Текст книги "Ростов Великий (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 55 страниц)

Глава 9
ДВА НАДЕЖНЫХ ЩИТА

Чем старше становился князь Василько Константинович, тем все чаще он посещал богатейшую книжницу, коя, еще со времен Константина находилась в Григорьевском Затворе – каменном монастыре. В княжьем деревянном тереме много книг хранить опасно: пожар может приключиться в любой час, и сколь уже лютых пожаров было только на последнем веку Ростова Великого!

За крепкими же каменными стенами книгам надежней и покойней.

Вкупе с Васильком приходила в библиотеку и Мария, куда её влекло, чуть ли не каждый день. Василько не переставал удивляться: супруга одержима книгами, она, совсем еще молодая женщина, готова, как старая келейница, сидеть за древними рукописями день и ночь. Не знавал еще таких женщин на Руси князь Василько, не знавал и тем больше любил и ценил Марию.

– Ты послушай, мой милый супруг, что в сей рукописи сказано.

Василько подсел к Марии, мягко улыбнулся.

– Слушаю, милая женушка.

Княгиня придвинула бронзовый подсвечник к рукописи и неторопливо прочла: «Прошли те благословенные времена, когда государи наши не собирали имения, а воевали за отечество, покоряя чуждые земли; не угнетали людей налогами и довольствовались одними справедливыми вирами, отдавая и те своим воинам на оружье. Боярин не твердил государю: „мне мало двухсот гривен“, а кормился жалованьем и говорил товарищам: „станем за князя, станем за землю Русскую!“. Тогда жены боярские носили не златые, а просто серебряные кольца. Ныне другие времена!» Нет, каково сказано!

– Золотые слова. Воистину: «другие времена». Далеко не те стали русские князья, а бояре – и того хуже. Один наш Борис Сутяга чего стоит. На Отечество ему – наплевать. Случись любая война, хворым прикинется. А коль все же пойдет, великой казны затребует и новых владений, скряга! Он и с камня лыки дерет. За злато и серебро готов дьяволу служить. Где уж такому о Руси заботиться?

– Худой он человек, Василько. Чу, до сей поры сносится с Ярославом. Боярин Воислав Добрынич его зело не любит.

– Да его и другие-то бояре не шибко в гости привечают, – усмехнулся Всилько.

– Остерегайся его. От Сутяги любой пакости можно ожидать.

– Не хочу здесь о нем толковать, – нахмурился Василько. – Давай-ка еще в книги заглянем.

Князь достал с полки одну из толстых тяжелых рукописей, облаченную в доски с позеленевшими медными застежками, раскрыл пожелтевшую пергаментную страницу, отмеченную закладкой, и молвил:

– Люблю о Святославе Игоревиче честь. Вот то был полководец!

Мария задумчиво, напрягая память, прошлась по книгохранилищу, затем остановилась и четко, безошибочно произнесла:

«В лето шесть тысяч четыреста семьдесят второе[86]86
  964 год по новому летоисчислению.


[Закрыть], когда князь Святослав вырос и возмужал, начал он воев собирать многих и храбрых; ходя легко, как барс, вел он многие войны. В походах не возил он за собой обозов, ни котлов, не варил мяса, но тонко нарезав конину ли, или зверину, или говядину, жарил её на углях и ел. Не имел он походного шатра, но спал на конском потнике, положивши седло под голову. Таковы были и другие его вои. Перед началом похода он посылал послов к странам, говоря: „Хочу идти на вас“. Перед сечей Святослав всегда говорил дружине: „Либо победим, либо ляжем костьми, но не отступим и не посрамим земли русской, а мертвые сраму не имут“». Он был настоящий полководец.

Мария повергла Василька в очередное изумление.

– Никогда не видел, чтоб ты держала в руках сию книгу. Мария, Бог ты мой!

Княгиня тихонько рассмеялась.

– Держала, и не раз. В Чернигове.

– Однако ж память у тебя. Восхищаюсь тобой, Мария. И как токмо тебе удается запоминать?

– Сама не знаю… Но самые яркие места рукописи у меня всегда остаются в голове.

Мария встала на стулец и потянулась за одной из книг. Темно-вишневый летник плотно обтянул округлившийся живот.

Василько тотчас подскочил к супруге и снял её со стульца. Мария застыла в теплых объятиях князя.

– Опять не бережешь себя, женушка ненаглядная. В каждой книге едва ли не полпуда. Ну, зачем же так?

Первая беременность Марии оказалась неудачной: случился выкидыш. И княгиня, и Василько очень переживали: первым младенцем, как и предрекала Мария, был сын, коего так ждал князь.

– И не помышляй более доставать книги. Слышишь?

Мария поцеловала Василька и заверила:

– Теперь всё будет слава Богу. Не волнуйся, милый супруг.

Василько взял книгу, кою помышляла посмотреть Мария.

– О варягах хотела почитать?.. А ведаешь ли ты путь «из варяг в греки»?

– Ведаю.

Василько опустился на лавку, покрытую цветастым персидским ковром.

– И ты присядь, Мария, и поведай. Многие мои бояре о том «пути» ничего не слышали. Не столь уж и интересуются они нашей историей.

Княгиня села на лавку, вытянула ноги в алых сафьяновых сапожках, а затем положила голову на колени супруга.

– Худо, кто забывает свои корни. Надо бы приучить бояр к книгам. То-то бы они больше радели не о своем животе, а о своем Отечестве. Тысячу раз готова повторять, что «ум без книг, аки птица опешена, якоже она взлетети не может, такоже и ум недомыслится совершенна разума без книг». Как прекрасно сказано, Василько!

Василько нежно перебирал густые шелковистые волосы Марии, и слушал, слушал её мягкий, одухотворенный голос:

– Путь же «из варяг в греки» известен еще с шестого века. Посельники северных стран, кои жили по берегам Варяжского моря[87]87
  Варяжское море – Балтийское.


[Закрыть] и коих называли варягами, через земли русские, по рекам и посуху, могли добираться до Черного моря, где жили греки. Торговое путешествие занимало многие месяцы, а иногда и годы. Проплывая по Руси, иноземные купцы останавливались в Киеве и Чернигове, Полоцке и Смоленске, Пскове и Новгороде. Они чинили корабли, пополняли запасы еды и воды, покупали меха, мед, воск, кольчуги и мечи русские, крепче коих не было на белом свете.

– А ведаешь ли ты, Мария, что первым князем на Руси был человек не русский?

– Да как же не ведать, милый? Первым русским князем был варяг Рюрик. Славяне пригласили его на княжение в Новгород, где он и княжил семнадцать лет, а когда умер, то править Новгородом стал старший в Рюриковом доме – князь Олег, кой перенес свою столицу в Киев. Затем Русью правили Рюриковичи – Игорь, Ольга, Святослав, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах… И в тебе, муж мой любый, есть варяжская кровь.

– И всё-то ты ведаешь, – вновь поцеловал жену Василько.

– Далеко не всё. Ох, как многое еще надо познать. Хотелось бы побольше о Владимире Святом изведать. Ты-то о нем, сказывал, многие книги чёл. Вот и послушаю тебя.

– А не пора ли тебе за обеденный стол? Сын-то, небось, проголодался.

Светлая, счастливая улыбка пробежала по чистому лицу Марии.

– Ничего, пусть немного потерпит. Он у меня сильный, выдюжит. Рассказывай, милый.

– Ну, если выдюжит… Русь при Владимире была огромным государством. Она простиралась от Карпат на западе, до Волги на востоке, от Онежского озера на севере до Дона и Днепра на юге. За радение о своей державе Владимира воспевали в былинах и называли Красным Солнышком. Он неустанно крепил южные рубежи. Там были построены крепости, поставлены «богатырские заставы» и возведены сигнальные башни, на коих, в случае опасности, зажигали огни, заметные издалека. А дозорные, сидящие на высоких деревьях, увидев эти сигналы, передавали их дальше. Не успевали враги приблизиться, как о них уже знали. Никогда не удавалось застать Владимира врасплох. В былинах сей пресветлый князь наделен самыми высокими достоинствами. Он знаменует собой единение и силу русских земель. Съезжались к нему со всей Руси богатыри послужить князю и народу, защитить страну от поганых. Именно Владимир крестил языческую Русь и распространил по всей стране христианство.

– О том я наслышана. Но когда возникло само христианство?

– Давно это произошло, Мария, еще в первом веке до новой эры. Около двух тысяч лет назад в иудейском селении Вифлееме, в семье плотника Иосафа и его жены Марии родился мальчик, коего нарекли Иисусом. Когда он подрос, то стал читать проповеди в Иудее, население, коей исповедовало свою религию – иудаизм, поэтому иудейские священники враждебно приняли Иисуса Христа и его учеников. А поскольку Иудея находилась под властью Римской империи, то священники утверждали, что Иисус якобы призывает народ на восстание против Рима. Христос был схвачен и распят на кресте по приказу римского наместника Понтия Пилата, но через три дня он воскрес, а еще через некоторое время его ученики – апостолы разошлись по всей стране и начали проповедовать его учение. Христиане считают, что Христос своей смертью искупил грехи человечества. Священной книгой христиан стала Библия, коя, как ты уже знаешь, Мария, состоит из Ветхого Завета и Нового Завета. В Ветхий Завет входит несколько книг, кои рассказывают о сотворении мира, об Адаме и Еве, всемирном потопе, о Моисее и его заповедях, об истории древних иудеев. Новый Завет составляют тексты четырех Евангелий: от Марка, Матфея, Луки и Иоанна – святых учеников – апостолов Иисуса Христа… А ведаешь, Мария, что означает Евангелие в переводе с греческого?

– Благая весть. О том мне в Чернигове монах Порфирий еще поведал. Добрый был инок, жаль, в минувшее пролетье скончался. А я уж так за его молилась! Как отца родного чтила я Порфирия. Ведь это он меня с десяти лет грамоте научил, он же и любовь к книгам привил. Зело мудрым был сей монах. Как-то он мне хотел о церковном расколе рассказать, да не успел. Приехал залетный молодец и выкрал меня из Чернигова.

Оба рассмеялись, и вновь в жарком поцелуе слились их уста. Затем Василько продолжил:

– Раскол в христианстве произошел в 1054 году. Христианство распалось на две церкви: Западную и Восточную. Западная римская церковь стала называться католической, то есть всемирной. Её центром стал Ватикан в Риме, а главой – римский папа. Восточная же церковь получила название православной, то есть правильной, во главе с греческим патриархом.

– А вот об этом, я, к своему стыду, и не слышала. Выходит, слово «православный» означает «правильный». Правильный!.. Но это же прекрасно, Василько… А почему бы еще не сотворилось в христианстве одно прекрасное дело?

– Какое?

– Дабы патриархом был русич, дабы не зависели наши епископы и митрополиты от греческого святителя. Так было бы справедливо.

– Эк, куда замахнулась! Руси – своего патриарха? Мысль государственного мужа.

– А что? Собрать на Руси православный Собор и отказаться от греческого святителя.

– Ты это всерьез, Мария?

– Конечно же, Василько. Русь была бы еще более верующей и могучей. Крепкое государство и глубокая вера – это два самых надежных щита, кои не порушить ни одному иноземцу.

– Тебе не женщиной надо было родиться, а великим русским князем. Истина в твоих словах… Ну, довольно на сегодня. Мы еще порассуждаем о патриархах. А сейчас – к столу. Сына кормить!

Глава 10
ОБЕЩАЛ БЫЧКА, А ДАЛ ТЫЧКА

Хоромы боярина Сутяги стояли неподалеку от Ильинской церкви. После княжьего терема, почитай, самые богатые хоромы в Ростове Великом. Высокие, изукрашенные причудливой резьбой, кичливые! Сразу видно, что живет в них знатный боярин.

Отстояв в храме обедню, Борис Михайлыч, в сопровождении ближних челядинцев, обошел свою обширную усадьбу.

На боярине летний, шитый золотом кафтан и кунья шапка с вишневым верхом. На дворе – теплынь, легкий, освежающий ветерок приятно обдает лобастое, меднобородое лицо. Из сада доносится дурманящий запах сирени. Добрый выдался июньский денек, но зрачкастые, капустные глаза Сутяги далеко не добрые – въедливые, подозрительные. Усадьба велика: кожевни, портняжьи избы, поварни, хлебни, пивные сараи и медуши, житницы, конюшни, холодильные погреба… Велик двор, успевай доглядывать. Нет ли где порухи? Надо всё обойти и дотошно осмотреть. Холопы хоть и страшатся боярина, но без пригляда нельзя, глаз да глаз за ними. Всегда что-то находил Сутяга неладное, и ни один его досмотр не обходился без порки. За широким кушаком боярина – всегда увесистая плеточка с медными бляшками. Стеганешь нерадивого раз, стеганешь два – до костей пробьет, на всю жизнь плеточка запомнится.

На сей раз обошлось без порки. Только Борис Михайлыч подошел к поварне, как к нему подбежал запыхавшийся тиун Ушак. (Два года назад боярин предложил ему перейти из вирников в тиуны). Низехонько поклонился и произнес:

– Дозволь слово молвить, милостивец.

– Сказывай, – недовольно буркнул Сутяга.

Но тиун замешкался, оглянулся на холопов.

Сутяга смекнул: Ушак прибежал с тайной вестью. Поманил ключника.

– Поручаю тебе досмотреть, Лупан. И чтоб везде был порядок!

Борис Михайлыч степенно зашагал к хоромам.

– Сказывай.

– Прибыл человек от князя Ярослава, – тихонько молвил из-за спины боярина Ушак.

Сутяга остановился, лицо его озаботилось.

– Агей Букан?.. Куда провел?

– В сени.

Боярин немного помолчал, а затем приказал:

– Я в ложенице буду. Агей же пусть посидит полчасика.

Тиун недоуменно посмотрел на Сутягу. Обычно боярин принимал тайного посланца князя Ярослава немешкотно.

– Пусть посидит! Молвишь Букану, что боярину недосуг. С приказчиками-де и старостами о делах вотчинных толкует.

Поднявшись в ложеницу, Сутяга с хитроватой ухмылкой уселся в кресло. Обождет! Нечего перед Буканом распинаться. Ярослав вновь что-то замыслил, и без его, Сутяги, ему никак не обойтись. А коль так – надо свою значимость выказать. Ярославу ни одно дельце в Ростове не провернуть, ежели Сутяга не поможет. А за помощь князь спасибом не отделается, из спасиба шапки не сошьешь. Пусть золотые гривны достает из калиты, хе-хе.

Едва ли не целый час томил боярин Букана в сенях, наконец, повелел кликнуть.

Агей был хмур и раздражен. Такого униженья он не ожидал. Да как посмел этот клыкастый жадень княжьего посла оскорблять?! Выйти из сумрачных сеней, подняться в боярский покой и дерзко, в лицо молвить: «Князь Ярослав – брат великого князя. И не ему срам терпеть!»

И все же Букан поостыл, одумался. Он – посол не открытый, а тайный, и дело его злое и коварное, за кое и головы срубают. А посему надо всё перетерпеть.

Сутяга, выдавив на меднобородом лице радушную улыбку, принял гостя с извинениями:

– Ты уж прости, Агей. Из сел и деревенек старост принимал. Дела-то худо идут. Смерды ныне своевольные. Леса вырубают, на моих рыбных ловах щуку сетями тягают, сенокосные угодья выкашивают. Шалят, паскудники! Вот и учил старост уму-разуму. В гневе-то своем и о тебе запамятовал… Откушай медку да яств и поведай, какая нужда тебя привела?

Букан не любил ходить вокруг да около, сразу приступил к сути:

– Ныне будет особый разговор, боярин… Небось, никто нас не подслушает.

Сутяга подошел к низкой сводчатой двери и рывком её распахнул.

– Напрасно опасаешься, сотник. У меня не подслушивают, за то – голова с плеч… Рассказывай.

– Князь Ярослав давно ведает, что ты, боярин, в большом нелюбье к Васильку Константинычу. Мыслю, об этом не стоило бы и напоминать. Князь ваш остался без отца и матери. Приключись чего с ним, не приведи Господи, и Ростовское княжество останется без властителя. У Василька пока еще даже и наследника нет.

– Скоро, чу, появится. Княгиня на сносях.

– Младенцы, как ты ведаешь, не управляют княжеством.

– И что из этого? К чему клонишь, Агей?

– А тебе будто и невдомек, боярин. Не хитри, Борис Михайлыч, ты-то уж наверняка всё докумекал.

– Ну.

– С Васильком Константинычем, сказываю, беда может, не дай Бог, приключиться. Был князь – и преставился, все мы смертны.

– Да он здоров, как бык. Силушка по жилушкам огнем бежит.

Букан пристально глянул на Сутягу, криво ухмыльнулся.

– Так, ить, не той ухи похлебал, аль не того винца выпил… Бывает, от питий и яств можно окочуриться.

У Сутяги дрогнуло волосатое, приспущенное веко. Ошарашил-таки его княжий сотник. Выходит, отравить намерен князя Ростовского Ярослав. Ну и ну! Долго моргал выпученными глазами и, наконец, выдохнул:

– Да кто ж на оное отважится?

– Ты, боярин. Ты! – напрямик бухнул Агей.

Сутяга и вовсе очумел, даже зубатый рот раззявил от изумленья.

– Да ты в своем уме, Агей?!

– Пока на башку свою не жалуюсь… Ты пораскинь мозгами, боярин. Коль Василька не станет, великий князь Юрий Всеволодович вынужден будет прислать в Ростов другого князя. И кого ты, думаешь? Брата своего Ярослава. Коль Юрий не взял Ростов ратью, то возьмет его миром, прислав своего наместника. На то он имеет полное право. И тогда ты, боярин Борис Михайлыч Сутяга, станешь его правой рукой. И не токмо. Князь Ярослав непоседлив, на одном месте сидеть не любит. Ростов же Великий на тебя, ближнего боярина и воеводу, будет оставлять. Вся власть станет в твоих руках.

Пока Букан говорил, Сутяга помаленьку приходил в себя. Ну и дельце замыслил Ярослав! Ох, как ему охота занять Ростовский стол. Самый древний, самый знатный стол Ростово-Суздальской Руси. Нет почетней княжества!

Борис Михайлыч отпил из серебряной чары хмельного меда, пожевал неровными, но крепкими зубами пареную репу (страсть любил боярин этот овощ!) и глубокомысленно изрек:

– Власть себе в сласть, да не каждому она в руки дается. Всё – от Бога, сотник.

– На Бога надейся, а сам не плошай. Мудрено присловье. Вот и ты, боярин, не упускай случай. Ярослав тебя не токмо в первые бояре княжества возведет, но и наградит так, что и другому князю не снилось.

– Обещал бычка, а даст тычка. Как бы с носом не остаться, а того хуже – попадешь, как сом в вершу

– Удивляешь меня, боярин. Аль мало гривен тебе дал когда-то Ярослав Всеволодович? Кажись, в накладе не остался.

– Да, ить, как сказать… Деньги, что вода: пришли и ушли. Родись, крестись, женись, умирай – за всё денежки подай, им нет заговенья. Я на одних холопей, почитай, всю калиту извел. Уж больно жрать любят, окаянные, да и мрут, как мухи. У нас, ить, сам ведаешь, то лютое непогодье с голодухой, то моровая язва. Напасись тут калиты. Дай Бог на репу пока хватает. Худая жизнь!

– Тебе ли, боярин, о скудости говорить, – насмешливо изронил Агей. – И не хватит ли кружева плести? Я должен дать Ярославу ответ… Возьмешься Василька извести?

– Чудишь, сотник. Да неуж я смогу князю отравного зелья влить?

– Не сам же, боярин. Покумекай, пораскинь головой. Всякие людишки на белом свете водятся, глядишь, кто-то и сыщется. Не тебя мне уму-разуму учить… Пятьсот гривен золота князь Ярослав пожалует.

Сутяга аж руками замахал:

– Уволь, уволь, милок. Извести князя за такую малость?!

Теперь пришел черед изумляться Букану.

– Малость?! Да то ж шесть пудов золота!

– Нет, нет, не возьмусь, милок. Мне своя голова дороже.

Букан порывисто поднялся.

– Как знаешь, боярин. Пойду я.

Сутяга выдавил на лице умильную улыбку.

– Зачем же спешить, милок? Ты, чай, у меня завсегда гость дорогой. Отведу тебе повалушу, отдохни с дальней дорожки. Не спеши.

Агей зорко, вприщур посмотрел на боярина и согласно кивнул:

– Добро, отдохну в твоей повалуше.

Не час и не два сидел в одиноком раздумье Борис Михайлыч, и, наконец, облегченно вздохнул. Кажись, дельце и выгорит: сыщется такой человек.

Пришел к Букану в повалушу и сокрушенно молвил:

– На какой же тяжкий грех меня князь Ярослав подбивает. Ни епитимьей, ни схимой не замолишь. Ох, тяжкий грех… Но шибко нравен мне князь Ярослав. Так уж и быть, порадею за тыщу гривен.

– Что-о-о? – вытаращил глаза Букан.

– Что слышал, милок, что слышал. Сущий пустяк для Ярослава. Ростовское княжество куда дороже стоит.

Глава 11
СУТЯГА И ФЕТИНЬЯ

Бориска родился на Чудском Конце города, в старенькой закопченной избенке, коя топилась по черному, в семье бедного сапожника. Родился хилым и болезненным, исходил ревом дни и ночи.

Отец Михайла тяжко вздыхал: и надо же такому дитятку на свет божий появиться. Орет и орет! При свете лучины сучил дратву, но, злясь на ребенка, часто её рвал и еще больше ожесточался.

– Да угомони его как-нибудь, мать. Терпенья нет!

– Да как я его угомоню, Михайла. У него, поди, киляк[88]88
  Киляк – старинное название килы, грыжи.


[Закрыть] в животе. Знахарку бы надо, авось заговорит.

– Так ступай, Матрена, мочи нет!

Знахарка жила в самом конце улицы. Старая избенка ее покосилась, утонула в бурьяне. К развалившемуся крыльцу вела еле приметная тропка.

Матрена истово перекрестилась и открыла дверь. В сумеречной избе было тихо. Топилась печь, едкий, сизый дым выбивался через волоковые оконца. На всех стенах избенки висели пучки засушенных трав и кореньев. На шестке в чугунках что-то кипело и булькало.

– Господи, Иусе Христе, есть кто дома?

С полатей свесилась косматая голова.

– Кого надо, тётенька? – детским голосом отозвалась голова.

– А, это ты дочка. Мне бы мать твою.

– Померла седмицу назад.

Девочка слезла с полатей, хлюпнула носом.

– Худо мне без маменьки.

– Худо, – вздохнула Матрена, – а я, было, к ней наладилась. Мальчонка Бориска у меня занемог. Чу, киляк к нему привязался. Плачем исходит. Ныне ума не приложу, что и делать.

– Коль желаешь, тетенька, так я помогу. Меня маменька многому научила.

– Звать-то тебя как, дитятко?

– Фетиньюшкой… Да ты не сумлевайся, тетенька. Помогу!

Матрена посидела, помолчала и… решилась.

– Идем, дитятко.

Михайла поначалу удивился, а потом, досадливо глянув на орущего Бориску, махнул рукой.

– Пущай пользует.

Фетиньюшка сняла драную шубейку из овчины, подошла к люльке и минуту-другую наблюдала за Бориской. Тот плакал и корчился всем телом.

– Надо бы рубашонку снять.

Из закута, откинув, занавесь из рогожи, вышел чумазый малец лет восьми и, скосив черные глазенки на Фетиньюшку, произнес:

– А сказывают, твоя мать ведьмака.

– И вовсе не ведьмака, – обидчиво отозвалась девочка, и вопросительно посмотрела на хозяина избы.

Михайла погрозил мальчонке кулаком.

– Ступай в закут, и чтоб носа не высовывал.

Слова мальца не некоторое время вывели девочку из себя. Она нахмурилась и посуровела личиком. Вот и делай людям добро. Многие знахарку за ведьму принимают. Напраслина всё это, словами матери подумала Фетиньюшка. Знахаркой была её мать, а не чародейкой, то ж отличать надо. Колдун всегда прячется от людей и окутывает свои чары величайшей тайной. Знахари же творят своё дело в открытую, без креста и молитвы не приступают к делу. Даже все целебные заговоры не обходятся без молитвенных просьб к Богу и святым угодникам. Правда, знахари тоже нашептывают тихо, вполголоса, но затем открыто и смело молвят: «Встанет раб Божий, благословясь и перекрестясь, умоется свежей водой, утрется рушником чистым; выйдет из избы к дверям, пойдет к храму, подойдет поближе да поклонится пониже».

Знахаря не надо разыскивать по питейным домам и видеть его во хмелю, выслушивать грубости и мат, смотреть, как он ломается, вымогает деньги, и страшит своим косым медвежьим взглядом и посулом горя и напастей. У знахаря – не «черное слово», кое всегда приносит беду, а везде крест – креститель, крест – красота церковная, крест вселенный – дьяволу устрашение, человеку спасение. Крест опускают в воду перед тем, как задумывают наговаривать её таинственными словами заговора, и тем самым вводят в неё могущественную целебную силу. У знахаря на дверях замка не висит, входная дверь открывается всегда легко и свободно; теплая изба отдает запахом сушеных трав, коими увешены стены и обложен палатный брус; всё на виду, и лишь только перед тем, как начать пользовать, знахарь уходит за перегородку Богу помолиться, снадобье приготовить.

На всю жизнь запомнила Фетиньюшка и другие слова матери. Знахаря по пустякам не навещают. Прежде чем придти к нему за советом, недужный уже пользовался домашними средствами: ложился на горячую печь животом, накрывали его с головой всем, что находили под рукой теплого и овчинного; водили в баню и околачивали на полке веником до голых прутьев, натирали тертой редькой, дегтем, салом, поили квасом с солью – словом, всё делали, и теперь пришли к знахарю, догадавшись, что хворь приключилась не от простой «притки» (легкого нечаянного припадка), а прямо-таки от «уроков», лихой порчи, или злого насыла, напуска, наговора и теперь надо раскинуть умом знахарю, дабы отгадать, откуда взялась эта порча и каким путем вошла в белое тело, в ретивое сердце…

Многое, зело многое изведала от матери Фетиньюшка!

Вот и ныне, забыв про обиду, обо всем дотошно расспросила родителей, на что те отвечали, что и на горячую печь животом клали, и в баню водили, и квасом с солью поили…

Фетиньюшка слушала, кивала кудрявой, не расчесанной головенкой, а затем серьезным голосом молвила:

– Принесите чистой водицы из колодезя.

Михайла принес бадейку и поставил на лавку.

– Зачерпните ковш – и на стол.

Михайла выполнил и эту просьбу.

Фетиньюшка сняла с себя нательный крест, окунула его в ковш и, обратившись лицом к иконе Богоматери, молча зашептала какую-то молитву. Закончив её, трижды обошла стол, а затем, побрызгала из ковша во все стороны водой и подошла с крестом к плачущему Бориске. Сердобольно, как не раз говаривала мать, молвила:

– Не плачь, дитятко. С нами Бог и крестная сила.

Теплые, нежные ручонки заскользили по Борискиному животику. Долго оглаживала, то посильней, то помягче, да всё с невнятным Михайле и Матрене заговором. Ладони ее всё двигались медленнее, наконец, и вовсе остановились.

Бориска похныкал, похныкал и вскоре затих, а Фетиньюшка, встав перед киотом на колени, вновь зашептала молитву:

– Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, спаси, сохрани и помилуй раба твоего Бориса, отведи от него дурной сглаз, порчу и недуги. Спаси и сохрани его, милостивый Господи…

Усердно, истово, со слезами на глазах читала молитву юная знахарка. Бориска затих и уснул непробудным сном.

Фетиньюшка поднялась и убежденно молвила:

– Теперь он будет долго спать, а когда проснется, то напоите его святой водицей, кою давайте и утром и на ночь. Бориска не будет больше плакать.

– А как же киляк? – вопросил Михайла.

– Никакого киляка у младенца нет. Забудьте о сей хвори… Пойду я.

– Погоди, дочка, отблагодарить тебя надо. Экое чудо содеяла, – молвил Михайла.

– Да и куда ты пойдешь, дочка? Лихо одной-то без маменьки, – участливо произнесла Матрена.

– Лихо, – тихо отозвалась Фетиньюшка. – Ну да Бог милостив.

Матрена собрала на стол и накормила девочку, а прощаясь, молвила:

– Навещай нас, дитятко. Как кручина найдет, так и приходи.

– Спасибо на добром слове, тетенька.

С того дня Бориска и впрямь перестал плакать, но как-то через седмицу вновь занедужил. А приключилось это в лютые крещенские морозы. За ночь избу выстудило, и слабенький Бориска простудился, да так, что его одолел нещадный кашель.

На сей раз к знахарке направился сам Михайла. Зашел в сумеречную избенку и озадаченно крякнул: избенка пуста, а печь давно не топлена.

– Жива, дочка?

Фетиньюшка не отозвалась. Михайла заглянул в закут – никого, заглянул, привстав на носки, на печь, и наконец-то увидел в груде лохмотьев кудлатую головенку девочки.

– Господи, жива ли ты, дочка?

Фетиньюшка не отозвалась. Михайла потряс девочку за плечо, но та не шелохнулась. Никак, заснула и замерзла, бедняга.

Михайла стащил девочку с печи, положил на лавку и принялся её тормошить. Фетиньюшка глухо застонала. Жива, слава тебе Господи! Еще бы какой-то час – и вовсе бы Богу душу отдала.

Когда девочка пришла в себя, Михайла закутал её в полушубок, прижал к груди и поспешил к своей избе. Прибежав домой, заставил Фетиньюшку выпить немного бражки и положил её на теплую печь. Девочка была спасена. Потом она поведала, что собрала на дворе остатки дров, растопила печь и забралась на неё, в надежде согреться, и крепко заснула.

– Бог тебя сберег, дитятко, да еще Бориска. Кабы он не закашлял, не довелось бы моему Михайле за тобой идти, – молвила Матрена.

– Спасибо тебе, дяденька, – благодарно произнесла Фетиньюшка и подошла к Бориске. Послушала, затем приложилась ухом к груди и молвила:

– Нужны, дяденька Михайла, травы багульника, горицвета и тимьяна ползучего. Надобно мне в избу идти.

– Да куда ж тебе в экий морозище? Сам сбегаю. Ты токмо укажи, где находятся твои травы.

– Не найти тебе, дяденька, их много… Да ты не пужайся, я уж отогрелась. Идем!

Из засушенных трав Фетиньюшка приготовила настоев, и принялась поить ими Бориску. На другой день кашель у младенца пропал.

Михайла и Матрена только ахали: и до чего ж разумная маленькая знахарка!

– Нельзя тебе жить одной, дочка. Оставайся у нас, Фетиньюшка, за родную дочь будешь, – молвил Михайла.

Согласна была и Матрена: Бориска часто недужит, а тут своя лекариха.

Фетиньюшка подумала, подумала и осталась, став мальчонке верной и надежной нянькой. Бориска и в самом деле часто недужил, и если бы не знахаркины травы и коренья, давно бы его уже на белом свете не было. Однако лет через пять, благодаря старанию подросшей Фетиньи, Бориска окреп и перестал хворать, постепенно наливаясь здоровьем и силой. Михайла и Матрена не нарадовались на молодую знахарку и всё больше привыкали к ней, а та одержимо привязалась к Бориске, пронеся свою любовь к нему на всю жизнь.

Местные пареньки чурались «ведьмаки», обходили её стороной, а то и кидали в неё камнями и палками.

Девушка приходила домой, забивалась в чулан и потихоньку плакала. Какие же недобрые люди, и что худого она сделала?

В свои пятнадцать лет Фетинья выглядела красивой девушкой, но душа её всё больше ожесточалась. Одна у неё утеха и радость – Бориска, за коего она была готова отдать жизнь. Её привязанность к нему была глубокой и беспредельной.

И еще была одна утеха у Фетиньи. Лес! Здесь, когда она собирала пользительные травы, отдыхала душой, на сердце её становилось легко и празднично, иногда даже песня выплескивалась из её души. Она чувствовала себя птицей, готовой вспарить над солнечным, зеленоглавым, волшебным лесом. Ей всегда казалось, что этот таинственный, прекрасный лес будет для неё всегда чудесным, отрадным местом.

Однако в один из летних, погожих дней радость её померкла. На поляну, где она собирала в суму целебные травы и цветы, внезапно выскочили семеро мужиков – дюжих, бородатых, с рогатинами, луками и кистенями.

Фетинья испуганно охнула: разбойная ватага! Теперь жди беды. Хотела бежать, но ноги приросли к земле.

Разбойники окружили девушку, довольно ухмылялись:

– Смачная девка.

– Грудь торчком и зад ядреный, хе-хе.

– Надо бы полакомиться, атаман.

Атаман, довольно еще молодой кряжистый мужик, с рябым, губастым лицом, окинул похотливым взглядом девушку, криво усмехнулся:

– Аль оголодали, добры – молодцы?

– Оголодали, Рябец. Почитай уж год, как баб не шерстили. Страсть оголодали!

– Сам Бог послал экую ягодку, – вновь усмехнулся атаман и обеими руками рванул на Фетинье домотканный сарафан. Посыпались застежки в траву.

– Не надо, не надо дяденька! – прикрывая груди, закричала Фетинья.

– Мужняя, аль нет? – для чего-то вопросил Рябец.

– Девушка, дяденька. Мне всего-то пятнадцать. Тяжкий грех девушек бабить. Накажет вас Господь!