Текст книги "Шолохов"
Автор книги: Валентин Осипов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 57 страниц)
Домочадцы заметили: прочно оседлан стул у письменного стола в кабинете на втором этаже. Снова ночные бдения. Он признался – сочиняются новые главы военного романа. Но при этом как было все время, так и остается: не хочет отключаться от жизни.
Идет письмо ученому из Ростова – озаботился: «Опасаюсь, что для Вашего словаря не найдете Вы издателя, и по той простой причине, что едва ли в наше время сыщутся „сердобольные“ люди…» Речь шла о попытках издать «Словарь народных говоров». Шолохов через несколько лет с превеликим огорчением убедится, что и столичные издатели пренебрегают такими изданиями, и встанет в строй радетелей этих памятников культуры.
Идет письмо депутата в райком – встревожен: «Прошу оказать возможную помощь… Он тяжело контужен во время войны, страдает припадками эпилепсии, снят с военного учета и к труду неспособен…»
Идет письмо историку в Воронеж – доброжелателен. Тот хотел узнать, откуда писатель брал факты истории для «Тихого Дона». – «Все, что служило мне подсобным материалом в работе над „Тихим Доном“, погибло в 1942 году. Что касается архивных материалов – боюсь, что и в Ростове они не сохранились за годы войны. Впрочем, советую Вам обратиться туда, быть может, кое-что уцелело. Помимо облархивов я воспользовался материалами из библиотеки ЦК ВКП(б)…»
Писал и вспоминал не только проклятую войну и своих тогдашних недругов. Вспомнилось прошлогоднее письмо директора Института марксизма-ленинизма при ЦК партии. Он переслал писателю фотокопию письма Сталина далекого голодоморного года и шолоховский мандат делегата довоенного партийного съезда. И сообщил: эти важные для истории раритеты, как написал, «случайно» были найдены одним полковником «в Вашем доме при отступлении наших войск». Заключил просьбой: «Михаил Александрович! Убедительно прошу подлинник письма тов. Сталина разрешить оставить на хранение в Архиве ИМЭЛ. Жду ответа…»
Два эти письма высекли обжигающую душу искру обиды. На письме из института появилась скорым шолоховским почерком приписка – важное свидетельство: «Эти документы были найдены не „случайно“, и не в моем доме, а в здании райотдела НКВД, в ящике, который был брошен сотрудниками НКВД при поспешном бегстве из Вёшенской. Ящик этот был передан мною 12.6.42 г. на предмет отправки его в неугрожаемую зону».
Увы, не сбылись мечтания, что власть даст спокойно работать. Законы святы, да законники супостаты. Июль 1950 года. Дважды неприятности с покушением на творчество. Шолохов был вынужден обратиться ко второму лицу партии – Маленкову с жалобой на Генштаб: «Завершая первую книгу романа „Они сражались за родину“, уже приступил к работе над второй, – испытываю острую необходимость ознакомиться с материалами, касающимися обороны Сталинграда…» Он не требовал, как выразился, «материалы секретного характера». Оказывается, ему не доверили, как сообщал в письме, «„живой“ материал, т. е. политдонесения, поступавшие из рот, батальонов, сводки и все остальное, что сможет оказать мне помощь в воссоздании обстановки 1942–43 гг.». Горечь в письме: «Вы понимаете, как губительно отразится на моей работе отсутствие этого материала, а потому и прошу Вашей помощи».
Стоит вспомнить: Лев Толстой для «Войны и мира» перечитал огромное число исторических книг и воспоминаний. Шолохов для «Тихого Дона» тоже переработал громадный материал. Но о войне с фашизмом пока еще нет обобщающих книг и маршальских воспоминаний. Потому-то понадобились архивы, хочет знать больше.
Он повеличал Маленкова: «Дорогой товарищ Маленков». Еще наивнее: «Всегда помня Ваше доброе ко мне отношение…» На письме осталась резолюция – она ни к чему не обязывает: «Прошу ознакомить т. т. Громова и Егорова».
Ждет-пождет ответа от «дорогого» Маленкова: месяц… второй… восьмой… Не дождался. Вот и пополняется доводами ответ и для тех, кто спрашивает по искреннему любопытству: «Почему Шолохов так мало написал?» – и для тех, кто воинственно-агрессивен в утверждении: «Шолохов так мало написал!»
Вторая неприятность. Покусились на его публицистику. Шолохов передал в «Правду» статью «Не уйти палачам от суда народов» – ее взялись сокращать. Автор подивился: помимо всего прочего почему-то не понравилась цитата из рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни». Не согласился. Он в тяжком гриппе, но продиктовал для главного редактора телеграмму: «Не хотелось, чтобы резали жестоко, если вообще-то статья пригодится вам. Крепко обнимаю и жму руку. Твой Шолохов».
Редактор, однако, закусил удила. Видимо, еще не знал, что Шолохов с самого начала своего творчества выковал в себе упрямую неуступчивость. Из Вёшек новая телеграмма – начало ядовито: «Джек Лондон и я решительно возражаем против сокращения…» Закончил: «Прошу сохранить полностью. Сердечный привет. Шолохов».
Редакция упорствует. Из Вёшек еще одна телеграмма – уже с ультиматумом: «Предложенные сокращения совершенно неприемлемы. Прошу статью вернуть. Привет. Шолохов».
Прелюбопытно, как по убывающей шкале выстраивались ритуально-заключительные в письмах выражения: «Крепко обнимаю», «Сердечный привет» и, наконец, просто «Привет». Кардиограмма!
Отказ из «Правды» не корежить статью вызвал в ответ новую телеграмму, и получилась колючая оценка «отредактированного» текста: «…Смотри нелепицу шестом абзаце… Усечена фраза непоследовательно… Убит небрежностью правки».
Не подействовало. Тогда в сентябре шлет телеграмму в ЦК (характер!): «Срочная. Москва. ЦК ВКП(б). Товарищу Маленкову. Убедительно прошу Вас ознакомиться моей статьей Правде тчк Совершенно неприемлемые сокращения лишают меня возможности опубликования статьи тчк Ваш Шолохов».
Архив сохранил оправдания главного редактора перед ЦК – лукавые: «Никаких сокращений статьи не делалось, а был лишь разговор на предмет исправления».
Едва покончил с этой неопрятной историей, возникла другая – еще более неопрятная. И вновь Маленков… Болезненно тучный от нездорового из-за перегрузок образа жизни, особенно в войну, с оплывшим лицом, он непревзойденно тонок на изощренно-каверзные игрища с «кадрами партии». Еще не остыл от разбирательства первого шолоховского письма, как от своих аппаратчиков поступила «Справка о литературном критике Гоффеншефере В. Ц.»
Неужто нет иных дел в штабе партии? И все-таки Маленков учуял в этом документе большую политику. Потому и разрешил своим подчиненным сложную интригу: напомнить и Шолохову, и складывающемуся шолоховедению, что небезгрешны. Этот Гоффеншефер еще до войны не выявил идейной ущербности ни в «Тихом Доне», ни в «Поднятой целине». Удар по критику – удар по писателю. Маленков попросил дать справку по обоим.
Удар по Гоффеншеферу: «Серьезные ошибки. Так, например, в его книге „Михаил Шолохов“ (Гослитиздат. М., 1940 г.) при характеристике творчества Шолохова он видит недостаток писателя в изображении коммунистов лишь в том, что им мало показываются их психологические переживания».
Удар по Шолохову: «Действительные недостатки произведений известного писателя в описании коммунистов…»
Тема «изображения коммунистов» – что же могло быть по тем временам более подходящим для политической дискредитации?!
Маленков. Он заказал справку отнюдь не для личного самообразования или утоления любопытства. Захотел открыть глаза верхушке партии – Сталину тоже – на Шолохова по связке с «безродным космополитом». Потому начертал резолюцию заведующему Отделом пропаганды и агитации: «т. Кружкову. Доложите об этом деле на секретариате ЦК. 26.VI». Замысел с далеко идущими последствиями: нехорошими.
Шолохов. Совсем зачернило жизнь политическое недоверие. Многие в такую невезучую пору ложились на дно. Вёшенец не из таких. Не прошло и месяца, как отправляет новую депешу: «Москва. ЦК партии. Георгию Максимильяновичу Маленкову». Дата: «2 октября 1950 года». Послана из Миллерово. Шолохов заботится о своих земляках – просит построить водопровод. Через месяц обращается с новым письмом к Маленкову. Своеобычно написано – стоит привести полностью:
«Дорогой товарищ Маленков!
Вёшенская электростанция, построенная по распоряжению покойного Орджоникидзе (Шолохов не добавил, что по его просьбе. – В. О.) 20 лет назад, имеет два дизеля марки „Метеор“, которые пришли в абсолютную негодность в результате отчасти длительной эксплуатации и, в основном, потому, что станция была разрушена немецкой авиабомбой в июле 1942 года (Шолохов не добавил, что это произошло в день гибели матери. – В. О.) и двигатели почти год простояли в развалинах, под открытым небом. Их необходимо менять еще и потому, что дизели типа „Метеор“ устарели, давно не производятся нашей промышленностью и, естественно, ни одной запасной части к ним не найти.
Наши попытки добиться чего-либо конкретного по части приобретения 2 дизелей ни к чему не привели и без Вашего мощного слова поддержки безусловно ни к чему не приведут и в дальнейшем. Только поэтому, поборов стыд, я решил снова побеспокоить Вас и просить помощи.
И последняя просьба – в отношении горючего: нам отпускают нефть со станции Миллерово, и ее приходится возить за 168 километров, а в 3 километрах от Вёшенской, на Базковской нефтебазе 300 тонн солярки, которую для нужд нашей электростанции почему-то не отпускают, ссылаясь на то, что требуется разрешение Москвы.
Очень не хочется сидеть по ночам в потемках. Помогите! Полугодовая потребность горючего составляет 40 тонн. С сердечным приветом. М. Шолохов».
Маленков – отдадим должное – дал ход письму. Через семь дней исполнительные аппаратчики доложили: «Товарищу Маленкову Г. М. По Вашему поручению, в связи с просьбой т. Шолохова…» Далее уточнение: «Тов. Шолохов принимал участие в рассмотрении этого вопроса…»
Вернулся домой из Москвы и приметил – Мария Петровна все чаще пасмурна. Расспросил. Оказалось, не на что жить. Шлет две телеграммы равнодушным издателям: «Срочно прошу телеграфом перевести гонорар зпт Сижу без денег». Месяц минул – новая телеграмма: «Пребываю абсолютно грустном безденежье…»
Будто по заказу совпадение: Фадеев направил в ЦК Маленкову и Суслову справку – кто из писателей получает большие гонорары по причине большого числа переизданий. Фадеев подписал список – сам в нем на первом месте. Шолохов в списке отсутствовал.
Мария Петровна рассказывала:
– После войны в станице жилось худо даже нам, Шолоховым… И ему было обидно, что многие считали его богачом. Вот расскажу: в письмах однажды попалось такое – мол, «я построил дом, теперь нужна машина, так, Михаил Александрович, помог бы, что стоит-де миллионеру». Шолохов ответил: «Я такой же миллионер, как ты римский папа!»
Конечно, гонорары, депутатское и академическое вознаграждения обеспечивали нормальное существование. Но сколько родни и близких! И сколько поездок по стране «за свой счет»! Одни наезды в столицу чего стоили… В итоге в эти годы всяко приходилось. Младшая дочь, Мария Михайловна, об этом же: «Мы были одеты, как и все дети в станице. Платья после мамы донашивала моя старшая сестра, а потом за ней я. Так все передавалось от старших младшим».
От Шолохова я никогда не слышал жалоб-сетований на послевоенную неустроенность житья-бытья. Ему тяжко от другого – от непонимания власти.
Что же может отвлечь от издевательств, унижений, злодеянной критики? Дом в Вёшках с верной семьей да письменный стол – вот крепость, за стенами которой забывается все на свете, кроме взыскующей труда бумаги и пера. Что еще? Азартная охота? Утишиваюшая рыбалка? Застолья с немногими истинно верными друзьями?..
Глава третья
1951–1953: ЧП НА ПАРТИЙНОМ СЪЕЗДЕ
«К т. Шолохову необходимо применить меры…» – такое угрожающее требование выдвинули партаппаратчики Г. М. Маленкову; случилось это в особые дни 1953 года, когда работал XIX партсъезд.
За что же такая немилость? Шолохов знал – это никогда и не прекращалось в режиме вечного партдвигателя «удил-желез»: то дернут – то ослабят, то наградят – то унизят.
МВТУ: «Скоро робют – слепых родят»1951-й. Шолохов открыл этот новый год обращением к стране – поздравил сограждан в «Правде». И еще напечатал в течение года два небольших обращения – к строителям Волго-Донского канала и юным книголюбам. Не густо в публицистике. Иные заботы. О военном романе, пожалуй, главная.
И вдруг в марте, на следующий день после закрытия сессии Верховного Совета, Шолохова пригласили на встречу со студентами знаменитого Московского высшего технического училища. К «технарям»…
Конференц-зал. Взошел в своей неизменной гимнастерке на сцену за стол под аплодисменты. Его представили, а он заявил: к никакому-де отчету не готовился, доклада не ждите и попросил задавать вопросы. Но не нашлось отважных с вопросами. По рядам лишь заробевшие шушуканья-переглядки. Конфуз. Тогда он встал и с лукавинкой обратился к залу: «Вы давайте-ка за что-либо меня похвалите, я, конечно, стану скромничать-отбиваться, ну и пойдут вопросы». Завлекалочка удалась – осмелели студенты.
– Расскажите, как вы пишете?
– Об этом долго и сложно рассказывать.
– Ваша общественная работа? Участие в борьбе за мир?
В ответ пожал плечами.
– В ваших книгах нет ни одного хорошего женского образа.
– Это, очевидно, потому, что я женился восемнадцати лет. (Видимо, задело, потому отшутился.)
– Над чем сейчас работаете и когда закончите?
– Векселей не даю, а то наобещаешь, а потом не получится. Есть такая поговорка: скоро робют – слепых родят. Работаю над романом «Они сражались за родину». Роман задуман мной в трех книгах… Затем буду заканчивать вторую, последнюю книгу «Поднятой целины».
– Были ли прототипы для героев «Тихого Дона»?
– Да, были. Но ведь это неважно. Лев Толстой очень удачно сказал о своем Болконском: не имеет значения, был ли он и есть ли на самом деле и какова его действительная фамилия; он есть и важен как Болконский.
– В «Тихом Доне» есть люди (Мишутка и другие), о судьбе которых можно еще рассказать. Не собираетесь ли вы это сделать?
– Была раньше такая писательница Лидия Чарская. У нее в одной книге герой тонет, а во второй снова вынырнет – так она их и вела из книги в книгу. Один критик (неважно – правый или левый) сказал: «У Чарской есть курочка, которая несет золотые яйца». Я не хочу быть куроводом.
– Конец «Тихого Дона» неудачен. Почему герой ни к чему не пришел?
– Такова была действительная судьба более зажиточной части деревни. Если бы я написал иначе – это было бы вопреки моей писательской совести.
– Ваше мнение о творчестве Ильи Эренбурга?
– Во время войны писал действительно нужные вещи, очень ценно это было тогда.
– Насколько правдива книга Федора Панферова «В стране поверженных»?
– Бред.
– Что вы можете сказать о книге Эммануила Казакевича «Весна на Одере»?
– «Звезда» – это хорошо.
– Ваше мнение о книге Николая Шпанова «Поджигатели»?
– Я читал и Ната Пинкертона.
– Как вы оцениваете нашу современную литературу?
– Тянем помаленьку. Но печально, когда наши старые писатели теряют качество. Например, Александр Корнейчук…
Вдруг произнес: «Я никогда не принимал присяги писать только о казаках».
– Ваше мнение об операх Дзержинского «Тихий Дон» и «Поднятая целина»?
– Либретто безграмотно написано братом композитора. Песня «От края и до края» в «Поднятой целине» – мотив есть, а где слова? Опера «Тихий Дон» написана по роману без знакомства с казачьим песенным творчеством. А у казаков замечательные, в том числе и очень старые, песни, например о речке Камышенке. Затем – это мое личное отношение к оперному искусству – я, например, как услышал, что лирический тенор поет во время исключения Нагульнова из партии: «Положи партбилет!» – встал и ушел потихоньку.
Пришла записка: «Как вы относитесь к псевдонимам?» Зал встрепенулся. Пахнуло жареным. То был явный отклик на совсем недавний, в этом месяце, обмен раскаленными статьями между Шолоховым и любимцем молодежи красавцем Константином Симоновым, поэтом и прозаиком, а также автором пьес, идущих в лучших театрах. От этого обмена мнениями шли искры по всей Москве. Еще бы: приметили антисемитизм у Шолохова!
А все началось со статьи в «Комсомольской правде» «Нужны ли сейчас литературные псевдонимы» Михаила Бубеннова, тогда модного после Сталинской премии за роман «Белая береза» писателя. Ничего антиеврейского в напечатанном не проглядывалось: Бубеннов назвал не только еврейские фамилии, русскую, три явно украинские и еще одну восточную. Но перлы нелепостей перли из каждого абзаца, из последнего тоже: «Социализм, построенный в нашей стране, окончательно устранил все причины, побуждающие брать псевдонимы».
Симонов возмутился и бросился в атаку со страниц «Литературной газеты», в числе иного и прочего писал: «Аргументы, приводимые Бубенновым, в большинстве смехотворны».
Утром Бубеннов и тот работник «Комсомолки», Федор Шахмагонов, который готовил статью, напросились на встречу с Шолоховым (он оказался в Москве). Пожаловались, что Бубеннову не дают ответить Симонову, ибо был звонок из ЦК: запретили продолжение дискуссии. Шолохов – в рассуждения: «Симонов игрок!.. Я не знаю, что вы хотели выиграть, заговорив о псевдонимах, а вот что он хочет выиграть, видно, не заглядывая в его карты. Ищет популярности у шумливой литературной публики. А тебя, Бубеннов, эта публика будет бить нещадно».
Он сел к столу и вскоре передал газетчику небольшую статейку «С опущенным забралом». Она была напечатана. Запоминались выразительные вопросы: «Кого защищает Симонов? Что он защищает? Сразу и не поймешь…»
Симонов с ответным выстрелом в «Литературной газете»: «Я выступил в защиту писателей, пожелавших избрать себе литературные имена, от облыжных обвинений в хамелеонстве…» Но показалось мало – пошла брага через край – отправил жалобу: «ЦК ВКП(б). Товарищу Маленкову Г. М. В „Комсомольской правде“ за подписью Михаила Шолохова напечатана беспримерная по грубости, проявленной в отношении меня, статья „С опущенным забралом“… Прошу Вас, Георгий Максимильянович, принять меры по этому вопросу, возникновение которого я меньше всего связываю с личностью Шолохова, хотя его подпись, к сожалению, и стоит под статьей…»
Много позже Симонова потянуло на воспоминания о той драчке – рассказывал мне: «В неприятии Шолоховым псевдонима, как поняли люди моего окружения, скрыто было нечто большее, нечто значительное, чем то, что он провозгласил – мол, за псевдонимами прячутся литжучки и деляги… Шолохов, между прочим, попер против Сталина. Сталин… Сталин вел дьявольскую игру… Короче: на заседании комитета по сталинским премиям обсуждаем роман какого-то писателя. Сталин разглядел в официальном представлении на эту кандидатуру, что после псевдонима в скобках стояла подлинная фамилия. Он разразился сердитой тирадой в своей излюбленной манере вопроса и ответа: „Не могу не спросить уважаемых товарищей, зачем, с какой целью пишется двойная фамилия? Читателю достаточно одной – привычной. Разве писатель не имеет права выступать под псевдонимом? Я думаю, что имеет. Хотите подчеркнуть, что он… еврей. Но зачем?“»
Шолохов студенту ответил так: «Есть иногда причины, по которым писатель меняет свою фамилию, берет псевдоним – или фамилия неблагозвучна, или по другой причине. Мы знаем Фадеева как Фадеева, а не Булыгу… Но когда в „Литературной газете“ подписывается Розенблюм, а в „Советском искусстве“ Петров, и пишет уже наоборот, в третьей газете Светов, и печатает еще что-нибудь на эту же тему, а все это один человек – то это нечестно и я против таких псевдонимов».
Свою статью Шолохов в собрания сочинений почему-то не включал.
Дополнение. С годами Шолохов все чаще обращался к классике. О ней у него есть высказывания, что не вошли в его собрания сочинений, поэтому приведу некоторые:
– Больше всего мне нравятся из прозаиков Гоголь, Толстой, Чехов, Бунин, не говоря уже о Пушкине. Лесков нравился. Серафимовичем зачитывался, особенно «Городком в степи», что касается «Железного потока», то он слаб. Серафимович сам плавает в этом потоке.
– Горького любил подростком, потом разобрался, что он не работал над стилем и формой. У Горького я любил «Челкаш». Осталось в памяти, как Горький однажды пригласил меня в комнату, присел к камину и заговорил о книге «Клим Самгин». Спросил, нравится ли она мне. Я высказал ему, что понравилось, что не понравилось, а в целом похвалил. Горький со вниманием выслушивал мои критические замечания, с интересом выясняя мои позиции и похваливая.
– Некоторые страницы толстовских дневников не могу читать без сильного волнения… Особенно, где воспроизводятся ночные разговоры с Софьей Андреевной. Какая бездна разделяет этих двух людей, роднее и ближе которых, кажется, не было на земле… Что с нами делает время! Но при всех расхождениях во взглядах (может быть, разности психологических состояний) они оба правы: на ее стороне правота жены, матери, хранительницы домашнего очага, на его – глубина противоречий гения, толстовская – именно толстовская! – философия бытия… Вера, мораль, поэзия, философия – все сплетено в тугой узел и составляет сущность его гения.
