Текст книги "Ростов Великий (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 55 страниц)

Глава 7
СТРОПТИВИЦА

Оттаяла душой Олеся, даже повеселела: другой день лелеет своего Никитушку. Как тут не порадоваться! С ней – чадо родное, любый сын, о коем так сердце истосковалось.

Князь Владимир сдержал-таки свое слово, еще намедни его слуги привезли в нарядном возке Никитушку. Какой же он добрый, не зря сказывал, что поможет в её беде, вернул ей сына.

Глядит на Никитушку Олеся, не нарадуется. Какое же это счастье – быть рядом с ребенком: кормить его, прижимать к своей груди, видеть его васильковые глаза…Любимый, желанный сын Лазутки… Лазутка!

Дрогнуло и вновь сжалось от боли сердце Олеси. Никитушка на какое-то время избавил ее от тоски, но когда сын засыпал и она оставалась наедине со своими думами, то вновь на неё наваливалась гнетущая тоска. Без Лазутки никогда не обрести ей счастья. Ныне, в оковах, сидит он в черном, холодном порубе. Сидит, гремит железами и рвется к жене и сыну. Господи, как же ему тяжело! Как ему помочь, как вырвать из темницы?.. А может, вновь умолить князя Владимира? Душа у него добрая, а вдруг и вызволит Лазутку из поруба. Скорее бы он появился!

Князь, будто подслушав ее мысли, приехал в терем в тот же день, под вечер. Приехал нарядный, русокудрый, с веселыми глазами.

– Ну как ты, ладушка? Довольна ли?

Олеся низехонько поклонилась.

– Зело довольна, милостивый князь. Спасибо тебе за сына.

– Не стоит благодарности, ладушка. Рад был тебе оказать услугу.

Глаза князя сияли. Вновь перед ним эта необыкновенная девушка. Господи, и до чего ж она хороша! И как же ее хочется обнять! Сегодня ее глаза не такие уж и неприступные, как в прошлый раз. Добрый знак. Но спешить не надо, только бы не вспугнуть.

Владимир подошел к двери, распахнул и повелел слугам:

– Вина и снедь на стол!

Вернулся к Олесе.

– Надо отпраздновать возвращение твоего сына, ладушка. Грешно сие не отметить. Не так ли?

– Так… так, князь, – неуверенно отозвалась Олеся.

Владимир был обрадован ее согласием. Неуверенного оттенка в голосе Олеси он даже не заметил. Когда стол был накрыт и слуги удалились, князь скинул с себя богатый, шитый золотом кафтан, и остался в алой, шелковой рубахе, подпоясанной широким, желтым поясом, вышитом серебряными нитями. Высокий, статный, улыбчивый, подсел к Олесе и подал из своей руки небольшую золотую чарку, наполненную вином.

– То – заморский аликант. Зело редкое, вкусное вино, кое предпочитают пить принцессы и княгини. Откушай и ты, ладушка.

Олеся безропотно приняла, чему вновь порадовался Владимир. (Вот и еще один добрый знак). Себе же он налил в чарку померанцевой.

– Выпьем, ладушка, за здоровье сына твоего. Пусть никогда не изведает он недугов. Да будет счастлива его жизнь!

Олеся поднялась из креслица, поклонилась Владимиру в пояс.

– Спасибо, милостивый князь. Век не забуду твоей доброты.

Вновь поклонилась и пригубила чарку. Владимир мягко запротестовал:

– Так нельзя, ладушка. За здоровье отца, матери и детей своих пьют до дна, иначе к ним лихо придет.

– Лихо? Не хочу лиха… Выпью до дна.

Первый раз в жизни осушила Олеся полную чарку. И вскоре на душе ее стало безмятежно и весело. Глаза ее заблестели, щеки разрумянились, захотелось говорить:

– Уж так я благодарна тебе, милостивый князь, так благодарна! Ведь это ты вернул мне сына…Хочешь на него поглядеть? Сейчас он спит, но он такой пригожий!

– Отчего ж не поглядеть? С удовольствием, ладушка.

Светелка была соединена дверью с горенкой, освещенной тремя подсвечниками, в коей и спал Никитка. Князь вгляделся в лицо младенца и душевно молвил:

– Зело красивый у тебя сын, ладушка.

– Правда? – вскинула на князя свои голубые, лучистые глаза Олеся.

И Владимир задохнулся от этих волшебных, чарующих глаз, с темными густыми бровями и мягкими шелковистыми ресницами.

– Правда, ладушка моя, – тихо и нежно произнес князь и заключил Олесю в объятия. – Правда. Я всё для тебя сделаю. Ямщика твоего из поруба вызволю. Желанная ты моя!

И она… не оттолкнула, как будто провалилась в глубокий, сладкий сон, а Владимир неистово целовал её полные, сочные губы, шею, глаза, а затем, обуреваемый жаркой, неуемной страстью, принялся ее раздевать, и вот уже его руки коснулись высоких упругих грудей. И тут только Олеся пришла в себя, опамятовалась:

– Нет, нет, князь!.. Да отпусти же!

Олеся резко оттолкнула Владимира. Пресвятая Богородица, да как она могла так забыться! Еще минута, другая – и князь бы овладел ею. Какой позор!

Олеся торопливо, дрожащими руками, привела себя в порядок.

– Негоже, негоже так, князь!

Владимир, укрощая в себе страсть, замешательство и злость, в оторопи сидел на лавке и нервно кусал губы. Он не ожидал такого дерзкого отпора. Дикая кошка, недотрога! Вот и делай добро для таких строптивиц. Ишь, какие неприступные, сердитые глаза. Да как она смела отвергнуть его, к н я з я! Да десятки девушек, даже боярышень, готовы стать его наложницами. Только пальцем помани. А эта?!

– А ведь ты даже мужа не пощадила. Разве это любовь?

– Любовь, князь. Я всегда буду верна своему мужу.

– Ну и дура. Да сгниет он в земляной яме, даже костей не останется, – не остыв еще от досады, жестко и зло бросил Владимир.

Глаза Олеси сверкнули.

– Не сгниет!

– А я, говорю, сгниет! То в моей воле!

Олеся порывисто шагнула к Владимиру. Сейчас она и впрямь напоминала дикую кошку.

– А я-то, думала, что ты князь добрый, а ты… ты злой, злой!

Князь вспыхнул, глянул на Олесю отчаянными глазами и выскочил из горенки.

* * *

По хмурым глазам юного князя Протас Черток тотчас определил: Владимир Константиныч чем-то недоволен. Не из-за девки же! Тут князю сопутствовала удача: ни одна из красавиц не посмеет отказать удельному государю. Князь расстроен чем-то другим. Надо его успокоить. Спросил с улыбкой:

– Всё ли слава Богу в охотничьем теремке, княже? Как прошла темна ноченька?

По лицу Владимира пошли малиновые пятна – верный признак гнева.

– Чего ты лыбишься, боярин? Нашел кого подсунуть!

Тигрицу!..Сегодня же отвези девку домой, а отцу накажи, дабы плеточкой её попотчевал. Сегодня же!

Владимир Константиныч был явно не в духе. Давненько боярин не видел такого раздражительного князя. Выходит, с девкой у него не заладилось. Чудеса! Беглая дочь какого-то торгаша, отдалась мужику, потеряла девичью честь, но не сочла нужным покориться самому князю. Слыхано ли дело? Ну и девка…Все его, Чертка, заботы оказались напрасны. Князь теперь не сразу придет в себя. Вся беда в его молодости. Юноши, в таких делах, всегда чувствуют себя униженными и оскорбленными. Нет ничего хуже – быть отвергнутым женщиной. Сейчас нельзя тревожить Владимира Константиныча. Никаких дел к нему, никаких вопросов. Надо выждать время, и оно придет, князь успокоится. Молоденький умок, что весенний ледок.

И впрямь: на третий день князь как будто и не был в охотничьем теремке. Вызвал боярина и весело молвил:

– Завтра собираюсь к брату в Ростов. Возьму с собой три десятка дружинников. Упреди и отбери, боярин.

У Протаса екнуло под ложечкой: сейчас решится его судьба.

– А мне где прикажешь быть, князь?

– Тебе?.. Ты ж у нас воевода. Женке моей прикажешь город оберегать? – негромко рассмеялся князь. – На тебя Углич оставляю, на тебя! О том при боярах и Гордиславе молвлю. Скликай Думу!

По лицу Чертка пробежала довольная улыбка, Вот и сбылась его мечта: не высокомерная полячка, а он будет управлять Углицким княжеством в отсутствие Владимира. Гордислава, конечно же, будет взбешена, но к ее крикам бояре начинают привыкать. Давно пора ее поставить на место.

Глава 8
КНЯЖЬЯ ЩЕДРОСТЬ

Лазутку в железах везли на телеге четверо гридней, кои должны были присоединиться в Ростове к княжеской дружине. Сумрачно было на душе Скитника. Надо же было так судьбе повернуться. Воистину сказывают: беду и на кривых оглоблях не объехать. И не чаял Лазутка, что в Угличе судьба придет, ноги сведет, а руки свяжет. Счастье прахом разлетелось. А ведь как славно в городе зажили! С Малеем и Прасковьей сдружились, а затем Никитушка родился, домницу к кузне пристроили, Малей заветный уклад отковал, коего, почитай, и на Руси еще не было. Уж такой веселый кузнец ходил!.. И вдруг великого умельца батогами исполосовали и еле живого в поруб кинули. Едва Богу душу не отдал. Жаль кузнеца и обидно: такого мастера едва живота не лишили. И за что? Только за то, что его с Олесей в свою избу принял, «преступников-де». Да какие они с Олесей преступники, коль полюбили друг друга. Аль за то так можно жестоко наказывать? По «Русской правде» Ярослава в поруб-де кинули. Да какая же, к дьяволу, эта правда! Ее князья выдумали, дабы народ за малейшую провинность в узде держать. Чуть что – и в земляную тюрьму. Вот и отец когда-то пострадал. Вишь ли, на княжеского вирника руку поднял, по его жирной харе шмякнул. Вирник целую неделю село внаглую обирал, вместо одной виры – три взял, как липку мужиков ободрал. Вот и не выдержал отец. Семь лет в порубе гнил. Где ж тут справедливость? Правда твоя, мужичок, а полезай-ка в мешок. Худые законы на Руси!

Лазутка серчал, зло гремел железами. Гридни покрикивали:

– Потише, ямщик. Буде цепями звякать. Надоел!

– Вас бы так, – сверкал глазами Лазутка. – Ни за что, ни про что – в железа да на суд княжой.

– Упаси Бог, – незлобиво отвечали гридни, с любопытством поглядывая на могутного молодого мужика. Силен! Не зря воевода Черток упреждал:

– Везите с пристрастием. Окуней носом не ловите. Сей бунтовщик силы непомерной, может и оковы развалить. Глаз не спускайте!

Не спускали, но особого «бунтовщика» в Лазутке не усматривали. Каждый ведал, что ямщик взят в поруб на полюбовном деле. Даже подшучивали:

– Слышали, что красаву свою из купецкого дома выкрал. Чудак! Поклонился бы купцу да бочонок меду поставил, вот и миловался бы со своей девахой.

– Воистину. Да кто ж, дурень, девок на Руси крадет? Ну, чистый половец.

– Буде зыбы скалить! – продолжал греметь цепями Лазутка. И чем дальше он отъезжал от Углича, то всё тоскливей становилось на его сердце. Как там Олеся с Никитушкой? Где они?

Он ничего не ведал о судьбе жены и сына, и это всего больше тревожило и изматывало его душу.

Дважды за день гридни останавливали подводу, коей управлял один из княжьих конюхов, сходили с лошадей и принимались за снедь. Совали лепешку и ямщику.

– Пожуй, грешник!

А когда румяное солнце завалилось за лес и наступили сумерки, гридни приказали вознице съехать на опушку.

– Тут и заночуем, – молвил старший из дружинников, коего звали Филатом.

Вскоре на опушке запылал костер. Не успели гридня развязать седельные сумы, дабы поснедать на сон грядущий, как услышали на дороге дробный цокот копыт.

Филат насторожил уши, приказал:

– Опоясаться мечами и на коней.

Дружинники ведали, что по ночам иногда шастают разбойные ватаги. На дороге завиднелся десяток вершников. Раздался молодой, зычный голос:

– Двинем, братцы на огонь!

– Мечи из ножен! – неустрашимо приказал Филат.

Десяток вершников взял в кольцо четверых гридней; те, с напряженными лицами, вгляделись в незнакомцев. Молодые, в цветных кафтанах, при мечах.

– Кто такие? – всё тем же голосом вопросил один из вершников.

Пламя костра высветило плечистого, статного наездника в ярко-красном кафтане и в собольей шапке с малиновым верхом; лицо слегка продолговатое, с короткой русой бородкой.

– А ты кто? – не снимая руки с меча, спросил Филат.

Вершник, в ярко-красном кафтане, оценивающе оглядел «супротивника», усмехнулся.

– Никак, гридни князя Владимира. Куда это вас черти понесли?.. Да снимите руки с мечей. Я – боярин Неждан Корзун.

Гридни духом воспрянули, повеселели, слезли с коней. Кто ж не ведает любимого боярина князя Василька Константиныча!

– Здрав будь, боярин Неждан Иваныч! – сдернув с головы шапку, поклонился Филат. – Прошу к нашему огню.

Боярин повернулся к своим дружинникам:

– А не заночевать ли и нам здесь, братцы?

– Воля твоя, боярин.

Корзун приблизился к телеге и увидел дюжего мужика в железах.

– Знать, лихого везете?

– Лихого, боярин, – отвечал Филат. – Князь Владимир Константиныч приказал доставить преступника в Ростов на княжой суд.

– Кажись, я где-то видел сего лиходея. А ну подай головешку.

Шустрый боярский меченоша выхватил из костра горящий кусок валежины и тотчас подбежал к Корзуну. Боярин поднес головешку к лицу лиходея и невольно, про себя, ахнул. Да это Лазутка!.. Тот самый Лазутка, кой спас его в сече с мокшанами. Постоял, помолчал и отошел к костру. Швырнув головешку в огонь, молвил:

– Обознался… Какая вина за этим мужиком?

– Да как сказать, – неопределенно пожал плечами Филат. – У ростовского купца дочь выкрал и бежал с ней в Углич. Здесь его и схватили.

Об этом случае боярин уже был наслышан.

– А что еще?

– Боле ничего, боярин.

– Ну ладно… Князь Василько Константиныч справедлив. Он-то уж в оном деле праведно рассудит. Праведно!

Последнее слово Корзун произнес значительно громче других, видимо хотел, чтобы его расслышал на телеге преступник.

Затем боярин несколько раз прошелся вдоль костра и ступил к Филату.

– Вижу, вечерять задумали? Пожалуй, и мы потрапезуем. Доставай, братцы, бутыль и баклажки с моим боярским вином. Гридни с гриднями встретились. Не грех и выпить!

Послужильцы князя Владимира довольно загудели:

– Благодарствуем, боярин, то дело доброе.

– Доброе, братцы, – кивнул Корзун. – А слышал я еще и такое: вино пьют не токмо для своей утехи, но и в знак дружбы. Князь Василько как-то рассказывал про воинов полководца Александра, кой жил еще в четвертом веке до нашей эры.

– Русич? – спросил Филат.

– Да нет. Хоть имя у него и русское, но был он царем Македонии и лихо персов воевал. Так вот, когда Александр Македонский встречался с дружественным ему войском, то всегда угощал его вином. И воины выпивали столько, сколь их нутро принимало.

– Зело похвально поступал, – молвил Филат, подкидывая в костер сушняку.

– Похвально, – вновь кивнул боярин. – Тому доброму примеру хочу и я следовать. Угощайтесь, вои, дружественного княжества. Всё вино ваше! Надеюсь, среди вас слабаков нет?

– Кой разговор, боярин! Благодарствуем за щедрость твою.

Поднес Корзун целую баклажку вина и удивленному вознице. Тот пил, блаженно крякал и всё крутил лохматой головой. Век таких чудаковатых бояр не видывал!

Гридни же Корзуна раскинули, тем временем, походный боярский шатер. Неждан приказал:

– И вам пора спать. Завтра зарано тронемся.

Гридни послушно принялись укладываться на ночлег. На опушке лишь галдели четверо перепившихся дружинников князя Владимира. А возница уже свалился подле телеги и звучно похрапывал.

Неждан лежал в своем шатре, но не спал. Из головы его не выходил Лазутка. Эк натворил дел! И всё из-за какой-то купеческой дочки. Правда, сказывают, красоты невиданной. У Лазутки губа не дура, но он грубо нарушил издревле заведенные порядки и должен за это понести наказание. А ведь отменный человек! Добродушный, общительный, на чужую беду отзывчивый.

А каков воин? Удалый, неустрашимый. Это он вытащил его, тяжело раненого Неждана, из гущи врагов и спас от верной погибели. И вот теперь ждет в Ростове Лазутку суровый княжеский суд. Конечно, можно вернуться завтра к Васильку и заступится за ямщика. Но князь от суда не откажется: уж слишком возмущены поступком Лазутки многие ростовцы, особенно купцы и бояре, ревностно соблюдавшие «Русскую правду» Ярослава. Князь ведает о Лазутке, как о добром воине, но он должен поступить по закону. Ямщик, так или иначе, но окажется в порубе. И всё из-за этой девицы… Погодь, погодь. Уж не сегодня ли утром он видел ее?

Когда выезжал из Ростова, встречу попался открытый возок, окруженный молодыми гриднями. Внимание боярина привлекло красивое, но печальное лицо девушки с заплаканными глазами, на руках коей находился младенец.

– За что такую красну – девицу обидели? – шутливо спросил тогда Неждан.

– Она сама кого хошь обидит. Огонь-девка! – ответил один из гридней.

– Кто ж такая?

– Бежанка. Ныне к отцу везем из Углича.

Корзун больше ничего не спросил и тронул коня дальше. Он ехал в Углич по наказу князя Василько:

– Брат присылал гонца, кой передал, что Владимир прибудет в Ростов х. на Казанскую[97]97
  Казанская Богоматерь – 8 июля.


[Закрыть]. Неделя минула, а его и в помине нет. Уж не случилось ли чего? Поезжай, Неждан, в Углич, проведай Владимира. Жду его.

Корзун поехал, и вот эта неожиданная встреча с Лазуткой, коего он надумал освободить.

Послужильцы князя Владимира, наконец, угомонились, где сидели с баклажками, там и рухнули. Теперь спали чугунным сном.

Молодой боярин тихонько вышел из шатра, прислушался. Кажется, всё тихо, лишь стреноженные кони сочно похрупывали свежей травой. Костер давно погас, да и луна закатилась за косматые вершины сосен. Темь! Телега едва проглядывается.

В руке Неждана нож и терпуг[98]98
  Терпуг – напильник, которым точили мечи, сабли и др. оружие.


[Закрыть]. Осторожно обходя спящих гридней, боярин подошел к телеге.

Часть пятая

Глава 1
САРСКОЕ ГОРОДИЩЕ

Известный зверолов, медвежатник Вавилка Грач, добрые две недели по приказу Василька Константиныча провел в княжеских угодьях. Вернулся смурым и встревоженным.

– С худыми вестями, князь.

– Мужики балуют?

– Кабы свои мужики… Людишки князя Ярослава Всеволодовича зело крепко воруют.

– Ярослава? – нахмурился Василько Константиныч. – Аль изловили кого?

Вавилка Грач ходил в леса в сопровождении пятерых отроков из молодшей дружины.

– Изловили, но всех, князь, не переловишь. Великую пагубу людишки Ярослава тебе чинят. На бобров ставят силки, на рыбных ловах – сети, стирают именные знаки на бортных деревах, уничтожают бортные межи в лесчах, зорят дупла с медом, вырубают кондовые сосны на срубы.

Чем дольше рассказывал Вавилка Грач, тем всё больше ожесточалось лицо Василька Константиныча. Вот и здесь мстительный дядюшка показывает свой норов. И до чего ж пакостлив!

– Прикажу воров пытать с пристрастием… А ты, Вавилка, отдохни денька три – и вновь в леса. Ступай!

Василько долго не мог успокоиться. Дядюшка переходит все границы дозволенного. Ну разве можно так поступать сроднику? И до чего ж надо опуститься! Красть у племянника, красть нагло, чуть ли не в открытую. А ведь своих промыслов и угодий у Ярослава не перечесть. Ну до чегож мерзкая натура! Это тебе не Михаил Всеволодович Черниговский, отец Марии. Тот всей Руси известен, как честный, справедливый, во всех делах порядочный. Тот никогда не сделает гадости. (Заметим, что князь Михаил Черниговский был всегда горячо предан своей Руси).

Гораздо позднее он решительно отверг заманчивые предложения хана Батыя и был жестоко им казнен за неповиновение. Ярослав же пошел на унижения и оскорбления, всячески льстил и угождал Батыю, за что и получил от него ярлык на великое княжение.

Ныне же Ярослав гадит своему соседу. Прощать его нельзя. Надо послать в Переяславль гонца и строго сказать:

– Ежели ты, князь Ярослав, не перестанешь красть, то твои пойманные воры будут жестоко наказаны.

Правда, едва ли эти слова возымеют на князя. Но что же предпринять? Не ставить же на южных рубежах княжества засеки супротив Ярослава. То на всю Русь посмешище, то-то удельные князья захихикают: племянник от дядюшки засеками отгородился, как от врага лютого.

Хочешь не хочешь, но число доглядчиков придется увеличить. Конечно, всё это неким бременем ляжет на казну, но в данном случае скупиться нельзя. На сохранении одних лишь бобров можно великие деньги выручить. Этот зверь всегда в большой цене. Не зря же за похищение одного бобра из ловищ накладывается огромная вира в двенадцать гривен. Это, почитай, шесть фунтов чистого золота! А чего стоит сохранность меда, осетра, белуги и севрюги, чья красная и черная икра закупается иноземными купцами за бешеные деньги. Нет, скупиться нельзя, никак нельзя!

Василько прохаживался вдоль покоев. Из настежь открытых оконцев донесся глухой, дробный перестук ручников. Кузни, хоть и отдалены от княжьего терема (они притулились к озеру), но когда в окна дует ветер с Неро, работа ковалей слышна. Обширный княжеский двор богат ремесленным людом. Он обеспечен не только кузнецами и бронниками, но и гончарами, кожевниками, бондарями, древоделами, косторезами, хамовниками,[99]99
  Хамовник – ткач, скатерник, полотнянщик.


[Закрыть] столешниками, порных дел мастерами, ювелирами – златокузнецами… Десятки, сотни «трудников» создавали тончайшие изделия из бронзы, серебра и золота, украшенные филигранью, чернью (черный фон узорчатых серебряных пластинок) и невыцветающими красками эмали. Князь Василько давно уже ведал, что в золотой росписи по меди, в технике зерни (выделка узлов из мельчайших спаянных зёрен металла) и сканью (выделка узоров из проволоки), в изготовлении тончайших литейных форм русские мастера значительно опередили западноевропейских ремесленников. Честь им и хвала!

Князь Василько знал в лицо каждого именитого умельца, иногда посещал их, но чаще всего он виделся со ковалем и бронных дел мастером Ошаней, кой искусно выделывал не только мечи, боевые топоры и копья, но и шеломы, панцири и кольчуги.

Последний раз он виделся с Ошаней две недели назад. Коваль – крепкий, жилистый старик, с медным, сухощавым лицом в волнистой серебряной бороде, кой вел себя с достоинством.

Василько первым делом спрашивал о здоровье, на что Ошаня степенно отвечал:

– Не жалуюсь, князь. Бог милостив.

Но в последнюю встречу Ошаня почему-то тяжко вздохнул.

– Рука еще молот держит, а вот очи…очи стали зреть худо, а то для кузнеца – беда.

– Опечалил ты меня, Ошаня Данилыч. Может, прислать моего лекаря? У него на всякую хворь – снадобье.

– Спасибо, князь. Лекаря Епифана твоего давно ведаю. Но он уже мне не поможет. Слепну не от недуга, а от старости, почитай, скоро восемьдесят годков стукнет.

– Да не ужель? – искренне удивился князь. – А я-то, думал, годков на пятнадцать моложе.

– А трудник, коль без хлебушка не сидит и не голодует, всегда выглядит моложе, – произнес Ошаня и добавил. – Это не боярин, кой и в сорок лет весь рыхлый.

– Воистину, Ошаня Данилыч.… Но как дальше быть? Как оружье ковать? Таких мастеров, кажись, и со всей Руси не сыскать.

– Вдругорядь спасибо, Василько Константиныч, на слове добром, – крякнул в опаленную бороду Ошаня. – В Ростове, может, и не сыскать, но ведаю я и других добрых мастеров.

– Далече?

– Да как сказать… Коль на коне поехать – два поприща. В Угличе, князь, у брата твоего Владимира.

– Ну и кто же? – оживился Василько.

– Есть такой. Еще не старый, на седьмом десятке.

Легкая улыбка тронула лицо Василька: в 22 года все люди, старше пятидесяти, кажутся уже стариками. Но Ошаня не заметил княжьей улыбки и продолжал:

– Толковый, башковитый, коваль от Бога, но в Ростов он ни за какие коврижки не поедет.

– Аль город ему не по душе?

– Город-то ему нравен. Бывал он здесь, хвалил Ростов. Но всё дело во мне. Мы ведь с ним давно соперничаем. Оружье-то мое, не хвастаясь, покрепче выходит. Вот и серчает Малей, тайну моего уклада раскрыть не может. Шибко серчает.

– А подручный твой ведает тайну?

– Подручный?.. Подручных у меня двое, князь. Вон, в сторонке стоят. Многое от меня постигли, но главный свой секрет пока побаиваюсь раскрывать. Может, когда совсем ослепну, да и то еще подумаю.

– Аль чего боишься, Ошаня Данилыч? Крепкое оружье нам завсегда требуется, врагов всяких еще хватает. Зачем же тайну в могилу уносить?

В словах князя Ошаня уловил недовольство, но старый коваль стоял на своем:

– Да ты пойми меня, Василько Константиныч. Ведь к этой тайне я всю жизнь шел. Сколь с рудой мучался да с закалкой. Каждой стали свой огонь надобен. Прилаживался, переделывал. Ну, никак желанный меч не получался. Сердцем вскипал, злился, ночами не спал. Это ведь, как жар-птицу ухватить. Не каждому то дано. Десятки лет маялся. И вот поймал – таки на шестом десятке. На шестом, князь! И теперь подай да выложи молодому подручному на золотом блюдечке. На него же надежа плохая. Молодо-зелено, погулять велено, а бывает и того хуже. Молодые опенки, да черви в них. У всякого своя душа, бывает и поганая. Открой ему свою тайну, а он к чужому князю-недругу переметнется да за гривну весь секрет и выложит. Всякое на Руси случалось, князь. Надо еще приглядеться к моим добрым молодцам.

– Приглядись, Ошаня Данилыч. И все же верю,

что твоя тайна и к недругам не попадет и в могилу не уйдет. Человек ты мудрый.

Беседа с ковалем запомнилась князю. Старый Ошаня, как и всякий знатный мастер, по-своему хитрил. Конечно же, ему тяжко расставаться со своей тайной, но он наверняка её передаст, хотя и ворчит на своих подручных. Не такой уж он простофиля, чтобы держать подле себя Иуд… А его слова об углицком кузнеце Малее надо не забыть. Скоро прибудет брат Владимир, он-то уж наверняка знает о своем искусном кузнеце. А кузнецов князь Василько уважал, пожалуй, больше всех. А началось это с той поры, когда он, шестилетний малец, перебирался вкупе с матерью Анной Мстиславной, в один из майских дней 1216 года в стольный град Владимир.

Возок княгини сопровождал Алеша Попович со своими богатырями – содругами. На одной из остановок Василько подошел к Поповичу и залюбовался его панцирем, кой был по весу не тяжелее кольчуги, но вдвое больше прикрывал своим железным полем ратоборца. Василько тому очень удивился, а затем, выслушав рассказ Алеши Поповича о русских кузнецах – умельцах, произнес: «Когда буду князем, прикажу, чтобы такие панцири на каждом воине были». И Василько сдержал свое слово. Когда он прибыл в Ростов княжить, то на другой же день отправился к кузнецам, и в первую очередь – к Ошане. С того дня и начались его встречи с именитым ковалем, чьи панцири, кольчуги, боевые топорики и копья славились далеко за пределами Ростовского княжества.

Уважал кузнецов Василько Константинович и во всем им помогал, дабы не ведали никакой нужды. Он отчетливо понимал, что доброе оружье – надежный щит Ростова Великого, и без такого щита, когда идут беспрестанные войны, княжеству не устоять… И жаль, зело жаль, что самый лучший кузнец может ослепнуть. Надо, на всякий случай, с лекарем Епишкой потолковать. Может, какие настои Ошаню спасут.

Не забывал Василько Константинович и мастеров по осиновой плитке. Ростов особенно славился их заготовкой. Серебряные, чешучатые покрытия из осиновой плитки были не только на многих храмах и шатровых крышах боярских теремов Ростова, но и в других городах княжеств. Ростовские плитки долго не гнили, не страшились дождей и суровых морозов. Вот тебе и осина!

* * *

Молодая княгиня стала реже пропадать в книгохранилище Григорьевского затвора. Теперь каждый день она, отстраняя мамок, проводила с сыном, чадом любым Борисом.

Мамки обижались:

– Да мы и сами с дитятком управимся, княгиня. И накормим, и погуляем, и вовремя спать уложим. Отдыхала бы, матушка Мария Михайловна.

Но Мария хотела быть с сыном. Неужели эти глупые мамки не понимают, что ничего нет счастливей, лелеять своего ребеночка. Это же такое счастье!

Вот и Василько к ней часто заходит. Как увидит сына, так и засияет. Радостный, веселый, все заботы (а их у князя немало) улетучиваются. Возьмет Бориса на руки и непременно молвит:

– Растешь, Борис? Экий ты у меня славный. Жду, не дождусь, когда тебя на коня посажу.

Счастливая же Мария любуется и мужем и сыном. Господи, продли эти радостные минуты!

Никогда не думала Мария, что ее материнство обернется таким всепоглощающим блаженством.

Когда Василько покидал женскую половину терема, она часто подходила с сыном к окну, подолгу смотрела на Неро, и ласково говорила Бориске:

– Глянь, чадо любое, какое красивое озеро…Широкое, раздольное… А вот и корабль под белыми парусами. То купцы плывут. Из дальних стран и городов, а может, из самого Чернигова, от твоего дедушки.

Мария вспоминала Чернигов довольно часто, особенно в первый год пребывания в Ростове. Далекая родная сторонушка являлась и во снах – с изумрудными лугами, привольными деснянскими плесами и белокаменным красавцем Черниговом. Но особенно помнились княгине неоглядные цветущие степи, окаймленные зелеными дубравами.

В четырнадцать лет она пришла к отцу и заявила:

– Хочу, тятенька, на коне по степи скакать.

– На коне?.. Это кто ж тебя надоумил?

– Никто, тятенька. У половцев каждая девушка на коне лихо скачет, а мы чем хуже? Случись, не дай Бог, беда – от половцев в сарафане не убежишь. А на коне-то можно и за сабельку взяться.

– А что? – прищурил на Марию карие глаза Михайла Михайлыч. – Пожалуй, ты права, дочка. Сделаю из тебя доброго наездника.

Обучение началось на другой же день. А еще через пять дней Мария уже довольно прилично держалась в седле. И как же влюбилась она в эти скачки! С каким восторгом и упоением летала она по степи. Летала, сливаясь с быстроногим, златогривым конем, навстречу упругому ветру. Душа ее пела, ликовала!

К семнадцати годам Мария стала отменным наездником, она даже наловчилась метать на скаку половецкий аркан. Отец, Михайла Черниговский, был доволен:

– Молодец, Мария. Теперь тебя ворог врасплох не возьмет.

Мысли о конных скачках не покидали Марию и в Ростове. Как-то она отважилась и сказала об этом Васильку, на что тот отозвался не вдруг. В Ростове ни княгини, ни боярышни, ни другие лица женского пола конными скачками не увлекались. Не принято! Да и места здесь не черниговские: всюду леса, речки да болота. Не до лихих скачек.

Рассказал об этом Марии. Княгиня явно опечалилась:

– Неужели нет места, где можно на коне разгуляться? Ну и дремучий же у вас край, Василько.

– Тем и сильны, Мария. Ни татары, ни половцы не решаются лезть на Ростов через наши дебри. А место можно подобрать. Есть у нас и луга, и мужицкие пашни. Вот страда закончится, и скачи по пожне.

– Ехала в Ростов – видела. Не так уж и велики крестьянские загоны. Жаль!

– Гляжу, ты очень хочешь оседлать коня, – улыбнулся Василько.

– Очень!

Ну, разве мог отказать Василько любимой супруге!

– Так и быть, женушка, разгуляешься. Найдутся и в лешачьих местах раздольные места. Завтра поедем к Сарскому городищу – бывшему Ростову Великому.

Княгиня недоуменно взглянула на Василька, и тотчас, как истинная любительница истории, заинтересовалась:

– Непременно поведай мне, Василько. Я ничегошеньки об этом не знаю.

– О древней Ростовской земле тебе еще много придется изведать, Мария… Что же касается Сарского городища, то оно возникло в конце седьмого века. Обитали в нем мерянские племена, состоящие из черемисов и мордвы.

– Мордвы? – вновь недоуменно глянула на мужа Мария. – Против коей ты ходил в поход и едва не погиб?

– Именно мордвы. Она-то и населяла земли будущего Ростовского княжества, да и других соседних княжеств, а по языку делилась на мокшан и эрзя. Собирательное же имя мерян – чудь. Одна из улиц Ростова до сих пор носит название «Чудской конец». Сама же меря состояла из нескольких групп родственных племен, коих отделяли леса и болота. Располагались они гнездами и жили в селищах. Меря, коя населяла берега озера Неро и Плещеева озера, подчинялась одному племенному центру – Сарскому городищу. Здесь пребывали вожди, старейшины, дружина и жрецы, кои поклонялись языческим богам. Само же городище разместилось на вершине длинного и хорошо укрепленного холма в излучине реки Сары. Меряне выбрали зело удачное место. Его надежно защищали не только склоны холма и река, но и четыре поперечных вала укреплений. Были и городни – срубы, засыпанные землей, кои соединяли два последних, ближайших к излучине вала. В крайнем – находились крепкие ворота, но чтобы попасть в них, надо было миновать все укрепления. Оборонительные сооружения Сарского городища были внушительных размеров, высотой около трех саженей. В основание же валов были заложены обожженные бревна. Взять такую крепость было крайне сложно, да и сама дружина имела доброе оружье. И не только стрелы и копья, но и мечи, шеломы и кольчуги.