хочешь? – прерываясь дыханием, роняет Мутный.

– А справедливости. Око за око. На кого работаешь?

– Тарасик у нас командир. Из Заречья.

– Тарасика нет больше. Сколько ему шло?

– Семьдесят процентов.

– Когда последний раз деньги сдавал?

– На прошлой неделе.

– Сержант, пригласите еще одного потерпевшего.

– Не надо, – вздрагивает Мутный. – Двухнедельный сбор у меня на квартире.

– Кто руководит другими группами? Адреса? Состав?

Следователь старательно записывает показания, откидывается на спинку стула.

– Вот, добрый молодец, на совести твоей лично и твоих мерзавцев одна жизнь, тяжкие телесные, сердечные заболевания, ограбленные вами старики и дети...

– Так ведь никто их не заставлял, – отчаянно цепляется. – Игра...

– Игра. – Следователь вздыхает. – Ну давай с тобой сыграем. Выщелкивает из обоймы патрон, заводит руки за спину. – Отгадаешь пустой кулак – жить будешь. – Вытягивает руки над столом. – Ну! Играй! Лови свое счастье!