Текст книги "Ростов Великий (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 55 страниц)

Глава 3
НЕЖДАННОЕ СЧАСТЬЕ

Весь день воевода Корзун сновал по городу, осматривал земляной вал, частокол крепости, башни и проездные ворота, тормошил мастеров, а вечером возвращался в своих хоромы, кои стояли в детинце, неподалеку от белокаменных княжеских палат. В покоях его поджидала молодая жена, с застенчивыми, счастливыми глазами.

– Заждалась тебя, Неждан Иванович. Стол давно накрыт. Проголодался, небось?

Корзун, при виде супруги, терял свой обычный степенный вид.

– Ух, как проголодался, Любавушка! Живот – не лукошко: под лавку не сунешь.

Подхватывал жену на руки, целовал, кружил по покоям, а затем осторожно усаживал в кресло.

Нежданное счастье привалило в терем боярина год назад. Он довез-таки Любаву в Ростов живой и тотчас бросился за старым княжеским лекарем Епифаном. Тот уж больше трех десятков лет жил в княжеских палатах. Он и вернул девушку к жизни. Правда, выхаживал Любаву целую неделю и всё приговаривал:

– Кабы, не молодость и выносливое сердце, не исцелить бы мне Любаву. Дите природы, боярин!

Исцелял Епифан девушку в хоромах Корзуна. Здесь же боярин поселил и Арину Григорьевну, коя была бесконечно благодарна Неждану Ивановичу.

– По гроб жизни тебе буду обязана, боярин. Ноги тебе готова целовать!

– Ну, полно, полно, Арина, – смущенно высказывал Неждан Иванович. – Забудь такие слова… Ты лучше поведай мне, как с дочкой в лесной деревушке оказалась.

– Непременно поведаю, боярин. Чего уж теперь скрывать?

После взволнованного и, порой, сбивчивого рассказа, Неждан Иванович долго не мог прийти в себя. Вот так история! Арина оказалась дочерью переяславского боярина Григория Хоромского, и была влюблена в старшего брата Александра Невского, Федора Ярославича, умершего в день венчания на сестре княгини Марии – Феодулии, дочери черниговского князя Михаила Всеволодовича. Феодулия, после кончины жениха, постриглась в Суздальский Ризположенский монастырь под именем Ефросиньи Суздальской, а несчастная боярышня Арина, страшась позора, бежала из отчего дома и, волею судьбы, очутилась в лесной деревеньке Нежданке, где и родила Любаву, «дите природы».

Всё поражало в рассказе Арины Григорьевны. Не утаила она и о том, что три избы были когда-то срублены разбойниками, о коих скупо поведала ей отшельница Фетинья, жившая в скиту известного пустынника Фотея, о коем в Ростове Великом были хорошо наслышаны. Но больше всего ошеломляло то, что бывшая боярышня Арина, никогда не ведавшая черного труда, быстро приспособилась к новым, суровым условиям жизни, и практически стала крестьянкой.

– Как же ты смогла, Арина Григорьевна? – не скрывая своего изумления, спросил Неждан Иванович.

– Выходит, ко всему можно привыкнуть, боярин. Да и люди, кои приютили меня, оказались добрыми. Мало помалу – и приноровилась… А теперь хочу спросить тебя, боярин, – не слышал ли чего-нибудь о моих родителях? Сердце мне подсказывало, что давно их нет в живых. Может, что-то и ведаешь, боярин?

– Просьба к тебе, Арина Григорьевна. Величай меня Нежданом Ивановичем. Мы ведь с тобой одного чина боярского. Хорошо?

– Будь по-твоему, Неждан Иванович.

– О родителях же, – тут Корзун печально вздохнул, – твое сердце не ошиблось. В татарское нашествие угодил под ордынскую саблю и град Переяславль. Загубили твоих родителей. Почитай, всех горожан посекли, изверги.

Арина Григорьевна тихо заплакала, а затем ступила к киоту и принялась скорбно молиться.

У Неждана Ивановича возникали еще некоторые вопросы, но он не стал мешать боярыне, и по крутой лесенке поднялся в светлицу.

Любава в длинной льняной сорочке, опоясанной шелковым пояском, стояла у распахнутого окна и вглядывалась в дремотное, безмятежное озеро, по коему шли две купеческие ладьи. Никогда еще в своей жизни она не видела ни такого огромного озера, ни диковинных кораблей, о коих слышала только в сказках.

Двери были открыты, поэтому Любава не слышала, как в светелку вошел боярин. А тот, полюбовавшись длинными, раскинутыми по всей спине роскошными девичьими волосами, нарочито попенял:

– Тебя, хворобая, нельзя и на минуту одну оставить. Кто же тебе дозволил с постели подниматься?

– Ой! – с притворным испугом воскликнула Любава и юркнула в постель.

А Неждан Иванович порадовался: и вовсе Любава на поправку пошла, еще день, другой – и лекарю Епифану в светелке делать будет нечего.

Корзун подсел к постели, с доброй улыбкой глянул на девушку.

– Ну, как ты сегодня, Любавушка?

– Как видишь, Неждан Иванович. По светелке бегаю, – с лукавинкой поглядывая на боярина, рассмеялась Любава.

– Ну, слава тебе Господи. Скоро совсем поправишься.

– Да я и сейчас здорова. Надоело на пуховиках отлеживаться. Пусть лекарь Епифан больше не приходит.

– Того запретить не могу, Любавушка. Ему-то лучше ведать – миновал ли твой недуг. Ведь, почитай, из мертвых тебя поднял.

– Не он, а ты, ты, боярин! – воскликнула Любава и почему-то смущенно уткнулась в подушку. Лицо ее зарделось.

Смущение девушки невольно передалось и Неждану Ивановичу. Чем чаще он виделся с Любавой, тем всё больше ему нравилась это «дите природы».

– Я вот всё лежу и думаю, – через некоторое время заговорила Любава, – зачем ты, боярин, меня в лесу разыскивал?

– Зачем?

Теперь вспыхнуло лицо и Неждана Ивановича. Он долго не отвечал, а затем взял теплую ладонь Любавы в свои руки и признался:

– Тогда, в зимнем лесу, поглянулась ты мне, Любавушка. На мою покойную жену уж очень похожа. А коль поглянулась, из сердца не выкинешь. Вот и надумал тебя разыскать. И, видит Бог, пришел я вовремя.

Любава закрыла глаза, сердце ее взволнованно забилось. Ведь и боярин поглянулся ей с первой же встречи…

Они обвенчались через три месяца.

После свадьбы, на коей присутствовали княгиня Мария и Борис Василькович, Корзун надумал сделать боярыне Арине Григорьевне богатый подарок.

– Порешил я, милая теща, тебе новые хоромы возвести. Станешь жить от меня самостоятельно, сама себе хозяйка. И холопов тебе подберу, и казны не пожалею. Живи вольно, как душа захочет.

– Спасибо на добром слове, Неждан Иванович. Славный ты человек. Но ничего мне не надобно. Мне без Любавушки и дня не прожить. Коль хочешь одарить меня, то оставь в своих хоромах. Хочу Любавушку каждый день видеть. Не пройдет и много времени, как у вас сын или дочь появятся. Куда уж мне, бабушке, от внучат в отдельные хоромы? Лучшей мамки[251]251
  Мамка – мамкой называли женщину, которая нянчила и воспитывала княжеских и боярских детей.


[Закрыть] тебе и не сыскать.

– Благодарствую, Арина Григорьевна, – поклонился в пояс Неждан Иванович. – Весьма рад твоему решению. Так-то и впрямь будет лучше, ибо я не часто в хоромах засиживаюсь.

Арина Григорьевна с трудом привыкала к новой жизни. Когда дочь была в тяжелом состоянии, она, забывшая обо всем на свете, ведала только свое любимое чадо, но затем, когда Любава обрела прежнее цветущее здоровье, Арина Григорьевна то и дело стала вспоминать деревушку Нежданку, свою избу, лес и свои повседневные дела. Просыпаясь утром, она с беспокойством поднималась с постели. Господи, проспала! Надо бежать на двор и Миланку кормить. Заждалась, поди.

Совала ступни в мягкие сафьяновые чеботы и застывала на месте, с удивлением оглядывая нарядные зажиточные покои. И только через минуту приходила в себя. Опускалась на постель и, покачивая головой, с некоторым удивлением думала: «Надо же так к Нежданке сердцем прикипеть. Свыклась за семнадцать лет. Теперь надо к новой жизни привыкать, новому укладу – праздному и бездельному».

С утра до вечера вокруг нее сновали молодые служанки, испрашивая, какие питья и яства к столу подать, что на обед сготовить, какое платье подавать к выходу в храм…

Арина Григорьевна многое уже забыла из своей юной жизни, когда была боярышней и бойко распоряжалась сенными девками[252]252
  Сенные девки – горничные служанки.


[Закрыть]. Теперь, чтобы не выглядеть «подлой крестьянкой», надо заново всё вспоминать, а то девки и так уже украдкой посмеиваются, дивясь загадочной новоиспеченной боярыне.

Не вдруг привыкла к боярским хоромам и Любава. Богатое убранство терема и нарядные люди, окружавшие ее, казалось ей сказочными. Окрепнув после недуга, она с интересом ходила по диковинным сеням и присенкам, горницам и повалушам, башенкам-смотрильням и гульбищам, устланными красивейшими коврами, обитыми дорогими материями и изукрашенными дивной деревянной резьбой. Изумлялась, ахала, приходила в восторг.

Но так продолжалось всего несколько дней. Как-то она проснулась и молвила служанке:

– Страсть по лесу соскучилась. Хочу в лес. Весь день буду по нему бродить!

Служанка с удивлением глянула на боярышню.

– В лес?.. Без дозволения боярыни тебе, Любава Федоровна, и на улицу-то нельзя выходить. С этим у нас строго.

(Арина Григорьевна велела называть свою дочь по отчеству Федоровной, в честь покойного княжича Федора Ярославича. Правда, никто из челяди не ведал истории любви боярышни и княжича. О ней узнал лишь один Неждан Иванович, а чуть позднее княгиня Мария и князь Борис Василькович).

Пришел черед удивляться Любаве:

– Без дозволения даже нельзя на улицу выходить?!.. Шутишь, Маняша.

– Какие уж тут шутки, боярышня. Ты ж не простолюдинка какая-нибудь. Это им всё дозволено. Хочешь, на торг беги, хочешь – на озеро купаться. У черни свои порядки, не зря же их подлыми называют. У бояр же и их детей вся жизнь проходит по строго заведенным порядкам. Твое дело, Любава Федоровна, в светлице сидеть да рукоделием[253]253
  Рукоделие – ручной труд, преимущественно женский (шитье, вязание и т. п).


[Закрыть] заниматься. На улицу же – ни-ни! Разве что в божий храм с матушкой сходить, да и то под приглядом холопов.

– И это жизнь?! – пуще прежнего изумилась Любава. – Никакой тебе волюшки. Да я лучше простолюдинкой стану!

– Чудная ты, боярышня. Каждая серьмяжья душа о боярской жизни мечтает, а ты черни завидуешь.

– Завидую!.. Черни. Слово-то, какое скверное. Всё равно в лес сбегу.

– Поначалу матушку свою спроси, – недовольно поджимая губы, молвила Маняша.

– Матушка мне никогда не откажет. Экое дело – в лес сбегать.

Но Арина Григорьевна, неожиданно для дочери, отказала:

– Нельзя тебе по лесам бегать, доченька. Отныне ты настоящая боярская дочь, коей до замужества надлежит сидеть в тереме, а уж потом, как супруг дозволит. Если возьмет тебя в лес на прогулку, – счастье твое. А коль заповедь наложит – терпи и во всем послушайся мужа своего.

– Вот тебе и боярская жизнь, – опечалилась Любава. – В Нежданке куда вольготней. А здесь, как птичка в золотой клетке.

– Понимаю тебя, Любавушка. Я и сама-то не могу еще привыкнуть, но привыкать надо. Жизнь в боярском доме необычная и особенная, и ведется она по издревле заведенным устоям, о коих в мудрых книгах сказано. Вот и тебе за сии книги пора браться. Допрежь – за «Поучение чадам», коя написана великим князем Владимиром Мономахом, жившем два века тому назад. Вот передо мной сия книга. Из нее ты много всего почерпнешь. И как веровать во святую Троицу и пречистую Богородицу и в крест Христов, и святым небесным силам, и всем святым, и честным и святым мощам, и как поклоняться им; как тайнам Божиим причащаться и веровать в воскресение из мертвых, и Страшного суда ожидать, и прикладываться к святыням; как духовный чин почитать, священников и монахов; как князя чтить и повиноваться ему во всем, и всякой власти подчиняться и правдою служить; как дом свой украсить святыми иконами и в чистоте содержать; как слуг наставлять… В книге сей много всего полезного и умного сказано. Так что садись за «Поучение», Любавушка, и заучи всё наизусть. Память у тебя отменная. Тогда и ненужных вопросов не возникнет.

Любава тяжело вздохнула и приняла от матери тяжелую рукописную книгу в коричневом сафьяновом переплете с серебряными застежками. А затем довелось постигать и другие книги. И чем больше читала Любава, тем больше сетовала: «Худая у боярышень жизнь. Докука!»

И всё же, как ей не хотелось, но пришлось подчиняться старозаветным устоям боярской жизни.

А в своих любимых лесах она всё же побывала и не раз. Правда, это случилось позднее, когда стала супругой Неждана Ивановича, кой ни в чем не мог отказать своей любимой жене.

По нраву пришлась Любава и самой княгине Марии Михайловне. Та, после удивительного рассказа боярина Корзуна, посетила «дите природы» и во время ее тяжелого недуга и после исцеления. Длительно, с глазу на глаз, побеседовав с Любавой, она явилась к Корзуну, и молвила:

– Славная девушка. Чистая, с сердцем открытым. Такие ныне редко встречаются… Чую, нравится она тебе, коль из лесной глуши привез.

Неждан Иванович не стал отпираться:

– Нравится, Мария Михайловна. В жены хочу ее взять.

– Не прогадаешь, Неждан Иванович. Она и впрямь на твою покойную супругу похожа. Готова быть крестной матерью на свадьбе, ежели будешь не против.

– Да ты что, Мария Михайловна! Сочту за великую честь.

– И всё же любопытная вышла история, – задумчиво молвила княгиня. – Как всё в жизни переплетается. А ведь если бы не жестокость Ярослава Всеволодовича, была бы сейчас Любава внучкой старшего брата Александра Невского. Порой загадочна и трагична, бывает наша история.

– И со многими неожиданностями, Мария Михайловна. Бывшая, никому не известная девушка из дремучего леса, становится племянницей Александру Невскому.

– И Андрею Ярославичу, – хмуро произнесла княгиня.

Глава 4
ЗЛОЙ ОРДЫНЕЦ!

Летом 1252 года татары снялись со своих кочевий и хлынули на Русь. Численность их войска достигала свыше 350 тысяч человек.

А впереди ордынских полчищ летели по городам и весям жуткие вести:

– Это Александр Невский навел Орду на Русь!

– На родного брата своего!

– Иуда! Задумал великокняжеским столом овладеть!

Хан Берке был доволен: гораздо постарались его верные люди. Теперь каждый урус поверит злоязычной сплетне. Быть лютой вражде между князьями!

Русский народ доверчив: коль слух пошел, так то и сбудется. Александр Невский рвется на Владимирский стол. Кому ж не хочется стать князем всея Руси. Киев – «матерь городов» – теперь не в счет. Ныне самым великим князем считается тот, кто сидит на Владимирском престоле. Конечно, слов нет, Александр Невский сего места заслужил. Самый именитый князь на Руси. Но только зачем он татар в помощь себе позвал? То ж горе для народа! Злой ордынец так пройдется по русским землям, что после него одни пожарища останутся. Но это же страшная беда! Сколь поселений сгорит, сколь всякого люду погибнет и в татарский полон угодит! Аль о том Невский не подумал, подбив ордынцев на жестокий поход. Да коль и впрямь он так содеял, то имя ему отныне будет Христопродавец, навеки проклятое всем народом русским.

Увы, семя, брошенное ханом Берке на благодатную почву, дало дружные всходы. Многие русичи, проклиная Невского, покидали свои селищи и уходили в глухие лесные урочища.

Княгиня Мария Михайловна была весьма обеспокоена. Безумная выходка великого князя Андрея Ярославича могла поставить Русь на край гибели. Конечно же, она не верила слухам, оскверняющим имя Александра Невского. «То проделки Берке, – думала она. – И этот беспощадный и коварный хан добился своего: Александр предан всенародному осуждению. Но это же ложь, изощренная гнусная ложь!»

Княгиня призывала ростовцев не верить худым слухам, но народ до конца убедить не удалось, и это больше всего страшило Марию Михайловну.

«Коль Невский не вернулся в Новгород, – раздумывала она, – то его силой держат в Орде. Но Александр не должен сидеть, сложа руки. Не такой он человек, дабы спокойно взирать на новый ордынский набег. Наверняка он уговаривает ханов, чтобы те малой кровью наказали дерзость Андрея Ярославича, и чтобы не ходили зорить другие русские земли… Что же всё-таки произойдет, Господи!»

Тумены Неврюя, Алабуги и Котяка, соединившись в низовьях Поволжья, шли на Ростово-Суздальскую Русь «изгоном»: уничтожая всё, что встретится на их пути и не делая длительных остановок. Они уже, через своих баскаков, знали, что к великому князю присоединился лишь младший брат его, Ярослав Переяславский и Тверской. Ни Даниил Галицкий, ни другие князья поддержать Андрея Владимирского не захотели. (Не ведали начальники туменов, какую в этом роль сыграла княгиня Мария Ростовская).

Возглавлял громадное войско ближний военачальник хана Берке – знатный мурза Неврюй, кой уже не раз сражался с урусами. Это был известный всей Золотой Орде полководец, напористый и отважный, не ведавший поражений.

Юртджи донесли, что князь Андрей вышел из Владимира и идет к Переяславлю.

– Почему он не захотел укрыться за мощными стенами Владимира? – недоумевал Алабуга.

– Может, захотел пощадить свой город, – предположил Котяк.

– Дело в другом, – пояснил Неврюй. – Стены Владимира не спасли бы этого шайтана. – Мы спалили бы деревянную крепость и избы ремесленников нашими огненными стрелами, от которых нет избавления. Урусы не успели бы заливать водой горящую крепость: уж слишком велика разница между войсками. Неверные все бы погибли от наших метких лучников. Вот почему князь Андрей и вывел свое войско из Владимира. Он идет к Переяславлю лесами, в которых, как он полагает, татары не умеют биться. Он рассчитывает на неожиданные вылазки, чтобы по частям бить наше могучее войско. В какой-то мере урус прав, но он забыл, с кем имеет дело. Мы настигнем этого шакала и раздавим его войско в один день.

24 июля, в день святых великомучеников Бориса и Глеба, тридцати пяти тысячная рать была неожиданно окружена неподалеку от Переяславля. Андрей Ярославич вынужден был выбраться из лесов и, не думая попасть врасплох, на какое-то время вышел в открытое поле, где и напоролся на ордынцев. Князь никак не ожидал, что татары окажутся вблизи его войска. Битва была проиграна. Русские воины сражались отчаянно, изо всех сил, но разве возможно победить, когда на каждого ратника приходился десяток ордынцев. Почти все они полегли на поле брани. Братьям Андрею и Ярославу удалось вырваться из побоища и бежать.

Особого удовольствия Неврюй от победы не испытывал. Напротив, его лицо было хмурым и озабоченным. Урусы бились достойно, с большим ожесточением. Ордынское войско понесло большие потери. Хан Берке будет недоволен, когда узнает, что рать дерзкого владимирского князя Андрея уложила перед Переяславлем почти сорок тысяч джигитов. Это громадная утрата для Золотой Орды. Урусы еще раз доказали, что они лучшие воины в мире. Берке будет в бешенстве: с каким лицом он предстанет перед великим каганом Менгу и джихангином Батыем?

И всё же под началом Неврюя осталось гигантское войско, способное разорить десятки город урусов. Сжечь, испепелить, захватить богатый ясырь!.. Но Берке почему-то в самый последний момент отказался от такого устрашающего вторжения.

– Уничтожишь войско владимирского князя и вернешься назад, – приказал он Неврюю, так и не объяснив причину своего изменившегося плана. (Неврюй не знал, что Александру Невскому удалось-таки убедить Берке – не подвергать Русь новому разорению, иначе Орда останется без дани. Да и хан Сартак русскому князю поспособствовал).

Неврюя обуревала злость.

– Переяславль – отчина Ярославичей. Надо уничтожить это змеиное гнездо!

– А как же Александр Невский? Он просил не сжигать его родной город, где прошло его детство. И каган Менгу и хан Батый пообещали Александру пайцзу на великое княжение, – осторожно, чтобы не обозлить Неврюя, произнес Алабуга.

– Александр в обиде не будет! – резко отозвался Неврюй. – Когда Невский уехал в Сарай, его младший брат Ярослав прибыл с дружиной из Твери и силой захватил Переяславль. Он возненавидел Александра. Вот и поможем Невскому наказать его мятежного брата. На Переяславль!

Ордынцы ворвались в оставшийся без дружины город, обесчестили, а затем убили юную Ксению, жену князя Ярослава, захватили в полон ее двух младенцев, жестоко расправились с переяславцами, разграбили храмы, княжеский дворец, боярские и купеческие хоромы.

Десяток горожан Неврюй приказал не убивать. Произнес им:

– Идите вон из Переяславля и всем сказывайте, что мы разорили город по заклинанию князя Александра, в отместку его брату Ярославу, который захватил Переяславль в отсутствие Невского.

И всё же Неврюй не ограничился одним Переяславлем. Его тумены «разошлись по всей (Владимирской) земле, и людей бесчисленное множество повели да коней и скота, и много зла сотворили». Особенно пострадали от Неврюевой рати сельские местности.

Глава 5
БОЖЬЯ КАРА

Татары были в двух поприщах[254]254
  Поприще – расстояние, равное однодневному переходу на лошадях.


[Закрыть] от Ростова Великого. Князь Борис Василькович и воевода Неждан Корзун готовили город к отпору ордынцев.

Правда, у княгини Марии была робкая надежда, что Неврюй не направит свои полчища на Ростов Великий. Ведь не зря же (по совету Марии Михайловны) к хану Сартаку несколько раз ездил Борис Василькович, а вкупе с ним ярославский, углицкий и другие князья, в поддержке которых нуждался властитель Золотой Орды). Но ни Борис Василькович, ни боярин Корзун не слишком надеялись на доброжелательность Орды.

– Хан Сартак, может, и приказал не трогать русские города, но Неврюй, как мне известно, чересчур кровожаден. Едва ли он не поддастся искушению напасть на некоторые уделы, – молвил Борис Василькович.

– Я такого же мнения, княгиня. Неврюй крайне опасен, – произнес Неждан Иванович.

Все сомнения отпали, когда в княжеский дворец вбежал запыхавшийся переяславец, боярский сын, в разодранном кафтане.

– Князь Андрей наголову разбит. Град Переяславль пал. Почти все оставшиеся в граде люди зарублены. Лишь немногим удалось вырваться из этого жуткого ада.

На совете дружины, княжьих мужей и тысячника решили: женщин, стариков и детей немешкотно отправить в лес. Город останутся оборонять дружина и ополченцы.

– Я тоже останусь в Ростове, – твердо произнесла княгиня.

– Неразумно, Мария Михайловна, – покачал головой Неждан Иванович. – Ты ж не воин.

– Ратникам будет со мной спокойнее. Они и сражаться станут отчаянней, – стояла на своем Мария.

– Коль дело дойдет до сражения, матушка, твоей помощи будет недостаточно. Христом Богом прошу тебя, не упорствуй!

– Народ не простит, коль что-то с тобой, не приведи Господь, случится. Ты не только Ростову нужна, но и всей Руси. Ты ж разумный человек, Мария Михайловна. Одумайся! – горячо молвил Неждан Иванович.

– Ну, хорошо, – после некоторого раздумья согласилась княгиня.

– И уходить надо в дальние леса, недоступные для ордынцев. Ты уже ведаешь такое место, княгиня. Там и отдохнуть можно и от непогоды укрыться. И поведет туда моя супруга, Любава Федоровна.

– Надежная деревушка, – кивнула княгиня. – А супруга твоя дорогу не запамятовала?

– Как можно, Мария Михайловна? – улыбнулся Корзун. – Любава Федоровна с закрытыми глазами в Нежданку проведет.

Стариков, женщин и детей вначале везли по дороге на телегах, а затем длинный поезд остановился и боярин Корзун, сопровождавший с дружиной бежан, подъехал к крытому возку, в коем сидели две княгини – Мария Михайловна и Мария Ярославна, жена Бориса Васильковича, и молвил:

– Прибыли, княгини. Теперь дело за Любавой.

Жена Корзуна, легкая и гибкая, с веселыми глазами (радость-то, какая выпала – вновь Нежданку увидеть!), заверила Марию Михайловну:

– Ты уж не беспокойся, матушка княгиня. Не заблудимся!

– Верю тебе, Любава… Да вот и мать, Арина Григорьевна, в тебе не сомневается.

Неждан Иванович распрощался с княгинями и тещей, затем нежно поцеловал жену и произнес:

– Всё будет хорошо. Ступайте с Богом.

На всякий случай Корзун отправил с бежанами и десяток дружинников: мало ли чего в глухих лесах может приключиться. Да и в деревушке без мужской силы не обойдешься.

Любава вела людей неторопко. Во-первых, наслаждалась лесом, а во-вторых, среди покинувших Ростов людей было немало стариков и старух, для коих лесной путь оказался нелегким. Некоторых приходилось поддерживать дружинникам.

Каждые полчаса Любава, оглядывалась на Марию Михайловну и говорила:

– Пора и отдохнуть, княгиня матушка.

Мария Михайловна кивала головой и присаживалась на валежину. Была она в дорожном платье и в легких кожанцах, в коих удобно шагать не только по сосновой подстилке, но и по кочкам в болотистом мелколесье. В такой же удобной обуви находились не только княгини, боярыни и боярышни, но служанки, несшие с собой, в плетеных кузовках, различную снедь.

Простолюдины же вышагивали в лаптях, и с тяжелыми сумами на плечах, положив в них не только пищу, но и самое ценное, что наживалось веками и передавалось из поколения в поколение. Потому-то весьма тяжким был для них путь по дремучему лесу.

Тяжко приходилось и шагающим налегке боярыням и боярышням, обычно сидящим по своим теремам, и не привыкшим к длительным пешим походам.

Любава как глянет на них, обильно вспотевших и охающих, так в тайне и посмеется: клухи! Где уж им по лесам вышагивать? Они только и способны от хором до церкви шествовать. Вот и приходится делать частые привалы.

Любаве же не терпелось увидеть Нежданку. Уж так соскучилась она по родной деревушке! Почитай, два года не видела.

И вот, наконец, она предстала: всё те же грубо срубленные, почерневшие от времени избы, баня-мыленка, колодец с журавлем, сараи, дворики для скотины, огородины, заросшие бурьяном.

– Вот и дошли, княгиня матушка… Господи, а это что?!

Подле родной избы, обложенной кучками пожухлого сена, лежал обглоданный человеческий полускелет…

… Спустя неделю, когда Арина Григорьевна и Любава были вынуждены покинуть свой дом, к Нежданке направилась Фетинья с огнивом. Одолели ее черные думы, не вытерпела душа. Всю зиму, каждую ночь, ее будто подталкивал дьявол: «Ступай, ступай, Фетинья, к проклятому месту и спали избы!»

И она пошла в дальнюю дорогу, несмотря на то, что в последнее время у нее все чаще и чаще стало прихватывать сердце. Надо бы повременить, подлечиться травками, но желание мести было настолько острым, что в один из тихих, солнечных дней, Фетинья покинула скит и пошагала к Нежданке.

Дорогой она не раз останавливалась, хватаясь рукой за ноющую грудь, и, слегка передохнув, спешила дальше. К вечеру она вышла к Нежданке и довольно перекрестилась. Дошла-таки! Теперь надо дождаться ночи и поджечь крайнюю, нежилую избу, затем другую. Избу же Арины и Любавы она подожжет в последнюю очередь, и когда та вовсю займется, она откроет дверь и упредит о пожаре обитателей дома. Они выскочат, но избу им уже не спасти.

Фетинья и вовсе возрадовалась, когда увидела, что дом Арины весь зарос чертополохом, даже тропинки к избе не видно. Выходит, покинули Арина и Любава своё дьявольское обиталище. Вот и слава тебе, Господи!

Заглянула в пустую избу, малость постояла, а затем вышла и пошагала к сараю с сеном. Положила несколько грудок со всех сторон дома и в радостно-возбужденном состоянии, не обращая внимания на усиливающую боль за грудиной, вытянула из узелка нож, кресало, трут и кусочек тонкой, белой бересты. Злорадно и скрипуче прошамкала беззубым ртом:

– Конец, конец тебе, дьявольская изба. Полыхай!

Подоткнув длинное, черное платье, присела к кучке сухого сена, трясущейся рукой ударила ножом по кресалу и вдруг негромко и протяжно охнула, и замертво рухнула наземь…

Хоть и страшно было, но Любава внимательно оглядела обветшавшее черное платье, такой же черный плат и старенькие чеботы, и безошибочно определила:

– То – отшельница Фетинья, матушка княгиня, о коей мы тебе с маменькой рассказывали. Она нас в скит сманивала, а избы норовила спалить.

– То Божья кара, – перекрестившись, сказала Арина Григорьевна.

– Воистину. Нельзя губить то, что создано твореньем рук человеческих, – молвила княгиня Мария.