Текст книги "Принцессы-императрицы"

Автор книги: Валентина Григорян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Программа различных увеселений по случаю визита высоких гостей была весьма обширной: наряду с бесконечными балами, обедами, театральными представлениями состоялось и празднование тридцатилетнего юбилея императрицы Елизаветы Алексеевны, душу которой согрела атмосфера, царившая в дни пребывания в Петербурге милой королевы Луизы.

В день рождения супруги российского императора приглашённые гости сначала присутствовали на традиционном праздновании водосвятия на реке Неве, затем участвовали в катании на санях по заснеженным окрестностям столицы и, наконец, выехали в Царское Село, где состоялся праздничный обед. Королева Луиза, хотя и переживала тяжёлые дни первых месяцев беременности, заражала всех своим весёлым нравом и хорошим настроением. Радостным блеском светились глаза и Елизаветы.

В своих воспоминаниях о визите в Петербург прусская королева очень тепло отзывалась об императрице, проникшейся к ней особой любовью. При прощании она даже не смогла сдержать слёз. «Императрица Елизавета заключила меня в свои объятия и оросила меня своими слезами... Она была сама боль». В лице прусской королевы супруга российского царя нашла настоящую подругу, с которой чисто по-женски могла поделиться своими горестями и волнениями и которая своей сердечностью и теплом сумела несколько растопить лёд в сердце страдающей принцессы.

«Наши гости, – писала Елизавета своей матери, – действительно самые лучшие люди в мире. С большим удовольствием я вновь ощутила истинную сердечность...» Может быть, в отношениях двух женщин сказалась и кровная связь между ними: дед королевы Луизы по матери, Георг Вильгельм Гессен-Дармштадтский, и дед императрицы Елизаветы по матери, Людвиг IX, были братьями.

Полюбившейся ей баденской принцессе королева Луиза в скором времени написала письмо, в котором выразила своё искреннее желание видеть императрицу Елизавету у себя в Берлине. В этот город она вместе с королём надеялась в ближайшее время возвратиться из вынужденной ссылки в Кёнигсберге, где они находились в связи с оккупацией наполеоновскими войсками прусской столицы. Узнав из ответного письма Елизаветы о том, что доктор Штофреген, её лечащий врач, предписал ей немедленно поехать на курорт для лечения, королева написала: «Приезжайте в начале июля... и оставайтесь по крайней мере два месяца у нас. Вы пройдёте курс лечения по методу Штофрегена, а в Шарлоттенбурге у Вас будет возможность соблюдать все его предписания, Вы будете чувствовать себя хорошо и поправите своё здоровье. Добрые пожелания всех почтенных людей принесут Вам счастье... Король и я часто бываем на улице среди людей, которые примут Вас с распростёртыми объятиями».

С императрицей Елизаветой прусская императрица осталась и дальше в дружеской переписке. Когда королевская чета через год после визита в Россию наконец-то вернулась в Берлин, Луиза поспешила поделиться радостью со своей новой подругой. «Слава Богу, что я в Берлине, – пишет она по-французски, а второе предложение уже по-немецки: – Здесь переносится всё значительно лучше».

К сожалению, встретиться Елизавете Алексеевне с этой удивительной женщиной больше не пришлось. В июле 1810 года королева Луиза умерла от скоротечной чахотки тридцати четырёх лет от роду.

Во время пребывания прусской королевской четы в российской столице был практически решён вопрос о женитьбе младшего брата Александра I великого князя Николая Павловича (которому к тому времени исполнилось лишь двенадцать лет) на принцессе Шарлотте Каролине, старшей дочери Луизы. Однако бракосочетание должно было состояться лишь через восемь лет, так как императрица Мария Фёдоровна считала, что её младшие сыновья не должны жениться раньше девятнадцати лет. Этот план впоследствии будет претворён в жизнь, но сама королева Пруссии не доживёт до того дня, когда её дочь будет называться великой княгиней Александрой Фёдоровной, а затем станет русской императрицей.

В 1809 году была отпразднована свадьба великой княгини Екатерины Павловны, любимой сестры императора, с герцогом Ольденбургским. Жить молодые остались в России – так пожелала вдовствующая императрица. Отношения между Елизаветой Алексеевной и сестрой её супруга не были дружественными. Причин для этого было немало: различие в характерах и помышлениях, влияние на свою дочь императрицы Марии Фёдоровны, которая нередко критиковала свою невестку, да и явное расположение к сестре самого императора, находившего возможным именно с ней обсуждать государственные планы и проблемы. А Екатерина Павловна имела какой-то особый талант всем интересоваться, а порой и вмешиваться в дела политики.

Между тем супруге императора невесело жилось. Мария Нарышкина полностью овладела сердцем Александра I. Елизавета Алексеевна продолжала оплакивать своих дочерей, всё более уединяясь от родственников и общества. Она как бы нарочно старалась не замечать неверности супруга, молча покоряясь судьбе. Горячо любя своего Александра, она твёрдо продолжала верить в грядущие лучшие дни, не роптала и старалась своим неудовольствием не раздражать мужа. Одной только матери российская императрица иногда жаловалась на свою участь отвергнутой жены. Но, когда та советовала протестовать, продолжала безмолвствовать.

К Нарышкиной у Елизаветы отношение было однозначно отрицательным, но у Александра было иное мнение: «Чтобы любить женщину, надо немного её презирать. А свою жену я слишком уважаю, чтобы любить. Поэтому считаю её своей сестрой и любовь между нами чисто платонической».

Могла ли глубокая натура принцессы из Бадена смириться с этим? Нет! Она лишь страдала, и страдала молча...

Часто Елизавета Алексеевна посещала кладбище, чтобы, как она выражалась, навестить своих малюток. Рядом с её дочками был похоронен некто Алексей Охотников, гвардейский офицер, который при жизни не скрывал своей любви к императрице, боготворя её как женщину. Взаимности он не получил, да это было и невозможно, так как предметом любви немецкой принцессы был лишь её супруг. Зимой 1807 года при выходе из оперы Охотникова заколол кинжалом какой-то неизвестный. В своём дневнике Елизавета написала: «Когда я в последний раз пришла к нему перед смертью, он сказал мне: «Я умираю счастливый, но дайте мне что-нибудь на память». Я отрезала и дала ему прядь волос, он велел положить её в гроб. Она и теперь там. Пусть Бог меня накажет – я не раскаиваюсь и не отниму того, что дала». И ещё одна запись: «Зачем не полюбила Алёшу? Зачем он убит? »

На могиле Охотникова была надпись: «Кавалергардского полку штаб-ротмистр Алексей Охотников, умер 30 января 1807 года на двадцать шестом году от рождения».

«Никто никогда не узнает, что скрыто для меня под этой надписью», – записала Елизавета в дневнике, который вела с первого дня приезда в Россию и хранила во всегда запертой шкатулке.

Писала Елизавета на французском языке, изредка включая отдельные немецкие и русские фразы. Этот дневник был истинным отражением её души и мыслей. На многие явления жизни она смотрела философски, но побороть в себе грусть не могла до самой смерти.

«Я жертвовала государю всем, как в малом, так и в большом... Я смешивала покорность ему с покорностью Богу, и это была моя религия... О Господи, ты меня создал такой. Я ничего не могу, ничего не хочу, ничего не знаю – я только люблю».

Главной целью Елизаветы Алексеевны было не раздражать Александра, дать ему полную свободу во всём.

Из рассказов матери Елизавета знала, что вступление её в жизнь свершилось в трудных родах, словно «сомневалась, принять ли жизнь, как будто знала заранее, что жизнь моя будет наполнена грустью».

В начале 1810 года младшая дочь императора Александра I от Марии Нарышкиной, Зинаида, тяжело заболела. Надежд на её выздоровление не было: девочка вскоре умерла. Елизавета выполняла роль утешительницы, зная, как тяжело её супруг переживает потерю ребёнка. И, как всегда в трудные для себя минуты, император нуждался в близости и поддержке жены.

«Говорят, ночная кукушка дневную перекукует. Я всегда была для него ночной, но не умела перекуковатъ дневных. Я – зловещая птица: если я близко – значит, худо ему; ему худо, а мне хорошо; чем хуже ему, тем лучше мне. Надо, чтобы он был в болезни, в несчастий, в опасности, чтобы я была с ним».

Не раз Елизавета задаёт себе вопрос: «Зачем я всю жизнь люблю человека, который не любит меня?»

О не сложившейся семейной жизни своего старшего сына, естественно, знала императрица-мать. Однако она считала, что в этом виноваты оба супруга. Чтобы прервать связь Александра с красавицей полькой, у Елизаветы было, по мнению Марии, достаточно средств.

«Помешали ей в этом лишь её излишняя гордость и отсутствие самоуверенности. Если бы она очень захотела вновь привлечь к себе государя, то могла бы это сделать, избавив тем самым себя от излишних страданий... Вот что значит женить детей, – повторяла она не раз. – Если бы император и императрица сочетались браком в двадцать лет, они были бы счастливы».

А узнав о болезни внебрачной дочери сына, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна очень ему сочувствовала. «Хотя связь Александра с Нарышкиной и достойна порицания, – заявляла она, – но нельзя хулить государя за привязанность его к своим детям, и, напротив, было бы дурно, если бы этой привязанности не было, так как тогда связь имела бы нечто животное».

Это была извечная проблема в отношениях между свекровью и невесткой. Первая обычно защищает своего сына и упрекает во всех бедах семейной жизни его жену. Так уж повелось в жизни.

В результате всех нервных потрясений Елизавета Алексеевна стала чувствовать себя плохо. Одно недомогание сменялось другим. Летом по совету врачей она выехала в Плен, живописный немецкий городок, расположенный в окружении нескольких озёр. Там она обрела некоторое душевное спокойствие, перемена обстановки пошла явно на пользу. В Петербург императрица вернулась приободрённой, здоровье её улучшилось.

Следующий год прошёл тихо и мирно для баденской принцессы. С ролью отвергнутой жены она постепенно свыклась, да и хотела ли она отвлечь супруга от чар Нарышкиной, полностью овладевшей его сердцем? Едва ли. Она просто подчинилась участи быть жертвой безжалостного рока и незаслуженного забвения.

А что же сама Мария Нарышкина? Как свидетельствуют современники, она никогда глубоко не ощущала ни любви императора, ни своего собственного двусмысленного положения. Её супруга, князя Дмитрия Нарышкина, казалось, не смущала ни роль наложницы его жены, которую та дерзко играла, пользуясь обожанием государя, ни скрытая недоброжелательность к ней в петербургском свете. Уже после разрыва с императором Мария Антоновна длительное время находилась за границей и лишь в начале 1830 года вернулась в Петербург. Бывшая фаворитка императора Александра I вновь демонстративно появлялась на всех придворных торжествах, часто принимала у себя в доме гостей. «Не понимаю, – написала в своём дневнике графиня Финкельмон, – после того, как она прошла через всё это, после того, когда от её молодости и красоты не осталось и следа, когда нет и дочери, которую следует ввести в общество, и после многолетнего отсутствия в нём, – какой интерес, какая сила влечёт её во дворец с его новым двором и в этот вихрь нового общества, в котором она не может встретить ничего, кроме любопытных взглядов!»

Это произойдёт спустя четыре года после того, как перестанет биться исстрадавшееся сердце императрицы. А в то трудное для супруги Александра I время бальзамом для её души стала дружба с графиней Строгановой, женщиной образованной, начитанной и глубоко верующей. Благодаря общению с графиней немецкая принцесса стала убеждённо православной верующей. «Если бы я не верила в Бога, я тогда убила бы себя», – напишет она в дневнике. Одновременно она признается, что людей любила больше, чем Бога, и поэтому он её и наказывал, отнимая тех, кто был ей особенно дорог. Графиня Строганова помогла императрице лучше познать и русские обычаи, душу русского человека, полюбить Россию как свою вторую родину. «Я не могла бы нигде жить, кроме России, даже если бы меня весь мир забыл, и умереть хочу в России».

Глубокий след в отзывчивой душе императрицы Елизаветы Алексеевны оставила война 1812 года. Когда Наполеон двинул свою огромную армию на Москву, её, как и многих других, сначала охватило чувство растерянности. И, когда при подступе французской армии к Москве императорские драгоценности отправляли в отдалённую Олонецкую губернию, Елизавета на вопрос: «Не прикажете ли чего о своих бриллиантах?» – ответила: «На что мне они, если Александр лишится короны». Она добавила, что ничего не привезла с собой в Россию и потому ничем распоряжаться не может. А на хрустальной кружке, заказанной ею в том же году, была сделана надпись: «Я русская и с русскими погибну».

В течение всего этого страшного для России года она видела своего супруга лишь урывками, но поддерживала в себе, как могла, бодрость духа и веру в удачный исход войны.

В день Бородинского сражения императрица писала матери: «...Каждый шаг его (то есть Наполеона) в этой необъятной России всё более и более приближает его к бездне. Увидим, как он перенесёт зиму...» В ней вдруг проснулась жажда деятельности: она стала принимать непосредственное участие в судьбе раненых и разорённых войной, лично проявлять заботу о вдовах и сиротах погибших воинов. Из своих денег она выделила немалые суммы, чтобы дети, потерявшие отца-кормильца, получили должное воспитание и образование. Не имея возможности заниматься учебными и богоугодными заведениями, находившимися в ведении вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, баденская принцесса решила создать Общество патриотических дам и дома трудолюбия. Целью первого было раздавать разорённым войной пособия на самые необходимые нужды, помещать неимущих больных в казённые или частные больницы, ходатайствовать об определении детей бедных родителей на казённое содержание в училища для обучения различным ремёслам. Своими помощниками Елизавета сделала супругов Уваровых, графиню Строганову и некоторых приближённых, пользующихся её особым доверием. Все работали бескорыстно.

С годами Общество патриотических дам расширялось и крепло. Его так и стали называть – Елизаветинский институт. За первые десять лет существования семействам, разорённым во время войны, было выделено более 200 000 рублей, более тысячи семей воинов-ополченцев получали ежегодные пособия.

«Благотворительница многих – она тщательно скрывала добрые дела свои, и никто о них не говорил. Непроницаем был тайник души её, столь богатый добротой, кротостью, верой и безграничной любовью к своему ангелу Александру», – вспоминали современники.

Весь 1813 год император Александр I находился при армии, и Елизавете Алексеевне приходилось жить одной в Петербурге или в летних резиденциях. На сердце была тоска и тревога. «Скучно, скучно... вынуждена была полюбить даже туман», – писала она матери. Её тянуло в Германию, к родным, ведь прошло более двадцати лет, как она не видела своей родины, лишь к концу года было принято окончательное решение об отъезде императрицы в Баден.

В декабре Елизавета Алексеевна вместе со своей сестрой принцессой Амалией и свитой выехала из Петербурга. Её сопровождала и камер-фрейлина Екатерина Валуева, выпускница Смольного института, отличавшаяся широкой эрудицией и образованностью. Во время путешествия, длившегося три года, эта фрейлина искренне привязалась к супруге царя и пользовалась её особым доверием. В свите императрицы находился и коллежский советник Иванов, который вёл подробные записки о её пребывании за границей, опубликованные в России через двадцать лет.

В сочельник, 24 декабря, Елизавета Алексеевна прибыла в Ригу, где встретила Рождество Христово. Приняв поздравления от городской знати, она посетила театр и почтила своим присутствием бал, устроенный в её честь. На следующий день императрица направилась к границе Пруссии. Ехали с короткими остановками и даже по ночам. Губернатор Кёнигсберга встречал высокую гостью у триумфальных ворот, сооружённых по этому случаю. Их украшали гирлянды, российские и прусские гербы и вензеля с именами Александра и Елизаветы.

Неделей позже супруга российского императора прибыла в прусскую столицу. Вечером государыня со всей свитой была приглашена в знаменитую Берлинскую оперу. Как только она в сопровождении прусских принцев и принцесс вошла в королевскую ложу, раздались громкие радостные крики: «Ура! Виват Элизабет!» Эти возгласы смогла прервать лишь начавшаяся увертюра. На третий день после прибытия по случаю дня рождения Елизаветы был устроен праздничный ужин. Как только пробило двенадцать часов, раздались пушечные выстрелы и все присутствующие подняли бокалы за здоровье супруги освободителя Германии.

В Берлине российская императрица впервые встретилась с принцессой Шарлоттой, старшей дочерью прусской королевы Луизы, покинувшей этот мир три с половиной года назад. Разве могла подумать Елизавета Алексеевна, что именно этой девушке предстоит принять корону из рук следующего русского царя!

А будущая супруга Николая I сделала в своём дневнике следующую запись:

«Я её увидела, императрицу; и как она соответствует, как превосходит все мои представления о ней. Эта доброта, эта сердечность может сравниться лишь с моей матерью. В её лице выражение кротости и грусти, что делает её особенно интересной. Она, должно быть, много страдала...» Эти строки были написаны принцессой 22 января 1814 года, а тремя днями позже она написала: «Четыре дня мы имели счастье иметь дорогую Елизавету у нас. Я с таким наслаждением, с такой любовью внимала каждому её слову. Она была так милостива и так добра ко мне; эти дни запомнятся мне навсегда. Она на листе бумаги написала своё имя по-русски и дала мне его на память. Мне это дороже, чем какой-либо другой большой подарок».

Из Пруссии Елизавета выехала в Саксонию. В одном из трактиров, где она остановилась по пути, произошёл забавный случай (о нём рассказывает Иванов, входивший в свиту государыни). Во время завтрака вдруг подбегает хозяин этого трактира и с ужасом на лице, едва переводя дыхание, сообщает, что только что произошло нечто страшное: один из российских гостей был недоволен предлагаемой ему рюмкой водки, потребовал стакан, велел наполнить его и сразу всё выпил залпом. Что же теперь будет? «Большого труда стоило мне, – пишет Иванов в своих записках об этом путешествии, – успокоить испуганного хозяина: добрый немец насилу поверил, что стакан немецкой водки не может сжечь русского желудка».

В Лейпциге, как и везде, встреча была торжественной – звонили колокола, гремела музыка. А в Веймаре императрицу Елизавету Алексеевну встречали наследный герцог Саксен-Веймарский и его супруга, великая княгиня Мария Павловна, сестра Александра I. Не задерживаясь долго в Веймаре, императрица направилась в Дармштадт, где в небольшом, но красивом дворце проживала её младшая сестра Вильгельмина вместе со своим мужем, принцем Дармштадтским Людвигом. Сёстры совершили поездку в Гейдельберг, город, который более пяти столетий был резиденцией курфюрстов Рейнских и где находился древнейший германский университет, созданный ещё в XIV веке.

И вот наконец состоялась встреча с матерью, маркграфиней Баденской, которая проживала в Бруксале, неподалёку от Карлсруэ. Великолепный Бруксальский замок, построенный в стиле барокко, маркграфиня Амалия в 1803 году сделала своей резиденцией и с тех пор вплоть до своей смерти в 1832 году там проживала. В одном из своих писем Елизавета Алексеевна написала: «Матушку я застала, слава Богу, здоровую, хотя она несколько переменилась с тех пор, как была в Петербурге». А в воспоминаниях графини Эделинг, фрейлины императрицы, о маркграфине Баденской есть следующая запись: «Всегда холодная, чем-то недовольная, она редко говорила языком сердца. Она и состарилась в сфере приличий и горделивых предрассудков, отчего бывала часто несправедлива и всегда несчастна».

В Бруксаль съехались из разных уголков Германии родственники российской императрицы, чтобы с ней повидаться. Жизнь протекала однообразно. Каждый день одни и те же поклоны и приветствия, одни и те же вопросы и ответы. Обед был всегда торжественным. За стол усаживались, строго соблюдая этикет – об этом неизменно заботилась сама маркграфиня, – чинно беседовали, в основном обсуждая вести из армии. Курьеры привозили Елизавете Алексеевне письма из Петербурга и от государя. У неё всё больше возрастала надежда на скорое завершение войны. Ведь конец войны означал возвращение мужа и свидание с ним.

Елизавета Алексеевна решила оставаться в Бруксале до прибытия супруга, хотя жить здесь ей было уже утомительно и скучно. Иногда она выезжала в Карлсруэ, который её младший брат Карл, великий герцог Баденский, избрал для постоянного местопребывания своей семьи. В 1806 году он женился на Стефании Богарне, приёмной дочери Наполеона, чем вызвал недовольство сестры, носившей российскую царскую корону, и матери, никогда не скрывавшей свои явные антипатии к завоевателю Европы. Однако именно благодаря этому браку дед Елизаветы Алексеевны, баденский курфюрст Карл Фридрих, получил титул великого герцога. Стефания же самоотверженно ухаживала за своим страдавшим от многих недугов супругом и родила ему троих детей.

Когда императрица приехала первый раз из Бруксаля в Карлсруэ, город был иллюминирован, за неимением пушек жители с радостными криками стреляли из ружей, пистолетов и жгли пороховые хлопушки. Этот праздник продолжался несколько дней. В Петербург Елизавета написала: «Бог милостив к нам, он возвысил Государя и Русский народ на неслыханный до сих пор степени славы... Можно поздравить всех жён и матерей, имевших щастие сохранить мужья и детей посреди такой ужасной войны...»

В середине марта в Бруксаль приехали младшие братья императора Александра I, великие князья Николай и Михаил. В замке маркграфини они прожили всего несколько дней, а затем отправились в Париж. Вскоре к Елизавете Алексеевне прибыл фельдъегерь с радостным известием о взятии союзными войсками Парижа и торжественном въезде российского императора в столицу Франции. На белом коне во главе восьмидесяти тысяч русских, немецких и австрийских солдат он триумфально проехал по улицам города, где потерпевший поражение Наполеон Бонапарт сделал в своё время сногсшибательную карьеру. Елизавета Алексеевна отказалась от поездки в Париж, чистосердечно объяснив матери своё нежелание:

«Я была бы счастлива, если бы могла встретиться там только с членами королевской семьи и теми, кто всегда оставался ей преданным. Но ведь я окажусь в очень пёстром обществе, среди людей, которых презираю, и не смогу скрыть то, что во мне происходит. К тому же я опасаюсь предстать перед такой разношёрстной, испорченной и любопытной парижской публикой...»

Встретились супруги несколько позже, поскольку приезд государя задержался на некоторое время из-за его поездки в Англию. Когда Елизавете Алексеевне сообщили, что император направляется в Бруксаль, она, несмотря на ненастную погоду, вместе со своей сестрой Амалией выехала ему навстречу в Рорбах, небольшое селение около Гейдельберга, в четырёх часах езды от Бруксаля, где находился загородный дом её матери. Здесь-то после долгой разлуки и состоялось свидание.

Встречала императрица мужа у входа в дом со слезами радости на глазах. Александр, нежно обняв супругу, спросил, узнает ли она его постаревшее лицо. Император был в отличном настроении, внимателен и любезен, задавал много вопросов, шутил. Вместе они в тот же вечер выехали в Бруксаль, где ждала своего царственного зятя баденская маркграфиня; к ней Александр I всегда относился благосклонно.

Затем последовали представления, аудиенции, обеды – время летело с быстротой молнии. Император стал готовиться к отъезду в Россию. Как хотелось Елизавете последовать за ним! Жизнь в Германии ей не пришлась по душе, хотелось возвратиться в страну, которую она теперь считала своим настоящим отечеством. Но Александр I решил иначе. Поскольку он намеревался вскоре ехать на конгресс в Вену, то захотел, чтобы его супруга была там вместе с ним и не подвергала себя утомительной поездке в Петербург и обратно.

Прощаясь в Карлсруэ с одним из придворных, Елизавета Алексеевна со слезами на глазах сказала: «Я завидую вам, что едете в Россию, а я желала бы того же, но государь хочет, чтобы я оставалась ещё здесь».

После отъездачшператора Елизавета Алексеевна осталась на своей родине и провела два месяца в Бадене, где собралось много высоких особ. Время было заполнено до предела: прогулки по живописным местам и окрестностям небольшого, но известного всей Европе курортного города, театральные представления, концерты. Так что баденской принцессе-императрице скучать не приходилось. Да ещё целительные воды из минеральных источников и ванны, благотворно действующие на организм.

Как только наступила осень, Елизавета Алексеевна выехала в Вену, где должен был состояться знаменитый Венский конгресс. Там её встретил император Александр I. В австрийской столице собрались почти все коронованные главы европейских государств, многие принцы, герцоги, герои-полководцы, министры. Прибыли в Вену и прусский король Фридрих Вильгельм III, теперь уже без буклей и прусской косы, которые украшали его во время визита с королевой Луизой в Петербург, в красивом гусарском мундире; и вюртембергский король Фридрих II, старший брат вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, удивлявший всех своей необычной дородностью; и датский король Христиан VIII; и гессенский великий герцог Людвиг I и многие прочие государи германских владений. При каждой владетельной особе была немалая свита и отряд почётной гвардии. Сто двенадцать экипажей находились в постоянной готовности. В Вене всё пришло в движение, горожане ликовали и веселились: празднества следовали за празднествами – парады, фейерверки, балы, различные увеселения, приёмы, торжественные обеды.

Один венский житель научил скворца говорить и попросил передать его австрийскому императору. Скворец чётко произносил: «Виват Александр!» Император Франц приказал отнести птицу тайно в кабинет российского монарха. Как только Александр I вошёл, скворец внятным и чистым голосом произнёс заученную фразу. Государь удивился, не видя никого в кабинете. Он приказал камердинеру посмотреть, нет ли кого в соседней комнате. «Кроме птицы, никого нет, ваше величество», – доложил тот. Шутка удалась и доставила удовольствие государю-победителю. На следующий день он выразил императору Австрии благодарность за столь приятный сюрприз. Австрийцу, который обучил скворца произносить эти слова, Александр пожаловал пенсию – триста флоринов в год.

Елизавете тоже сделали сюрприз. Во время её посещения венского Монетного двора ей была вручена медаль, на одной стороне которой был изображён рог изобилия с надписью: «Elisavetha Alexiewna Alex. Russ. Imp. Conjux» («Елизавета Алексеевна, супруга российского императора»), а на другой – венок из роз с надписью на латыни: «Vindobonam praesentia ornat, nunse Octobris 1814».

Перед Рождеством композитор Бетховен, пользующийся большой известностью, дал концерт для всех высоких гостей, находившихся в Вене. Российская императрица с огромным удовольствием прослушала великолепную музыку и в знак своего благоволения пожаловала композитору двести червонцев.

Елизавета Алексеевна сопровождала своего супруга, весёлая жизнь, казалось, её совсем не тяготила. Как отмечала в своих записках фрейлина императрицы графиня Эделинг, «своей наружностью российская императрица производила благородное и трогательное впечатление, а чрезвычайная простота в наряде и изящность вкуса поражали иностранцев и венских жителей, которым она не представлялась жертвой, как некоторые хотели её считать в связи с легкомысленным поведением венценосного супруга». Александра I меньше всего занимал этикет, скорее венские красавицы, страстные охотницы до увеселений. Да и австрийские министры наперебой старались завлечь российского императора в салоны самых умных и изысканных светских женщин. В городе стали распространяться сплетни о любовных похождениях Александра I, который ухаживал попеременно то за одной, то за другой.

Талейран, французский министр, писал Людовику XVIII из Вены о своих впечатлениях: «Император России любит женщин, король Дании пьёт, король Вюртембергский ест, король Пруссии думает, король Баварии говорит, а император Австрии платит!..»

Но всё это отнюдь не вызвало охлаждения чувств Елизаветы к своему супругу. Её любящее сердце было уже «закалено». Ведь российского монарха все считали «героем дня», перед ним преклонялись.

Венский конгресс подходил к концу, завершались и торжества. В конце февраля Елизавета Алексеевна выехала в Мюнхен, чтобы навестить свою старшую сестру Каролину, королеву Баварскую. Там её настигло известие о бегстве Наполеона с острова Эльба. Недолго Европа после страшной бури войны наслаждалась мирными днями. Полки Наполеона вошли в Париж, вновь угрожая двинуться на восток. Священный союз государей европейских стран вновь поднялся на своего общего врага. Начались активные приготовления к новым битвам.

Пребывание Елизаветы Алексеевны в Мюнхене растянулось на несколько месяцев, в Бруксаль она вернулась лишь 8 июня следующего года, в день рождения матери. Через несколько дней пришло радостное известие о полном поражении французов при Ватерлоо.

Перед отъездом в Петербург она провела несколько благотворных недель в родном Бадене, но её тянуло в Россию. В октябре в сопровождении своей свиты она двинулась в обратный путь, предвкушая встречу со своим любимым супругом: до неё уже дошли слухи, что любовная интрига Марии Нарышкиной с князем Гагариным положила конец роману Александра I. Красавица полька изменила императору, как простому смертному.

Остановку сделали в Эйзенахе. Там во дворце в честь российской императрицы состоялась торжественная церемония по обычаю древних саксонских рыцарей. Большая великолепная зала по этому случаю была убрана историческими трофеями, посреди которых был помещён вензель с именем Елизаветы Алексеевны. По сторонам залы находились латы с шлемами и мечами, принадлежавшими древним герцогам саксонского дома. Между воинскими доспехами стояли солдаты, одетые рыцарями, а посреди залы десять благородных девиц в белых платьях, с лавровыми венками в руках. Одна из девушек, увенчанная золотой короной, произнесла приветствие российской государыне, после чего под звуки военного марша все латники и девицы прошли мимо неё. Затем во внутренних комнатах дворца был дан торжественный обед.