355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентин Осипов » Шолохов » Текст книги (страница 9)
Шолохов
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 16:54

Текст книги "Шолохов"


Автор книги: Валентин Осипов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 57 страниц)

Быть взрыву через 20 лет

Надвигалась темной тучей особая – смертная для Дона – беда: неурожай. Шолохов пишет Левицкой: «Мое молчание объясняется тем, что я вот уже две с лишним недели, как мотаюсь в поездках… Все это не по делам литературным, но весьма важным… Сейчас 12. Сижу и перо падает из рук. Ночи короткие, и я недосыпаю…»

Партийцы попросили у Шолохова поездить по нескольким районам и округам и поагитировать за успешные хлебозаготовки. Втянулся. Крайком уж был и не рад, что упросил писателя. Он повел себя так, что даже в письме раскаленно выплеснулось: «Вот верчусь, помогаю тем, кого несправедливо обижают…»

Выходит, сделан выбор: не изящная словесность на повестке дня, а помощь обездоленным. Скорбью заболела душа, как выразился.

И едва выпадал свободный час, брался за письмо, которое получилось длинным: начал писать 18 июня 1929-го – отправил в Москву 2 июля.

Неделей попозже, 9 июля, Сталин тоже садится за письмо – наконец прочитал «Тихий Дон» и вот делится мнением: уделил Шолохову несколько строчек.

Сталин, однако, писал не Шолохову, как и Шолохов не Сталину.

Сталин прочитал письмо Шолохова в те же летние дни. Шолохов прочитает письмо Сталина через 20 лет.

Письмо Сталина превратилось в мину замедленного действия. Но и Шолохов писал отнюдь не здравицу Сталину.

Вождь не смог простить вторжение писателя в закрытую для кого-либо тему недалекой истории. Писатель не смог смолчать, когда увидел, что же начинает в стране набирать силу при одобрении власти.

Сталин пишет Феликсу Кону (прочтем строчки о Шолохове в извлечении. В полном виде – уж таков сюжет – чуть далее): «Тов. Шолохов допустил в своем „Тихом Доне“ ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова…» Вот и всплыло имя Сырцова.

Шолохов пишет Евгении Левицкой (и его письмо в извлечении, но по другой причине – огромно оно):

«Когда читаешь в газетах короткие и розовые сообщения о том, что беднота и середнячество нажимают на кулака и тот хлеб везет, – невольно приходит на ум не очень лестное сопоставление! Некогда, в годы гражданской войны, белые газеты столь же радостно вещали о „победах“ на всех фронтах, о тесном союзе с „освобожденным казачеством“…

Середняк уже раздавлен. Беднота голодает…

В телеграмме Калинину они прямо сказали: „Нас разорили хуже, чем нас разоряли в 1919 году белые“…

Народ звереет, настроение подавленное…

Верно говорит Артем (писатель А. Веселый. – В. О.): „Надо на густые решета взять всех, вплоть до Калинина; всех, кто лицемерно, по-фарисейски вопит о союзе с середняком и одновременно душит этого середняка“…

Писал краевому прокурору. Молчит, гадюка».

Это письмо содержало и взрывной вывод особой политической мощности: «После этого и давайте говорить о союзе с середняком».

Было в письме и такое: «О себе что же? Не работаю… Подавлен. Все опротивело».

Мудрая партийка посчитала своим долгом передать потрясшее ее шолоховское письмо Сталину. Слегка сократила и передала.

Сколько же всего в одном этом совестливом послании! Разоблачение бездушной системы – она начинала пронизывать все и вся: от Кремля до последнего хутора. Предостережение – что с бездушием к народу нельзя относиться. К тому же выразил – рискованно – свое единомыслие с Артемом Веселым. Едва ли Сталин, читая шолоховское письмо, успел позабыть, что ЦК в этом году принял осудительное постановление о рассказе Веселого «Босая правда» (в 1937-м он будет объявлен «врагом народа»).

Что же ответил вождь, прочитав письмо из Вёшек?

«Форсируйте вывоз хлеба вовсю. В этом теперь гвоздь» – таков ответ. Не напрямую Шолохову, конечно. Писал своему ближайшему сподвижнику Вячеславу Михайловичу Молотову. А это значило указание для всей страны.

Еще один его ответ – на этот раз в ноябрьской речи «Год великого перелома» – для всей страны, стало быть, и для Вёшек: «Небывалый успех в деле колхозного строительства…»

Сталин отнюдь не злодей и не бездарь. Это был гениально изощренный диктатор. Он добивался праведных политических целей – построение коммунизма – одним: принудительно загонял человека и народ в вожделенное царство свободы, равенства, братства. Вот и этот приказ о вывозе хлеба отдан не по равнодушию, а в осознании, что народ все стерпит ради социалистической индустриализации. Надо получать кредиты – отсюда приказ вывозить хлеб за границу. Люди же были отданы на жертвенный алтарь, о чем Сталин знал хотя бы от автора письма из Вёшенской. И так все годы его правления: жертвы за жертвами во имя великих целей.

Прочтем же полностью отзыв Сталина о «Тихом Доне»: «Знаменитый писатель нашего времени тов. Шолохов допустил в своем „Тихом Доне“ ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др., но разве из этого следует, что „Тихий Дон“ – никуда не годная вещь, заслуживающая изъятия из продажи?»

Какое непостижимое воссоединение в одном письме и защиты, и обвинения!

Шолохов узнал о нем спустя 20 лет. О том, как писатель и издатели в 1949-м воспримут это письмо, быть рассказу в соответствующем месте.

…Семья – истинно очаг душевного покоя. Дочери Светлане уже три годика (будущий издательский работник, а после смерти отца – научный сотрудник шолоховского сектора Института мировой литературы, затем переезд в Вёшки – ученый секретарь Шолоховского музея-заповедника). Через год у Шолоховых будет пополнение – сын Александр (станет ученым-биологом, будет работать в Крыму).

Дополнение. Знал ли Сталин, что РАПП то и дело обстреливает Шолохова? И каково отношение Сталина к РАППу? В феврале 1929-го вождь пишет рапповцам: «Общая линия у вас в основном правильная; сил у вас достаточно; ибо вы располагаете целым рядом аппаратов и печатных органов; как работники – вы безусловно способные и незаурядные люди; желания руководить хоть отбавляй…»

С такой поддержкой хоть против кого, в том числе и против Шолохова.

Вождь поощрял написание такой истории Гражданской войны, чтобы она была одноцветной: красной! Он политик. Творец же берет для «Тихого Дона» многоцветную палитру. Он реалист.

…Тема революции. Шолохов верил, что прощание с прогнившим царизмом и беспощадным к человеку капитализмом приведет к сбывшейся вековой мечте: «Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем…» Однако предупредил – революция должна совершаться для человека, а не против него, по доброволию, а не насилием. В романе высказался устами персонажа: «Человека убить иному, какой руку на этом деле наломал, легче, чем вошь раздавить…» И тут же уточнил – чеканно-афористично: «Подешевел человек за революцию!» Это писалось в пору кровавой ежовщины.

Что о советской власти Шолохов писал своему народу? Веровал, что только эта политическая система обеспечит лучшую долю. Посему отдавал ей всего себя. Биографию, со вступлением в партию. Творчество. Публицистическое слово и талант оратора. Однако же читаем в романах то и дело еретическое, чудом – непостижимым! – миновавшее цензуру. В «Тихом Доне» поручает одному своему герою сказать: «Власть большевиков справедливая, только они трошки неправильно сделали… Потеснили казаков, надурили, а то бы ихней власти и износу не было. Дуростного народу у них много, через это и восстание получилось… Расстреливали людей. Нынче одного, завтра, глядишь, другого… Кому ж антирес своей очереди ждать? Быка ведут резать, он и то головой мотает. И вот какой-нибудь большевичок чужими жизнями как бог распоряжается… Это ли не смыванье над народом?» В «Поднятой целине» продолжение:«– Как ты можешь сомневаться в Советской власти? Не веришь, значит?! – Ну да, не верю. Наслухались мы брехнев от вашего брата!»

Максим Горький

Лето необычного для Шолохова 1929 года идет к концу…

Он в Вёшенской. Сталин в Сочи, отдыхает. Враги Шолохова кто где.

Август. Жена Сталина Надежда Аллилуева пишет мужу в письме: «Слыхала, как будто Горький поехал в Сочи, наверное, побывает у тебя, жаль, что без меня, – его очень приятно слушать». В ответном письме о Горьком ни слова.

Шолохов ничего, естественно, не знает об этой переписке. Но знает, что Горький поспособствует сложить треугольник: Горький – Шолохов – Сталин. И Шолохов сполна почувствует, с какими острыми углами получился этот треугольник.

В этом месяце комсомольский журнал «Молодая гвардия» напечатал: «У нас делаются вредные и ненужные попытки приписать роман Шолохова к пролетарской литературе…» Шолохов с досадой поморщился: на своего нацелились. Забыто, что он начинал в комсомольской печати – с газеты ЦК РКСМ «Юношеская правда», что состоял в литобъединении при этом журнале.

Сентябрь. Правление РАППа собралось обсудить – осудить! – «Тихий Дон». Главный закоперщик в дискуссии Александр Фадеев – он и руководитель ассоциации, и пока еще не назначен Панферов, редактор «Октября»:

– Я сказал Шолохову, что это нужно выкинуть ко всем чертям, у тебя эти места не удались.

Из зала: «Правильно! Правильно!»

Шолохов потрясен воинственностью рапповской цензуры. Фадеев потребовал «выкинуть» из третьей книги «Тихого Дона» 30 глав. А это и рассказ казака-старовера о репрессиях по почину комиссара Малкина, и разоблачительные для партии требования партийца Штокмана ужесточать отношение к казачеству. А еще настаивал на «доработке» образа Мелехова – то подбавить «белой» краски, то «красной».

Рапповцы провокационно крикливы, а всё затем, чтобы заставить Шолохова выхолостить роман: «Шолохов – писатель не пролетарский»; или: «Идеализация кулачества и белогвардейщины». Было и такое – уж совсем для ГПУ: «„Тихий Дон“ – воспоминания белогвардейца».

Шолохов близок к отчаянию, но понимает – правы ведь: его «Тихий Дон» далек и от красного, и от белого политиканства; и те и другие субъективны, а то и фальшивят в изложении истории революции и Гражданской войны.

Еще один злодейский удар. Кто-то из самых ретивых собратьев по РАППу придумал, как «перевоспитывать» еретика – перерубить Шолохову корневища, которые творчески плодородно связывали его с родной Донщиной: «Записать о необходимости для Шолохова переменить место жительства, переехать в рабочий район…»

К осени совсем стало невмоготу. Однажды ночью стал перебирать все выпады против себя. Почему-то Левицкая стала собеседницей – заочной.

В письме к ней рассказал о многом. Сперва о том, как «один литературный подлец» (написал и горько усмехнулся: «это мягко выражаясь»), но ведь будто «свой» – сотрудник ростовской комсомольской газеты, побыл летом в Вёшках, а уехавши, дал в печать столько разоблачений, да таких сенсационных, что, гляди, жди чекистов! Взял да всунул в статью – и пособник кулакам, и уводит от налогов тестя, а он – напомнил – бывший атаман. Вот кому «пособничаю»!

Потом рассказал Левицкой, как его с несчастным Борисом Пильняком воссоединил этот борзописец. Знал, что Сталин недавно адресовал письмо руководителям РАППа: «Возьмите, например, такого попутчика, как Пильняк. Известно, что этот попутчик умеет созерцать и изображать лишь заднюю нашей революции… Не странно ли, что для таких попутчиков у вас нашлись слова о „бережном отношении“?» Но ведь газетчик ничего просто так не придумал. И в самом деле при желании можно проследить его «порочную связь» с Пильняком. Пильняк выразил свое авторитетное несогласие с обвинениями Шолохова в плагиате. Он, член РАППа Шолохов, печатает свой «Тихий Дон» в этом году в берлинском эмигрантском издательстве «Петрополис». Но и Пильняк там же опубликовал повесть «Красное дерево» с героями, разочарованными в революции, за это был подвергнут свирепой экзекуции критиков. Был объявлен троцкистом. Тут же многие сбились в хор хулителей. Шолохов не стал певчим в этом хоре. Догадывался: если политика «шьется» писателю – так это совсем плохо. Не догадывался лишь о том, что это «плохо» в 1938-м кончится для Пильняка расстрелом.

Левицкая узнает из письма своего молодого друга, что газета не хочет давать его опровержений: «У меня так накипело и такие ядреные слова просятся…»

Мрачные мысли не уходят из письма: «Найдутся еще клеветники-провокаторы!.. Столько у меня развелось „доброжелателей“, что не продохнешь».

Поделился и домашними бедами: «У меня еще помимо всех этих неприятностей семейная нерадость – дочь схватила малярию. Сам едва отошел, а вот изнурительная лихоманка на малютку».

Подвел итог своим переживаниям – они уже как хроническая болезнь: «Все как-то не клеится да не варится… Как говорят станичники: „Жизня, жизня, когда ты похужеешь?“»

Но не отчаялся и стал отбиваться от обвинений политдоносчиков и провокаторов. Все-таки добился своего – в ноябрьском номере ростовского журнала «На подъеме» появилось его «Открытое письмо»: «В № 206 „Большевистской смены“ автор статьи „Творцы чистой литературы“ Н. Прокофьев обвиняет меня в пособничестве кулакам и антисоветским лицам… Обвинения эти лживы насквозь… Категорически отметаю… Я оставляю за собой право вернуться к этому вопросу…» Шолохов, однако, мог бы заметить: газетчик, конечно, и провокатор, и неуклюж в своем доносительстве, но ведь во многом прав. Защищал-таки он, Шолохов, обездоленных в любом их социальном звании. Это было во время продналоговой службы, это есть сейчас и быть этому в будущем!

Только и остается сказать: уж сколько идейных экзекуций выпало на его долю в одном только 1929 году! Для впечатлительной писательской души после каждой – надолго – раны. Шрамы же – на всю жизнь.

Что может быть страшнее, когда творец начинает бояться своего же пера, двоит сознание, больше думает о том, как будут вчитываться в его произведение не читатели, а цензоры и иные политконтролеры.

И в Шолохова начали вбивать такую раздвоенность. Этой же злополучной осенью, все в том же октябре, сел за письмо Фадееву и начал изливать обиды – желчно: «Только ты за перо, а нечистый тут как тут: „А ты не белый офицер? А не старуха за тебя писала романишко? А кулаку помогаешь? А в правый уклон веруешь?“» За правду плати и за неправду плати.

В этом письме гулкое эхо таких обвинений, которые годятся для приговора по трем статьям. Плагиат! Пособничество кулаку – главный ныне противник советского строя! Приверженность правому уклону – ведь бухаринцы ныне главный враг сталинской партии!

Можно было бы еще приплюсовать упреки в адрес «Тихого Дона» из письма Сталина. Правда, Шолохов пока еще об этом письме ничего не знает.

Не доверяет вождь ему. Задумано сверхважное государственное издание: «История гражданской войны». Страна и мир должны получить всем доступное изложение завоеваний революции, потому решено привлечь к созданию «Истории…» не только самых лучших историков, но и самых талантливых писателей.

Горький заботится об этом издании и в ноябре обращается в письме к Сталину – советует использовать Шолохова: ведь романист знаток Гражданской войны.

Сталин Горькому ответил через два месяца. О Шолохове будто и не читал. Написал, что хочет привлечь «А. Толстого и других художников пера». Выходит, что не пожелал включить автора эпопеи о Гражданской войне в свое понятие «художник», а может, и остерегался слишком правдивого пера Шолохова. Писал Горькому, что надо привлечь к книге «политически стойких товарищей». Для убедительности добавил – по своему обычаю кратко и внушительно: «Так будет вернее».

Впрочем, Шолохов об этом ничего не знал. И хорошо, что не добавил себе переживаний.

Он продолжает работать над третьей книгой «Тихого Дона». И творит – сам того не осознавая – в творческом соперничестве с лучшими «военными» писателями Запада. Так, в начале 1929-го появился роман Ремарка «На Западном фронте без перемен». Через полгода появится «Прощай, оружие!» Хемингуэя. Мир тесен – эти замечательные писатели знали и ценили Шолохова, и Шолохов не остался в стороне от их биографий.

Шолохов не особенно-то любил допускать в свою творческую лабораторию читательскую «массовку», но стал иногда соглашаться читать отрывки из новой книги «Тихого Дона» в рабочих клубах и библиотеках. Появлялся на публике, и та глазам своим не верила: не похож на автора известного романа – слишком молод и совсем не величав. Входил в зал в обычном донском одеянии – в кожаной тужурке и серой смушковой кубанке, а разоблачившись, оказывался в гимнастерке. Он читал несильным, но ясным голосом, и это получалось у него просто – без всяких актерских выкрутасов.

Этот 1929 год с начала и до конца был ознаменован для него двумя особыми событиями.

В январе, как уже говорилось, Серафимович, увы, ушел с поста главного редактора «Октября». Отныне Шолохов лишился поддержки в редакции.

В декабре предстояло празднование 50-летия Сталина. У молодого писателя, казалось бы, появляется неплохая возможность, чтобы проявить свою верноподданность и заручиться могучей поддержкой. Было с кого брать пример. Десятки, а затем сотни и сотни хитроумцев не только из журналистов и писателей стали настраивать свои перья на прославление вождя, чтобы день рождения превратился во всенародный праздник. Газета «Правда», будто та яхта, когда на борту высокая персона, была расцвечена, как флажками, заголовками статей ближайших соратников Сталина. Михаил Калинин, например, назвал свою статью «Рулевой большевизма», Анастас Микоян – «Стальной солдат большевистской партии». И другие не отставали: «Твердокаменный большевик» или «Ленинец, организатор, вождь». В одной из публикаций шло: «Самый выдающийся теоретик ленинизма не только для ВКП(б), но и для всего Коминтерна». Газета узаконила обращения: «Дорогой вождь» или «Вождь партии».

Шолохову, который продолжает свой роман о Гражданской, надо бы «крутить на ус» наставления «красного маршала», наркома обороны Клима Ворошилова в его статье «Сталин и Красная Армия». Крупные заголовки бросаются в глаза. Самый первый: «Царицын». Ворошилов цитирует здесь даже белогвардейский журнал «Донская волна», где упоминался Сталин. Пригодился, чтобы показать его полководческий дар. Учись, автор «Тихого Дона»!

Литературный «цех» не отстал от политического. Горький шлет телеграмму: «Сталину. Кремль. Москва. Поздравляю. Крепко жму руку. Горький». Демьян Бедный – он, бедный, не любим Сталиным! – принуждаем к восхвалительным стихам. Звезда советской публицистики Михаил Кольцов явил себя контратакующим защитником Сталина и в объемном очерке отобразил – эхом – слухи, что начинали бродить по всему свету: «Детскими кажутся догадки, созданные обывателями и буржуазией вокруг Сталина: „Диктатор“».

«Правда» в десяти – двенадцати номерах подряд доставляла в Вёшки наваристую юбилейщину.

Дополнение. Запад начал читать «Тихий Дон» в переводах с 1929 года. Первые – немцы: роман сначала публиковался в газетах небольших городов Хемница и Матдобурга, потом Кёльна и Гамбурга. В этом же году роман заметили во Франции и взялись переводить для газеты – коммунистическая «Юманите» печатала его с марта следующего года в девяносто семи номерах. Тогда же с «Тихим Доном» познакомились читатели в Праге, Стокгольме, Мадриде и Амстердаме.

Некоторые буржуазные издатели пугались беспощадной правдивости в изображении событий и шли на цензурные купюры. Когда Шолохов узнавал об этом, – протестовал.

Появились и первые отклики русской эмиграции, понятное дело, – предвзятые. Всех опередила парижская газета «Последние новости», где в сентябре 1928-го была опубликована статья о первой книге (подписанная псевдонимом «К-гъ Н.»). Вначале выражалось общее недовольство: роман-де «ничем не замечателен». Но далее вырывались и такие признания: «Вся его несомненная ценность – в бытовом элементе… превосходное знание казачества… подлинно живые люди…»

В апреле 1929-го там же, в Париже, в газете «Россия и славянство» богослов игумен Константин печатает статью с весьма пространными оценками уже двух книг. Начал с того, что «книга Шолохова „Тихий Дон“ представляет собой своего рода „сенсацию“». Увидел ее в следующем: «Пред глазами читателей проходит целая галерея главнейших его (Белого движения. – В. О.) деятелей. Портреты эти выписаны без враждебной тенденции, некоторые (например, Алексеев, Корнилов, Каледин) даже с известной симпатией». Уточнил: «С той симпатией, которую способны ощущать победители к честным и достойным, но заблуждающимся побежденным». Были и оценки сугубо литературных достоинств: «Изложение буквально увлекает читателя… У автора несомненно большая и зоркая память и острый и глубокий взгляд… Портреты, живые портреты!» Имелась и критика: «Там, где автор описывает природу, манера письма одновременно и груба и изощренна… Раздражает… Овладевает постепенно скука… Лишь местами вы радостно останавливаетесь на какой-либо жанровой картинке, которая напоминает о прошлом вашем отрадном впечатлении…»

Но были среди эмигрантов и более проницательные читатели. Поразительная история сопровождала выход за рубежом сборника-хрестоматии «Казаки в русской литературе». Редактору пришло письмо: «Составитель сделал большую ошибку: такому крупному писателю, как Шолохову, он уделил только двенадцать отрывков, а стоящему много ниже П. Н. Краснову дал слишком много – целых восемь». Письмо – анонимное. С трудом позже разузнали, что его написал непреклонный враг всего советского, белый генерал, атаман Войска Донского и командующий белоказачьей армией в Гражданскую войну, весьма своеобразный беллетрист Петр Николаевич Краснов; он нашел эмигрантское прибежище в Берлине, во время Второй мировой даже вошел в доверие к фашистам, возглавив Главное управление казачьих войск в Германии. Кто бы мог подумать, что он, обиженный Шолоховым, ибо выведен в романе без всяких симпатий, столь непредвзято выскажется в пользу «Тихого Дона». Было и такое в его отзыве: «Это исключительный, огромный по размерам своего таланта писатель… Я столь высоко ценю Михаила Шолохова потому, что он написал правду. Факты верны… А освещение этих фактов? Должно быть, и оно вполне соответствует истине… Ведь у меня тогда не было зеркала!»

Внука расстрелянного по приговору советского суда в 1947 году Краснова – Мигеля – разыскали в Чили русские журналисты. Узнали, что родился он в 1947-м, сын генерала, сам тоже бригадный генерал, сподвижник Пиночета, отсидел за убийство одного профсоюзного лидера в дни пиночетовского путча, единственный в стране имеет медаль «За мужество». У него спросили: читает ли он русскую классику, знает ли Шолохова? Ответил: «Классику читаю в оригинале. О Шолохове не слышал…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю