Текст книги "Шолохов"

Автор книги: Валентин Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 57 страниц)

Судьба генерала

В самом начале октября 1942 года ушла телеграмма главному редактору «Красной звезды»: «Здоров. Прошу санкционировать совместную поездку Карповым Сталинградский фронт. Ответ телеграфьте. Крепко обнимаю, Шолохов».

У него уже богатый военный опыт. Догадался, что быть на Волге главному в этот год сражению. Поэтому и захотел вместе с ответственным секретарем газеты отправиться в Сталинград.

Потрясен был увиденным и услышанным, когда прибыл в штаб фронта. Город разрушен непрерывными бомбежками. Положение обороняющихся хуже некуда: немцы прорвались к Волге. Сталинград могли взять не сегодня-завтра… С его падением немцам открывалась прямая дорога на Кавказ и в Закавказье – к нефтяным сокровищам. А как без них – бензина, мазута, керосина – воевать нашей армии.

Шолохов знал, что обороной города руководит Жуков, заместитель Верховного главнокомандующего. Но, увы, встретиться не удалось. И не настаивал – видел, что Жукову в этом аду не до журналистов. На приобщении к жизни фронта это не сказалось. У Шолохова была удивительная способность – становиться своим среди тех, о ком собирался писать. Сохранилось свидетельство земляка-фронтовика, будущего ростовского писателя Петра Лебеденко:

«Михаила Александровича я разыскал в небольшом окопчике. Чтобы попасть в него, от КП надо было ползти не менее двадцати метров. Именно ползти: немцы рядом, и снайперы их, конечно, не спят.

Шолохов и пожилой солдат сидели на ящике из-под гильз, парень лет двадцати – плечистый, с белесыми бровями, тоже в плащ-накидке – у стены окопа…

Усатый тихо говорил: „Оно как кому повезет, однако… Вот мы с Митькой – сын это мой – уже четыреста шешнадцать ден воюем, и ни царапины. А другой, гляди, только придет в роту и пульнуть-то по фрицам не успел – уже готов. Вот оно как…“

– А ты кто же будешь-то? Партейный инструктор? – неожиданно спросил он у Шолохова.

– Да что-то вроде этого…

– Газетки на пару закруток не найдется?

Газеты у Михаила Александровича не нашлось. Солдат досадливо поморщился, но Митька дал ему небольшую книжонку.

– Ошалел ты, что ль! Такую книжку – на закурки, соображать надо, однако…

Речь шла о „Науке ненависти“. Усач добавил: „Это такая наука, что без нее нашему брату никак нельзя, ну, никак, понимаешь? Писал эту книжку не простой человек… Все знает, однако. Душа у него солдатская, понимаешь? Он по окопам, как ты, запросто. Приходит, садится, говорит: „Покурим, братцы? У кого покрепче?““ Душа…»

Что дальше-то? Неожиданный бой. И Митьку убило. От очевидца осталось свидетельство: «Дымилась земля, снаряды рвали ее в клочья, гарь ползла по окопам, а солдат все стоял на коленях, недвижимый, как памятник сыну. Шолохов склонился над убитым парнем, взял его руку в свои ладони, крепко сжал ее… лицо его вдруг посерело, на висках взбухли бугорки вен, а в глазах была мука… Рота пошла в атаку. Сибиряк наклонился над сыном, губами прижался к его лбу, сказал чуть слышно: „Прощай, Митька. Вернусь – похороню“».

Еще один фронтовик, Василий Грязнов, тоже запечатлел встречу с Шолоховым: «Под Сталинградом это было, тяжелые бои шли… Пришел он к нам в окопы. Идет по ходу сообщения и нет-нет выглянет, посмотрит в бинокль в сторону фашистов. А кто-то из солдат и говорит: „С биноклем, товарищ полковник, поосторожнее. У немцев снайперы начеку“. Шолохов улыбнулся и в ответ: „Благодарю за упреждение, но снайперов я не боюсь. Заговоренный я, брат, от пули“».

И дальше шло в этом рассказе одно другого интереснее: «Ну, солдаты нашего окопа окружили его, все сразу узнали в полковнике Шолохова. Я и говорю ему: „Может, вы, Михаил Александрович, и молитву какую от пули знаете?“ – „Знаю, – отвечает. – И те молитвы, что имеются в „Тихом Доне“, и новые, но сейчас у меня на уме и в сердце одна, начинается она, други мои, так: „Во имя отца и сына и матери моей – ни шагу назад!““ Помолчал, затянулся дымком махорки и говорит: „А хочется хорошее написать“. – „Что же?“ – „А то, как вы сражаетесь за родину. Вот хожу по окопам, присматриваюсь, учусь у вас, изучаю солдатскую жизнь, бывальщину, а потом напишу, обязательно…“»

Его видели и в Камышине – здесь находился штаб строительства дороги Казань – Сталинград. Немцы бомбили этот городок по три раза на день.

Не только в редакции удивлялись – спецкор не переслал ни одного очерка. Видимо, большое произведение задумал. Да и утратил он лихость в сборе материала для газетных нужд – мучительные боли после контузии давали знать о себе каждый день.

Новый роман о тех, кто отстоял Сталинград, он назовет «Они сражались за родину»; кстати, распорядится поименовывать здесь слово «родина» с маленькой буквы – без излишней пафосности.

Шолохов свидетель, как те, кто сражался за родину, не пропустили немцев за Волгу. В ноябре 1942-го они перешли в контрнаступление.

Особенно врезалось ему в память, как нередко гибли герои по неразумию начальства. С горечью – запинаясь от непроходящей и жалости, и злости – рассказывал друзьям: «Наступление войск 62-й армии… Вижу, как гибнет батальон в 800 человек, осталось шесть воинов, остальные пластом легли у вокзала. Их не немцы выбили, а кто-то из наших вывел из укрытия на отступ. И что же, все попали под фланговый огонь. Полегли… Слезно жаль… А кто виноват – Чуйков или Родимцев? Попробуй разберись, они сейчас будут друг на друга сваливать, а люди пали смертью… Кого винить? Война, да! А мне надо сказать пусть горькую, но правду…»

Пока Шолохов в Сталинграде, в Москве затеяли вокруг «Тихого Дона» подковерные игрища. В октябре заместитель председателя правительства Анастас Микоян направил в ЦК письмо под грифом «Секретно»: «В Англии и ее владениях проявляется значительный интерес к советской политической и художественной литературе…» Приложил список книг, чтобы ЦК разрешил издать на английском. Был там и «Тихий Дон». С письмом «поработали»: роман вычеркнули. Вместо него вписали «Радугу» В. Василевской. Эта писательница – любимица Сталина, а подхалимы тут как тут.

…Германия. В дни, когда армия Паулюса уже осознавала свой конец, Гитлер произнес речь с очень странным признанием: «Меня всегда высмеивали как пророка. Из тех, кто тогда смеялся, бесчисленное множество уже не смеется, а те, кто все еще смеется, скоро, пожалуй, тоже перестанут. Сознание этого распространяется через Европу по всем миру…»

Пройдет всего полгода, выйдут первые главы романа, и мир узнает истинное пророчество – от имени простого русского солдата: «Пусть враг временно торжествует, но победа будет за нами! И горе будет проклятой стране, породившей полчища грабителей, насильников, убийц, когда в последних сражениях на немецкой земле развернутся алые знамена нашей великой армии-освободительницы…»

Дан был приказ чеканить медаль «За оборону Сталинграда». Шолохов будет удостоен этой награды. Она пропишет посланца «Красной звезды» в одном строю с теми, кто был участником одной из самых великих битв в истории человечества.

Дополнение. Хождение по окопам с журналистским блокнотом обогащало писателя. Для будущего военного романа скапливались – строка за строкой – приметы фронтовых буден, которые узнавал не из пересказов или документальных фильмов.

Шолохову явно приходилось брать в руки саперную лопатку – иначе вряд ли появилось бы в романе такое описание: «Высушенная солнцем целинная земля была тверда, как камень. Лопатка с трудом вонзалась в нее на несколько сантиметров, откалывая мелкие, крошащиеся куски, оставляя на месте среза глянцевато-блестящий след…»

Только по собственным наблюдениям могли выписаться и такие строки: «Шедший впереди средний танк противника с ходу налетел на плетневую, обмазанную глиной колхозную кузницу, на миг весь окутался пылью и, вырвавшись из-под рухнувших обломков, неся на броне сухой хворост и осыпающийся мусор, расстрелял пушечным огнем расчет станкового пулемета, успел раздавить несколько стрелковых ячеек…»

Общение с теми, ради кого готовился браться за роман «Они сражались за родину», укрепляло в мысли: не цензура, а правда должна командовать писательским пером. Потому-то в романе и появится признание – необычное, как истинное пособие в науке побеждать: «Воевать как следует еще не научились и злости настоящей в нас маловато. А вот когда научимся да когда в бой будем идти так, чтобы от ярости пена на губах кипела, – тогда и повернется немец задом на восток…»

Глава третья
1943: ЦЕНЗУРА ЦК

В день первый января 1943 года Сталин подписал директиву Ставки Верховного главнокомандования – начинать наступательную операцию с кодовым названием «Дон».

Визит к Берии

Шолохов, ясное дело, ничего не знал о секретной директиве. Но Вёшенская не уходила из памяти. Тут еще от сына одного приятеля весточка – горестная: «Мы по равнине подъехали к Вёшенской… Церковь была развалена, обгоревшие стены обрушившихся зданий, развалины домов, воронки от снарядов и бомб…»

Писателю рассказали, что в «Правду» приходит много писем с вопросами: когда Шолохов предстанет с чем-то значительным о войне? Он в ответ – знаю, мол, читал некоторые такие письма:

– Все, все хотят, чтобы ничто не было забыто. И я этого хочу. Во имя тех, кто жив, и тех, кого уже нет, и тех, кто будет потом…

У него спросили: о чем будет новый роман? Ответил:

– О русском солдате, о его доблести. О его суворовских качествах известно миру. Но эта война показала нашего солдата в совершенно ином свете. И я хочу раскрыть в романе новые качества советского воина, которые так возвысили его в эту войну.

Он особо отметил, что в романе будет много юмора. Это кое-кому показалось странным, несвоевременным – не рановато ли шутковать: ведь главного перелома в войне еще нет. Шолохов не согласился:

– Что читают на переднем крае, когда есть свободная для этого минутка? Приключенческую, веселую литературу. Чтобы уйти от мясорубки, от страшных размышлений о войне – на фронте ведь мало веселого. И я подчинился этой необходимости…

…В феврале на сборе всех своих сотрудников редактор объявил, что Сталин ввел погоны; их отменили в революцию. Через несколько дней Шолохову вручили полковничьи: с двумя просветами при трех звездах; золотые для парадного мундира и зеленые для повседневья. Офицер! Золотопогонник! Сколько сказано о них в «Тихом Доне» и с уважением, и с презрением. И все-таки хорошо, что Верховный вспомнил вековые традиции русского офицерства.

Февраль оказался щедрым на добрые новости и для страны, и для Шолохова.

Во второй день этого месяца завершилась ожесточенная битва под Сталинградом, она длилась более полугода. Мир убедился: советский солдат и после обороны Москвы показал, что сильнее фашистского.

Впрочем, Шолохов конечно же осознавал, что победа под Сталинградом еще не разгром Германии. Она все еще могуча.

Москва. «Правда» 4 февраля напечатала небольшую карту больших военных действий. Нетрудно представить, как вглядывался в нее Шолохов: Ростов, Миллерово, города и станицы вокруг и рядом. Ясно, что карта не зря напечатана – значит, там не просто бои, а идет наступление. Так и было. Через 12 дней газеты дали сообщение Совинформбюро: «Войска Южного фронта заняли Ростов-на-Дону». Сколько же крови впитали стылые снега…

Ростов. Военный Совет фронта направил Сталину победную реляцию: «Над цитаделью тихого Дона – Ростовом – взвилось великое и непобедимое Красное знамя Советов…»

Радостные вести с фронта – не очень радостные о том, как живется семье, а тут еще и неуходящие боли от контузии, и заботы о романе… Однако верен давним, с 20-х годов, убеждениям заступаться за опальных.

…Корней Чуковский. Он узнает, что Детгиз получил указание не печатать его сказку «Одолеем Бармалея». Но ведь с ее помощью он хотел научить детишек ненавидеть фашистов. Видимо, не все выписалось так, как хотелось. Однако же вместо подсказки его обвинили в идеологической ошибке. Опасное обвинение по тем временам, не зря он вписал в дневник: «Злые вороны выклевали мне очи…» Ищет заступников, да все отвернулись. Еще бы, говорили что сам Сталин сказкой недоволен. Только два писателя подписали письмо в защиту сказочника: Алексей Толстой и Шолохов.

…Ефим Пермитин. По той причине, что не так «отобразил» коллективизацию в своих повестях «Когти» и «Враг», давно уже пребывает во «врагах народа». Шолохов нашел возможность обратиться к Сталину в его защиту. Тот смилостивился и сказал по телефону Берии: «Надо уважить Шолохова». Дисциплинированный нарком вызвал к себе ходатая:

– О ком просишь?

Шолохов начал с заслуг Пермитина в литературе. Берия перебил:

– Не читал и читать не буду. Ты скажи: наш человек?

– Наш человек!

– Напиши фамилию…

После этого позвонил кому-то:

– Ефим Николаевич Пермитин. Писатель. Освободить, восстановить во всех правах.

Март. Вдруг вспомнили о Шолохове во Всесоюзном обществе культурных связей с заграницей. Тогдашняя начальница этого самого ВОКСа придумала выпустить в США несколько фильмов. Написала в ЦК: «Учитывая огромную пропагандистскую силу американского кино (если фильм идет большим экраном, его смотрят 30–40 мил.), созданные фильмы о СССР могли бы стать одним из мощных средств нашей пропаганды…» И предложила собрать тех, кто смог бы написать сценарии. В ее списке 20 писателей, и Шолохова не забыла. Правда, из этой затеи ничего не вышло.

В этом же месяце Шолохов попытался встретиться со Сталиным. Ответ был передан через помощника: «Тов. Поскребышев! Передайте т. Шолохову мои извинения и скажите, что не в состоянии выполнить его просьбу ввиду перегруженности работой».

С чем же собрался в Кремль? Возможно, ответ на этот вопрос подскажет моя находка в главном архиве партии.

В апреле Маленкову передали папку с бумагами – страниц пятьдесят. Отличная машинопись, отличная бумага. На первой странице: «Михаил Шолохов. Они сражались за родину». То новое творение Михаила Шолохова!

Здесь же синим карандашом приписано: «т. Маленкову и (неразборчиво), вещь хорошая, по-моему, ее надо печатать в „Правде“ и в „Красной звезде“». И подпись. (Я не смог разобрать, чья это резолюция, но явно не Сталина.)

Надо читать. Но как Маленкову выкроить время? Ежедневно и еженощно десятки, десятки, десятки писем, телеграмм, записок от наркомов, секретарей обкомов, директоров оборонных заводов…

«Вещь» хвалят, а в тексте сразу бросаются в глаза подчеркивания все тем же жирным синим карандашом. Испещрена едва ли не каждая вторая-третья страница. И явно не в похвалу. Кто же владелец запретительного карандаша – Маленков? Автор резолюции? Догадываюсь: чтец – придира, перестраховщик с литвкусами, которые воспитаны на постановлениях и инструкциях. Забеспокоили этого цензора такие, к примеру, выражения: «Чертов союзник»; «Нет, Коля, ты как хочешь, а я генералом не желаю быть»; «Армию разбили»; «Идем мы пятый день, скоро уж Дон, а потом Сталинград…»; «Разбили наш полк вдребезги, а что с остальными? С армией?..»; «Похожий на английского министра Идена». И еще, еще, еще.

Дома я стал сравнивать выписанные подчеркивания с последним изданием романа. Почти все эти выражения остались в тексте. Лишь реплика Лопатина «чертов союзник» заменена на «наши союзники». Шолохову было ясно, о чем бдели цензоры: как бы союзники не осерчали, что им напомнили – затягивают открытие второго фронта.

Разыскал того правдиста, который спустя некоторое время стал готовить главы романа к изданию, Юрия Лукина. Спрашиваю: кто же оказался тогда столь смел, чтобы не принять руководящих подчеркиваний? Ответил, что получил рукопись без всяких пометок. Значит, Шолохов сам принял это опасное решение, разминировать свое творение от тех цензурных вмешательств, которые взрывали написанное.

В «Правде» рассказывали: Маленков читал рукопись так неспешно, что главный редактор не выдержал и сказал ему: «Разрешите напечатать под нашу ответственность».

Как рукопись попала в ЦК? Теперь уже не узнать. Я не нашел ни официального сопроводительного письма, если она пришла из газеты, ни письма писателя, если он сам туда обратился.

Май. В газетах появилось Обращение Всеславянского митинга к угнетенным славянам Европы. Оно призвало объединяться против общего врага. Велика колонка подписей. Вместе с Шолоховым Людвиг Свобода, будущий президент Чехословакии, а тогда командир сформированного в СССР чехословацкого корпуса, писатели Алексей Толстой, Леонид Леонов, Александр Фадеев, ученый Петр Капица, певец Иван Козловский, несколько священников…

Как раз в это же время начали печататься отрывки из его нового романа, одновременно, как кто-то предписал в ЦК, и в «Красной звезде», и в «Правде». Залпом! И в самом деле роман стал воюющим. Шолохову довелось познакомиться с заметками одного журналиста: «1943 год. Начало лета… В эти дни на передний край стали поступать номера „Правды“ с главами из нового романа Михаила Шолохова. Все – солдаты и офицеры – жадно набрасывались на эти номера. Зачитывались до дыр, до стертых клочков…»

Еще бы не «набрасываться», когда шла истинно окопная правда, ну, хотя бы в сценке, когда отбивались от наступающих фашистов: «Микола! Умыли мы их, б..! Они с ходу хотели взять, нахрапом, а мы их умыли! Здорово мы их умыли! Пускай опять идут, мы их опять умоем!»

Но ведь смог и иную правду рассказать: «Николай, полузасыпанный землей, все еще мешковато лежал на дне окопа и, судорожно всхлипывая, втягивал в себя воздух, при каждом выдохе касаясь щекой наваленной в окопе земли… Из носа у него шла кровь. Щекочущая и теплая. Она шла, наверное, давно, так как успела наростами засохнуть на усах и склеить губы. Николай провел рукой по лицу, приподнялся. Жестокий приступ рвоты снова уложил его. Потом прошло и это. Николай привстал, осмотрелся помутневшими глазами и понял все: немцы были близко…»

Художник живописал и такую щемящую картину: «Звягинцев сорвал на краю поля уцелевший от пожара колос… Черные усики его обгорели, рубашка на зерне полопалась под горячим дыханием пламени, и весь он – обезображенный огнем и жалкий – насквозь пропитался острым запахом дыма. Звягинцев понюхал колос, невнятно прошептал:

– Милый ты мой, до чего же ты прокоптился! Дымом-то от тебя воняет, как от цыгана… Вот что с тобой проклятый немец, окостенелая его душа, сделал!»

Война и смерть… Жесток роман на откровения. «Воюем-то мы вместе, а умирать будем порознь, и смерть у каждого из нас своя, собственная…» – говорит Лопахин.

Неожиданный отклик пришел на публикацию романа в «Правде». От Сергея Ермолинского. Это с ним Шолохов создавал за год до войны сценарий к картине «Поднятая целина». Теперь Ермолинский, отсидев в тюрьме, – в ссылке в Алма-Ате. Нелегко дается ему письмо – вдруг и Шолохов тоже не захочет поддерживать отношения с ним, преступником. Уже в первых строчках смятение и тревога: «Дорогой Миша! Пишу Вам очень коротко, потому что не уверен, найдет ли Вас это письмо. Да и как испишешь – тут длиннющий рассказ, если уж пытаться изложить все невеселые мои приключения».

Письмо не просто так – он мечтает о совместной работе. «На днях мне принесли несколько номеров „Правды“ с главами Вашей новой книги. Я, Ваш мужик „оброчный“, готов, если будут у Вас такие намерения, приняться за работу над сценарием…»

В этом весеннем месяце Шолохов был командирован на Западный фронт и добирался со своим сухим пайком до городка Дорогобуж.

Отсюда готовилось наступление на Смоленск. Когда на машине пробирался к штабу, проехал Гжатск – где-то неподалеку находилась деревня Клушино: разоренная, сожженная, где в одной из землянок бедствовала семья Гагариных с девятилетним сыном Юрой. Космонавт Юрий Гагарин и писатель Михаил Шолохов встретятся в середине 1960-х – в Вёшенской, можно сказать, на высокой орбите внимания классика к молодой литературной поросли.

Уже само по себе имя Шолохова позволило писателю узнать больше других журналистов об обстановке на фронте, да приходилось сожалеть, что эти знания – не для печати. Операция по освобождению Смоленска названа «Суворов». Готовилась она очень скрытно. Никто не знал ни о дате наступления (7 августа), ни о численности подготовленных к сражениям войск (миллион с четвертью).

Операция была крайне тяжелой и растянулась до конца сентября – лишь тогда освободили Смоленск.

Отчего военный корреспондент М. А. Шолохов ничего не послал в печать с этого фронта? Видимо, писал новые главы для своего романа.

Скрыл от всех, что брался в это горячее время и за рассказ. О войне, разумеется. Назвал очень просто «Матвей Калмыков». Очень донские имя и фамилия. Успел заполнить 13 страниц. Но не стал дописывать. Решил растворить этот рассказ в романе. Жаль, что не дописал. Наверное, не один тогдашний читатель воспринял бы «своей» историю казака-колхозника, которому выпала доля стать защитником родины в очень тяжкую пору – отступления в степях между Доном и Волгой. И, наверное, не один новобранец испытал те чувства, что и герой, когда на марше он был сброшен взрывом немецкой бомбы в вонючую лужу:

«В ярости вскочил он на ноги, задрав вверх голову, и, отплевываясь, потрясая кулаками, заорал:

– Силен ты, сукин сын, кидать на безоружных! Попадись мне на фронте, такую твою мамашу! Попадись только, я тебе дырок наверчу!»

Русский характер!

Рассказ получался без прикрас. Отдал право высказать тяжкую военную правду об отступлении молоденькому командиру роты:

«– На рассвете или утром ожидается наступление противника. Наверное, будут танки с его стороны. У нас пока их нет, временно нет. Атаки придется отражать своими силами. Главное – не робеть и ни в коем случае не бегать от танков. Без моей команды не отходить ни на шаг, помните это твердо. Обычай есть у нас такой хороший: трусов, покидающих в бою товарищей, стрелять самим, не дожидаясь, когда убьют их немцы. Ну, занимайте места…»

Шолохов понимал – такой жуткий приказ был единственно возможным по тем жутким временам. И это тоже урок из науки побеждать.