Текст книги "Ростов Великий (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 55 страниц)

Глава 2
ВАСИЛЬКО И МАРИЯ

И великий князь, и его шурин ведали: старшинство Олега Курского на Черниговский стол признает и митрополит Кирилл.

– Как никак, а духовный пастырь всея земли Русской, – хмуря густые, рыжеватые брови, произнес Михаил Всеволодович.

– Зачем же тягаться? «Поладить миром», как говаривал мой брат Константин, – молвил Юрий Всеволодович.

– Но митрополит прилюдно заявил о старшинстве Олега. Он на попятную не пойдет. Сказанное слово в кадык назад не вернешь. Кирилл о том во всё горло с амвона глаголил.

– Мало ли что глаголил, – усмешливо изронил великий князь. – Горлом изба не рубится. Дело твое, Михайла, не простое, но не всё еще потеряно…Собирайся-ка, зятек, к митрополиту в Киев. Придется тряхнуть калитой. Богатства тебе не занимать, ни злата, ни серебра не жалей.

– Но Кирилл, сказывают, бессребренник.

– Э-э, брат, – не снимая усмешки с лица, махнул рукой Юрий Всеволодович. Нашел на Руси бессребренников, мздоимец на мздоимце. Деньги и попа купят и грехи скроют. Святителю лишняя гривна не помешает. Аль тебя учить всё надо? На храм-де жертвуем, на скудность церковную, хе-хе. Глядишь, Кирилл на твою калиту новый собор поставит. Аль Богу то неугодно?

Прежде чем отъехать в Киев, князья пригласили к себе Василька Ростовского.

– Оставляем на тебя, Василько Константиныч, град Чернигов. В случае чего, шли гонца, – молвил великий князь. Задержавшись в сенях, молвил с глазу на глаз:

– Ты бы, Василько, к княжне пригляделся. Потолкуй, расположи к себе. Кажись, клад-девка.

У Василька зарумянились щеки.

– Зачем, дядя?

– Эка…С оглоблю вымахал, а ума, как у муравья говна… Да ты не серчай, не серчай, племянничек, я ведь на доброе дело тебя наставляю. Пораскинь умишком своим. Мария, как жена, любого князя украсит. Мне б твои годы, не упустил бы.

Смущение долго не покидало Василька. Выходит, великий князь задумал женить его на черниговской княжне. Не зря он позвал ее на пир, не зря метнул на Василька свой хитрый, многозначительный взгляд… Да, Мария хороша собой, но это еще ни о чем не говорит. В народе сказывают: не ищи красоты, а ищи доброты, ибо добрая жена дом сбережет, а плохая рукавом растрясет… Какова ж Мария душой своей?

Не «пригляделся» Василько к Марии ни в первый, ни на другой день: все мысли его были заняты Черниговом. На случай осады дотошно осматривал земляные валы и водяной ров, проездные ворота, башни и стены крепости. Всё было сработано надежно и основательно, Чернигов мог выстоять длительную осаду. Да то и понятно: черниговские князья на крепостные сооружения казны не жалели. Враг совсем близко, из степей в любой час могут хлынуть жаждущие добычи половцы. Горожане чуть ли не каждый год чистили рвы, подсыпали валы, подновляли крепкими дубовыми бревнами обветшавшие места острога.

Чем больше Василько осматривал крепость, тем всё чаще не покидала его неутешная дума: родной-то град Ростов гораздо хуже укреплен. От степей он далеко, отгородился от поганых непроходимыми болотами и лесами, поэтому не шибко-то и заботится о своей крепости. Но всё до поры-времени, надо немешкотно подновить крепость.

Славен был Чернигов и своими соборами: Спасо-Преображенским, Борисоглебским и Пятницкой церковью. Сразу бросалось – ставлены и украшены они искусными зодчими и изографами[63]63
  Изограф – художник, живописец.


[Закрыть],в каждом храме своя особенная красота.

«А вот в Ростове Успенский собор всё еще не возведен, – с сожалением подумалось Васильку. – Был чудный деревянный храм, но сгорел в 1204 году, и вот уже свыше двадцати лет ростовцы не имеют собора. Уж слишком неторопко возводят его мастера. Теперь стоять ему из белого камня, с одной главой и золоченым шлемом. Кровля будет покрыта оловом, а пол устлан майоликовыми плитами зеленого и желтого цвета. Зело великолепным и величественным задуман ростовский Успенский собор. Надо потолковать с зодчими и побольше выделить им казны, дабы побыстрей войти в новый храм с молитвой.

Трижды за день – ранним утром, перед полуднем и вечером – к Васильку прибывали лазутчики и доносили одну и ту же весть:

– Дружины князя Олега пока стоят в Курске.

– И дале бдите. Олег может выйти в любой момент.

Выслушав лазутчиков, Василько объезжал дружины, строго предупреждал:

– Не разбредаться, на рыбные ловы и в питейные избы не ходить. Сотские! Поглядывайте за своими воями. Коль в гульбе кто будет замечен, без пощады наказывайте.

Сотские заверяли князя, что глаз с воев не спустят. Однако не всё было гладко.

Как-то Василько собрал начальных людей в гриднице, но двух сотских из черниговской дружины не оказалось. Князь отыскал глазами тысяцкого.

– Где?

Тысяцкий замялся:

– Вишь ли, князь… Посылал за ними, а те как в воду канули.

– Разыскать! – резко бросил Василько.

Сотских нашли лишь на другой день в Гончарной слободке, где начальные люди бражничали с тремя женками.[64]64
  Женка – женщина, баба, вдова простолюдина, невенченая жена.


[Закрыть]

Василько вспылил:

– Не я ль сказывал, чтоб никто в гульбу не ударился? Снять обоих с сотских и бить плетьми на торговой площади.

– Не чересчур ли строго, Василько Константиныч? – осторожно молвил Воислав Добрынич.

– Строго? – недоуменно глянул на воеводу князь и заходил взад-вперед по покоям, в коих, кроме него и Воислава Добрынича, никого не было. – А коль бы враг к Чернигову подступил? Надо в битву воев вести, а сотские языком лыка не вяжут. Плетьми!

– Прости, Василько Константиныч, – вновь осторожно кашлянул в кулак Воислав Добрынич. – Коль на тебя войско оставили, ты волен снять бражников с сотских, но плетьми наказывать не советую.

– Это почему ж?

– Сотские – дружинники князя Михаила Всеволодовича, и токмо он их может наказать. Таков уж порядок на Руси.

– Да ведаю, ведаю! – продолжал серчать Василько. – В чужой монастырь со своим уставом не лезь. Вот с таким порядком мы и на Калке осрамились. Каждый князь не о Руси думал, а о том, чтобы не дай Бог под чью-то руку угодить. Спесь да чванство – превыше всего. Тьфу!

– Твоя правда, Василько Константиныч, – вздохнул воевода. – Вот и Олег Курский с Михаилом Черниговским драку затеяли. А чего ради? Доказать у кого род знатней.

– Половцам на радость. Они токмо и ждут, когда князья сцепятся и Русь обескровят.

Смуро стало на душе Василька. Как и отец, он терпеть не мог усобиц, а они, знай, разгораются. И ничто не останавливает князей – ни поражение от татар на Калке, ни половецкие нашествия, ни гибель от междоусобных войн тысяч русичей.

А сотских Василько все же наказал: не только снял из начальных людей, но и посадил в поруб.

Сотские, было, возмутились:

– Наш князь, Михайла Черемной, за такую малую провинность в поруб бы нас не кинул.

– Вот до вашего князя и посидите.

Начальные люди стали относиться к своей службе более ретивей: крутенек, оказывается, князь Ростовский.

Василько же, занятый ратными делами, почитай, и забыл о наказе Юрия Всеволодовича. С княжной он так и не повстречался, однако увидел её в самом неожиданном месте. Ближе к вечеру князь зашел в книгохранилище и услышал приглушенный голос:

– Пиши дале, Мария: „И пошел князь Михаил Всеволодович Черемной с великим князем Владимирским в Киев…“. Ровней, ровней води писалом, да не поставь кляксу на пергамент, ему цены нет.

В глубине библиотеки, при неярком свете трех восковых свечей в бронзовом шандане, за широким столом, заваленном свитками, сидели седобородый монах в рясе и княжна Мария в голубом летнике.

Василько был немало удивлен: обычно летописи пишут монастырские иноки, а тут молодая девушка сидит за пергаментом. При виде князя, и чернец и Мария встали из-за стола и приветствовали Василька поклоном.

– То инок Порфирий, – пояснила Мария. – Он еще при моем деде, Всеволоде Черемном, летописанием занимался.

Говорила юная княжна спокойно, без всякой робости, и это понравилось Васильку, хотя сам он при виде Марии слегка смутился.

– То дело доброе, – молвил Василько и оглядел библиотеку. В ней было довольно много рукописных книг, облаченных в цветной сафьян с медными застежками; они лежали на стольцах и поставцах, размещенных вдоль сухих, бревенчатых стен. Довольно солидная была библиотека у Михаила Черемного-Черниговского, и все же ей далеко до ростовской книжницы, коя славилась на всю Русь.

– Продолжайте, а я, пока, в книги загляну.

Мария вновь склонилась над пергаментным листом. Робкий, трепетный свет мягко озарял ее чистое, одухотворенное лицо с крупными, живыми глазами.

Василько придвинул к себе подсвечник и раскрыл одну из древних книг с пожелтевшими листами. Читал и…украдкой поглядывал на княжну. Сердце его учащенно забилось. Что это с ним? Сколь княжеских дочерей и боярышень видел, но ни одна из них не вызывала каких-либо чувств, всегда он оставался равнодушным. А тут?.. Выходит, дядя не зря велел „приглядеться“, он-то уж знает толк в женщинах. (Юрий Всеволодович, не обращая внимания на супругу, имел много полюбовниц).

– А теперь зачнем новую строку. Достань краски, нарисуй писалом красную буквицу и укрась ее золотом. Да не торопись, княжна, на века создаем, коль Бог сохранит. Ты уж, как и намедни, постарайся, – степенно молвил старый инок.

– Постараюсь, учитель.

Мария оторвалась от пергамента, и глаза её на какой-то миг встретились с глазами Василька. И тут князь заметил, как ее лицо тотчас зарделось густым румянцем. Дрогнуло писало в длинных, изящных пальцах. Заглавная буквица получилась корявой, и от этого лицо Марии и вовсе стало пунцовым.

– Прости, учитель, рука подвела.

– Рука?

Старый инок глянул на князя, затем на Марию, и улыбка тронула его сухие, поблекшие губы.

– На сегодня довольно, княжна.

Мария, легкая, гибкая, тотчас выпорхнула из библиотеки, а Василько подошел к монаху.

– И давно Мария книжной премудрости набирается?

– Её с малых лет к книгам тянет, княже. Зело светлым умом её Бог наградил.

– И много ли постигла?

– Не по годам её, княже. Уже в десять лет чла Псалтырь, Часослов, Апостола, Евангелие и Минею служебную, а затем захотелось ей познать латинский и греческий. Познала! Ныне чтет греческие сочинения Георгия Арматола и Иоанна Малалы.

– Да то ж диво дивное, – не сдержал своего восхищения Василько.

– Ты прав, княже, – кивнул Порфирий. – Я прожил долгую жизнь, но никогда не слышал, чтобы какая-нибудь девица книгами увлекалась. Пожалуй, таких и нет на Руси.

* * *

Поездка князей в Киев увенчалась успехом. Обласканный богатыми приношениями, митрополит Кирилл вступил в переговоры с князем Олегом Игоревичем и добился того, что Олег распустил северские дружины и отказался от черниговского стола. (Кирилл, родом из Греции, присланный в Киев константинопольским патриархом, считался не только высоко образованным святителем, но и искусным дипломатом). „Сей муж ученый, благонамеренный, отвратил войну и примирил врагов, после чего Михаил княжил спокойно“.

Доволен был Юрий Всеволодович и другим делом. Митрополит пообещал поставить на Владимиро-Суздальскую епархию не ростовского владыку, а владимирского протопопа Митрофана, кой будет усердно служить великому князю.

Коль дважды удача пришла, жди и следующей. Так и получилось. Черниговский князь Михаил согласился выдать свою дочь Марию за Василька. Пожалуй, никогда еще Юрий Всеволодович не пребывал в таком добром расположении духа. Все его задумки свершились. Черниговское княжество, одно из самых могущественных на Руси, станет его надежным союзником. То ль не блестящий успех!

Свадьбу Василька и Марии надумали сыграть перед Крещенскими сочельниками на Васильев день.[65]65
  Васильев день – 1 января. (Все даты приведены по старому стилю).


[Закрыть]

Во Владимир, вместе с семьей Михаила Черниговского, прибыл и сам митрополит Кирилл, кой и обвенчал молодых в Успенском храме. А затем был пир, да такой шумный, веселый и грандиозный, коего владимирцы еще и не ведали: и по усам текло, и в рот гораздо всем попало. Крепко расщедрился Юрий Всеволодович!

Едва ли не шесть седмиц пробыли Василько и Мария во Владимире, а когда спали Власьевские морозы,[66]66
  Власьевские морозы – с 3 по 11 февраля.


[Закрыть] они сели в возок и покатили по зимней, лесной дороге в Ростов Великий. Город „ликовал, встречая своего князя с молодой княгиней“.

Владыка Кирилл отслужил праздничную службу, но на душе его кошки скребли. В стольном Владимире, где загостился киевский митрополит, решалась его судьба – взойдет ли он на Владимиро-Суздальскую епархию или по-прежнему останется ростово-переяславским владыкой. Время тянулось мучительно долго, и вот 14 марта наступил для Кирилла черный день. Митрополит рукоположил в епископы Владимира и Суздаля протопопа Митрофана, отняв у Кирилла даже Переяславль. Такого болезненного удара ростовский владыка не ожидал.

„А чего ж князь-то Василько не вмешался?“ – с горечью подумал обиженный и оскорбленный Кирилл. – Ужель напугался великого князя? Тот ныне в большой силе, почитай, все русские князья ему в рот глядят. Но князь Василько далеко не угодник. Всегда он отстаивал интересы своей епархии и вдруг пошел на поводу Юрия Всеволодовича. Сколь церковных переяславских владений перешло Митрофану! Аль того Василько не разумеет? Теперь ростовская епархиальная казна едва ли не вдвое оскудеет. Да как же мог князь Василько пойти на это? Аль, женившись на дочери шурина великого князя, стал его верным подручником? Ох, не приведи Господи зреть на Ростовском княжестве такого покорного властителя. Тогда беда. От былого величия Ростова Великого и следа не останется».

Долго сокрушался епископ Кирилл!

Не был доволен решением киевского митрополита и князь Василько. Вот и в духовных делах потерял Ростов свое старшинство. «Пригород» Владимир завладел не только великокняжеским столом, но и получил церковное главенство. А не Ростов ли был и остается центром духовной жизни всей Северо-Восточной Руси? Владимира еще и в помине не было, когда Ростов процветал старанием самых великих и почитаемых на Руси князей – Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Юрия Долгорукого. Ростов славился своими учеными мужами, богатейшими книгохранилищами, знаменитой школой богословия, открытой в Григорьевском «затворе»– монастыре. И вот «пригород» Ростова Великого – Владимир, история коего гораздо беднее и тусклее (город начали возводить лишь в 12 веке), ныне вознесся над древнейшим градом Ростово-Суздальской Руси. Это Андрей Боголюбский, убежав тайно, как вор, из своего Вышгорода, перенес столицу из Ростова в махонький Владимир. Не обидно ли? Обидно! Но у жизни и времени свои законы. Теперь князь Владимирский владеет самой могучей дружиной, ему подвластны многие княжества. Заступиться за епископа Кирилла – начать новую усобицу с кровопролитной войной, и тут ростовскому войску со щитом не быть.

Василько проводил с Кириллом продолжительные беседы. Тот разумом понимал, но сердцем… Епископ не мог простить Юрия Всеволодовича до самой своей кончины.

– Князь Владимирский сеет пагубу, кою зачал еще Андрей Боголюбский, его жестокий сродник. (Отец Юрия Всеволодовича доводился братом Боголюбскому). Андрей возомнил себя выше Господа и обращался с ростовскими епископами, как со своими холопами. Владыка Леон норовил пристыдить князя, и Андрей с позором выгнал его с епархии. А что приключилось с епископом Федором? Андрей Боголюбский настолько распоясался, что владыка отлучил его от церкви. Не забыл, князь Василько Константиныч, как в летописи сказано?

– Такое памятно: епископ Федор повелел все церкви во Владимире затворить и ключи церковные взять, и не было ни звону, ни пенья по всему граду.

Вот до чего довел владыку Андрей Боголюбский, что тот даже службы приостановил. Хотел усовестить князя, а тот, «великий боголюбец», приказал духовного пастыря казнить. Казнить!.. Не зря Андрея Господь наказал. Даже супруга его, и та от него отвернулась. А ныне Юрий Всеволодович ни во что благочинных не ставит. Аки диавол сей князь!

Нет, никак не мог успокоиться святитель Кирил

Глава 3
НЕ СНИСКАЛ ЯРОСЛАВ СЛАВЫ

Многие годы не ведала Ростово-Суздальская Русь покоя. То ее раздирали междоусобные войны, то на ее земли набегали волжские булгары, а в последние годы насела и Мордва, разорив и опустошив многие порубежные селения.

Князю Василько вновь пришлось собирать дружину и народное ополчение. На вече он молвил:

– Иноверцы топчут наши земли, жгут деревни и села, уводят в полон детей, девушек и молодых мужчин, а стариков секут саблями. Не довольно ли терпеть мокшан и эрзя?[67]67
  Мокша неиэрзя – древнее название мордовцев.


[Закрыть] Не пора ли достойно ответить нехристям?

– Пора, князь. Город выступит вкупе с твоей дружиной. Накажем поганых! – дружно отозвались ростовцы.

Василько благодарно поклонился вече в пояс, на душе его потеплело. Добро, когда своего князя поддерживают горожане. То немалая честь. В иных вечевых городах князей и с помоста скидывают, и гонят взашей. Взять Великий Новгород, там редкое вече без драки. А уж сколь князей изгнали – не перечесть! Здесь же, в Ростове, не только простолюдины, но и гордые, властные бояре Константина Всеволодовича возлюбили и искренне оплакивали его смерть. Вот и его, Василька, пока ростовцы во всех делах поддерживают. И на подновление крепости не поскупились, и на восстановление Успенского собора денег не пожалели. Работы всюду заметно оживились.

Василько намеревался выступить в поход после Матрены зимней, когда зима на ноги встает и налетают морозы. Но в зазимье хлынули затяжные дожди, кои лили до самого января, и поход пришлось отложить. А тут и великий князь наконец-то не вытерпел мордовских набегов и приказал собрать со всех подвластных ему княжеств дружины.

Среди эрзя и мокшан не было единогласия. Одни мордовцы, расселившиеся по рекам Пьянс, Суре и Мокше, под началом князя Пуреша, давно дружили с русскими князьями и помогали им сражаться с булгарами. Другие, жившие по рекам Выше и Уне, во главе с князем Пургасом, зачастую вместе с булгарами нападали на русские земли.

10 января 1228 года, когда землю наконец-то сковал мороз, ростовская рать вышла из города на сборный пункт. До самых крепостных ворот Василька провожала молодая княгиня. Ехала обочь на коне, с тревожной и грустной печалинкой глядела на Василька и сердобольно говорила:

– Береги себя, любый мой. Сказывали мне, что в сечах ты предерзок, в самую гущу врагов кидаешься. Остерегись! Ты и мне, и Ростову, и сыну моему живым нужен.

– Аль наверняка сын будет? – улыбнулся Василько.

– Будет, мой любый. Именно сын!

Василько спешился, снял с коня княгиню и горячо обнял.

– Тем более вернусь со щитом, Мария.

Расцеловав жену, князь легко и пружинисто вскочил на седло и, привстав на серебряные стремена, оглядел свою рать. Доброе собралось войско, хорошо оружное. Даже ополченцам не пожалели бояре выделить коней из своих табунов. Села и деревни дали войску крепких мужиков и парней, кои силой своей не уступают дружинникам. Руки смердов всегда за нелегкой работой – наваливаются на орала,[68]68
  Орала – сохи.


[Закрыть] молотят увесистым цепом осеннее жито, валят топором неохватные дерева… Как не быть силушке? Взять вон того высоченного детину, что возвышается на буланом коне. Хоть и засельщина, но под распахнутым бараньим кожухом его поблескивает кольчуга, а на поясе – меч в кожаных ножнах. И откуда только добыл доспехи этот богатырь?

А на буланом коне сидел Лазутка Скитник. Он, на всякое дело умелец, отковал себе кольчугу и меч в сельской кузне. Отковал загодя, ведая, что настанет время, когда белогостицкая община пошлет его в княжье войско.

В избе остались отец с матерью, жена Маняша и двое сыновей. Старый Егорша, провожая Лазутку в поход, молвил:

– И конь у тебя добрый, и доспех сработал крепкий. Мир на тебя надеется. Ты уж не осрамись.

– Да ты что, батя? Аль для сраму я меч острил? – загорячился Лазутка. – Да я на медведя с рогатиной хаживал.

– Ну-ну, не петушись. На медведя хаживал, а в сечах не бывал. Там от одной крови рука дрогнет.

– У меня не дрогнет, батя.

На Лазутке повисла Маняша, запричитала:

– И пошто ты воевать собрался, родненький! На кого малых чад покидаешь?

– Ну, буде, буде, – отстраняясь от жены, ворчливо произнес Лазутка.

Мать, тем временем, набивала седельную суму сухарями, лепешками и сушеным мясом, а затем продела через голову Лазутки ладанку-оберег на крученом гайтане[69]69
  Гайтан – снурок, плетежок, тесьма, на которых носят нательный крест.


[Закрыть] и трижды перекрестила.

– Да хранит тебя Бог, сынок.

В Ростове ополченцев разбили на сотни и десятки. Сотский, оглядев своих подопечных, сразу же заприметил могутного воя в кольчуге.

– Будешь десяцким.

– Да я ж отроду в начальных не хаживал.

– Ничо, привыкай. И чтоб твои робяты дурака не валяли. На брань идем!

Под началом Лазутки оказались шестеро мужиков из Белогостиц, остальные – из соседнего села, кои были хорошо знакомы. Так-то и лучше: приглядываться не надо, а то ведь чужая душа – потемки.

Мужики и парни на старшинство Лазутки были согласны: земляк, нравом незлобивый, в любых делах сноровист, пусть коноводит.

Ростовская рать шла на сборный пункт под началом братьев Василька и Всеволода. Всеволоду седмицу назад исполнилось восемнадцать лет, и он очень был похож на брата своего: такой же рослый, русокудрый, широкий в плечах. Василько и Всеволод, не в пример другим сородичам, никогда не враждовали и жили дружно, хорошо помня завет отца, кой перед своей кончиной назначил старшего Василька на стол ростовский, а Всеволода – на ярославский, молвив при этом:

– Сыновья мои! Будьте в любви между собой, всей душой бойтесь Бога, соблюдая его заповеди, подражайте моим нравам и обычаям: нищих и вдов не презирайте, церкви не отлучайтесь, иерейский и монашеский чин любите, книжного поучения слушайтесь. Слушайтесь и старших, кои вас добру учат, ибо вы оба еще молоды. Я чувствую дети, что конец мой приближается, и поручаю вас Богу, пречистой его матери, брату Юрию, кой будет вам вместо меня.

Никогда братья не забывали предсмертных слов отца и княжили плечо к плечу, всячески поддерживая друг друга. Ярославский стол Всеволод получил в восемь лет, но большую часть времени провел вкупе с Васильком в Ростове, под присмотром матери Анны Мстиславны. Когда Всеволоду исполнилось семнадцать, великий князь отправил своего племянника в Переяславль, но княжение его там было недолгим. Не прошло и года, как князь Владимирский отозвал Всеволода из Переяславля, а на его место послал своего брата Святослава. Замена оказалась неожиданной для Всеволода. Он приехал в Ростов к брату и лишь развел руками:

– Дядя наш непредсказуем. А ведь Переяславль принял меня с радушием.

– В том-то и твоя беда. Я хорошо ведаю, как ты сдружился с переяславцами. Тебя признали и начали говорить: «Это не брат Юрия – Ярослав Всеволодович, коего мы из Переяславля выгнали». Дядюшке же нашему сии разговоры, как нож в сердце. Он никогда не любил ростовских князей. А вот за Ярослава он неустанно печется, надежный заступник, дружины своей не щадит. Вот так-то, брате.

Юрий и Ярослав были близки по духу: оба жесткие и коварные, во многом похожие на своего отца Всеволода Третьего. Ярослав же особенно выделялся. О его вздорном, неуживчивом характере ведала вся Русь. Семь лет он княжил в Переяславле Залесском, и все эти годы враждовал не только с боярами, но и с посадским людом. Дело дошло до того, что Ярославу пришлось убраться из города. Тогда Всеволод послал своего сына на княжение в Рязань, но и здесь Ярослав пришелся не ко двору. Рязанцы «стали хватать и ковать людей его и некоторых уморили, засыпавши в погребах». Разгневанный Ярослав запросил помощи у отца. Всеволод немешкотно пошел с дружиной к Рязани и приказал горожанам выйти на Оку на ряды, то есть на суд с князем своим Ярославом. Но рязанцы по-прежнему не захотели видеть у себя на княжении Ярослава. Взбешенный сын закричал отцу:

– Огнем и мечом!

Всеволод повелел захватить вышедших на Оку рязанцев, «потом послал войско в город захватить их жен и детей; город был зажжен, а жители его расточены по разным городам». Месть Всеволода за изгнание Ярослава из Рязани была настолько велика, что он приказал сжечь города Белгород и Серенск, за их поддержку рязанцев.

В 1215 году новгородский князь Мстислав Удалой собрал вече и объявил Господину Великому Новгороду, что неотложные дела отзывают его в Южную Русь и что он всегда будет защитником новгородцев, однако ж дает им волю избрать себе другого князя.

Народ с сожалением распрощался с Мстиславом и долго рассуждал, кем заменить столь великодушного князя. А может, позвать Мстиславова зятя, кой был женат на дочери Удалого? Ярослав хоть крут и горяч, но коль породнился с Мстиславом, будет таким же добрым и справедливым.

Крепко же ошиблись новгородцы! Ярослав начал свое правление «строгостию и наказаниями», сослав в Тверь некоторых закованных в цепи бояр и повелев разграбить двор тысяцкого. В Новгороде (в который уже раз!) вспыхнула замятня, улица пошла на улицу, стенка на стенку. Досталось и знати. Убили боярина Овстрата с сыном, бросив их тела в ров.

Многие были недовольны новым князем. Раздосадованный Ярослав уехал в Торжок, затаив злобу на новгородцев.

– Дождутся они у меня! В ногах будут ползать – не прощу!

И случай притеснить Новгород и привести его в свою волю скоро представился. В самый серпень на Новгородскую волость вдруг ударил невиданный мороз и побил весь хлеб.

Ярослав, ослепленный злобой, захватил весь хлеб в изобильных местах и приказал не пропускать ни одного воза в Новгород. Ослушников ожидала смертная казнь.

В Новгороде начался голод. Кадь ржи покупали по десяти гривен, овса – по три гривны, воз репы – по две. Бедняки-простолюдины если сосновую кору, липовый лист, мох, отдавали детей в вечное холопство. А голод свирепствовал. Скудельница была полна от трупов. Мертвые валялись на площадях, улицах, на полях, коих не успевали съедать собаки. Вымерла большая часть новгородцев, оставшиеся в живых послали к Ярославу на переговоры знатных людей, но князь их даже выслушать не захотел. Ядовито и враждебно высказал:

– Дождались! Да по мне пусть сдохнет весь Новгород – и всё едино не прощу! Вас же укажу в железа заковать и уморить голодом.

(Таким злым и жестоким, увы, был отец Александра Невского). Новгород, и в самом деле, мог поголовно вымереть, но 11 февраля 1216 года в город приехал Мстислав Удалой. Его встретили с восторгом. Князь заявил, что помнит свое обещание и что освободит из неволи невинных новгородцев, заключенных в Торжке и восстановит благоденствие Новгорода.

– Быть посему или сложу свою голову!

Народ дал клятву не расставаться с Мстиславом «ни в животе, ни в смерти». Удалой приказал схватить Ярославова наместника и заковать всех его приближенных, а затем позвал к себе уважаемого новгородцами священника и отправил его к Ярославу с дружелюбной грамотой: «Сын! Кланяюсь тебе: мужей и купцов отпусти, из Торжка выйди, а со мною любовь возьми».

Но и на сей раз Ярослав остался верен своему характеру. Он отверг мирное предложение, а сам же изготовился к войне: возвел на пути к Торжку засеки, укрепления и снарядил к Мстиславу сто новгородцев, казавшихся ему преданными, с поручением – поднять против Мстислава бунт и выпроводить его из города. Но сии посланцы, видя единодушие сограждан, примкнули к ним.

Разгневанный Ярослав собрал всех бывших у него новгородцев, числом более двух тысяч, оковал цепями и разослал по своим городам, отняв у них коней, пожитки и деньги. В надежде на могущество брата, Юрия Всеволодовича, он грозился наказать тестя.

Великий князь Владимирский начал собирать на Мстислава большую рать, но тот запросил помощи у Константина Ростовского, на коего неоднократно ходил войной Юрий Всеволодович.

Константин выступил из Ростова с сильной дружиной. Знаменитая битва состоялась на Липицах, где Юрий и Ярослав были посрамлены и жестоко разгромлены.

Князь Ярослав не снискал на Руси ни славы, ни любви народной. Зато сторицею это сделал его сын Александр Невский.