Текст книги "Шолохов"

Автор книги: Валентин Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 57 страниц)

Глава третья
1935: «ЖИТЬ СТАЛО ЛУЧШЕ…»

С этого года в стране стал приживаться лозунг, ставший афоризмом: «Жить стало лучше, жить стало веселей!»

Что вбирал в свою жизнь Шолохов от подлинной – не лозунговой – жизни в стране? И что вносил в нее?

«Обмолвки» Панферова

Писатель, недавно избранный членом крайисполкома, был приглашен – пусть и по гостевому билету – поучаствовать с 28 января в работе Всесоюзного съезда Советов.

С кем бы он ни знакомился, все дивились: не похож на знаменитость. Никакой значительности, молод, румяное лицо, кудрявые волосы, с усмешкою глаза, загорелая шея – степной загар, не курортный. Ну, вылитый колхозный агроном, так и кажется, что весь пропах степью, рекою, донским небом. Неужели это он – автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины»?

Когда звонок всех пригласил в зал, Шолохов увидел в президиуме Горького. На месте распахнул купленную в фойе «Правду» – и едва не ахнул: за подписью Панферова опубликовано «Открытое письмо А. М. Горькому». Атакующий, не без развязности, тон и его, Шолохова, фамилия.

О чем же пишет тот, кто перед писательским съездом столь униженно напрашивался к Горькому на сотрудничество? Выходит, пригрелся в похвалах свыше, раз позволил себе отбиваться от той критики, на которую летом прошлого года пошли Горький, а вслед ему Шолохов и еще несколько принципиальных писателей. Полон демагогии. Обвиняет Горького в «проработке» литмолодняка («проработка» – модное тогда выраженьице из партлексикона). Взял на себя роль защитника молодых писателей. Политиканствует – нос по ветру, – уличает Горького в поругании по тем временам истинно святая святых: «Вот вы пишете в своей последней статье: „У нас развелись матерые литераторы солидного возраста… Они числятся коммунистами, пребывая по уши в тине мещанского индивидуализма“. Это большое и серьезное обвинение вы бросаете коммунистам».

И тут же мощный залп по Горькому, который и впрямь не вступал в партию: «Кто же это такие – „матерые, солидные“? Вот они: Шолохов, Фадеев, Безыменский, Киршон, Афиногенов, Бела Иллеш, Гидаш, Бруно Ясенский, Гладков, Бахметьев, Серафимович, Биль-Белоцерковский, Ставский, ну пусть и Панферов и ряд подобных имен. Если вы об этих коммунистах-писателях говорите, что они пребывают „по уши в тине мещанского индивидуализма“, не хотят учиться, ничем не интересуются, кроме собственного пупа, то ведь этому никто не поверит».

Шолохова без всяких на то оснований впихнули в этот список, хотя он-то среди перечисленных правоверных рапповцев – белая ворона, разве что исключая Серафимовича.

Ответит ли Горький? Шолохов позже узнал, что беспартийный писатель не испугался демагогии и направил сердитое ответное письмо: «Вы человек болезненно самолюбивый, как все наши литераторы, испорченные ранней славой…» Но редактор «Правды» Лев Захарович Мехлис отказался обнародовать ответ.

Февраль. Шолохов сдержал слово – выступил на пленуме своего райкома – и отчитался о своей заграничной поездке. Рассказал, какое там, при капитализме, сельское хозяйство. Рискнул даже на прямые сопоставления: «У нас варварски гибнет и совершенно не используется ценное удобрение. Мы можем перекрыть урожайность Швеции…» Как ни сопротивлялись майданниковы, разметновы и Давыдовы – мол, не быть у нас такому никогда, Луговой настоял: принять постановление в поддержку шолоховского предложения. Хоть что-то посильное перенять бы.

Район готовится к севу. У Шолохова же свои заботы. В одном из писем отзвуки: «Не дают работать наши газеты! Только проводил одну девицу из „Комс. правды“, как приехали из радиоцентра и „Известий“. Проканителился с ними пять дней. Свету не рад!»

Журналисты действительно стали активно «пропагандировать» Шолохова… «Известия» опубликовали отрывок из «Тихого Дона», после чего пришло письмо из журнала «Знамя» (забавно читать, как заманивают писателя в журнал): «Дорогой товарищ Шолохов! Мы прочитали в „Известиях“, что Вы 4-ю книгу „Тихого Дона“ не хотите печатать… в журналах. Приветствуем Ваше заявление»… «Приветствуют» и соблазняют достоинствами своего авторского коллектива: «Может быть, на этот раз (после давних попыток редакции привлечь Вас к сотрудничеству в „Знамени“) мы с Вами можем договориться… В этом году, например, в № 1 напечатана целиком повесть Слонимского, в № 2 печатаем целиком роман Кс. Аракеляна „Краснознаменцы“, в № 3 целиком в одном номере роман И. Эренбурга „Не переводя дыхания“». Шолохов отказал.

В марте 1935-го Шолохов поделился с читателями «Известий» своим замыслом написать вторую книгу «Поднятой целины»: «Вместить такое обилие материала в одной книге трудновато… Были мысли увеличить роман еще на одну книгу…»

Однако все уже написанное для второй книги пришлось отложить в долгий ящик и тем самым – каков жуткий рок! – обречь на гибель от фашистской бомбы в войну (о чем речь дальше).

Отчего же он прекратил работать над романом? Остались два свидетельства. Соратника по райкому и друга Петра Лугового: «Тут путь преградили известные перегибы» (кратко, но многозначительно – политика!). И самого Шолохова: «Дописал до конца книгу и стал перед проблемой: в настоящий момент уже не это является основным, не это волнует читателя… Ты пишешь, как создаются колхозы, а встает вопрос о трудодне, а после трудодней встает вопрос уже о саботаже…»

Саботаж! Как тут не припомнить письмо Сталина, где сопротивляющиеся голодомору казаки были обозваны саботажниками, а писателю сделан выговор за их защиту. Как тут не вспомнить шолоховское письмо Сталину в 1933-м – с протестом и против перегибов, и против огульных обвинений в саботаже: «Лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу „Поднятой целины“».

Бессонные ночи в раздумьях – писать или не писать продолжение, поспешать или не поспешать «за моментом», скрывать или нет от читателей, что все-таки не быть в эти годы роману… Не в эти ли ночи рождалась статья со строками: «Плох был бы тот писатель, который приукрашивал бы действительность в прямой ущерб правде»?

Шолохов в жерновах славы и ненависти. Партработник, ставший секретарем Союза писателей, Александр Щербаков, день за днем вел дневник. Остались записи о том, кто что просил или о чем сообщал. За Шолохова, судя по ним, никто не просил, но заспинные мнения, например, о «Поднятой целине», высказывал. «Наиболее яркое халтурное произведение. Взята политическая схема, и вокруг нее нанизан художественный материал. Раскрашенная схема. Шолохов – ведомственный, наркомземовский писатель» – это слова Владимира Ставского – влиятельного начальника Союза писателей, на людях искусно изображавшего дружбу с Шолоховым. Шолохову такая «дружба» крепко припомнится – в 1938 году.

Все ждут вторую книгу «Целины». Литначальству очень хочется ускорить ее появление в надежде, что она станет гимном сталинской коллективизации. Сразу же после первомайского праздника президиум Правления Союза писателей заслушивает доклад редактора «Нового мира». Застенографировано: «На днях я получил письмо от Шолохова. После всех выступлений о том, что Шолохов не будет печатать „Поднятую целину“ в „Новом мире“, он пишет, что никогда не заявлял, что не будет ее печатать в журнале и что наше соглашение остается в силе. Он пишет, что в конце сентября или в начале октября пришлет рукопись для печатания в журнале. Таким образом, 2-я часть „Поднятой целины“ появится в нашем журнале в этом году». Узнал ли Шолохов, что эта стенограмма оказалась в ЦК?

Не появилась полная «Поднятая целина» при Сталине. Разве со второй половины 30-х годов могло бы появиться произведение без восхваления политики вождя?

Разве уцелела бы, к примеру, огромной взрывчатой силы «дорожная» сцена из второй книги? В подводе впереди, как полагается, – возница, рядовой колхозник, позади, как полагается, ездок – Давыдов, председатель колхоза. Едут, не молчат. Начальник начал упрекать возницу за непоспешание. Наверняка думает, что нашел доходчивый пример: «– Ну а если, скажем, пожар на хуторе случится, ты и с бочкой воды будешь ехать такими же позорными темпами?

– На пожар таких, как я, с бочками не посылают…

– А каких же посылают, по-твоему?

– Таких, как ты да Макар Нагульнов».

И пошли «уточнения»: «Вам с Макаром только воду возить, на лошадях во весь опор скакать, чтобы мыло с них во все стороны шмотьями летело, а тушить будем мы, колхозники, – кто с ведром, кто с багром, кто с топором…» (Кн. 2, гл. V).

И Шолохов устами своего героя выразил то, что, пожалуй, и сегодня не каждый уразумел – какая же власть необходима народу после огневых революций, Гражданской войны, раскулачивания, коллективизации и дальнейших «ожогов» в каждом десятилетии: «Мы, народ то есть, живем пока потихоньку, пока шагом живем, нам и надо без лишней сутолоки и поспешки дело делать…» (Там же).

Сутолока. Еще один поистине народный писатель – поэт Александр Твардовский – впишет в свою довоенную «Страну Муравию»: «Товарищ Сталин! Дай ответ, / Чтоб люди зря не спорили: / Конец предвидится ай нет / Всей этой суетории?»

Нет, Шолохов не мог бы сочинять многокнижие «Брусков».

Может, и в самом деле отделаться пьесой? Ее очень ждали после неудач с двумя драмоизлагателями. Модно – и похвально – писать пьесы после призыва Сталина. Тем более что в прошлом году посулил в «Комсомолке» – на свою голову – представить на суд зрителей пьесу.

В те времена даже НКВД ничего не мог поделать с политическими анекдотами. И сажать уже принялись за эдакое остроумие, а они все равно лезли, как грибы. Ходили анекдоты и про Шолохова и Сталина. Один из них как раз о пьесе:

«– Товарищ Шолохов, вы написали роман о коллективизации. Нужный роман. А не могли бы вы пьесу написать?

– Нет, товарищ Сталин. Я не драматург. Это Корнейчука, украинского пьесосочинителя, надо просить.

– Корнейчук уже написал. Про степи Украины. А вы – про донские степи напишите… Думаю, у вас получится. Почему может не получиться? Вон некоторые – на все руки!.. И романы, и пьесы, и сценарии, и стихи…

– Нет, товарищ Сталин, я так не могу. Я вот романы, и те никак не допишу…

– А вы попробуйте. Поезжайте отсюда прямо в Сочи. Отдыхайте. Купайтесь… Глядишь, получится.

– Тогда я заеду в Вёшки, товарищ Сталин.

– Зачем?

– За сухарями. Чувствую, не выйдет у меня пьеса…

– Вы на что намекаете, товарищ Шолохов? – Выждав с минуту, Сталин заключил: – Ну, хорошо. Пишите свои романы. Бог с вами. И ешьте свежий хлеб… Пока».

Шолохов стал подумывать о книге про своих товарищей – о жизни и думах районной власти. Да где там браться за такое произведение, когда каждый из районщиков сегодня денно и нощно в делах, а завтра того и гляди окажется в «Деле» у энкавэдистов.

Он отодвинул тему коллективизации и принялся поднимать другую целину в родной станице. Вослед строительству водопровода добился, чтобы открыли педучилище, организовал театр.

Газетчики даже такое подметили: «Ведет большую работу с молодыми писателями, шефствует над пятью начинающими писателями и правит их рукописи, помогает своим опытом и знаниями». И это в свои тридцать лет от роду.

Дополнение. И все-таки – успел ли завершить Шолохов «Поднятую целину» в 1930-е годы? Много лет существовало мнение, что роман был готов перед самой войной, но рукопись погибла при бомбежке в 1942 году. Однако же в этой теме факты противоречат друг другу: Шолохов и Луговой свидетельствовали, что работа над романом прекратилась; Союз писателей за подписью организационного секретаря Щербакова направил Сталину докладную записку: «В ближайшие месяцы появятся новые книги Шолохова, Малышкина, А. Толстого, Панферова и др.»; «Мама подтверждает, что отец не собирался передавать давно готовую рукопись для издания…» – сообщает дочь писателя Светлана Михайловна.

Дочь, цветы и «секреты» мастерства

В марте из Вёшек пришло Левицкой такое письмо, что все московские друзья ахнули: «Мария Петровна моя ходит толстая-претолстая…» Это о том, что ждет прибавления семейства.

Продолжил от имени женской половины: «Есть у них к Вам и общая просьба: купите, пожалуйста, возможно больше цветочных семян…» Объяснил и причину: «Перебрались в новый дом».

Наконец-то у семьи всемирно известного творца есть возможность не тесниться: «То-то мне сейчас привольно! Сижу в своей мансарде, ребят не слышно, работать удобно». Одно огорчение: «Двор у нас пустой…» Щепетилен: «Деньги на покупку и пересылку посылаем». И «пощукарил» насчет своей персоны: «Старею. Скоро, наверное, брошу охотиться, вот тогда буду ходить с лейкой, поливать и холить всякую пахучую растительность».

Апрель… «Литературная газета» начала свою весеннюю посевную: агитировала сажать. Опубликованная 20 апреля статья «О бдительности» предупреждала: «Классовый враг стремится проникнуть и в советскую литературу…» Через 20 дней снова о врагах. На этот раз газета причислила к ним Сергеева-Ценского – назвала его контрреволюционером за рассказ «Поезд с юга». Но, как бы его ни порочили, Шолохов от него не отрекался.

Меж тем вёшенец пожинает плоды своей мировой известности. Сталин подписал постановление Политбюро «О международном съезде писателей в Париже». Утверждена представительная делегация: Горький, Алексей Толстой, Эренбург, Михаил Кольцов… И Шолохов. Всего 15 творцов и партиец Щербаков.

Еще один апрельский штрих из жизни писателя в этом году. Послал своим издателям письмо с просьбой перечислить гонорар за предстоящее переиздание «Тихого Дона». В издательстве, наверное, еще никогда не сталкивались с таким «обоснованием» срочной надобности денег: «…В уплату за грузовую машину, отпущенную Еланской средней школе Вёшенского района». Пояснил: «Дело, видите ли, такое: школа – одна из 10 лучших в Союзе, отпустили им машину, отгрузили ее, а у школы не оказалось презренного металла… Машину того и гляди продадут в другие руки. Вот я и выручаю школьников…»

Еще событие. В Вёшенскую пришел добрый сигнал от Серафимовича, явно желает примирения. По его просьбе к Шолохову в гости приехал молодой ростовский писатель и ученый-пушкинист Виталий Закруткин. Сей чрезвычайный и полномочный посол едва ли не с порога передал слова мэтра: «Я сам должен был ехать к Шолохову, он меня ждет. А тут, как на грех, чертовщина со мной приключилась. Окаянная температура лезет вверх, и лекари наши под страхом смертной казни запретили мне выходить из хаты… Обнимите так его по-казачьи и скажите, что старый станичник посылает ему низкий поклон и желает здоровья…» Гостевание у Шолохова запало в душу молодого писателя, и он опишет его в своей книге «Цвет лазоревый»; она появится после войны.

Шолохов, судя по всему, был рад примирению. Не случайно принимал парламентария с щедрой душевностью. Мария Петровна угощала стерлядкой, Михаил Александрович – рассказами о донской рыбалке и охоте. Закруткин потом назвал то, что услышал, – «короткими рассказами об охоте» (это еще одно упоминание о все никак не осуществляющемся писательском замысле!).

И конечно же шли разговоры о литературе, даже о Пушкине. Но хозяин не прост, поразил нежеланием обсуждать, как пишется четвертая книга «Тихого Дона»; он тут же перевел разговор на зарубежные впечатления.

Почему же не впустил в свою творческую лабораторию? Может, и потому, что отдавался работе без всякого остатка для других. Ведь как раз в это время сообщал в свое издательство: «Начал заново переделывать…»

Неудовлетворенность творца… Сохранились рукописные страницы, они позволяют заглянуть в «кухню творчества», – например, как преобразовывалась в романе глава V из восьмой части четвертой книги.

Шолохов вписывает в уже готовый текст – не боится, что пришьют очернительство: «А жизнь в Татарском была не очень-то нарядная. Казаки усердно поругивали Советскую власть за все те нехватки, которые приходилось им испытывать…» Далее добавил целую страницу о том, как оскудела жизнь без привычных раньше товаров. Вставка заканчивалась сценкой в сельсовете, куда старики пришли к Кошевому:

«– Соли нету, господин председатель, – сказал один из них.

– Господ нету зараз, – поправил Мишка.

– Без господ жить можно, а без соли нельзя».

Однако в окончательном виде заключительная фраза казака была изменена: «Извиняй, пожалуйста, это все по старой привычке… без господ-то жить можно, а без соли нельзя».

На этой же странице остались следы редактирования, в котором и эхо политики, и забота о стиле. Поначалу написал: «И не раз Мишка, по вечерам возвращаясь из ревкома, слышал, как курцы, собравшись на проулке в кружок и дружно выбивая из кремней искры, вполголоса матерно ругались, приговаривали после: „Ленин, Троцкий, дай огня!“» В книге же читалось: «Не раз Мишка, по вечерам возвращаясь из ревкома, наблюдал, как курцы, собравшись где-нибудь на проулке в кружок и, дружно высекая из кремней искры, вполголоса матерно ругались, приговаривая: „Власть Советская, дай огня!“»

Еще событие в писательской жизни Шолохова: напечатал в «Комсомольской правде» 21 июля небольшую статью «Героическая Подкущевка»; то результат его поездки на Кубань.

Дополнение. Написать статью Шолохова заставило письмо с Кубани. Два тамошних казака прочитали в «Известиях» отрывок из «Тихого Дона» и откликнулись просьбой: вставить в роман то, что в Гражданскую происходило у них на хуторе. Он выделил письмо и принялся за ответ. В нем, как в зеркале, отразилось отношение писателя к литературе и его читателям:

«С глубоким волнением и интересом прочитал я ваше письмо. Описанное вами, по сути, с лихвой дает материал на большое художественное произведение… Подкущевку и героическую борьбу ее населяющих нельзя включать в какую-либо книгу… Нельзя потому, что, как я уже сказал, там слишком много самостоятельного материала… Такой богатейший кусок жизни в „Тихий Дон“ не всунешь… Независимо от этого мне очень хочется повидать вас обоих и ваших соратников и замечательную Подкущевку… Тема гражданской войны не исчерпана. Мы – писатели – написали о гражданской войне много книг, но большинство этих книг уже забыто… Остались единичные произведения, которые наши читатели любят и помнят. Этих книг мало. Они не дают полной картины величия гражданской войны и наших побед и страданий».

Отметил: «О 1918–1920 гг. надо еще писать и писать лучше. Вот об этом мы при встрече и поговорим и что-нибудь придумаем…»

Придумал, когда неожиданно для авторов письма приехал к ним в Подкущевку и уговорил ветеранов начать работать над книгой воспоминаний, сам же пообещал написать вступительную статью.

Увы, книга не вышла. Через два года Шолохов узнал – одного из авторов письма арестовали: «враг народа». Пришлось биться за его освобождение. И добился своего.

Поездка на Кубань обогатила впечатлениями. Незаметно-незаметно, а художественная палитра пополнялась при встречах-беседах новыми красками. Они легли на полотно седьмой части «Тихого Дона». Здесь, к примеру, появился лукавый рассказ о том, как Прохор искал на Кубани – при отступлении – лекарство для своей благоприобретенной хворости: «Какой-то бывалый казак посоветовал ему лечиться отваром из утиных лапок». С той поры Прохор, въезжая в хутор или станицу, спрашивал у первого встречного: «А скажите на милость, утей у вас тут водят?» И когда недоумевающий житель отвечал отрицательно, ссылаясь на то, что поблизости нет воды и уток разводить нет расчета, – Прохор с уничтожающим презрением цедил: «Живете тут: чисто нелюди! Вы небось и утиного кряку сроду не слыхали! Пеньки степовые!»

Появились и приметы Новороссийска при описании последних дней разгромленных белогвардейцев: «Соленый, густой, холодный ветер дул с моря. Запах неведомых чужих земель нес он к берегу. Но для донцов не только ветер – все было чужое, неродное в этом скучном, пронизанном сквозняками, приморском городе…»

Дар от Марии Петровны

Какая радость: ко дню рождения Шолохова родился сын! Назвали Михаилом. С утра потянувшиеся с поздравлениями соседи отмечали: три мужчины в этой семье – майские. После доброго стакана с хмельным гости сыпали присказками: «Дай Бог вспоить, вскормить, на коня посадить!»

Вскоре отцу припомнилась, видимо, и другая: «У кого детки, у того и бедки». Он даже Левицкую известил: «Мишка мой тягчайше заболел воспалением кишечника. Докторов в Вёшках нет (детских тем паче), и моя Мария Петровна жестоко перетрусила и перестрадала. Сейчас только что поправилась и снова схватила простуду. Не спит, просыпается каждые полчаса…»

Из Москвы – одно за другим – пришли два извещения: прибыть к Сталину и обеспечить Гослитиздату выход иллюстрированного «Тихого Дона».

…Знакомый кремлевский кабинет. С его первого посещения вёшенец начинает создавать еще одну свою книгу – о спасении Дона. Теперь Сталин согласился разобраться с предложениями, как увеличить урожайность. Шолохов и соратники по райкому убедили его, что голодные годы – один за другим – прижились на Дону. В кабинете, кроме Сталина, Молотов, Каганович, Орджоникидзе и нарком земледелия. Этот мощный синклит благословил проект постановления «О мерах обеспечения устойчивого урожая в засушливых районах юго-востока СССР».

…Издательство готово свалить на Шолохова ответственность за то, что художник срывает подготовку престижного иллюстрированного издания второй книги «Тихого Дона». Шолохов действительно сам привлек в качестве иллюстратора ростовского скульптора и художника Сергея Королькова. Он обратил на него внимание, когда узнал, что художник, давно влюбившийся в роман, создал к нему множество эскизов. Они покорили придирчивого писателя тончайшим знанием всего казацкого быта: седло – так казацкое, шашка – казацкая, курень – так донской.

Шолохов шлет ему письмо: «Дорогой Королек! Не подводи, пожалуйста. Крайне необходимо дать рисунки ко 2-ой кн. в ближайшее же время, т. к. 1-ая книга выходит в июле и нежелательно, чтобы в выходе книг был разрыв…»

В жизни Шолохова столь значимые события, однако же вдруг опасно вторгается суетная политика.

Отсчет этой неприятной истории начался с заметки в окружной газете. Какой-то молодой да ретивый журналист сочинил лихую статью, что-де Вёшенский райком не организовал обсуждение проекта Конституции. Тяжкое обвинение! В ЦК партии пришел донос: «Во время обсуждения проекта Конституции в окружной газете „Большевистский путь“ была помещена заметка об извращениях в обсуждении Конституции в Вёшенском районе. В ответ на эту заметку Луговой дал возмутительную телеграмму, направленную против личности автора. В таком же духе было принято решение бюро, отредактированное т. Шолоховым». Газетчик, мастер интриг, сообщал: «Окружком ВКП(б) отменил это решение и указал на грубую ошибку РК ВКП(б)». И далее взялся «разоблачать» писателя: «Шолохов выехал в Миллерово и добился другого решения…»

Шолохов явно узнал об этом доносе и решился защитить в письме Сталину своих райкомовцев: «Повод для этого страшного обвинения? В двух тракторных бригадах за полторы недели после опубликования проекта Конституции не успели проработать проект». Но не пройдет защита даром – аукнется! Враги писателя и вёшенских райкомовцев неугомонно продолжат накапливать «компромат».

Он, ясное дело, писал вождю с большой надеждой. Понимал, что народ следует за его призывами не только по принуждению. Сталин звал в счастливое будущее и доходчиво объяснял, что достичь его можно только в труде и единстве, а отщепенцев – прочь! В этом году газеты публикуют гордую статистику: Ленинский план ГОЭЛРО выполнен, и предвоенный 1913 год оставлен позади по всем основным показателям. И уже даже достаток, пусть и скромный, начинает входить в жизнь простых людей.

9 декабря 1935 года «Литературная газета» опубликовала беседу с писателем под заголовком – «„Тихий Дон“ будет закончен в феврале». Шолохов и в самом деле не забросил роман. И обозначил очень важную мысль: белые напрасно клялись, что бились за народ, – они не уразумели, что противопоставили себя народу. Мелехов это произнес: «Господам генералам надо бы вот о чем подумать: народ другой стал с революции, как, скажи, заново родился. А они все старым аршином меряют. А аршин того и гляди сломается…» Шолохов не приостановил эти размышления блукающего в поисках правды своего любимого героя. Далее шел укор не только тем правителям, кто остался в прошлом: «Туговаты они на поворотах. Колесной мази бы им в мозги, чтобы скрипу не было» (Кн. 4, ч. 7, гл. X). Этот попрек и тем, кто и ныне горазд заботиться о народе только лозунгами.

Десятый год живет Шолохов романом, а творческое дыхание не сбивается. Как искусно, к примеру, живописал он пейзаж. Он становится для читателя путеводителем, барометром при вхождении в разгорающуюся Гражданскую войну: «Темны июньские ночи на Дону. На аспидно-черном небе в томительном безмолвии вспыхивают золотые зарницы, падают звезды, отражаясь в текучей быстрине Дона. Со степи сухой и теплый ветер несет к жилью медвяные запахи цветущего чабреца, а в займище пресно пахнет влажной травой, илом, сыростью, неумолчно кричат коростели, и прибрежный лес, как в сказке, весь покрыт серебристой парчою тумана…» (Кн. 4, ч. 7, гл. VIII). Такие пастельные краски убедительны в ощущении многослойного драматизма измученного войнами человека.

Другими красками описана побывка Григория дома. Сначала будто акварель: «Как пахнут волосы у этих детишек! Солнцем, травою, теплой подушкой и еще чем-то бесконечно родным. И сами они – эта плоть от плоти его, – как крохотные степные птицы…» И тут же, без всякого перехода, вместо тонкой кисточки взят резец для гравировки: «Какими неумелыми казались большие черные руки отца, обнимавшие их. И до чего же чужим в этой мирной обстановке выглядел он – всадник, на сутки покинувший коня, насквозь пропитанный едким духом солдатчины и конского пота, горьким запахом походов и ременной амуниции…» (Там же).

…Как-то напросились в гости ленинградский композитор Иван Дзержинский и его брат либреттист. Оба молоды и дерзновенны. Показали почти что завершенный клавир оперы «Тихий Дон» и готовое либретто – просим прочитать.

Пожал плечами: рад бы душой, да хлеб чужой. Но, заинтригованный, все же взялся за блажную работу. Читает: «Первая картина. Свадьба Григория Мелехова с Натальей Коршуновой в родном доме жениха. При открытии занавеса звучит свадебная хоровая песня: „Ох, матушка, тошно мне“. Песня сменяется лихой пляской. Но Григорий и Наталья не разделяют веселья. Григорий вспоминает Аксинью. Звучат грустные нотки…» Начало даже дочитывать не стал – перекинулся к последней странице. Здесь красные поют и «одинокий Сашка посылает им напутственные слова: „Хорошие ребята! Жизнь по-своему переделают, людьми станут, настоящими людьми. Не то что мы – барские холуи“».

Позже Иван Дзержинский вспоминал:

– Я сыграл и спел всю оперу, пользуясь довольно-таки плохеньким пианино… Наступила обычная в таких случаях томительная пауза…

Когда хозяин прервал паузу, пригласив к столу, и началась трапеза, композитор спросил:

– Вы не очень сердиты на меня и либреттиста за наши изменения в романе?

Ответ поразил:

– А мне какое дело? Мой роман – это мой роман. А твоя опера – это твоя опера… Это твое хозяйство. Ты и в ответе за него перед народом.

Не отказал, но и не дал согласия:

– Может быть, твоя опера и понравится в больших городах, а у нас на Дону ее музыка будет чужда и непонятна.

Гость в спор:

– Музыка оперы основана на интонациях русской народной песни. Донские песни сродни русским…

– Нет, нет! Неверно говоришь! Раз ты пишешь оперу о донских казаках, как же ты можешь игнорировать их песни…

Возможно, в эту минуту и родилась у Шолохова идея подсобить поставленному в столице оперному спектаклю станичной самодеятельностью.

Дзержинский заметил: «Спор продолжался… Каждый из нас остался при своем мнении…» Шолохов в ответ попросил в одном колхозе прямо на полянке устроить казачий концерт с песнями и плясками. В воспоминаниях композитора запечатлелось: «Михаил Александрович наравне с другими… Увлечение, с каким он отдавался песне, скрашивало недостатки его исполнения».

Братьев поразило, что, как только писатель появлялся на людях, его тут же окружали. Признался: «Многим даже заявление пишу, знают, что мне в районе не откажут, если просьба справедливая… Порой приезжают из соседних хуторов и станиц. Распрягут своих коней и сидят дожидаются, пока я выйду во двор… Когда наслушаешься жалоб, когда увидишь, сколько слез и несправедливости в нашем мире, то просто и работать не хочется».

Уезжали братья воодушевленными: не стал Шолохов ни цензором, ни запретителем.

Дополнение. Младший сын писателя Михаил с юношеских лет будет удивительно походить по внешности на отца, но не станет «папенькиным сынком». Сам торил свою жизненную дорогу. Получил биологическое образование и даже поработал в комиссии по охране природы при Президиуме Академии наук СССР, но втянулся в философию. Все остальные трудовые годы преподавал и заведовал кафедрой общественных дисциплин в Ростовском юридическом институте. После смерти отца стал главным консультантом Шолоховского музея-заповедника в Вёшенской и обогатил шолоховедение публикацией записей, писем отца и своих с ним бесед. Написал ценнейшие воспоминания – книгу «Об отце». Эта его деятельность была удостоена Международной премии имени Шолохова. Своего сына Александра сподвигнул служить памяти великого деда. Внук стал, после двух предшественников, директором музея-заповедника, и выпала ему многотрудная забота достойно подготовить Вёшенский район к 100-летию классика. За год до юбилея научный коллектив музея тоже был награжден Шолоховской премией.