Текст книги "Принцессы-императрицы"

Автор книги: Валентина Григорян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Через неделю торжества состоялись и в Берлине, куда прибыла российская императрица. Там её приветствовали прусский король, принц Вильгельм с супругой и принцесса Шарлотта, наречённая невеста великого князя Николая. В Шарлоттенбурге Елизавета Алексеевна прошла к расположенному в парке между густых елей мраморному павильону, в котором находился прах королевы Луизы. Инвалида войны, приставленного к павильону, чтобы следить за чистотой, она спросила: «Любил ли ты, старик, свою покойную государыню?» – «Ах, Боже мой, да есть ли хоть один человек в Пруссии, который бы не любил этого ангела», – отвечал с глубоким вздохом старый воин. А когда императрица направилась в сторону дворца и на ходу оглянулась, чтобы бросить прощальный взгляд на место вечного покоя своей подруги, то заметила: заслуженный ветеран смотрел на бюст Луизы, утирая слёзы рукавом своего сюртука.

В конце ноября 1815 года Елизавета возвратилась в Петербург. Придворная жизнь после трёхлетнего затишья, связанного с войной, отличалась теперь особым весельем и частыми праздниками. В некоторых из них стала принимать участие и императрица, удивляя присутствующих своей неподдельной весёлостью. И это несмотря на то, что государь, пожиная лавры победы над Наполеоном, пока ещё не проявлял признаков сближения со своей супругой.

В феврале следующего года состоялось бракосочетание младшей сестры Александра I, великой княжны Анны Павловны, с принцем Оранским, будущим королём Нидерландским. Императорская чета дала по этому случаю большой праздничный обед, на который были приглашены и герои Отечественной войны. Елизавета Алексеевна проявила себя истинной хозяйкой, сердечно приветствовала своих гостей, вступала с ними в светские беседы, давно её не видели такой оживлённой, без всяких признаков грусти и уныния на лице. Зато многим бросилось в глаза, что сам государь несколько изменился: был замкнут, словно занят своими собственными мыслями. Этого за ним никогда раньше не замечали.

Что же случилось? Многие задавали себе этот вопрос, но, пожалуй, лишь супруга знала истинную причину такого поведения императора.

Посетив после Венского конгресса Германию, он познакомился там с известной проповедницей Юлией Крюденер, о которой предварительно слышал от графини Эделинг, фрейлины Елизаветы. Именно через графиню и состоялось это знакомство. В долгих беседах с этой необыкновенной женщиной, в которой тонкость и ум светского общества соединялись с горячей и искренней верой в Бога, Александр I стал проводить многие вечера. А когда российский монарх выехал в Петербург, Крюденер последовала за ним. И вновь встречи и беседы. Император делился всем, что было у него на душе, раскрываясь перед этой некрасивой пятидесятилетней женщиной, словно на исповеди. В его характере стали происходить заметные перемены, появились склонность к уединению, мистицизму.

Елизавета Алексеевна, не одобряя «божественных теорий» немки, следила с беспокойством за переменами душевного состояния супруга. Постепенно она опять стала впадать в уныние. Тоскливое настроение императрицы усугубилось смертью Лизоньки Голицыной, которая вот уже почти девять лет была на её попечении. Девочка заболела корью, и государыня, почти как настоящая мать, самоотверженно ухаживала за ней. Но вновь ей пришлось быть свидетельницей ухода из жизни дорогого человека. В результате прошлые невзгоды и сердечные раны открылись заново.

Баденская принцесса стала создавать вокруг себя свой собственный мир. Часами она проводила время в одиночестве, разбирала корреспонденцию, писала письма матушке, делала записи в дневнике, много читала. Книги Гёте, Вальтера Скотта, Байрона Елизавета могла перечитывать по многу раз; любила басни Крылова, увлекалась русской поэзией. В минуты особого вдохновения она с удовольствием играла на арфе, задушевно подпевая своим незатейливым мелодиям. Голос у неё был приятный, мягкий, очень созвучный этому великолепному инструменту. На чувствительную и возвышенную душу Елизаветы Алексеевны большое влияние оказывали красоты природы. Около шести месяцев в году она проводила за городом, но больше всего ей нравилось бывать в Царском Селе. Здесь она чувствовала себя свободной, могла совершать продолжительные прогулки по парку пешком или верхом, иногда навещала свою свекровь в Павловске, благо это было всего в пяти верстах от Царского. А скакать верхом на лошади императрица особенно любила, да так, чтобы ветер в ушах свистел. Бывая в Петергофе, она часто сидела по вечерам на морском берегу, устроившись на камне, и наблюдала за суетой рыбаков, выгружавших улов или готовивших судно к раннему выходу в море. Задумчиво она следила за парусами и чайками, отвлекаясь при этом от всех своих душевных ран и невзгод. В тёплые дни Елизавета Алексеевна охотно купалась. «Когда ныряю и, открывая глаза под водой, вижу полусвет таинственный... я забываю все горести жизни», – говорила она своим приближённым.

Живя в своём уединённом «затворничестве», Елизавета Алексеевна «заживо сделалась поэтическим и таинственным преданием».

По мнению некоторых исследователей, в императрицу был влюблён молодой Александр Пушкин, в то время завершавший свою учёбу в лицее, расположенном здесь же, в Царском Селе, и имевший возможность не раз видеть эту знатную, но приветливую и обаятельную женщину. Именно ей он посвятил цикл царскосельских элегий, в которых говорится о мучительной любви и «тайных муках»:

 
Мечта! в волшебной сени
Мне милую яви,
Мой свет, мой добрый гений,
Предмет моей любви,
И блеск очей небесный,
Лиющий огнь в сердца,
И граций стан прелестный,
И снег её лица.
 

И ещё:

 
Я пел на троне добродетель
С неувядающей красой...
Елизавету втайне пел
Воспламенённою душой.
 

Слагали об императрице свои стихи и другие русские поэты. Пребывающий уже в преклонном возрасте Державин написал о ней:

 
Как лилия весной и роза среди лета,
В уединении благоуханье льёт:
Так скромностью своей сердца к себе влечёт,
Умом и красотой – владычица полсвета.
 

В 1817 году Елизавета познакомилась с Николаем Михайловичем Карамзиным, который вскоре сделался её частым посетителем, своим присутствием скрашивая её одиночество. Знаменитый литератор сумел заинтересовать императрицу свои ми беседами, читал ей отрывки из «Истории Государства Российского». Между ними установилась атмосфера взаимного доверия, которая в последующие годы настолько окрепла, что Елизавета Алексеевна стала читать писателю свой дневник. Особенно интимные строки она не решалась читать вслух, поэтому отдельные страницы передавала писателю, чтобы он молча прочитывал их. В лице Карамзина Елизавета Алексеевна обрела настоящего друга, который с глубоким пониманием отнёсся ко всем движениям её души.

В одном из писем своему родственнику Карамзин писал:

«Я узнал императрицу Елизавету, женщину редкую. С прошедшей осени я имел счастье беседовать с ней еженедельно, иногда часа по два и больше, с глазу на глаз; иногда мы читали вместе, иногда даже спорили, и всегда я выходил из её кабинета с приятным чувством. Государь сказал мне, что и она не скучала в его отсутствие беседами с историографом. К ней написал я, может быть, последние стихи в моей жизни, в которых сказал:

 
Здесь всё мечта и сон, но будет пробужденье!
Тебя узнал я здесь, в прелестном сновиденье:
Узнаю наяву!»
 

Известный историк отзывался об императрице как о женщине философского склада ума и о глубокой натуре. «Вы между людьми, как фарфоровая ваза между горшками чугунными», – говорил ей Карамзин.

Добрые отношения между писателем и императрицей продолжались до самой их смерти; если не было возможности видеться, они общались друг с другом с помощью писем.

«Всем семейством повергаем себя к Вашим стопам. Как ни желаю счастья видеть Вас, но ещё более желаю знать, что Вы здоровы.

Душой и сердцем Вам преданный

Н. Карамзин»

«Повергаю себя и 8 томов моей Российской истории к стопам Вашего Императорского Величества. Счастливый воспоминанием Ваших милостей и чувством живейшей признательности, дерзну ли надеяться, что сочинение не повредит сочинителю в Ваших мыслях...

Вашего Императорского Величества верноподданнейший

Николай Карамзин».

Вскоре пришёл ответ:

«Николай Михайлович. При Вашем письме от 24 января получила я Российскую историю, Вами сочинённую, за доставление коей изъявляю Вам мою признательность. Уважая личные достоинства автора и судя по известным мне отрывкам сочинения, не сомневаюсь в том великом удовольствии, которое доставит мне сие чтение. Приятно мне отдать всю справедливость познаниям Вашим, а равно чувствам и правилам, кои руководствовали Вас в труде столь важном, и желаю видеть дальнейшее оного продолжение для славы Отечества и Вашего. Пребываю всегда Вам доброжелательною.

Елисавета.

Москва.

13 февраля 1818 года».

Вот последнее письмо историка к глубоко чтимой им женщине:

«Жизнь коротка, и тем живее чувствуем её приятности; тем живее чувствую Вашу, если смею сказать, любезность: это слово можно, думаю, употреблять в самом высоком смысле! Воображением целую Вашу милую ручку...

2 октября 1825 г.

Вечно ваш Н. Карамзин».

Через год пути писателя и императрицы разойдутся. Волей судьбы они окажутся в том мире, из которого уже нет выхода.

Зиму 1817/18 года царская семья провела в Москве. В московских газетах часто появлялись сообщения о деяниях императрицы. Вот некоторые из них:

«Государыня посетила Архивную московскую государственную коллегию иностранных дел, рассматривала древние исторические памятники, касающиеся России, особое внимание уделила внешним сношениям царей с Европейскими и Азиатскими державами».

«Сегодня положен здесь первый камень к сооружению храма Христа Спасителя. На церемонии присутствовала государыня императрица».

«Её величество посетила древний монастырь святого Саввы... приложилась к мощам Саввы, посетила ризницу и осмотрела дворец, построенный в бытность царя Алексея Михайловича...»

«Её величество посетила Троице-Сергиеву лавру, приложилась к святым иконам, осмотрела столовую, студенческие комнаты, учебные залы, библиотеку и больницу Духовной Академии».

Император Александр I часто уезжал: совершал продолжительные поездки по России, выезжал в Петербург или за границу. Брать с собой свою супругу государь не имел обыкновения. Бесконечные разлуки, как и прежде, были тягостны для Елизаветы Алексеевны. Настроение её ухудшалось, хотелось вновь оказаться в столице. Об этом она писала графине Протасовой, переписка с которой всё ещё продолжалась: «...Хотя пребывание моё в Москве много для меня имеет приятного, не могу думать без некоторой печали, что я Петербург и жителей его очень долго не увижу».

Зима в тот год стояла суровая. Когда наконец-то наступила весна, в городе, как это часто бывает после зимы, возникло много заболеваний. Недомогала и императрица: из дома не выходила, пасхальные праздники провела в постели.

«У меня была простудная лихорадка, – сообщала она Протасовой, – теперь я почти здорова, но по причине холодного воздуха не позволяют мне выезжать... От московских забав я ничего не видела и только слышала колокольный звон... даже новорождённого великого князя и племянника ещё не видела».

17 апреля 1818 года прусская принцесса Шарлотта, супруга Николая, младшего брата императора, родила своего первенца. Произошло это важное для всех Романовых событие в древней столице России Москве.

В мае двор вернулся в Петербург, и Елизавета Алексеевна наконец-то оказалась в своём любимом Царском Селе. Торжества по случаю рождения сына у великого князя Николая и визита прусских родственников её несколько утомили. Ей захотелось переменить обстановку, и она вновь стала готовиться к заграничному путешествию, чтобы повидаться с матерью. В её дневнике появилась такая запись: «Бесконечные балы, маскарады, концерты, ужины, визиты и родственники: Вюртембергские, Оранские, Веймарские, Российские – все на меня наседают. Я должна быть любезна со всеми, но только уйдут, падаю как загнанная лошадь».

В последний день августа императрица отправилась в путь. Прибыв в Германию, она навестила сначала свою младшую сестру Вильгельмину, великую герцогиню Гессен-Дармштадтскую. Затем Елизавета Алексеевна посетила Веймар, чтобы нанести визит своей золовке, великой герцогине Марии Павловне. Во время этого визита российская императрица познакомилась со знаменитым Гёте, который, несмотря на свой преклонный возраст, руководил воспитанием дочерей владетельного великого герцога Саксен-Веймарского, племянниц её мужа. Из Веймара Елизавета Алексеевна отправилась в Мюнхен к сестре Каролине, супруге баварского короля Максимилиана. И лишь после всех этих встреч она отправилась в свой Баден.

Однако этот приезд на родину омрачился кончиной единственного брата российской императрицы, великого герцога Карла, которому исполнилось всего лишь тридцать три года... Он оставил трёх малолетних дочерей. Баденский престол занял дядя скончавшегося, родной брат маркграфини Амалии. Хотя Елизавета Алексеевна никогда не была особенно близка со своим братом, да и простить его брак с Софией Богарне во время могущества Наполеона не могла, в чём ему не раз откровенно признавалась, но болезнь и кончина великого герцога на неё сильно подействовали. Да и матушка была в страшном унынии. Так что атмосфера на родине была угнетающей и не могла благотворно действовать на израненную душу императрицы. Её вскоре вновь потянуло в Россию, страну, где прошла её жизнь, где пережила она радости и горести, где повелевал человек, которому она предана всей душой и разлука с которым всегда была для неё тягостной.

В начале января Елизавета Алексеевна, простившись с родными, выехала из Бадена (в него она больше уже никогда не вернётся). Решила она ехать через Штутгарт, чтобы навестить сестру своего мужа Екатерину, вюртембергскую королеву. Но навстречу был выслан гонец с письмом от короля с просьбой не заезжать в Штутгарт. Причину ей не сообщили, и, лишь прибыв в Россию, Елизавета узнала о скоропостижной смерти своей золовки буквально за несколько часов до её возможного визита. В царской семье был траур. Внезапная смерть любимой сестры потрясла и императора Александра I. Его супруга, как могла, старалась находить слова утешения.

Возвратившись в Петербург, императрица продолжала вести замкнутую жизнь, редко появлялась на церемониях, по возможности уклонялась от визитов и лишь изредка совершала поездки по загородным дворцам для посещения своей свекрови. А вот благотворительными делами она продолжала заниматься. По её инициативе была открыта лавка для сбыта предметов рукоделия воспитанниц Сиротского училища и работ, приносимых бедными. К сиротам государыня проявляла особое милосердие, выделяла свои личные деньги для нужд Сиротского училища, заботилась о судьбе его выпускниц. На её средства были созданы ещё несколько заведений, причём свои благодеяния она творила как бы тайком, избегая всяких церемоний и наружного блеска. В помощники себе Елизавета Алексеевна выбрала несколько человек, пользующихся её полным доверием.

Как известно, женское воспитание было сосредоточено в руках императрицы Марии Фёдоровны, которая энергично и умело вела это дело. Об этом было всем хорошо известно. А о благодеяниях супруги Александра I стало известно фактически лишь после её смерти, в основном благодаря тем сотрудникам, которые помогали ей при жизни. Мало кто знал о её щедрости, хотя не было ни одного благотворительного заведения, учреждённого в царствование Александра I, в которое бы Елизавета Алексеевна не вкладывала свои денежные средства.

С деньгами, которые ей выделялись ежегодно на собственные нужды, она обращалась весьма скромно: согласилась лишь на 200 000 вместо положенного ей как императрице одного миллиона, заявив, что Россия имеет много других расходов. На свои туалеты она тратила значительно меньше, чем ей предназначалось. Вкусы её были просты. Она никогда не требовала каких-то особых вещей для убранства своих комнат, не приказывала даже приносить цветы, которые очень любила. Денег в Карлсруэ не посылала, ограничивалась лишь редкими и недорогими подарками.

Граф Фёдор Толстой, тогда ещё начинающий художник, так вспоминал о своей встрече с императрицей, которая состоялась летом 1820 года в Царском Селе по желанию самой государыни:

«...Я имел счастье представиться её величеству. Введённый в кабинет государыни её секретарём Лонгиновым, я был поражён как простотой её туалета, так и обстановкой кабинета. На Елизавете Алексеевне было простенькое без всякого украшения платье обыкновенной летней материи с накинутой на шею и плечи белой батистовой косынкой, заколотой на груди простой булавкой. Кабинет императрицы был без всяких излишних украшений и роскоши, устроенный не для показа, а для настоящих занятий... Императрица долго говорила со мной, расспрашивала о моих родителях, о моём детстве и очень подробно о том, как я сделался художником...»

Елизавета Алексеевна постоянно оказывала покровительство молодым художникам. Некоторых русских живописцев она за свой счёт посылала в Италию, беря их полностью на своё обеспечение. Карамзин посвятил государыне императрице, ставшей его другом, следующие строки:

 
Корона на главе, а в сердце добродетель;
Душой пленяет ум, умом душе мила;
В благотворениях ей только Бог свидетель;
Хвалима... но пред ней безмолвствует хвала!
 

Начались двадцатые годы, настроение Елизаветы Алексеевны всё чаще было грустным. В 1821 году скончалась в Париже от рака давнишняя её приятельница графиня Головина, а два года спустя ушла из жизни её старшая сестра, принцесса Амалия, много лет прожившая вместе с ней в России. Сообщая об этом графине Протасовой, находившейся на водах в Германии, императрица написала: «Вы хорошо знали её, Вы видели нас вместе, никто лучше Вас не знает, чем она была для меня в течение долгих лет...» Это было её последнее письмо графине.

«От цветка – запах, от жизни грусть; к вечеру запах цветов сильнее, и к старости жизнь грустнее», – писала Елизавета Алексеевна в своём дневнике, именно так воспринимая своё земное существование. Её тянуло к супругу, и она старалась всячески делать ему приятное. Александр I был в частых разъездах, но, когда он возвращался в Петербург, она использовала любую возможность, чтобы быть с ним вместе, словно предчувствуя приближавшуюся разлуку на вечные времена.

Преодолевая своё нежелание, Елизавета Алексеевна стала бывать с ним даже на бесконечных церемониях и парадах, которые ненавидела. Император отнёсся к этому благодарно. Его внимание к супруге заметно усилилось, и он сам стал уделять ей больше времени. После многолетнего отчуждения Александр I вновь стал постепенно сближаться с женой.

В январе 1822 года Елизавета Алексеевна писала матери:

«В это время года в моей квартире очень холодно, тем более, что она отделена от апартаментов императора ещё более холодными залами, поэтому он заставил меня, обратившись к моему чувству, занять часть его апартаментов, устраиваться в трёх комнатах, убранных с изысканной элегантностью. Было умилительно следить за борьбой двух наших прекрасных душ, пока я не согласилась принять эту жертву. На следующий день, от обеда до поздней ночи, я каталась на санях с императором. Потом он захотел, чтобы я расположилась в его кабинете, пока он занимался там своими делами».

Казалось бы, наступил просвет в жизни баденской принцессы. Ведь главным для неё в этой жизни были нежный взгляд и ласковое слово супруга. Иногда они пили вместе чай, играли в шашки, говорили о каких-либо незначительных событиях при дворе. У Елизаветы Алексеевны был особый дар рассказывать, поэтому император, который из-за государственных дел не имел времени читать, был обязан ей сведениями обо всём, что происходило в свете интересного. Правда, вопросы политики ими никогда не обсуждались. Так уж сложилось в их отношениях. Говорили между собой они обычно на французском языке.

Летние месяцы 1823 года супруги провели вместе. Привязанность Елизаветы Алексеевны к мужу становилась всё крепче. Все её помыслы отныне обращались только к нему. Но начались болезни. Появились сердечные припадки и общая слабость всего организма. Прогулки пешком стали её утомлять, а езда верхом врачами не одобрялась. Своим плохим самочувствием Елизавета, однако, была мало озабочена, лекарствам не доверяла, не обращала внимания на предупреждения врачей. О поездке для лечения за границу, на которой стал настаивать доктор, она и думать не хотела.

В январе 1824 года у императора началось рожистое воспаление ноги: высокая температура, головная боль, тошнота. Ужасно болела нога – несколько месяцев назад во время манёвров её сильно ударила лошадь. Несколько дней у государя не могли сбить температуру, врачи стали бояться за его жизнь. Елизавета Алексеевна почти всё время проводила у постели больного, самоотверженно ухаживала за ним. Она собственноручно сделала для него подушку своего изобретения, чтобы ему было удобно спать сидя – это облегчало головные боли, которые страшно мучили Александра.

Своей матери Елизавета Алексеевна писала:

«Никогда прежде я не видела его таким больным, и ещё никогда прежде он не был таким терпеливым и добрым. Ты можешь представить, мама, как я страдала».

Оправившись от болезни, Александр I стал опять вести прежний образ жизни: много разъезжал по России, часто отсутствовал. К Елизавете Алексеевне опять пришло одиночество. А когда её супруг наконец появлялся, её мучил постоянный страх помешать ему чем-либо, даже просто своим присутствием. Часто, когда ей ночью было особенно тоскливо, она приходила к нему, осторожно целовала сонного, чтобы почувствовать близость того, с кем была так счастлива в первые годы своего замужества. Она прекрасно понимала, что по-настоящему он не любит её, а может, боится любить... А из-за своих любовных похождений Александр чувствовал себя вечно виноватым перед своей Лизхен, как он иногда ласково называл её.

«Если бы он кого-нибудь любил по-настоящему, – писала она в дневнике, – мне было бы легче. Но ни одной любви, а сколько любовей!..» Мечтой баденской принцессы была тихая семейная жизнь с любимым супругом с возможностью быть ему полезной. Ей шёл уже пятый десяток: красота померкла, большие голубые глаза казались усталыми от множества пролитых слёз; нежный цвет лица потускнел. На нём отражались покорность и великодушие, смешанные с достоинством государыни и любезностью умной женщины. Она уединённо жила во дворце, её почти не было ни видно, ни слышно, при ней находилась лишь одна фрейлина. «Бедствие моей жизни», – называла императрица долгое отсутствие супруга. Ей так хотелось поехать вместе с ним, но он и слышать не хотел об этом. Оставалось лишь грустить о своём милом.

Дни её одиночества в то время скрашивали дружеские отношения, сложившиеся с молодой женой великого князя Михаила, младшего брата императора. Несколько месяцев назад он женился на принцессе Вюртембергской, получившей в православии имя Елены Павловны. Новая великая княгиня снискала особое расположение императрицы, последняя стала часто навещать новобрачных и при всяком случае оказывать внимание молодой невестке. Своим тактом, выдающимся умом и высокой образованностью великая княгиня Елена заслужила особое доверие Елизаветы Алексеевны. Между двумя женщинами возникла сердечная дружба.

Но впереди были новые горькие испытания.

В марте 1824 года скончалась герцогиня Антуанетта Вюртембергская, с которой Елизавета была очень дружна. На свете стало ещё одной подругой меньше.

Карамзин писал в письме к своему другу:

«Смерть дорогой герцогини А. Вюртембергской чрезмерно огорчила императрицу Елизавету Алексеевну, которая была с ней дружна. Судьба отнимает у неё всех, ей милых, как бы для того, чтобы она не имела никакой земной привязанности».

В конце июня умерла восемнадцатилетняя дочь императора от княгини Нарышкиной. Софья, так звали девушку, росла болезненным ребёнком и требовала к себе много внимания родителей. Именно родителей, поскольку не только мать, но и отец, император Александр I, безумно любил свою единственную дочь и при любой возможности навещал девочку, даже жениха для Софьи выбрал сам – графа Андрея Шувалова, служившего в Коллегии иностранных дел.

Софья была нежно любима и государыней, с которой она иногда встречалась то в церкви, то во время прогулки в Летнем саду. Взгляд девочки всегда притягивало её усталое, но прекрасное лицо. В душе она считала императрицу своей маменькой и, называя её так, часто обращала к ней свои детские мысли. На своей груди Софья носила маленький портрет Елизаветы Алексеевны в золотом медальоне. Отца своего она просто обожала, скучала, когда долго его не видела. Он ей не раз обещал, что, когда выйдет в отставку, уедет с ней куда-нибудь далеко и они будут всегда, всегда вместе...

Весной 1824 года Софья с матерью находилась на даче в семи верстах от Петербурга. Уже несколько недель у неё держалась высокая температура, мучил сильный кашель. Брак с Шуваловым, назначенный на пасхальные дни, был отложен до её выздоровления. Каждое утро и вечер фельдъегерь привозил бюллетени о состоянии Софьи императору. И вот милое, нежно им любимое существо ушло из жизни. Узнав о смерти дочери, государь побледнел и тихо сказал: «Вот наказание за все мои заблуждения!»

Софья умерла от чахотки, не помогли и опытные врачи, лечившие её. Великолепное платье, заказанное в Париже, прибыло в Петербург в день её смерти. Но украшения траурной колесницы и миртовый венок заменили блестящий свадебный наряд.

Вся петербургская аристократия провожала гроб. Многие не скрывали своих слёз, плакала и государыня. «Она была мне как родная дочь», – писала она своей матери. Смерть девушки повергла императорскую чету в глубокую скорбь. Елизавета Алексеевна старалась смягчить боль императора – как обычно, в трудные минуты она была рядом. Вот только на могилу Софьи он ездил всегда один.

Но не успели высохнуть слёзы от этого горя, как случилась новая большая беда. Осенью 1824 года в российской столице разразилась страшная буря. Порывистый юго-западный ветер, свирепствуя с необычной силой, погнал на Петербург мутные воды Балтийского моря, которые, затопив побережье, хлынули в Неву. Река выступила из берегов. Залиты были улицы, дома, погасли фонари. Несколько сот человек оказались под водой, где и нашли свой вечный покой. Ущерб был огромный: казна, владельцы домов и торговцы понесли убытки в миллионы рублей.

Во время наводнения Елизавета Алексеевна сильно простудилась: врачи опасались чахотки. Государь проводил с женой целые дни, доктора запретили ей говорить: от этого у неё начинались сильные приступы кашля. Государь что-то спрашивал – Елизавета писала ответы. Долго она не могла поправиться, вынуждена была целые дни проводить в постели. Александр обычно приказывал вносить в её комнату свой письменный стол и просиживал там часов по пять в день. Иногда супруги вместе обедали. Прислуга в это время являлась только по звонку, чтобы не мешать беседе. Двор был совершенно безлюдным. Министры съезжались один раз в неделю и, покончив с делами, сразу уезжали.

Как только императрице стало немного лучше, она смогла присутствовать на приёмах во дворце. Только вуаль она опускала, чтобы не чувствовать на себе сострадательных взглядов: больше всего ей не хотелось, чтобы её жалели.

В своём дневнике Елизавета писала: «Когда я вхожу по лестнице Зимнего дворца – 73 ступени, – у меня такое чувство, что я когда-нибудь тут же упаду бездыханной».

Несмотря на временное улучшение самочувствия, императрица была всё же серьёзно больна. Доктора стали открыто говорить, что её состояние внушает большие опасения. Ей предписали провести зиму в тёплом климате, лучше всего в Италии или на Мальте. «Я не больна, – возражала она на слова доктора, – да если бы я и ещё сильнее была больна, то тем более мне было бы необходимо остаться здесь, потому что супруга русского императора должна умереть в России... да и не стоит для меня сеять деньгами за границей».

В начале августа при дворе разнёсся слух, что здоровье императрицы резко ухудшается и что требуется длительное пребывание в благоприятном климате. Неясно было, отправится ли государыня за границу или на юг России. Александр выбрал последнее, но только не Крым, как сначала полагали, а Таганрог, город на берегу Азовского моря, основанный Петром I более двухсот лет назад.

Уединённое положение Таганрога, удалённое от сообщения со столицей, небольшая численность населения, состоящего преимущественно из греков, отсутствие должного помещения для императорской четы – всё это вызвало удивление многих, в том числе и матери императора, которая конечно же предпочитала Крым: великолепные дома со всеми удобствами для жизни, мягкая зима и роскошная растительность. Но Елизавета Алексеевна объявила, что хочет поехать в Таганрог.

Начались приготовления. Никто не знал, на сколько времени едет императрица, долго ли останется при ней государь, будет ли он совершать оттуда поездки в столицу, до которой около двух тысяч вёрст. В воспоминаниях о своём пребывании в Петербурге Шуазель-Гофье писала: «Здоровье императрицы Елизаветы, сильно расстроенное за последнее время, заставило предпринять гибельную поездку в Таганрог. Трудно объяснить себе, почему доктора находили климат этого города, расположенного на берегу моря и открытого в продолжение зимы для холодных ветров, полезным для слабой груди. Усиленно стараясь сохранить её существование, делавшееся императору более дорогим по мере своего угасания, он сопутствовал своей августейшей супруге в Таганрог. И там, на краю их империи, ждала их безжалостная смерть, чтобы сразу поразить две царственные жертвы!»

Перед отъездом Елизавета Алексеевна привела свои бумаги в порядок. «Чтобы ко всему быть готовой, даже к смерти», – писала она в тот же день матери. Дневник она запечатала старинной печатью с девичьим Баденским гербом и сделала надпись: «После моей смерти сжечь».

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна в связи с отъездом невестки в Таганрог написала в своём дневнике: «...Молю Всевышнего о ниспослании благословения своего дражайшему императору и императрице, здоровье которой внушает мне великие опасения. Да будет ей благотворно пребывание в Таганроге, куда она отправилась, так же, как и императору, и да буду я иметь счастье опять увидеть её достаточно поправившейся в здоровье». Этому пожеланию Марии Фёдоровны не суждено было сбыться...

Государь выехал в Таганрог в первый день сентября 1825 года, Елизавета Алексеевна последовала за ним тремя днями позже. Он проявил исключительную заботливость, почти на каждой станции осматривая квартиры, которые готовились для следующей за ним супруги. Чтобы не утомляться, императрица ехала медленно, делая по пути длительные остановки для отдыха. На удивление всем подъезжала она к Таганрогу сравнительно бодрая, не чувствуя особого утомления. Без посторонней помощи она вышла из дорожного экипажа и прошла в церковь греческого Александрийского монастыря, где в честь императорской четы состоялся благодарственный молебен. Государь, прибывший раньше, встретил её на ближайшей от города станции.