Текст книги "Шолохов"

Автор книги: Валентин Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 57 страниц)

Коньяк, роман и «статейка»

Страна начинала готовиться к 60-летию Сталина. Оно будет праздноваться 21 декабря. Шолохова уже не удивляли окончательно закрепившиеся выражения: «Гениальный, великий вождь»; «Гениальный стратег социалистической революции»; «Вдохновитель и организатор побед социализма»; «Великий гений человечества»; «Гениальный теоретик и организатор»; «Ближайший и лучший соратник и друг Ленина»; «Гениальный вождь трудящихся всего мира»… Обычным делом стало писать и произносить: «Дело Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина». Горельеф с их профилями тиражировался в газетах, журналах, книгах.

Впишет ли себя Шолохов в предъюбилейную обязаловку? У него совсем иные заботы.

Защита земляков! Обращается в Москву, в НКВД, чтобы освободили одного несправедливо арестованного земляка-казака, И. И. Попова.

Забота, чтобы лучше жил район! Пишет знакомому прокурору, которого многажды обременял просьбами защитить земляков: «Живу в делах погрязши по уши, разъезжаю и почти не занимаюсь тем, что является моей профессией…» Речь идет о том, что он то и дело объезжает в своем районе хутора и станицы по обязанности члена бюро райкома.

Литературные дела! Вот советует главному редактору «Нового мира» в своем письме избавиться от «посредственной», как выразился, статьи и тут же ратует за публикацию о Кондратии Булавине. Вот прочитал рассказ одного молодого писателя и после тщательного разбора отписал всю правду-матку: «Все это говорит о бедности Ваших изобразительных средств, о неумении нарисовать внешний и внутренний облик человека, о примитивизме, у которого Вы (выражаясь Вашим стилем) находитесь в плену».

Многое привносится в его жизнь. Но хватает юмора в оценках. Пишет Левицкой о том, как жена стала усиленно заботиться о нем после того, что с ним происходило в начале года – орден, академик и прочие почести: «Мне уж М. П. говорит, что я теперь ничего не напишу, т. к. „тронутые“ не пишут, а если пишут, то плохо». Слово-то какое многозначное обыграл: «тронутый».

…Пожаловал к нему кинорежиссер Леон Мазрухо. Хотел уговорить на совместный документальный фильм о Донщине. И ведь – как ни странно – уговорил. Помогло то, что Шолохов прочитал африканскую прозу Хемингуэя, а еще вспомнил, как за границей на него произвел впечатление натурный фильм о джунглях: «Наш бы Дон с экрана так умело показать…»

И стал рассуждать о том, каким хотел бы увидеть свой Дон на экране: «Половодье, разлив, белая одинокая березка в воде, а над нею пчелы… Стрепет охраняет гнездо… В степи меж бугорками крадется к суслику голодная лиса…»

Война помешала замыслу. Сохранились лишь две разрозненные странички – из начала и конца – совместно написанного сценария:

«Степь… Заросшая молодой травой летняя дорога. Она извилисто уходит вдаль, туда, где под каемкой горизонта возникает точка и чуть доносится мотив протяжной песни. Песня становится слышнее. Подвода приближается. Быки лениво помахивают хвостами, везут арбу. На арбе двое – казак и казачка. Они поют в два голоса. Песня такая же просторная, как эта степь; звучит она протяжно и немного грустно, но и грустная песня помогает им коротать длинную дорогу…»

«…Дон вышел из берегов и затопил луговую пойму. Стремительно идет полая вода, омывая белые стволы тополей, раскачивая верхушки камыша на залитых озерах. Утки на лимане. По Дону идет пароход. Гудок его, повторенный эхом, вспугивает птиц в затопленном водой лесу. Гулко шлепают колеса парохода. Рулевой повернул штурвал, и перед глазами пассажиров возникают чудесные пейзажи затопленного полой водой леса. Медленно проплывают таловые кусты. Их тонкие, торчащие из воды ветви покрыты едва распустившими почками…»

Увы, затерялся не только сценарий, но и несколько тысяч метров уже отснятой пленки.

Весной чета Шолоховых приехала в Москву. 24 мая с самого утра начались хлопоты – как отпраздновать день рождения Михаила Александровича.

«– Готовимся встречать гостей, – рассказывал он мне. – Вдруг звонок. Сталин! И как это узнал, что я обитаю в гостинице „Националь“? Говорит мне: „Михаил Александрович, не можете ли приехать ко мне?“ Я от неожиданности, с испугу даже, про все забыл: про приглашенных гостей, про Марию Петровну… „Да, – говорю, – согласен“. – Тут же пояснил: – „А как иначе было ответить?“»

Продолжил: «Сталин выслушал и говорит: „В таком случае за вами заедет машина“. Я опять ему: „А какой номер у машины и где мне ее искать?“ Сталин – строго: „Не беспокойтесь, Михаил Александрович, вас найдут. Обязательно найдут“».

Большое доверие оказал вождь писателю. Избранным из избраннейших такая честь. Да и интересно было провести у него в гостях почти всю ночь.

Мария Петровна стала дополнять: «Ах, как же я тревожилась. Увезли ведь». Она по-житейски приметлива в воспоминаниях:

«– Развернула свертки (от Сталина. – В. О.), а там в одном конфетки, а в другом – сладкая вода в бутылочках, фруктовая для детей. Редкость до войны. И еще какие-то гостинцы».

Как Шолохов готовился к юбилею Сталина? Направил ему 11 декабря статью – своеобразную! – в сопровождении своеобразного письма.

В письме напомнил о былом подарке – бутылке коньяка. И сопроводил воспоминания живописными подробностями: «…Жена отобрала ее у меня и твердо заявила: „Это память, и пить нельзя!“ Я потратил на уговоры уйму времени и красноречия. Я говорил, что бутылку могут случайно разбить, что содержимое со временем прокиснет, чего только не говорил! С отвратительным упрямством, присущим, вероятно, всем женщинам, она твердила: „Нет! Нет и нет!“ В конце концов я ее, жену, все же уломал: договорились распить эту бутылку, когда кончу „Тихий Дон“.

На протяжении этих трех лет, в трудные минуты жизни (а их, как и у каждого человека, было немало), я не раз покушался на целостность Вашего подарка. Но мои попытки жена отбивала яростно и методично. На днях, после тринадцатилетней работы, я кончаю „Тихий Дон“. А так как это совпадает с днем Вашего рождения, то я подожду до 21-го, и тогда, перед тем как выпить, пожелаю того, что желает старик из приложенной к письму статейки. Посылаю ее Вам, потому что не знаю, напечатает ли ее „Правда“.

Ваш М. Шолохов. Вёшенская. 11.XII.39».

Сталин отменный читатель – проницательный. Усмехнулся, видать, по-щукарски забавным излияниям. Но отметил, что наконец-то появится долгожданное завершение романа. Каким, однако, предстанет там Мелехов? Уже 10 лет как отлеживаются в архиве его, вождя, высказывания о «ряде ошибок» в «Тихом Доне». Еще в шолоховском письме речь о каком-то старике – явно пожелания по случаю юбилея. Но почему так уничижительно – «статейка»?! И почему опасения, что «Правда» не напечатает? И Сталин с большим любопытством взялся читать эту самую статейку.

Шолохов думает о романе – как к нему отнесутся идеологи: ведь никому не потрафил и в этой четвертой книге. Конечно же судьба написанного в руках Сталина. В одном из писем того времени Евгении Левицкой воскликнул: «Только бы напечатали, а там хоть четвертуют!»

«Правда» меж тем печатает одно за другим сообщения о державном юбиляре: 20 декабря Сталину присвоено звание Героя Социалистического Труда, через день – «Почетный академик», еще через три его избирают Почетным членом Всесоюзной сельхозакадемии. 21 декабря напечатано постановление об учреждении «20 премий имени Сталина» для деятелей науки, искусства и литературы, «60 Cталинских премий за лучшие изобретения», «18 за выдающиеся достижения в области военных знаний».

Шолоховской «статейки» все нет.

«Оценивать… не злоупотребляя»

В здании ЦК партии на Старой площади еще весной 1939-го у кого-то из членов Политбюро родилась мысль подготовить в честь дня рождения вождя книгу. То будет памятник на века и руководителю советского народа, и самому народу. Назвать решили просто, как это любит вождь: «Сталин. К 60-летию со дня рождения».

Кто же достоин стать ее автором? Цековцы несколько недель составляли и пересоставляли список. В него вошли – понятное дело – все члены Политбюро. Не забыты преданные первой Стране Советов глава Коминтерна болгарин Георгий Димитров, глава испанских коммунистов Долорес Ибаррури, еще несколько зарубежных деятелей. Приглашены в авторы герой-полярник Иван Папанин, герой-летчик Николай Каманин, авиаконструктор Сергей Ильюшин, гордость армии композитор и дирижер Александр Александров… Не забыты и писатели, но почему-то малым числом, среди них Алексей Толстой и Михаил Шолохов. (Когда книга выйдет, Шолохов обратит внимание на заголовок толстовской статьи: «За Родину! За Сталина!» В Великую Отечественную войну, наверное, вспомнил, откуда пошел боевой призыв бесстрашных армейских политруков. Опередил Толстой время.)

Шолоховская «статейка» была передана Сталиным не только в «Правду», но и в редколлегию будущей книги. Там и там, как только ее получили, удивились: всего три страницы типографского шрифта, когда у других по 10–15 страниц и более. Как же это так, романист? Можно предположить, что, когда прочитали, первой мыслью стало желание оспорить указание Сталина ее напечатать. Но кто осмелится возразить?

«Правда» все-таки поосторожничала. «Статейка» появилась в газете только после юбилея: 23 декабря, да и то на третьей странице, стиснутая со всех сторон пространными статьями.

Не зря Шолохов высказал Сталину опаску – станут ли печатать? Он многим рисковал, когда взялся укорять подхалимов: «Мне кажется, некоторые из тех, кто привычной рукой пишет резолюции и статьи, иногда забывают, говоря о Сталине, что можно благодарить без многословия, любить без частных упоминаний об этом и оценивать деятельность великого человека, не злоупотребляя эпитетами».

Так своеобразно в те юбилейные дни Шолохов предостерег Сталина и общество от того, что со временем будет названо «культом личности». (После погромного для памяти вождя доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС в 1956 году, где он развенчивал «культ личности» Сталина, Шолохов остроумно заметил: «Конечно, культ был, но была и личность».)

Высокий смысл его намерений углядели тогда, когда сопоставили, что написал он и что иные поздравители. Сборник открывается письмом ЦК с заголовком «Великому продолжателю дела Ленина – товарищу Сталину!». Заканчивался такой же фанфарной редакционной статьей «Со Сталиным во главе, вперед к коммунизму!».

И каково же было читать шолоховские урезонивания соавторам по юбилейной книге и газете, гораздым на пышные «эпитеты»? А это Молотов, Ворошилов, Каганович, Берия, Микоян, Калинин, Емельян Ярославский… Каждый из них прошел школу подполья, тюрем, ссылок и революционного братства с культом пролетарской прямоты и откровенности. Но давно с ним распрощались и теперь создают культ своего верховного руководителя. Будущий разоблачитель Сталина Никита Хрущев всем своим соратникам дал фору. Напечатал величальную статью – почти стихи в прозе: «Сталин – друг народа в своей простоте. Сталин – отец народа в своей любви к народу. Сталин – вождь народов в своей мудрости руководителя борьбой народов…»

Мала статья, но велика тем, что рассекретила тщательно скрываемое Сталиным: голод 1932–1933 годов и репрессии…

И еще Шолохов отвел от жертв голода страшное обвинение в «саботаже».

Все это отзвук письма Сталину 1933 года. Тогда Шолохов не ответил. Спустя семь лет ответил.

Уже самая первая фраза его письма разоблачала, что не просто – только из-за природной стихии – нагрянул голод. Его сотворили, и он стал именоваться голодомором. Кто виновен? Назвал для Сталина и для будущих читателей без экивоков: «краевое руководство».

Вторая строка письма Шолохова выявила, как был организован именно голодомор: «Под видом борьбы с саботажем в колхозах – лишили колхозников хлеба. Весь хлеб, в том числе и выданный авансом на трудодни, был изъят… В колхозах начался голод».

Саботаж упомянут. Годы тому назад это слово в письме Сталина стало наказом ужесточить изымание хлеба. Шолохов же сейчас написал четко: «…под видом борьбы с саботажем…».

Новое разоблачение в письме: «Многие коммунисты, указывающие руководителям края на неправильность и недопустимость проводимой ими политической линии, были исключены из партии и арестованы».

Шолохов не забыл, что Сталин помог хлебом. Но написал это так, чтобы страна впервые узнала, в каком состоянии принималась эта помощь казаками: «Некоторые из них пришли на собрание сами, многих привезли на подводах, так как от голода и истощения они уже были не в состоянии ходить».

В конце «статейки» все-таки шли юбилейные благодарствия юбиляру в несколько строк. Но странно выписаны – не от автора. Они отданы безыменному персонажу – старику-казаку. Он под пером Шолохова как бы забывает про всенародные торжества и о необходимости «эпитетов»: «После этого за столом начнется разговор о политике, о хлебе, что причитается на трудодни, о всходах озимой пшеницы и о видах на будущий урожай». Все – точка!

Шолохов напомнил Сталину и его окружению, как не надо с народом и как бы надо.

Человек с характером. И никакой осмотрительности…

Последняя глава

Декабрь. Корреспондент «Комсомольской правды» Анатолий Калинин напросился в Вёшки. Шолохов весь погружен в роман, но узнал, что журналист земляк-дончак, родом с хутора Пухляковский, потому не только дал согласие на встречу, но и во многом приоткрылся новому знакомцу.

Однако далеко не все появилось после беседы в газете.

…Шла война с Финляндией. Газетчик не случайно внес в блокнот: «С заснеженного лютой зимой Карельского перешейка мой путь военного корреспондента лег в заснеженную не менее лютой, хотя и мирной зимой Вёшенскую. За окном кабинета Шолохова классический мирный пейзаж: подернутый голубоватым ледком Дон, опушенные снегом лес и степь. А как сам Шолохов чувствовал себя в окружении этого идиллического пейзажа? Долетало ли до него дыхание разворачивающихся под Ленинградом кровавых событий?»

Шолохову интересно узнать от военного журналиста – какова она, эта война? Радио и газеты сообщали только одно, что война идет успешно; уже и правительство для будущей социалистической Финляндии сформировано из политэмигрантов. На самом деле на первом этапе она оказалась провальной для Красной Армии, а потому позорной для Кремля.

На гостя обрушилась куча жадных вопросов. Калинин внес в блокнот наиважное: «Ему изменила сдержанность. Помрачнел… заключил: „Да, драка будет большая. Нельзя недооценивать белофиннов“».

Потом газетчик, окончательно войдя в доверие, разузнал, как завершается «Тихий Дон»: «Работал Шолохов тогда особенно упорно. В те дни, когда дописывались последние главы, он получал много писем. Читатели волновались. „Оставьте Григория в живых!“ – настаивал один. „Григорий должен жить!“ – требовал другой. „Ведь, правда, он будет с красными?“ – спрашивал третий».

Шолохов спросил журналиста: «Всем хочется легкого конца, а что, если он будет пасмурным?» Калинин: «Я не смог удержать вздоха: „А все же?“»

Этот краткий вопрос вызвал целый монолог о праве писателя быть независимым: «Могу только сказать, что конец „Тихого Дона“ вызовет разноречивые суждения… Писатель должен уметь говорить правду, как бы ни была она горька… К оценке литературного произведения в первую очередь нужно подходить с точки зрения правдивости».

В записках корреспондента отразились и взаимоотношения Шолохова с земляками: «На самом раннем рассвете в калитку к Шолохову постучит кнутовищем подводчица с хутора Максаева: „Михаил Александрович, выдь-ка на час, тут мне одну чудную квитанцию принесли на налог…“»

А. В. Калинин в 1950-х годах станет заметным писателем, затем соавтором киносценариев по своим романам. Немало нового и ценного напишет о Шолохове, с кем крепко сдружится.

Вообще Шолохов умел дружить. Сколько, к примеру, скупой по-мужски нежности в письме Астаховым, хотя после знакомства в Германии прошло уже столько времени: «Дорогие Астаховы! Рады были получить от вас весточку. Жалко одно, что редко вы нас вспоминаете. Как говорится, от случая к случаю. Ну, да ничего, при встречах сочтемся! В Москве буду в ноябре. Застану ли вас там в это время? Пожалуйста, напишите, да поскорее. Очень хотел бы вас повидать. Шлем приветы и добрые пожелания. М. Шолохов. 24.10.1939».

В Москве требовали, чтобы он чаще бывал в столице. В августе оргбюро ЦК осудило редакцию панферовского «Октября», а Шолохов здесь все еще член редколлегии. Выдвигались странные для ортодоксального главного редактора обвинения: «Гнилой либерализм… Своеобразная арцыбашевщина… Буржуазные взгляды…» Как бы то ни было, но это и по вёшенцу удар: «Редакционные коллегии не выполняют своих обязанностей и по существу нередко превращаются в пустую вывеску… Тов. Шолохов числится…» Весь этот шум вызвало стихотворение Ильи Сельвинского «Монолог критика – диверсанта ИКС».

Напомню, что Шолохов давно уже требовал своего увольнения из редколлегии этого журнала.

…Лето, осень, зима. Что бы там ни происходило в высших политических сферах, а шолоховский гений, то терзаясь, то ликуя, ведет Григория Мелехова к последней странице романа.

Исповедует: «Не может быть художник холодным, когда он творит! С рыбьей кровью и лежачим от ожирения сердцем настоящего произведения не создашь и никогда не найдешь путей к сердцу читателя. Я за то, чтобы у писателя клокотала горячая кровь, когда он пишет, я за то, чтобы лицо его белело от сдерживаемой ненависти к врагу, когда он пишет о нем, и чтобы писатель смеялся и плакал вместе с героем, которого он любит и который ему дорог».

Наконец дописана последняя глава. Точку поставил на рассвете, пожалуй, все-таки ночью. Почему-то бросились в глаза часы – было четыре утра.

Как тихо в доме. Какая тишина за окнами.

Как-то признался, что в ту минуту у него вырвалось: «Что же ты наделал, Миша?!»

Мария Петровна стала свидетелем поистине исторического события – потом рассказывала:

«Я на рассвете проснулась и слышу, что-то в кабинете Михаила Александровича не ладно. Свет горит, а уже светло… Я прошла в кабинет и вижу: он стоит у окна, сильно плачет, вздрагивает… Я подошла к нему, обняла, говорю: „Миша, что ты?.. Успокойся…“ А он отвернулся от окна, показал на письменный стол и, сквозь слезы, сказал: „Я закончил…“

Я подошла к столу и перечитала последнюю страницу:

„Григорий подошел к спуску, – задыхаясь, хрипло окликнул сына:

– Мишенька!.. Сынок!..

Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром“».

Всего несколько строк, а будто целая новелла: мечтал страстотерпец о немногом, но не сузился мир. Он оставался огромным рядом с сыном, вот только сияющее солнце – холодно.

В тот же день Шолохов попросил жену вызвать машинистку. И потянулась тягостная для нетерпеливого писательского сердца неделя-другая ожидания. Потом последние прикосновения пера к перепечатанной набело рукописи…

Дополнение. Шолохов по-прежнему требователен при саморедактуре. Остались от нее следы в черновиках. Иной раз фразы несколько вариантов, а иной раз – вычеркнет или впишет одно только слово.

В одной из глав отшлифовывал даже в мелочах взрывчатый для предвоенного времени спор-разговор между сестрою Мелехова и Кошевым, ныне ее мужем, благоверным, ведь даже венчались. И вот раскол – политический.

В черновике шло: «Дуняшка, накрывая на стол, спросила:

–  Что же, по-твоему, кто в белых был, так им и не простится это?

– А ты как думала?

– А я так думала, что кто старое вспомянет, тому, говорят, глаз вон.

– Ну, это, может, так по Евангелию гласит, – холодно сказал Мишка. – А по-моему, должен человек отвечать за свои дела».

Потом в книге читалось вроде бы лишь чуток иначе, но на самом деле существенно уточняющее смысл, с усилением: «Дуняшка, накрывая на стол и не глядя на мужа, спросила:

– Что же, по-твоему, кто в белых был, так им и сроду не простится это?»

Еще пример – на этот раз просто стилевого улучшения. В начале последней главы сперва вывел: «Как выжженная степь, черна была жизнь Григория…»

Но вернулся к тексту и получилось так: «Как выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория…» (Кн. 4, ч. 8, гл. XVIII).

Глава восьмая
1940: ПРЕМИЯ ВОПРЕКИ МНЕНИЯМ

В 1940-м Шолохову исполнилось тридцать пять лет.

Много это или мало? Справедливо говорят: жизнь измеряется поступками.

Сталин, Ахматова, Платонов

Январь. Могло показаться, что едва ли не все столичные газеты тиражируют слово удачливого на славу станичника. Печатаются отрывки из завершаемого «Тихого Дона» в «Правде», «Комсомолке», «Известиях», в «Красной звезде» и даже дважды в «Литературной газете». К тому же вышла в свет книга со «статейкой» Шолохова в честь Сталина.

В конце месяца Шолохов отправился в Москву, чтобы передать Сталину письмо. Оно оповещало о важном событии:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Привез конец „Тихого Дона“ и очень хотел бы поговорить.

Если сочтете возможным – пожалуйста, примите меня.

С приветом М. Шолохов. 29.1.40».

Неизбежны переживания: что скажет этот первый, еще по рукописи, читатель?

Шолохов помнил 1931 год. Сталин тогда прочитал рукопись как цензор и разрешил печатать «крамольное» сочинение. Может быть, и на этот раз прочитает и предотвратит запреты.

Писатель ожидал неприятностей из-за двух, по меньшей мере, особенностей концовки «Тихого Дона». Мелехов так и не стал большевиком. И не появился образ Сталина, даже просто его имя. Это конечно же выглядело странным, ведь в романе десятки и десятки реальных исторических лиц. Не раз называется Ленин. Выведены Буденный, Нахамкес-Стеклов, Малкин… Упомянуты грузинские имена: герой 1812 года Петр Багратион, участник вёшенских событий в 1919-м Василий Киквидзе… Не обошлось без Григория Распутина, Брусилова, Керенского, Каледина, Краснова, Деникина… Больше ста исторических персонажей!

Рукопись не была прочитана Сталиным и сразу же отдана в «Новый мир» и издательство «Художественная литература». От издательства пришло доброе сообщение, что она прошла знакомство в начальственных кабинетах и запущена в работу. Для начала ее отдали бдительному редактору, затем – въедливым корректорам, потом – техническому редактору и художественному…

Значит, не выбросили из нее рассказ Аксиньи Григорию о том, как живется его Мишатке в качестве сына бандита (ведь тогда слово «бандит» соответствовало понятию «враг народа»): «А Мишатка раз прибегает с улицы, весь дрожит. „Ты чего?“ – спрашиваю. Заплакал, да так горько… „Ребята со мной не играются, говорят – твой отец бандит“».

В ответе Аксиньи Шолохов выразил свой взгляд на Мелехова: «Никакой он не бандит, твой отец. Он так… несчастный человек» (Кн. 4, ч. 8, гл. XVII).

Хотя бы так удалось охарактеризовать Мелехова. Это только спустя многие годы придет время говорить полную правду об этом персонаже: попавший в жернова классовой борьбы правдоискатель и жертва поиска счастья для себя и своего народа.

Остались и те строки, в которых отозвалась его, шолоховская, молодость: «Появились небольшие вооруженные банды. Это было ответом кулацкой и зажиточной части казачества на создание продовольственных отрядов…» (Кн. 4, ч. 8, гл. X).

Не тронула цензура и сцену митинга, когда раскололось казачество (тоже впечатления из юности автора).

«– Уберите продотряды!

– Долой продовольственных комиссаров!

В ответ им красноармейцы караульной роты кричали:

– Контры!» (Там же).

Шолохов не жаловал учебники по истории Гражданской войны. Не сверял по ним свое перо. Потому-то и смел осуждать за крайности классового противостояния и белых, и красных, и зеленых. Со всей полнотой показал в своем романе – плохо простым людям, когда оружие имущие ослеплены противоборством.

Когда Мария Петровна узнала, что рукопись пошла к наборщикам, так вместе со свекровью накрыла праздничный стол. Хозяйки знали, чем угодить – все, от мала до Михаила Александровича, любили «талантливые» пирожки с картошкой, с бараньими выжарками, пирожки с мясом и рассыпчатую, «под парами», прямо из чугунка картошку с домашней – аж ложка стоит – сметаной.

Жизнь приукрасилась не только дома. Пошли отклики на отрывки из романа в газетах.

Роман завершен – жизнь со всеми ее беспокойствами продолжалась. И Шолохов не отстранялся. Он не прекратил своего заступничества за тех, кто нуждался в защите.

У пятидесятилетней Анны Андреевны Ахматовой за двадцать последних лет – непрестанная череда злосчастий. Ее творчество под стойким политическим подозрением. И нет ни своей квартиры, ни заработка, поскольку не печатают. Зато клеймо на всю жизнь: в 1921-м расстрелян муж – поэт Николай Гумилев как участник контрреволюционного заговора. В этом году арестовали сына, Льва Гумилева, в будущем выдающегося ученого-историка и географа.

Кто сможет помочь матери и сыну? Шолохов! Об этом сообщила Ахматова в своих заметках, которые, увы, были напечатаны после ее смерти и смерти Шолохова. Всю жизнь он тщательно скрывал этот свой благородный поступок: Лаврентий Берия уступил просьбе писателя, и сын Ахматовой был выпущен. Увы, пребывал на свободе недолго (в общей сложности он провел в лагерях около двенадцати лет).

Еще одна драма. «С 1925 года меня совершенно перестали печатать и планомерно начали уничтожать в текущей прессе. Можно представить, какую жизнь я вела в это время. Так продолжалось до 1939 года», – записала Анна Андреевна.

Нашелся, однако, смельчак, который рассказал Сталину о положении Ахматовой. Случилось чудо: дано было указание срочно выпустить книгу. В мае 1940-го она вышла под названием «Из шести книг». В нее вошли избранные произведения за 1912–1940 годы.

Еще более невероятное последовало дальше. Шолохов рассчитал, что для опального поэта мало выпустить книгу, тем более, по обыкновению для поэзии, малым тиражом. Нужно возбудить общественное мнение. Что же он предпринял? Ответ в записках Ахматовой: «Шолохов выставил ее на Сталинскую премию (1940)».

Порыв писателя поддержали Фадеев и Алексей Толстой. Вместе с Шолоховым они входили в только что созданный Комитет по Сталинским премиям.

Заступничество даром не прошло. Ахматова вспоминала: «Пошли доносы…» Первый принадлежал управляющему делами ЦК. Он писал секретарю ЦК А. А. Жданову с возмущением, что в книге нет стихотворений «с революционной и советской тематикой, о людях социализма». Жданов откликнулся: «Просто позор, когда появляются в свет, с позволения сказать, сборники. Как этот ахматовский „блуд с молитвой во славу божию“ мог появиться в свет? Кто его продвинул?» Подключилась «Литературная газета». В ней была напечатана погромная рецензия на книгу Ахматовой. После чего сборник начал изыматься из всех библиотек.

Вот в какой переплет попал – добровольно – Шолохов, когда осмелился рекомендовать «идеологически чуждую» книгу отметить высшей советской премией.

«Ручаюсь головой», – обычно говорил он, когда просил за кого-либо.

Сталин как-то услышал эту фразу и тут же, не промедлив, произнес с опасной укоризной: «Что-то вы свою голову дешево цените».

Ахматова и Шолохов… Литературовед и верная приятельница Ахматовой, уже немолодая женщина Эмма Герштейн в 1993 году запечатлела в своих воспоминаниях: «Читает мне, почти бормочет „Тихо льется тихий Дон“. Мне в голову не приходит, что это будущий „Реквием“. И она не помышляет об этом. Я не задумываюсь над тем, почему в ленинградском стихотворении откликнулась река Дон. Только значительно позже, в Москве, спросила Анну Андреевну об этом. Она ответила уклончиво: „Не знаю, может быть, потому, что Лева ездил в экспедицию на Дон?“ Она сказала также, что „Тихий Дон“ Шолохова был любимым произведением Левы. „А вы не знали?“ – удивилась она. Я действительно не знала этого».

Андрей Платонов и Михаил Шолохов. Что может соединять их в эти «заминированные» политикой времена? Разные биографии, во многом разные политические взгляды, разные творческие манеры.

Они познакомились давно, еще в конце 1920-х годов – оба потянулись к молодогвардейскому литобъединению. И всякое дальше случалось. Однажды Платонов с удивлением увидел фамилию Шолохова под осудительным для себя коллективным рапповским письмом. Платонов – чужак для этих неистовых защитников идейных партустоев. Но почему Шолохов подписал письмо – самого ведь клеймят почем зря?! Хватило мудрости не рассориться. Есть свидетельство жены Платонова: «Шолохов навещал… Обсуждал отдельные главы „Тихого Дона“». Вспомнила такую реплику мужа: «Жесток ты, Миша, жесток». Так Платонов выразил свое отношение к редкой по тем временам правдивости в описании Гражданской войны. Еще штрих из его отношения к Шолохову – в оценке «Поднятой целины»: «Единственная честная книга о коллективизации».

В этом году Платонов пишет доброжелательную статью о поэзии Ахматовой. Но из нее вычеркивают строчки, написанные словно в союзничестве с Шолоховым: «Задерживать или затруднять опубликование ее творчества нельзя».

Шолохов узнал, что еще в 1938 году был арестован 18-летний сын Платонова и получил 10 лет лагерей как «руководитель антисоветской молодежной и шпионско-вредительской организации». Сохранилось свидетельство этого несчастного юноши: «Я дал ложные фантастические показания под угрозой следователя, который мне заявил, что если я не подпишу показания, то будут арестованы мои родители».

Шолохов догадывался, что сын отдан на заклание по нескрываемой ненависти Сталина к отцу-писателю.

Все началось с конца 1920-х, когда критики РАППа принялись громить платоновские произведения: клевета-де на «нового человека», искажение «генеральной линии» партии. Сталин вознегодовал, когда прочитал рассказ «Усомнившийся Макар». Назвал его «идеологически двусмысленным» и «анархическим».

Шолохов все это прекрасно знал. Но не отошел от Платонова.

Платонов чувствовал такое безбоязненное отношение Шолохова к себе, политическому изгою. Потому-то в отчаянии обратился к нему. Вёшенец не отказал. И снова поход – нелегкий – во власть. Вызволил! Заступничество спасло не только сына Платонова, но и отца. Увы, сын в тюрьме схватил скоротечную чахотку и в 1943-м умер.

На этом злоключения Платонова не закончились. Особо тяжко приходилось после войны. Не печатали, посему – превеликая нужда. Все отвернулись от опального творца. Шолохов поспешил на помощь. Узнал, что Платонов литературно обработал целую книгу народных сказок. Но нет издателя. Так Шолохов «пробил» выпуск сборника. И не убоялся публично выказать поддержку – на титульном листе значилось: «Под редакцией М. А. Шолохова».

Из старых анекдотов. «Шолохов пришел к Сталину хлопотать за сына Платонова. Насупившись, Сталин выслушал.

– Вот вы, товарищ Шолохов, пишете, ходите, за всех просите. То за голодающих и казаков. То за вёшенских руководителей. Берия говорил мне, что вы приходили к нему и убеждали в невиновности Клейменова. Вы верите, что он не был вредителем?