Текст книги "Закон вне закона"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Через парадный вход, там широкие двери, распашные.

Вскоре перед фасадом Музея заревела, круто, на одной гусенице разворачиваясь, БМП под командованием Сливко.

– Ребята, – объявил я экипажу, похлопывая танк по холодной броне, эту тачку надо в Замок отбуксировать.

Не удивились, привыкать уже ко мне начали.

Обошли машину, примерились, принесли инструменты.

– Может, лучше ночью, Алексей Митрич, скрытно? – высказал сомнения Сливко. – Враз ведь в Заречье настучат.

– Да хрен с ними. Пусть посмеются, как мы дурью маемся. Беритесь, ребята.

Взялись. Выбили пальцы из траков, распластали гусеницы, "раз-два, взяли" – выкатили танк в вестибюль, "придерживай справа, заводи влево" спустили по доскам с крыльца, снова обули танк в гусеницы, прикрепили буксирный трос.

Сливко откинул крышку люка механика-водителя, скрылся в нем. Высунул голову:

– Боюсь, фрикционы негодные. Потихоньку поедем.

БМП тронулась, натягивая буксир. Ребята запрыгнули на броню.

– Пошел!

Фрикционы, действительно... Мягко говоря...

Танк никак не хотел идти в кильватер БМП, рыскал вправо и влево, как лодка без руля на штормовой волне. Или как пьяный бычок на веревке за телегой. Полез, полез на обочину, потом, видимо, повинуясь отчаянным усилиям Сливко, выровнялся, но нужную точку опять миновал и полез на обочину противоположную. Так и полз, выписывая на дороге залихватскую синусоиду. Скрипя, визжа и тарахтя железом.

– Да, – скептически оценил подоспевший Прохор, – броня крепка... Страшное секретное оружие. Романтик ты, Серый. Идеалист.

– Идеальный изувер, – покорно внес я необходимые коррективы в свой светлый образ.

Мы простились с Одиноковым и вернулись в Замок, к повседневным делам.

Там меня уже давно ждали. Депутаты от этой самой лиги. В приемной непоседливо вертелась Юлька Испанка, а в кресле, закинув ногу на ногу, сидела с достоинством довольно красивенькая дама неясных лет. Но понятной профессии. Несколько изношенная – не то годами, не то образом жизни.

Это была главная городская бандерша, правая рука Арнольда, Наташка Мамашка. В прежние годы она служила проституткой по убеждению: лучше потеть в постели, чем за станком или в поле. В нынешние годы заставляла потеть на себя других.

Лялька смотрела на Юльку снисходительно, на Наташку – непримиримо и с подозрением. Наедине с ней меня, конечно, не оставит. Даже Прохору не доверит оберегать мою честь.

Так и получилось. Когда я открыл перед Натальей Николаевной дверь в кабинет, они все протиснулись следом.

– А вас я попрошу выйти пока в приемную, – сказал я Юльке, которая тут же расположилась в уголке отдыха и взялась за бутылку. И добавил угрожающе: – С вами разговор будет особый.

– Ну выпить-то можно? За ваше здоровье?

– Брысь отсюда!

Юлька, вздохнув, вышла. А Наталья подплыла к столу, профессионально работая бедрами, умело стуча высокими каблуками туфель. Что ж, ин ой раз стук женских каблучков действует посильнее даже разреза на юбке.

– Ты что творишь, полковник? – с ходу поперла на меня Наталья, садясь за приставной столик.

Я даже растерялся. Но не Лялька.

– Ты, шлюха подзаборная, – убедительно проговорила она спокойным голосом, поправляя револьвер на поясе, – с полковником говорить на "вы", уважительно!

– Лялечка, – возопил Прохор, – как ты можешь!

– Я вам не Лялечка, – ледяным тоном, – я вам референт начальника штаба. – И вышла, расставив все по своим местам и услыхав то, что я мысленно шепнул ей.

Наталья посмотрела ей вслед оценивающим мужским взглядом:

– Юбочка так себе, а фигурка ладная. Но материал сырой, с ней еще работать и работать. Да и что она умеет, девчонка?

– О! – заступился я, борец за справедливость. – Она очень многое умеет. Она даже умеет совершать подвиги. Жертвовать собой ради товарищей. С двадцати метров из положения "вис головою вниз с раскачиванием" попадает из револьвера в любую пуговицу на рубашке. А как матом ругается!.. Так что вы с ней поосторожнее... Ну, я слушаю вас.

– Вы коммунист, полковник?

– С чего вы взяли?

– Вы против свободы, вы против рыночных отношений, вы ввели репрессии. Вы собираетесь меня арестовать.

– Давайте первые три вопроса оставим открытыми, они не в вашей компетенции. А что касается четвертого, то да. Против вас будет возбуждено уголовное дело. За вовлечение в занятие проституцией и содержание притонов. По старому УК отвечать будете по максимуму. Шесть лет.

– Что ж так строго? – не ожидала. Распустились они здесь. От безнаказанности.

– А я проституцию не люблю.

– Импотент, что ли?

– Нет, мне по любви больше нравится. Так вы зачем пришли? Если дискутировать, так я не умею. Я только свои доводы принимаю во внимание и оппонентов не слышу.

– Даже если оппонент – женщина?

– Если женщина – тем более. А вообще я разделяю человечество по еще более примитивному, чем половой, принципу. На честных и нечестных.

Всю эту трепотню я поддерживал умышленно. На свете нет такой женщины, которая не считала бы себя умнее любого мужчины. И в этом их глупость. Конечно, она признается, зачем пришла. Но это будет ложь. А от лжи до правды всегда не больше шага.

...В приемной в это время тоже вовсю шла работа, по моему поручению. Лялька и Юлька дружелюбно пили кофе.

– Он тебя трахает, конечно? – спрашивала Юлька. – Начальник твой?

– Нет, – грустно, подыгрывая, признавалась Лялька. – Ему нельзя, у него принципы. Он только по любви.

– Во мудак!

– Ты полегче, – дружески предупредила Лялька. – У нас за такие слова расстреливают.

– Тоталитаризм? – сочувственно проявила политическую эрудицию.

– Ага, – вздохнула Лялька. – Матом не ругаемся, блуда не творим...

– Ой, поплыла врать-то, да без весел. Так я и поверила. У вас тут, говорят, сотни две жеребцов...

– Побольше будет. Но они – воины, – это с гордостью, – а не блядуны, это, кажется, с некоторым сожалением.

– И даже, скажешь, не лапают?

– Ты что? – Лялька чуть не выронила кофейник. – И не думай. И в заводе такого нет. Ну, цветы, конечно, таскают. Гостинцы всякие делают. Взглядом обласкают. Песни нам вечерами поют, у них ансамбль свой, очень престижный. Конечно, есть которые повлюблялись, дело молодое, – это Лялька сказала со вздохом, с интонацией бабки на скамейке, – жениться будут. Вот по осени, как отсеемся (чего она там сеять по осени собралась? Чересчур в образ вошла?), – разом четыре свадьбы сыграем. – Подумала: – Или шесть. Подарки уже молодым приготовили. Ребята сценарий сочиняют. Я раз подслушала обхохоталась. Они мне, конечно, по заднице надавали. Я поклялась, не спрашивай, никому не рассказывать, что они там придумали. А Серый... то есть товарищ полковник, им квартиры сразу даст, от ваших конфискованные... – На "от ваших" Юлька не прореагировала. – Ты пей кофе-то. – Вздохнула заманчиво. – Вообще, хорошо живем. Как в пионерлагере. Дружно очень. По-братски. "Один за всех и все за одного. Сделал сам– помоги товарищу". И никого не боимся. Я про такую жизнь раньше только в книжках читала, советских писателей...

– Фантастов, – зло уточнила Юлька. – В пионерлагере... В концлагере вы живете. Скучно...

Но действительность тут же опровергла ее слова. Насчет того, что скучно.

Дверь приемной распахнулась, и в комнату плечом к плечу вторглись мобилизованные патриотическим призывом Прохора деды-фронтовики. В парадных пиджаках, увешанных орде нами и медалями, кое-кто с сохранившимся трофейным оружием.

...Прервав свой разговор с Натали, я вышел к ним, извинился, попросил подождать пару минут. Хотел было распорядиться, чтобы Лялька угостила всех чаем, но она уже расставляла стулья, стаканы и стопки. Юлька (нотабене) ей помогала.

И я вернулся в кабинет. Чтобы застать возникший в мое краткое отсутствие судьбоносный диалог.

Прохор (с состраданием): ...Вы знаете, как переводится проституция с древней латыни? Это слово означает – позорю, бесчещу, унижаю...

Натали (удрученно): Это ужасно! Если бы я знала...

Прохор (с придыханием): Ведь вы еще молоды. Вы еще красивы. Вы еще долго будете красивы. Вы могли бы осчастливить порядочного мужчину...

Натали (с вызовом): Я еще очень многих порядочных мужчин могу осчастливить!

Прохор (с ревнивой досадой): Я не об этом. Я о том, что вы можете выйти замуж, иметь дом, родить детей и навсегда забыть свое позорное прошлое.

Натали (с хорошо скрытой издевкой): Да кто же меня возьмет, с моим позорным прошлым? Вот вы бы взяли?

Прохор (заметно растерялся, баболюб): Ну, так сразу... Надо получше узнать друг друга.

Натали (многообещающе): А что откладывать? Давайте сегодня и узнаем. Помните, где я живу?

Тут я был вынужден прервать эти опасные игрища. И выгнал Прохора из кабинета. Он даже жениться не успел.

– Итак, что вы хотите? У меня мало времени.

– Мне по вашей милости тоже трудоустраиваться нужно. Хотела предложить вам свои услуги.

– Я в них не нуждаюсь.

– Речь не об этом, полковник. Я могла бы стать вашим секретарем.

Когда же она доберется до сути?

– У меня есть секретарь.

– Эта девчонка? А у меня такой опыт...

– Здесь, извините, несколько другой опыт нужен. Не такой специфический.

– Вы отталкиваете от себя людей, полковник. Но я все-таки дам вам совет: не уходите далеко от моста.

Ну вот и сговорились, нашли общую точку на карте минных полей.

– Прощайте, полковник. – Она игриво улыбнулась. – Мы с Прохором Ильичом пригласим вас на свадьбу. А что? Проститутка и писатель – хорошая пара. Достойные партнеры в любой игре.

Тут она права.

– Ваша почта, – Лялька положила на стол бумаги. Настучала холодно: Прохор взял вашу машину, Наташку на хату повез. – Понятно. – Ветеранов приглашать?

– Приглашай, – я отложил в сторону долгожданное письмо без штампов и марок на конверте. – И Сливко позови.

Звеня медалями и шаркая подошвами, вошли деды-фронтовики. Подогретые вниманием и коньяком.

Я поблагодарил их за ту готовность, с которой они отозвались на нашу просьбу, и сказал, что пока, к сожалению, мне нужны только бывшие танкисты, желательно механики-водители.

– А бортмеханики? – заволновались ветераны. – Саперы нужны? Я противотанковым орудием командовал. Стрелки-радисты?

– Пока нет, – улыбнулся я. – Самолетами я еще не разбогател.

– Но ты об нас, полковник, не забывай. Мы еще сгодимся. Умеем давить гадов. Нам только командира дай.

Я успокоил их тем, что они скоро будут нужны – есть у меня на них виды. И отправил стрелков-радистов и саперов вместе с истребителем танков по домам.

– А ты власть когда призовешь к ответу? – спросил один из них уже в дверях. – Давно назрело.

– Скоро.

– Не тяни. А то поздно будет...

– Вот какая просьба к вам, уважаемые ветераны, – обратился я к оставшимся. – Мне нужны ваши консультации. Для сопровождения колонны у меня нет боевой техники. Необходимо максимум за сутки восстановить танк времен Отечественной. Он в приличном состоянии, вы его знаете, в Музее стоял.

– Т-60? – уточнил танкист. – Легкий?

– Он самый. С виду вполне цел, но не на ходу. Мои ребята, конечно, эту машину не знают, помогите им.

– Посмотрим, конечно. Раз такое дело... – Это танкист сказал.

– Я, правда, самоходчик, да, думаю, вместе разберемся, – поддержал другой.

– А я на "тридцатьчетверке" воевал, – это третий, – но Т-60 видал, внутрь лазил, один раз его из боя на буксире тащил. Разберемся, полковник.

Вошел Сливко, в рабочем комбинезоне, чумазый, вытирая руки ветошью.

– Вот, товарищи, командир танка сержант Сливко. Вы поступаете в его распоряжение. К двадцати двум часам доложить свои выводы.

– Разрешите выполнять? – они, кряхтя, поднялись все разом, правда в три-четыре приема.

– Выполняйте.

Я с нетерпением распечатал конверт.

"Милый Алеша! Не верь тому, что тебе говорят. Пойми, все как раз наоборот. Я по-прежнему люблю тебя и скучаю с каждым днем все сильнее. Мне так одиноко, будто живу в глухом лесу, среди диких зверей, которых становится все больше. А по ночам, Алеша, меня мучают страшные, непонятные сны. То какой-то полудохлый или пьяный лев, то какой-то шакал поганый, почему-то в фуражке. А один раз приснилось, будто я маленькая и меня привели к логопеду. Который оказался беззубым зубным врачом. Леша, не верь злым языкам, что врут, будто я увлеклась военным. Какой он военный? Торгаш он вылитый. Ты подумай хорошо – зачем он мне нужен? И всего-то капитан. И рожа у него поганая. Лапоть рязанский.

Недавно смотрела по телевизору американский фильм. Как на фургон в прериях разбойники напали, ограбить хотели. И даже расплакалась – так один ковбой на тебя похожий, прямо одно лицо.

Когда же мы с тобой увидимся? Дай весточку, а то зачахну без любви, как Кармен. Живу одной надеждой. Только твоя Любаша".

Наконец-то!

– Лялечка, срочно Майора ко мне. Или он тоже с Прошкой по блядям поехал?

– Вот еще! Он в приемной. Я его вызвала, когда письмо увидала.

Ну вот, Натали, а вы говорите... Нет, Лялечка, никогда тебе достойной цены не будет.

Я с торжеством помахал письмом перед лицом Майора.

– От Надежды? И что сообщает?

– Любит, верна, ждет! Как мы и предполагали, сведения о новом штурме примитивная деза. С целью заставить нас сосредоточить силы на обороне моста и ослабить прикрытие колонны.

– Я бы не торопился с выводами, – поосторожничал Майор. – Город мы оставляем пустым. Это опасно. Что дальше?

– Пусть Волгин найдет человека, который может знать какое-то лесное логовище. Вроде охотбазы, или охотничьего домика, или какой-то резиденции экс-Губернатора.

– Ага, – обрадовался Майор, – нашлись, голубчики. Там, значит, сошлись? Все?

– Все трое. И Ваня Заика там, и Губернатор низложенный, и этот поганый мент-предатель Козлов. Я думаю, наш наезд на город застал их там, на оттяжке. Охотнички ведь...

– Хорошая компания, да? Символическая такая. Триада преступной власти в миниатюре.

– Без эмоций, Майор. Побереги их до лучших времен.

– Что еще?

– Ну, силы собирают по округе, это мы знаем. А вот с оружи ем у них напряг. И, похоже, Ваня столковался с каким-то капитаном. В соседней воинской части.

– Там этих капитанов до хрена.

– А наш-то особый. Скорее всего, страдает фурункулезом: по ориентировке – "рожа поганая". "Рязанский лапоть" – это как думаешь? Лопух? Уроженец Рязани?

– Рязань... Грибы с глазами? Не похоже. Рязань косопузая, что ли? Подойдет?

– Ну вот, – удовлетворенно подытожил я. – Значит, капитан в прыщах на лице и с пузом на фигуре. Ты его выманишь, мы его заберем. И разберемся. А командиру части на всякий случай намекни, что, мол, если тайное хищение не удастся, то за ним может открытое нападение воспоследовать.

– Какие ты слова знаешь, – восхитился Майор.

Наконец очередь до Юльки дошла. Не зря ведь на нее в письме намекалось. То, что она – из Ваниных телок, мне известно было. Но сейчас этот факт особое значение получал.

– Расскажи мне о себе, красавица.

– Родилась я не так давно. Можно сказать, совсем недавно. В семье советских педагогов. Они меня хорошо воспитали и дали красивое имя Джулия. Уменьшительно-ласкательно – Джульетта. По-нашему – Юлька-оторва. Отличаюсь большими способностями. Все науки схватываю на лету. Но неусидчива. Предпочитаю поваляться, с хорошим мужиком. С детства увлекалась рисованием...

– Достаточно. Пойдешь на работу в мастерскую художественных промыслов. Будешь деревянные ложки расписывать.

– Вот еще!

– У Ляльки научилась? Ты с нее пример не бери, далеко зайдешь. Что еще хочешь сказать?

– А я больше ничего не знаю. Даже таблицу умножения забыла... Ну я пошла?

– Никуда ты не пойдешь. Я тебе пропуск не подпишу. Останешься здесь, поживешь с нами. Пока что-нибудь интересное не вспомнишь.

– Вы не имеете права!

– Кто сказал?

– Все говорят.

– А ты всех не слушай. Ты меня слушай. Все, иди, детка. Мой секретарь тебя устроит.

Зазвонил телефон.

– Серый? Это я, Прохор, – шепотом почему-то.

– Здорово, жених.

– Не смейся, я стараюсь быть тебе полезным. Я рискую ради твоего дела. Я расколол ее...

– Это в каком смысле?

– Ты невыносим. Она проговорилась, что в Заречье готовятся к штурму. Они уже сконцентрировали свои силы у моста, окопы нарыли. Ждут отправки колонны, чтобы взять город.

– Спасибо, Проша, – сказал я проникновенно. – Штирлиц ты мой. Будь осторожен. Береги себя. Ты еще нужен Родине. И постарайся как бы случайно проговориться своей невесте, что ты сообщил мне об этом факте. Если останешься жить, я представлю тебя к награде. Действуй, старина. Совет вам да любовь.

В двадцать два ноль-ноль явился мой танковый консилиум. В полном составе. Докладывал Сливко.

– Мы, товарищ полковник, все посмотрели, составили дефектную ведомость. Зачитать?

– Основное.

– Основное такое будет. Значит, как я говорил, на диски фрикционов надо накладки наклепать. Это мы заставим чего-нибудь сообразить ребят из автомастерской. Аккумулятор уже нашли, на подзарядку поставили. Проводку меняем. Поролон на сиденья достали, девчата его чехлами обшивают. Ну, лючки-амбразуры расклепали – вот товарищи ветераны говорят, обязательно они нужны для применения личного оружия. Еще там кое-что по мелочи набралось. Но главный дефект – в движке подшипники поплавлены. Коренные и шатунные. Таких не достать. Нигде их быть не может.

– Разрешите, товарищ полковник? – встал бывший самоходчик. – У нас в полку, в сорок четвертом году, "зисок" был, боеприпасы подвозил. Так вот когда у него вкладыши полетели, водитель наш знаете чем их заменил?

Откуда же мне знать?

– Из своего ремня нарезал. По нужному размеру. И с этими вкладышами машина до Праги дошла. Только кожа нужна настоящая.

– У Пилипюка спрошу, – сказал Сливко, – он запасливый.

– Что еще?

– Карбюратор разобрали, в ацетоне отмокает. Свечи нужно искать, бобину. Вообще, всю электрику.

– А вот эти, как их, бандажи на катках?

– Послужат еще, – успокоил тот, что на "тридцатьчетверке" воевал.

– До Праги – не обещаю, а пару раз в Дедовск скатать – выдержат.

– Выдержат, – подтвердил и "самоходчик". – Надо бы только их хорошенько каким-нибудь нежным маслом смочить, вроде касторки.

Ну это – опять к Пилипюку, он запасливый.

– А свечи надо у Михалычева зятя спросить, он в прошлом годе со свалки какой-то старый грузовик сволок, восстановил, говорят, катается. Значит, нашел свечи. Может, и нам подойдут.

– Теперь насчет вооружения, – продолжил Сливко. – Здесь так дело обстоит. Один гранатомет, что для БМП, легко можно на место ПТУРСа приладить. Два станка, кронштейна, значит, к пулеметам ребята нарисовали. Можно в мастерские отдавать. Турельку для гранатомета, что на танк пойдет, тоже прикинули. Только с башни люк придется снять, внутри ведь гранатомет не поставишь...

Это даже мне понятно – реактивная струя, все равно что внутри танка снаряд взорвать. Может, и похуже.

– Вроде все, товарищ полковник.

– Хорошо, спасибо. Все свободны.

Сливко вышел, а танкисты замялись.

– Что за вопрос? – помог им.

– Мы проситься хотели.

– Куда?

– В твой отряд, колонну сопровождать. Хоть двоих-то в танк возьми.

– Нет, – решительно отказал я. – Вы свое дело еще раньше сделали. Теперь наш черед врага громить. – И подсластил отказ: – Но главное – я не могу город без гарнизона оставить. Враг за рекой. На вас надежда.

– Оружие дашь? Или со своим приходить?

– Вы поступите в распоряжение начальника милиции, – благоразумно уклонился я. – С ним и решайте эти вопросы.

Позвонил Майору:

– Мне гранатомет нужен.

– А какой?

– У тебя какие?

– РПГ-7 и АГС.

– А какой лучше?

– А оба хороши.

– Вот оба и давай.

Сегодня опять длинный день выдался. А завтрашний еще длиннее будет. И я решил чуток сдезертировать, пораньше в койку упасть.

Уж полночь близится...

Однако не спалось. Не сказать, что мысли одолевали, нет. Откуда им взяться после такого дня, все в расход пустил. Но что-то мешало, не давало уснуть. То ли железный бряк за окном (ребята все еще возились с техникой), то ли лунный свет на полу. А может, и тихие голоса и приглушенный звон гитары в Рыцарском зале.

Томно как-то, пусто в душе. Жениться, что ли, пора пришла? А что? Самое время. Вон, Прошка, старше меня, а каким козлом запрыгал. Допрыгается...

Наконец все стихло. Из дальней комнаты поплыл плавный, гулкий бой часов. Я было смежил усталые вежды.

И тут же размежил их, широко и испуганно: откуда-то из таинственных глубин Замка послышался тяжелый мерный стук. Все ближе и ближе, все громче, нарастая. Будто движется неумолимая статуя Командора, грузно ступая, бренча доспешным железом. Я приподнял мутную голову. А хотелось спрятать ее под подушку...

И тут вдруг взвился под потолок, рванулся в окна и разлетелся окрест истошный многоголосый девичий визг. Следом за ним гулкий стальной грохот – дребезжание, будто мальчишка гнал по булыжникам консервную банку. Короткая мертвая тишина – обвальный могучий хохот. Задрожали от него старые стены.

И почти сразу распахнулась дверь, и в нее почти упала, задыхаясь от смеха, Лялька. В пижаме, босиком и с любимым длинноствольным "Питоном", матово блестевшим воронением в лунном свете. За ее спиной маячила тоже полуголая Юлька.

– Ну и что? – Я опустил на тумбочку автомат.

...Оказывается, ребята надумали попугать девчонок Алевтины, когда они дружной стайкой пойдут из душа в спальни. Антураж Замка вполне этой цели благоприятствовал. Как раз на их пути, на площадке парадной лестницы, по обеим сторонам трехметрового в вышину и ширину зеркала, стоят, никого не трогая, полые рыцарские доспехи. Ребята обрядили в них Пилипюка с тем, чтобы он в нужный момент ожил и, тяжело бряцая железными башмаками, угрожающе подняв меч, пошел вниз по ступеням, девчонкам навстречу.

Задумано было хорошо, не спорю. Но исполнено погано. На третьей сверху ступени Пилипюк запутался в непривычной обуви, грохнулся ниц со всей дури и покатился вниз, гремя, как большой чайник с плохой крышкой.

– Лежит! – хохотала Лялька, размахивая револьвером. – Сам встать не может. Девки на нем прыгают. А он изнутри бубнит, как самовар в трубу. Побежали посмотрим, пока не встал!

Сейчас, только побреюсь. И бороду расчешу. Канальи!

Лялька все никак не могла остановиться, дергалась как от щекотки. А вот Юлька не смеялась. Юльке, похоже, грустно было и завидно, что к ней такое беззаботное веселье не имеет никакого отношения, что ей никогда, наверное, не доведется попрыгать на каком-то поверженном, бубнящем, как самовар, Пилипюке.

Мне их обеих жалко стало. Да они еще и босиком.

– Ну-ка, идите сюда. Обе. – Я сел на тахте и распахнул одеяло, как старый ворон старые крылья. – С ногами забирайтесь.

Они угрелись у меня по бокам, затихли. Комната налилась лунным светом. Напуганные было грохотом и визгом соловьи в парке снова взялись за свое дело.

– Сейчас хорошие ночи, – сказала Лялька.

– Ага, – вдруг добавила Юлька. – В такую ночь сидеть бы у костра, на берегу реки, и смотреть, как плывет в ней луна со всеми своими звездами.

И это говорит девочка, которая прошла через такую грязь и такие мерзости.

– А потом звезды тускнеют, и не заметишь, как светлеет вокруг. И птицы начинают просыпаться. И вода в реке совсем другая, уже утренняя. Даже журчит по-новому.

Шум на лестнице стал стихать. Надо пойти разобраться для профилактики.

Я натянул брюки и вышел в коридор. Вмиг все рассыпались по комнатам. Однако рыцаря, уже пустого, успели поставить на место. Один Генка Рыжик замешкался, он всегда опаздывает, задумчивый такой, весь в себе.

Вытянулся, руки по швам, глаза блестят.

Доложил:

– Старшина Пилипюк с лестницы упал, товарищ полковник.

– Не ушибся? – Интересно, как он соврет начальству?

– Никак нет, он в бронике был.

– И в шлеме? – улыбнулся я. – Всем участникам акции – два наряда.

– А мата не было, товарищ полковник, – нахально заявил Рыжик.

Ага, так я и поверил, что Пилипюк без мата по лестнице катился.

Да, такие вот дела. Старшина Пилипюк. Женат. Двое детей. Четыре ранения. Одно из них – тяжелое. Личных задержаний даже не помню сколько... А он в прятки играет. С лестницы сыплется. Малой такой хлопчик.

Я вернулся к себе. Юлька уже ушла, Лялька свернулась клубочком.

– Брысь, – сказал я.

Она села в постели.

– Мне жалко ее. У нее так жизнь нескладно сложилась. Ее еще в шестом или в седьмом классе то ли изнасиловали, то ли совратили. То ли учитель физкультуры, то ли учитель труда. А после мальчишки все время приставали. Ну почему так получается?

– Потому что всякие дол...

– Наряд вне очереди, – предостерегла Лялька.

– ...всякие ...педагоги учат в школе не любви и дружбе, а презервативами пользоваться, – зло сказал я. – Я этим... педагогам еще вжарю. Когда вернусь. Иди спать. Завтра день трудный.

– А когда они у нас легкие? – проворчала Лялька и забрала свой револьвер.

Я лег на ее место в теплую, согретую девичьими телами постель. И подумал – какие они разные. И какие одинаковые. Только одной повезло, а другой нет. И кто за это должен ответить?

Утром я провел совещание в Горотделе, возложил на Волгина всю полноту власти и ответственности за порядок в городе в мое отсутствие. Особо указал на повышение бдительности и дисциплины. На необходимость (все-таки) обезопасить мост от вторжения и Замок от захвата.

– В Замке ставляю пять человек. Но ты на них не рассчитывай. В случае штурма обходись своими силами. Держи Горотдел. Ополченцев тоже не привлекай, жертвы среди мирного населения нам совсем ни к чему. Патрули все снять на это время, все резервные силы сосредоточить на мосту. Связь с нами держать постоянно, посади на это специального человека. Рации у нас хреновенькие, но мы постараемся держаться от города в радиусе не более пятидесяти километров. Если что – рванем на помощь.

После совещания я задержал в кабинете участкового уполномоченного Хлопчика. Похвалил его. Пообещал, что, как только Правительство определится с выработкой новых форм наград и поощрений, представить его первого.

– Спасибо, товарищ полковник.

– И вообще, мне кажется, вам пора переходить на новый уровень работы. – Я повернулся к Волгину: – Как считаешь?

– Бесспорно.

– Нет, товарищ полковник, – отказался Хлопчик, – не сманивайте, не пойду.

– Что так? Обиделся?

– Дел много. Извините, некогда мне. У меня сейчас профилактическая беседа с подростками. А потом – с работниками ЖЭКов: выработка мер по сохранности жилого фонда. Ну там, лифты, подъезды, малые формы. Извините.

Во как! Может, если бы мы наше Российское правительство, к примеру, дворниками поставили, мы б через два дня чистотой захлебнулись, а? А они, вишь, страной управлять тужатся, по незнанию своему. Кто б им подсказал?

– Ты на рынке давно не был? – спросил Волгин, когда Хлопчик торопливо вышел.

– Давно, – признался с неохотой.

– Все тебе некогда. – И этот критикует. Забыл мое добро, как я его возвысил. – Все у тебя задачи глобальные. Но уж если что начал, хоть контролируй до конца.

– А ты у меня зачем? – напомнил. – Ладно, вот сейчас как раз и зайду. Потому что по пути. – Спросил: – Что-нибудь выяснил с резиденцией?

Волгин вздохнул.

– Кое-что. Резиденций у нашего Губернатора аж шесть, не считая тех, что за пределами губернии. Самая подходящая – охотничий терем, в глуши. Там раньше охотбаза была. Но как туда тропу сыскать, никто не знает. Приближенные-то, доверенные лица, лакеи все эмигрировали в Заречье. Выяснил, что только профессор Кусакин может вспомнить, он в давние годы с охотоведом дружил, навещал его в глуши сосновой.

– Добро. Но до моего возвращения ничего не предпринимать. Все, я на рынок пошел.

Но на рынок можно было и не заходить. Ну разве что глаз и душу порадовать.

Чистота, порядок, Хлопчик даже туалеты на колесах сумел организовать. Но главное – никто никого не боится. Не суетятся продавцы, лихорадочно меняя ценники и срочно закрывая киоски, когда вдруг пронесется тревожной волной шепоток о какой-то проверке; не боятся покупатели, что их обсчитают (были два прецедента, сажать не стали, выгнали к едрене матери, на их место живо честные нашлись); не мелькают тут и там опасные лица бритоголовых качков; не заманивают в свои сети наперсточники и лотерейщики. Не шляются пьяные, не шныряют вороватые мальчишки, не просят подаяния нищие. Вообще как-то празднично здесь стало, по-хорошему базарно.

Хоть что-то мы все-таки сделали. А сделаешь хорошо одно, пусть и малое, сразу же тянет сделать другое, побольше. Диалектика, стало быть, такая...

В хорошем настроении, теряя его на ходу, пошел с рынка на заседание Правительства.

Достали они меня. Командуют. Вызывают. Поручения дают. А ведь, считай, я их на это место посадил, властью облек. Отблагодарили. Но, однако, ничего. Как говорится – не только еще не вечер, но и музыка не долго играла.

В повестке дня в очередной раз самый неотложный вопрос: борьба с безработицей. Потому, видно, и пригласили начальника штаба, что в решении этой задачи скрыт большой резерв снижения уровня преступности (см. материалы А.Дубровского).

Сев за стол, я окинул испытующим взором правительственные лица вроде умные и пухнуть еще не стали от трудов великих. Да и не с чего им пока пухнуть. Я их сразу предупредил, после избрания, что льгот и привилегий им никаких не будет до тех пор, пока они не обеспечат всеобщий достаток и благоденствие. Вот тогда посмотрим. И воздадим каждому по делам его, трудам и заслугам. Будет хорошо народу – будет хорошо и вам. И наоборот, стало быть, тоже справедливо. А то, ишь, повадились – рвутся во власть, как голодные шакалы к миске. А дорвутся – и давай жрать, строить, переводить, устраивать... На остальные дела, на народ, стало быть, уже ни времени, ни сил не остается. Да и на хрена он им нужен, этот народ, не для того ведь рвались...

От этих праведно-гневных мыслей отозвал меня голос председательствующего, предоставив мне первое слово. Тут я еще больше разозлился, уже на своих.

– А почему это, граждане Правительство, – стал спрашивать, – вы с меня начали? Все свои дела на милицию мечтаете повесить? Мы для чего вас выбирали? – И сам же стал отвечать:– Ваша прямая обязанность – включить городскую экономику. Создать рабочие места, пустить производство и нала дить сбыт продукции, обеспечить взаимовыгодные отношения между поставщиками, производителями, торговлей, грамотно регулировать цены. Это что, задачи милиции? Извините, у нас совсем другие задачи. Давайте не будем друг другу в тарелки заглядывать. А то ведь так вы еще призовете нас митинги и демонстрации протеста разгонять. Не надейтесь: сами создадитесами и разгонять будете. Моя милиция – народная. Она за народ, а не против. Она против преступников – на улице, в правительстве, везде. А с народом боритесь сами, создавайте такие условия, чтобы он не на митинги шел и в кабаки, а на работу, к примеру...

– По существу бы, Алексей Дмитриевич, – попросил кто-то. – Ближе к вопросу.

– Куда уж ближе. Завтра мы отправляем колонну за продовольствием. По вашему поручению. Сегодня к вечеру вы должны предоставить мне материалы по состоянию трудовых ресурсов города. Отметите, какое количество рабочей силы мы сможем обеспечить работой в ближайшее время. Особо выделить, какое количество людей остается не занятым. По последним дать развернутый социальный портрет: образование, вторые специальности, семейное положение, жилищные условия. Отдельный список тех, кто имеет садовые участки, склонен к работе на земле.