Текст книги "Любовь"

Автор книги: Валентин Маслюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Ни слова! – вскричал младший Рукосил. – Ни слова злорадства! Ни одного злорадного чувства!

Только теперь, кажется, Рукосил по-настоящему понял всю трудность положения и побледнел, застывши. Он сделал еще судорожное движение горлом, будто пытаясь проглотить непотребную мысль, от которой не так-то легко избавиться… тогда как очень просто, не ойкнув, провалиться на месте в тартарары.

– Как мне отсюда выбраться? – спросил он некоторое время спустя, переведя дух.

– Пойдем! – несколько замявшись, сказал младший и не совсем удачно подмигнул, показывая, что остальное объяснит по дороге.

– Вы думаете, я от вас отстану? – звонко рассмеялась младшая Золотинка и ступила так близко, что поседевший Рукосил неловко проткнул ей грудь. На что девушка-призрак, по видимости, не обиделась, но Рукосил посчитал необходимым изысканно и с видимым огорчением извиниться – он уж начинал перестраиваться.

– Да, бесполезно! Не укроешься! – должен был прийти к заключению и Рукосил-призрак. Потом он улыбнулся товарищу по призрачной доле самой широкой и ослепительной улыбкой. – От вас ничего не скроешь, юная моя победительница!

– Ну, мне ли тягаться мудростью с величайшим чародеем нашего времени! – учтиво возразила Золотинка-призрак.

– Это преувеличение! – продолжал состязаться в любезностях младший Рукосил.

– Едва ли я смогла бы растолковать так ясно и убедительно происхождение блуждающих дворцов! – заявила младшая Золотинка.

– Я дольше прожил, – возразил младший Рукосил. – И соответственно больше постарел. Вот и все.

– Жаль только что выдающиеся способности направлены… что они не направлены на добрые дела, – вздохнула Золотинка-призрак.

– И мне жаль! – с искренним огорчением отозвался призрак Рукосила.

Призраки улыбались друг другу все шире, и казалось, что, переполненные доброжелательством, они способны лопнуть, как только улыбки перейдут известный предел. С призраками чего не бывает!

Однако старшему Рукосилу, так же как старшей Золотинке, которые не разделяли в полной мере призрачные качества своих двойников, эта мышиная возня стала уже надоедать.

– Как мне отсюда выйти? И что потом? Как уберечься? – резко напомнил двойнику Рукосил, он не видел надобности нянькаться с самим собой и тут, надо признать, был совершенно прав.

– Нужно узнать имя змея, – улыбнулся призрак, который и слова уже не способен был сказать без того, чтобы не очаровать собеседника.

– Ну да… – сообразил Рукосил. – Имя змея Смок – это имя для непосвященных, для чужих. Но ты-то настоящее имя знаешь?

– Ничего подобного! Откуда? – очаровал его призрак. – Я – это ты. Я не знаю ничего сверх того, что доступно твоему воображению, знанию и уму. А кабы знал, то сказал.

– Но я-то где узнаю тогда? – возмутился Рукосил.

– Имя здесь, во дворце, – сверкнула белозубой улыбкой Золотинка-призрак, обращаясь к своей старшей сестре. – Думаю, за той дверью, перед которой ты в прошлый раз остановилась. Во дворце под Межибожем.

– Это нечестно! – укоризненно воскликнул Рукосил-призрак. – Я не знаю той двери!

– Дверь и дверь! – своевольно пожала плечами девушка. – Как я ее опишу? Надо видеть. И вот что, конюший, дайте мне руку! – она повернулась к призраку Рукосила с очевидным намерением увести его прочь.

– Охотно! – тотчас же откликнулся Рукосил-призрак, который, конечно же, не мог отказать даме в просьбе.

– Но где искать? – крикнул Рукосил вослед любопытной парочке, которая чинно удалялась в небытие.

– Я думаю, в сундуке, – обернулся напоследок кавалер. – Все самое ценное хранится обычно в сундуках.

– Послушай, – крикнула Золотинка, – в Параконе были четыре жемчужины, что с ними?

– А истукан, что Порывай? Он разве не одолеет змея? – надсадно кричал Рукосил.

– Не одолеет… не одолеет… – И уж неясно, кто это сказал и сказал ли вообще.

Прошло время, прежде чем раздосадованный Рукосил опомнился и бросил взгляд на прекрасную девушку-калеку с золотой рукой, что стояла рядом, терпеливо ожидая внимания.

– Но почему конюший? – спросил он вдруг с подавленным раздражением, которое походило на беззаботность. – Почему она назвала его конюшим?

– А большего ты не заслужил. Выше конюшего так и не вырос, – сказала Золотинка, наклонив голову к плечу. Чудесные карие глаза ее, всегда живые, оставались печальны и только губы дрогнули… призрачной, неуловимой улыбкой.

Рукосил не ответил резкостью, а… помолчал. Недоброе чувство не отразилось в его лице и не испортило утонченной мужественной красоты. Он сказал учтиво, совершенно владея собой:

– Позвольте предложить вам руку!

Мгновение Золотинка колебалась.

– Охотно!

– Что у вас с пальцами? – участливо спросил кавалер, когда они пошли мерным прогулочным шагом. – Не болит?

– О, нет, нисколько, благодарю вас! – ответила она с деланной улыбкой. – Только чувствую, на руке гиря. Знаете, махнешь этой чушкой и что-нибудь тут нечаянно развалишь.

– Попробуйте! – предложил озорной кавалер.

И Золотинка походя огрела золотой пястью колонну. Грохот, каменная сечка ударила в лицо и в глаза, так что оба зажмурились. А в колонне осталась выбоина внушительного размера, какую и молотом выбьешь не с одного раза.

– Не отшибли пальцы? – обеспокоился кавалер, когда несколько пришел в себя.

– Да, ощущения непривычные, – призналась Золотинка.

– Под горячую руку вам лучше не попадаться! – засмеялся Рукосил уже совсем искренне.

– Ну уж… – смутилась девушка. – Небольшая это радость чувствовать себя дуболомом.

– Что ты говоришь! – воскликнул Рукосил с таким чувством, что Золотинка остановилась глянуть ему в глаза. Они оба остановились перед широкой, как улица, лестницей, что вела вверх на залитый золотым светом ярус. – Что ты говоришь! – повторил Рукосил, страдая, и она уже не могла различить, где кончалось притворство и начиналось нечто такое, что трудно было объяснить одним лишь самообманом. Он перехватил руку, живые, гибкие пальцы, не давая им убежать и спрятаться. – Золотинка! – молвил он звучным переполненным голосом и с юношеским проворством опустился на колени. – Клянусь, я никого никогда не любил! И если кого любил, то тебя!

Надо думать, он остался бы безупречно точен, когда бы ограничился этим ловко скроенным признанием, но Рукосил уж не мог остановиться. Да и то сказать, ему не нужно было особенно напрягаться, чтобы, отставив в дальние тайники сознания все, что имело значение не сейчас, а потом, прочувствовать влечение к златовласой красавице с чудесными карими глазами и слабой, никогда как будто бы не сходящей улыбкой ее по-кукольному ярких и больших губ. Темно-синее платье со шнуровкой на груди рисовало тонкий и стройный стан, который не нуждался ни в каких перехватах, – свободно повязанный на бедрах атласный шарфик провис небрежным бантом, бледно-сиреневые концы его свисали до полу и не могли миновать взора, когда застенчивый кавалер опускал глаза.

– Золотинка! – воскликнул он с дрожью. – Любимая! Любимая моя и единственная!

– А вот это лишнее, – сказала девушка благоразумным голосом, который способен был заморозить самые пылкое сердце. – Не надо разбойничать словами!

Не вставая с колен, Рукосил уронил голову, и повязанный небрежным бантом шарфик не задержал взгляда. Девушка не отнимала руки, которую он считал приличным удерживать, но не выказывала ни малейшего поощрения.

– Прости! – прошептал он, потупившись. – Прости… я мог бы тебя полюбить… Я был так близко… И на тебе я споткнулся… а с этим так трудно примириться.

– Прости и ты, – просто сказала она. – Ты видно не знал, что Юлий жив и на свободе. А ты не выйдешь из дворца. Ни ты не выйдешь, ни я. Прости.

– Юлий жив? – настороженно переспросил Рукосил, и Золотинка, чутко вслушиваясь, не уловила неправды. Если слованский государь не знал жив ли Юлий, то, значит, жив. Сердце ее радостно вздрогнуло… А Рукосилу потребовалось усилие, чтобы сказать два коротеньких слова: – Я рад.

– Ах, дело не в Юлии! – возразила она, может быть, и потому еще, что, остро чувствуя конечное поражение того, кто стоял на коленях, испытывала что-то вроде жалости… что-то вроде товарищеского сочувствия, – в сущности, оба они стояли на краю пропасти. В душе ее не было зла… а печаль. Но руку все ж таки отняла: нельзя было произносить горькое и дорогое слово «Юлий», когда рука ее оставалась в чужой руке. – Юлий! Мне кажется, иногда это туман… воображение. И я уж не понимаю привиделось или нет.

– Привиделось, – тихо вставил Рукосил.

– Да был ли Юлий вообще? Что говорить… это уж ничего не меняет. Отсюда вдвоем мы не выйдем. Прости.

Он не откликнулся и не вставал с колен в тяжком раздумье.

А когда поднялся, лицо его было бледно, а искусанные губы пылали. Некоторое время Рукосил оглядывался, словно не мог уразуметь, где очутился и на кой ляд ему эти мраморные изваяния, что стоят повсюду в легкомысленных позах… зачем ему эти резные карнизы лощеного камня, эта лестница в ущелье розовых стен, что поднималась неукоснительно вверх и вверх к свету?

Темные чувства мутили душу, дыхание его стеснилось, а взор ускользнул, скрывая нечто такое, что нельзя было являть прежде срока…

Раскатистый, под землей прокатившийся гул, не грохот еще, а ропот тяжко пошевелившейся земли заставил Рукосила сжаться. Откуда-то сверху, с затерянного на головокружительной высоте потолка посыпался каменный мусор и куски лепных украшений. Человек, показавший крошечную, как точка, голову высоко над ущельем лестницы у перил, исчез.

Рукосил окинул пронзительным взглядом девушку. В лице ее не было страха, а лишь томительное, в сузившихся глазах ожидание.

– Пойдемте, принцесса! – принимая спутницу под руку, молвил Рукосил в совершеннейшем самообладании. Верно, то было последнее его искушение и последняя слабость – Рукосилу достаточно было намека. – Вы поможете мне искать сундук?

– Пожалуй, да, – вздохнула Золотинка, безрадостно кивая сама себе. – Я думаю, его и искать особенно не придется. – Она указала наверх лестницы. – Теперь я понимаю, что значила запертая дверь во дворце под Межибожем, она откроется сейчас, когда я исполнила назначенное.

– А что, принцесса, как получилось, что вы на свободе и гуляете по Словании? – мягко спросил Рукосил, когда они вступили в начало длинного пологого подъема. – Я достаточно осведомлен обо всем, что происходит в Республике. И конечно же, знаю, что пигалики осудили вас всенародным голосованием. К смертной казни по статье «Невежество с особо тяжкими последствиями». Закатали на всю катушку. Как могло случится, что вы ускользнули? Насколько я знаю, ни один человек еще не ускользнул из цепких лап пигаликов, если попался.

– Значит, я первая, – усмехнулась Золотинка. И в ответ на недоверчивый взгляд спутника добавила: – Они сами устроили мне побег. В большой тайне, но при всенародном сочувствии, я полагаю.

Цепкому уму Рукосила понадобилось несколько мгновений, чтобы оценить сообщение. Он присвистнул.

– Провели! Какое заблуждение! А я, старый дурак, думал по старой памяти, что законы пигаликов нерушимы. И думал, Золотинка-то уж не попадется мне на пути, если осуждена по закону. Знаешь, эта дура Зимка Чепчугова тотчас тебя раскусила. И жарко так уверяла, что распознала тебя в обличье пигалика. Еще в корчме Шеробора. У нее, понимаешь ли, вот предчувствие! Ну, конечно! Натурально, я отнес это на счет воспаленного воображения взбалмошной, бестолковой бабенки. Видно, уж точно, кого бог хочет наказать, то первым делом отнимает разум! Дурак дураком. Старый дурак.

– Не убивайтесь, Рукосил, – грустно сказала Золотинка. – Удивительно ведь не то, что вам придется рухнуть, забравшись так высоко, а то, что вы вообще туда забрались.

– На вершину я еще не забрался!

– И слава богу!

Он промолчал, и это было достаточно суровое возражение по обстоятельствам их мирной беседы.

– И не зовите меня принцессой, – сказала она, чтобы переменить разговор. – Я тоже когда-то крепко промазала. Легко я купилась на принцессу.

– Ну… – хмыкнул Рукосил, улыбаясь, покачивая, потряхивая головой и даже прижмуриваясь, как человек, довольный собой и своей шуткой. – Признайтесь, Золотинка, что эта жестокая выдумка доставила вам немало приятных часов. И вам, и мне. Знаете, пожалуй, это была одна из самых приятных и, я бы сказал, добродушных подлостей, которые я когда-либо в жизни сделал.

– А что письмо? Было письмо? Хоть какое-нибудь? – спросила вдруг Золотинка тихо, как если бы что-то не до конца еще для себя разрешила.

– Бог с вами, милая! – веселился Рукосил. – Сундук был. Сундук был, не могу отрицать. Он и сейчас, может статься, пылится где-то в Казенной палате. По-моему подьячие там бумажный хлам держат, если не выбросили за ветхостью. Но письма не было. Уверяю, не было. Честью клянусь, не было. Да, я, собственно, его и не искал. Вы расстроены? – спохватился вдруг кавалер. – Вам жаль принцессу Септу?

– Хотелось знать, – коротко обронила Золотинка, не поднимая глаза. И переменилась: – А что с Поплевой? Он в Колобжеге, мне говорили? Что с ним? – Она глянула вверх, прикидывая сколько осталось лестницы для мирного разговора.

– В Колобжеге Поплева, дома. Занимается незаконным волхвованием, лечит людей. Жив и здоров, я его не тронул. Все ж таки тесть – через Зимку Чепчугову, можно сказать, породнились! Зимой он обнаружился в Толпене и по-моему пытался проникнуть к Зимке, рассчитывая увидеть в ней Золотинку. Судя по всему, проник. Проник и встретился. Иначе как объяснить, что он вылетел затем из столицы пробкой и летел до Колобжега без остановки? Натурально, я его не тронул – пусть мучается. В Колобжеге тебя осуждают – не пригрела названного отца. Не любят тебя в Колобжеге. Любят Поплеву.

– А первый раз, осенью шестьдесят восьмого года, как он попался? Когда провожал Миху Луня?

– Это просто. У Михи начались западения. Из него вышел неважный оборотень. Когда-нибудь это должно было случится: он попался прямо на заставе. Ну, а Поплеву загребли за одно. Между нами, Миха был неважный волшебник. Так, я бы сказал, трудолюбивая посредственность. Хотя нельзя отрицать, кое-чего достиг. Трудом.

– Где он сейчас, он жив?

– А ты держала его в своих руках.

– Жемчужины?

– Разумеется. Одна из них был Миха. Другая – Анюта. И еще кое-кто. Хорошее собрание редкостных душ.

– Господи боже мой! – прошептала Золотинка. – Пигалики нашли только две штуки. В Каменецких развалинах. Они нашли там Поплеву. А значит, эти четыре, что в Параконе…

– Они там и остались, – подтвердил Рукосил. – Но совершенно дохлые. Дохлые жемчужины в дохлом Параконе. По правде говоря, я скормил их змею вместе с Параконом.

Чародей замялся перед необходимостью посвятить спутницу в малоприглядные подробности убийства, но преодолел себя, полагая, возможно, помимо всего прочего, что смерть своей соперницы в зубах змея Золотинка как-нибудь уж переживет. В нескольких осторожно подобранных словах он рассказал о жертве, выставляя ее, впрочем, суровой государственной необходимостью, об отрубленном пальце и Параконе.

– Если все вышло как задумано, – говорил Рукосил, заглядывая в лицо девушки, чтобы уловить, как принимает она эту ненужную, может быть, откровенность, – если как мыслилось, то Паракон уж в утробе змея. А медный истукан схватился с ним не на жизнь, а на смерть… Ты видишь, я ничего не скрываю. Я чист. Я чист, – повторил он несколько раз с внутренним убеждением. – Я открываю карты. Чтобы мы поняли друг друга. Никакой двусмысленности. Ты должна понимать, времени у нас мало. Если схватка уж началась… крыша может обрушиться в любое мгновение. И тогда некому будет искать имя змея.

Золотинка молчала, и Рукосил, стараясь не выдавать беспокойства, заглядывал в глаза, чтобы уловить то невысказанное, что скрывало это молчание. Рукосил был бережен, осторожен и ласков. Он выказывал признаки правдивости и, как бы это точнее выразиться… признаки терпеливого раскаяния. Как виноватый любовник, который волею обстоятельств возвратился к обиженной и покинутой красавице.

– Ты тревожишься… – заговорил он наконец, не дождавшись отклика. – Тебя беспокоит судьба Михи, судьба Анюты. Мне кажется, у тебя было теплое чувство к Михе? Я ошибаюсь? – Золотинка и сейчас не ответила, но терпеливый и чуткий кавалер не принимал это молчание за обиду. – Честное слово, я не обнаружил в жемчужинах ни малейшей жизни. Просто положил их на место… Но если есть надежда спасти Миху, хоть какая-нибудь… все равно нужно открыть имя змея. В это все упирается. Все. И Анюта… – продолжал кавалер свои тлетворные речи. – Достойная женщина. Ты ее знала. Умная, честная, талантливая! Из всех известных мне волшебниц я бы поставил вперед Анюту. После тебя, разумеется… Помнится тебе немножечко досталось от Анюты в Колобжеге. Судебное разбирательство по делу курники против законников. Досталось, признайся!.. Но ты ведь не злопамятный человек? Ты не злопамятный человек, нет! Нет, я знаю.

Золотинка ответила затравленным взглядом и опустила взор на покрытые ковром ступени. Довольный собой кавалер продолжал говорить.

– И разве нельзя устроить все к общему удовольствию? Мы не верим другим, но еще больше не верим себе – от этого все недоразумения, все ссоры и войны. Поверить себе, поверить в будущее, поверить в счастье. Как это важно! И как могло бы все чудно устроиться! Зимку, увы, не воскресишь… Мне жаль эту девочку, в ней… в ней что-то было. Искренность, наверное. Увы, Зимку не воскресишь. Но Юлий жив. Жив! И это вселяет надежду, что все, все можно устроить еще по-человечески. Юлий жив, это огромное облегчение для меня. Слишком много на совести преступлений. И я благодарю судьбу, что судьба избавила меня еще и от этого – я не повинен в крови Юлия!

Золотинка только шмыгала носом, временами отворачиваясь, чтобы утереться золотой культей, потому что здоровой ее рукой владел спутник. Она часто и шумно вздыхала, что можно было объяснить, впрочем, затянувшимся подъемом.

Собственное волнение, неровное дыхание Золотинки подсказывали Рукосилу, что он на верном пути. Он остановился, придержав девушку, потому что несколько мгновений не находил слов.

– Хочешь, – сказал он вдруг в порыве вдохновенного великодушия, – возьми Сорокон. – И полез за ворот с судорожным вздохом. Ищущие пальцы неловко теребили мелкие пуговицы на желтом атласе. Чародей потянул упрятанную под кафтаном плоскую золотую цепь. – Вот Сорокон! – повторил в лихорадке, извлекая изумруд. – Сорокон! Что я могу еще отдать? Чем доказать свое преображение? Дай мне надежду возродиться!

Было ничтожное, но уловимое движение, которое показало Золотинке, что Рукосил не расстался с камнем, а держит его при себе, сжимая болезненной хваткой. Не расставался он с камнем в мыслях, хотя, насилуя себя, протягивал неверной рукой сокровище, а Золотинка, мысленно уцепившись за камень, стояла в бессильном столбняке, уронив руки.

– Бери Сорокон сейчас! Даром! – горячечно повторял Рукосил. – Держи! Вот он! Не знаю хороша ли плата за милосердие, не мало ли предлагаю за капельку доброты и снисхождения. Капля милосердия много стоит. Но что я могу еще отдать? Разве жизнь. Все, что у меня есть: волшебство, власть и жизнь. И я прошу жизнь в обмен на волшебство и власть. Два за одно. Два к одному.

Золотинка стояла, неестественно выпрямившись и опустив руки. Она отлично понимала, что, отказывая в милосердии, теряет главное свое оружие – нравственное превосходство. Рукосил переиграл ее в той борьбе, где великодушие ставит подножку уступчивости, а жалость кидает на лопатки снисходительность. Кажется, Золотинка переиграла и самое себя. Она словно бы не могла вспомнить, что заставляет ее стоять, уронив руки.

– Я не торгуюсь, – наступал Рукосил, не давая мгновения, чтобы опомниться. – Я не сую тебе то и это в расчете соблазнить побрякушками. Ты видишь, я выложил все, что есть. Я не заставил тебя продешевить. Я чист. И если… – Тут он запнулся, чтобы обойти стороной поскользнувшуюся на опасном месте мысль. Но Золотинка, ее учуяла.

– И если придется начать все сначала, что ж, начну все сначала без волшебства и власти… – тихо промолвила она. – Нет, Рукосил, я не возьму Сорокон.

– Ты отказываешь в милосердии?! – спросил Рукосил с вызовом, почти с угрозой. Неправильная интонация происходила, по видимости, от чрезмерного возбуждения и нетерпеливых надежд. – Отвергаешь милосердие к побежденному?!.. Милость к падшим – закон высшего блага. Это честь витязя. Достоинство благородного человека.

– Ну, значит, я не витязь, – криво, через силу усмехнулась Золотинка, отступая на шажок. – И не принцесса.

Сердце ее больно билось – насилие над собой тоже чего-то стоит.

И Рукосил, совсем было онемевший в противоречии сильных чувств, чуть-чуть только подвинувшись, отер девушке щеку. Она хмыкнула.

– Спасибо. Не надо. Я не заслужила этого. Я все равно тебя из дворца не выпущу.

– Это в твоих силах? – осторожно спросил Рукосил, отирая другую щеку, ибо девушка не делала ни малейшей попытки скрыть свою слабость. Едва ли она способна была поддерживать разговор. И Рукосил, понимая это, не утруждал ее, он сам себе отвечал.

– Глупый вопрос, – согласился он. – Ты причастна к чарам блуждающего дворца. Через хотенчика. Могучая связка.

Потом он закинул цепь на шею и сипло вздохнул, сминая пальцы, как человек страдающий среди неразрешимых противоречий.

– Да, кстати, – произнес он, делая усилие, чтобы примириться с разочарованием. А, может быть, и для того, чтобы скрыть радость, – Сорокон все ж таки возвратился, Рукосил чувствовал его на груди. – Что там было со Спиком? Если начистоту.

– Спик это кто? – вздохнула Золотинка. Отворачиваясь от Рукосила, она оглядывалась на пройденный путь. Устланная ковром широкая лестница падала в ущелье розовых стен, так что подножие лестницы, суживаясь для взгляда, терялось в полумраке, но и в другую сторону, вверх, оставался порядочный путь. Наверху, по обеим сторонам лестничного провала стояли залитые светом колонны, которые поддерживали высокий но уже постижимый для взора потолок.

– Спик кто? – недоверчиво переспросил Рукосил, когда они снова начали подниматься. Очевидное запирательство Золотинки помогало ему настроиться на философический лад. То есть глянуть на спутницу с превосходством. – Спик, это малоизвестный соратник Милицы. Он исчез после смерти колдуньи, и, честно говоря, никто его особенно не искал. Может статься, именно по этой причине он и явился ко мне с дарами.

– А, это кот! – слабо махнула рукой Золотинка.

– Кот, кот! – подтвердил Рукосил, давая выход подавленному, запрятанному в глубине души раздражению. – Кот, насколько негодяй этого заслуживает.

Нужно ли было понимать последнее замечание так, что Рукосил полагал за честь принадлежность к котовому племени и не прочь был бы отказать Спику в этом преимуществе, нужно ли было искать иные причины для откровенно выказавшего себя недовольства, считал ли Рукосил, к примеру, что кое кто в ответе за дурной нрав и непредсказуемые выходки опозорившего самое племя котов Спика, – так или иначе Золотинка чувствовала себя виноватой. Она принялась оправдываться, заверяя спутника, что уж что-что, а дурное происшествие в Попелянах не должно омрачать их и без того скверные отношения. И тут надо отдать должное Рукосилу, он нашел в себе силы принять рассказец с некоторым подобием сочувственного внимания, а в заключение кивнул:

– Чудеса, да и только!

Они молча продолжали подъем. Рукосил хмурился и глядел под ноги, изредка пытая девушку скользящим взглядом. Щека его подергивалась и кончик уса задиристо взлетал вверх, чтобы своим чередом поникнуть. Неведомые махинации бродили в голове Рукосила.

На последних ступенях, отдуваясь, спутники поднялись на двойную галерею или гульбище, которая обращалась впереди в обширные сени; красная ковровая дорожка упиралась в украшенный изваяниями беломраморный портал и двустворчатые двери.

– Нам сюда? – спросил кавалер больше для того, чтобы сломать молчание.

– Сюда, – пожала плечами Золотинка. – Если сумеем войти.

Не успела она договорить, как тяжелая резная дверь впереди поддалась, открываясь изнутри… На порог ступил, окинув строгим взглядом Золотинку и Рукосила, длинноволосый юноша. Следом теснился бородатый мужчина, достоинством своим и повадкой, походивший на принарядившегося к празднику ремесленника. Золотинка помнила обоих в строю праведников.

Рукосил устремившийся уж было вперед, к дверям в неведомое, остановился, неприятно пораженный. Честно говоря, растерялась и Золотинка.

Лучше владели собой праведники. Они неспешно прикрыли дверь.

– Как, государыня, вы здесь? – молвил затем ремесленник как будто из вежливости – неловко разойтись без единого слова в пустынном месте.

– Вам удалось спастись? Как вы избавились от змея? – удивился его молодой товарищ.

Как выяснилось, ни тот, ни другой не знали о бывшему внизу, в сенях, превращении. Не останавливаясь на себе, Золотинка объяснила, кто есть ее спутник. Подумав, ремесленник сдернул шапку – без особой почтительности, впрочем. Волосатый юноша, который не имел шапки, дергано поклонился – и неловко, и с вызовом.

– Я был бы счастлив, когда бы сумел бы быть бы вам полезным, – в соображениях красноречия утруждая свое заявление множеством ненужных колдобин, заявил ремесленник, по-прежнему обращаясь только к женщине. Рукосила он миновал как пустое место. – Я отсидел в вашей тюрьме, государыня, три месяца. За правду.

– У нас в Раменской слободе, государыня, Скопу Ушака почитают за святого, – восторженно пояснил молодой. Он, похоже, не сомневался, что великая государыня в самом недолгом времени окажется среди почитателей Скопы Ушака.

И оба с почтительным недоумением, которое затрудняло вопросы, обращались взглядом к золотой руке государыни.

– Да, я виноват перед слованским народом, – напомнил тут о себе Рукосил. – Я сделал много зла и раскаиваюсь.

– Государь! – встрепенулся юноша. – Народ страдает под гнетом налогов и несправедливостей.

– Вы из движения законников? – быстро спросил чародей.

– Да.

– Законников выпущу из тюрем. Все будет по-другому. Все будет иначе. Лучше. Гораздо лучше. Все будет по-вашему. Городское самоуправление. Полная свобода распространять учение законников. Примирение, согласие, справедливость. Мы переименуем Колдомку в улицу Примирения. Примирение. Согласие. Справедливость.

– И равенство! – возразил юноша с некоторой долей упрямства.

– И равенство, черт побери! – воскликнул Рукосил, бросив тотчас же настороженный взгляд на Золотинку, словно именно от нее ожидал возражений против равенства, справедливости, согласия и всего самого хорошего.

Великий князь пошел так далеко, что обнял за пояс юношу и дружески его потиснул, а потом сделал попытку притянуть к себе Скопу Ушака, которого почитали в Раменской слободе за святого, и смазано поцеловал его в щеку.

– Друзья мои! – воскликнул он дрогнувшим от чувства голосом. – Друзья мои, – повторил он, как бы примериваясь к обстоятельной речи, но не сумел совладать с волнением и кончил там, где начал, вложив в два слова все невысказанное: – Друзья мои!

Смущенные донельзя, если не сказать ошарашенные, законники виновато топтались, испытывая потребность отплатить государю признательностью, но он – из великодушия или по нетерпению – не позволил этого.

– Еще увидимся! Уверен, что увидимся. И не так как сейчас! – пообещал Рукосил и, непонятно оглянувшись на Золотинку, бросил своих новых друзей, чтобы поспешить к неведомому.

Однако Золотинка не позволила ему уйти и, чуть только опоздав, из-за того, что кавалер не подумал придержать дверь и пришлось тянуть тяжелый, едва ходящий в петлях створ, очутилась за спиной у Рукосила, который застыл перед живописным изображением.

Это была слишком хорошо знакомая Золотинке по Межибожскому дворцу выставка, ломаный коридор, в котором висели по красным стенам, теряясь над головой, картины.

Та, что открылась Рукосилу, повергнув его в столбняк, изображала имевшее место несколько мгновений назад событие: Рукосил лобзает небритую щеку свежеприобретенного друга. Вделанная в резную раму подпись черным по золотому выразительно объясняла происходящее: «Великий слованский государь Рукосил-Могут предлагает народу примирение, понимая его как перемирие».

Рукосил оглянулся на Золотинку. Нельзя сказать, что он был бледен, в красноватом отсвете стен лицо его приобрело неопределенный оттенок, – истинные чувства выдавала не бледность, но особенная, старательная неподвижность, словно он заморозил не только лицо, но и все внутренние ощущения, которые могли бы выдать испуг.

Правее висела еще одна картина насущного содержания: Рукосил предлагает Золотинке волшебный камень Сорокон. Имелась и соответствующая подпись, только Рукосил не выказывал любопытства.

– Что это? – сдержанно спросил он, обводя рукой живописную выставку. – Куда теперь?

Золотинка объяснила что это, и он с двух слов понял:

– Значит, сюда, – показал он. – Развитие идет налево.

В самом деле, за ближайшим изломом красного ущелья обнаружился конец. Тупик, замкнутый той же самой, знакомой по Межибожу дверью. И Золотинке не нужно было дергать ручку, чтобы понять, как обстоят дела: у самого тупика по правому руку, опередив события, висел известный Золотинке в другом исполнении сюжет: «Золотинка и Рукосил перед закрытой дверью»

Так оно и вышло: поспешив вперед, Рукосил дернул ручку и оглянулся – теперь они точно повторили свое собственное изображение на картине.

По правде говоря, Золотинка не ожидала этого.

Последующая возня не подвинула дело – добрую долю часа тыкались, мыкались два волшебника поочередно, прикладывались к скважине, угадывая за дверью могильный холод, – и напрасно.

Рукосил отер пот и остановился, придерживая возле замочной скважины Сорокон.

– А с того конца что? С того конца коридора? – спросил он вдруг.

– Ничего, – протянула Золотинка, теряя уверенность.

Откуда взялось убеждение, что она прошла межибожский коридор с начала и до конца? Теперь Золотинка вспомнила. Коридор начинался картиной «Первые воспоминания». Первые. Значит, начало. Но за изломом вправо… был ли тупик, было ли что вообще, этого она не могла сказать, просто потому что не видела. В ту сторону она не ходила, хватило и этой – полтора часа пути!

– Вот что, принцесса, – сказал Рукосил в строгом раздумье, когда Золотинка растолковала, что получилось в прошлый раз. – Вот что… простите, я говорю принцесса, потому что обратное не доказано. Вот что… в ту сторону, в начало, вы увидите за поворотом мать. Собственное рождение.

И добил, хотя можно было бы и пожалеть потерянную до ошеломления девушку:

– Дело в том, принцесса, что жизнь не начинается с первых воспоминаний. Она начинается с рождения. И что значит первые? Первее первых были еще более первые только потом забытые.