Текст книги "Шолохов"

Автор книги: Валентин Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 57 страниц)

Заседание Политбюро

Май. В последний день этого хорошего на Дону месяца – сев закончен, рыбарям раздолье, а Шолохов азартный рыбак, – в Москве вёшенца вспомнил Сталин.

Горький задумал выпуск сборника «Люди первой и второй пятилетки», для чего решил создать редколлегию. Вождь с пристрастием изучил список членов редколлегии и остался недоволен. Он уже вывел формулу, надолго ставшую крылатым выражением: «Кадры решают все!» И вычеркнул Бухарина, хотя тот был кандидатом в члены ЦК, но вписал имена Радека, Киршона и Шолохова. Однако никому из них не довелось поработать членом редколлегии. Первым двум через некоторое время будет не до книг о героях пятилеток – попадут в списки «врагов народа», а Шолохов не проявит усердия в исполнении поручения вождя, не станет отвлекаться на сборник. У него появятся иные заботы.

Все-таки сказались последствия постановления Политбюро – снова угрожает голодомор, ибо не отменено насильственное изъятие зерна. Кому же Дон на этот раз выручать?

14 июня 1934 года. Шолохов посетил Сталина. Час с лишком убеждал вождя и его ближайшее окружение, что надо срочно предотвращать повторную беду. Сталин и на этот раз был скор в решениях. Создал комиссию из десяти влиятельных деятелей партии и народного хозяйства, куда включил даже Жданова и Микояна. Список – по алфавиту – завершался Шолоховым. И через неделю с небольшим Политбюро утвердило постановление ЦК и Совнаркома о помощи Дону.

В том же протоколе Политбюро был еще один пункт: «О поездке т. Шолохова за границу». В тексте: «Разрешить т. Шолохову поездку в Данию и Англию на 1 месяц с выдачей валюты». Под протоколом подпись: «И. Сталин».

Чем же было обеспокоено Политбюро в этот день помимо забот Шолохова? В протоколе едва ли не двести пунктов. Что-то обсуждалось на самом деле, что-то лишь обозначалось как проекты с предварительно собранными подписями. Тут вопросы и о снижении цен на рыбу и масло, и о награждении героев-челюскинцев, и об организации «Общества культурных связей СССР и Китая», и о создании учебника древних времен для школьников, и о строительстве писательского дачного поселка в подмосковном Переделкине…

Качнулся политический маятник по велению Сталина в сторону писателя. Не часто в те времена разрешали выезд за границу. И еще одно чудо – Шолохов попал в комиссию государственного ранга.

Вскоре писатель обнаружил на второй странице «Правды» крупный заголовок: «На партийной проверке – писатель Шолохов». В заметке (доброжелательной) говорилось, что он прошел партчистку. Но почему об этом сообщили спустя полгода? Может, газета ждала некоего сигнала сверху? Было в ней и такое, чему Шолохов мог бы подивиться: «По сигналу Михаила Шолохова не раз принимались меры по исправлению перегибов, имевших место в Вёшенском районе…» В первый и последний раз было сказано в открытую, для всех, пусть и туманно, что смелый писатель схватывался с виновниками голодомора.

29 июня 1934 года – сенсация от «Комсомольской правды». В ней опубликована беседа с Шолоховым о ближайших творческих планах. Уже заголовок поразил – «Пьеса о колхозе»: автор отказался от переделки «Целины» в пьесу – «решил создать оригинальное драматургическое произведение, тоже на колхозном материале». Он сообщал даже некоторые подробности: «Сугубо реалистическая! О старых и новых крестьянах или – точнее – об „отцах и детях“ крестьянского происхождения». Уточнил: «Такую пьесу я даже начал, написал почти половину…», однако же дальше шло: «Временно отложил, чтобы закончить свои романы».

Не обнародовал Шолохов никаких пьес, даже когда закончил романы, как не вышли, помним, и охотничьи рассказы, хотя 17 августа «Комсомольская правда» сообщала: «Шолохов начал писать рассказы».

Чем же еще сопровождалось предсъездовское время? Объяснениями Панферова с Горьким. Панферов не снизошел до Шолохова. Поклонился Горькому – в письме, через пять дней после статьи Шолохова. Писал, сломив гордыню: «За эти дни я немало передумал и хотел бы с Вами побеседовать по душам, открыто, чтобы раз и навсегда устранить те недоразумения, которые мешают мне, несмотря на все мои искренние стремления, работать с Вами и под Вашим руководством».

Горький ему не поверил. Но знал, кто защитник Панферова. Направил Сталину послание – разоблачительное: «Я не верю в искренность коммуниста Панферова, тоже малограмотного мужика, тоже хитрого, болезненно честолюбивого, но парня большой воли. Он очень деятельно борется против критического отношения к „Брускам“, привлек в качестве своего защитничка Варейкиса, какой-то Гречишников выпустил о нем хвалебную книжку, в которой утверждается, что „познавательное значение „Брусков“, без всякого преувеличения, огромно“, и повторена фраза из статьи Васильковского: „Брусков“ не заменяют и не могут заменить никакие, даже специальные, исследования о коллективизации».

Далее пишет: «Разумеется, в книжке этой нет ни слова о „Поднятой целине“ Шолохова и о „Ненависти“ Шухова. Вполне естественно, что на этих авторов неумеренное восхваление Панферова действует болезненно и вредно».

Мало кто знает, как нужны Горькому союзники – он готовит съезд по некоторым позициям в тайном противодействии Сталину и его комиссарам в Оргкомитете. Увы, не все удалось. К тому же в мае переживает смерть сына. Но болезненный человек очень преклонных лет все-таки собрал силы. Выступил против тех, кто был прислан в Оргкомитет из ЦК.

И все же победа будет за Сталиным. Совсем немногое удалось Горькому. Ему разрешили, к примеру, пополнить список членов правления будущего Союза писателей из ста персон лишь семью «его» кандидатурами.

Итак, Шолохов все эти предсъездовские месяцы вместе с Горьким, а значит, против проявлений той тотальной политизации литературы, которая навязывалась Кремлем. Отмечу тех, кто в дискуссии поддержал Горького заодно с Шолоховым – Алексей Толстой, Всеволод Иванов, Лидия Сейфуллина и Леонид Леонов.

Леонов потом вспоминал, как однажды Ягода, нарком-палач, пьяный спросил: «„Скажите, Леонов, зачем вам нужна гегемония в литературе?“ И я понял: конец. И тогда я сам притворился пьяным, взъерошил волосы и ответил: „Что вы, Генрих Григорьевич! Какая гегемония? Мне нужно, чтобы на голову не срали. А то сползает на глаза, я бумаги не вижу…“ В ответ: „Ха-ха-ха…“ Смеется. Значит, на этот раз пронесло».

Максима Горького с конца 80-х годов XX века начали ниспровергать. Был апостолом, но превращен во множестве статей и речей в антихриста-сатану. За что проклинают? Будто бы за пособничество «репрессивной сталинщине». Как и Шолохова. Оба сводятся до одномерной схемы. Подлинная же их судьба и подлинное отношение Горького и Шолохова к жизни не втискиваются ни в какие примитивные схемы.

Дополнение. Отношение Горького к творчеству Шолохова проявлялось не только по досадным поводам: выяснять, был ли плагиат, или защищать от оголтелых критиков. В противопоставление поверхностным оценкам, – чаще всего замешанным на политике, – он подметил очень важное (в разговоре с ростовским писателем Львом Пасынковым): «На Западе наиболее умные читатели признали то, что, например, развитие сюжета шолоховских книг – не дело авторского произвола, а серьезное отражение подлинной жизни, с которой считаются и в Риме, и в Париже. Вот почему с книжками Шолохова толковые люди Европы считаются, как с самой действительностью».

Глава вторая
СЪЕЗД: ИСЧЕЗНУВШИЙ ШОЛОХОВ

Парадокс: политиканы в партии и в литературе стали замалчивать того, кого признали миллионы читателей. И это при том, что Сталин и его партагитпроп понимали – писательский авторитет Шолохова очень нужен для авторитета партии и всего рабоче-крестьянского государства.

Причуды «Правды»

«Правда» в предсъездовские дни насыщена материалами о литературе. Косяком идут статьи с пространными размышлениями – это для пишущих, и стаи заметок с информацией попроще – для читающих. В тех и других о том, чем жива советская литература, как партия и народ обязаны к ней относиться и какой ей надлежит быть дальше.

Команду на равнение подали передовицы – директивный жанр: если кого с добром упомянут, так это ордер на славу. В них ни разу не назван Шолохов. Огромная публикация «Открытое письмо рабочих» на тему «Что мы читаем». Читают Фадеева, Радека, Леонова… Нет в перечне книг «Тихого Дона» и лишь упомянута «Поднятая целина». Еще одна статья-обзор – что читают крестьяне. Неравнозначный отбор имен: «В Ивановке нет хорошей библиотеки! Нельзя найти „Брусков“ Панферова, „Поднятой целины“ Шолохова». И в последующих номерах Шолохова нет. От мелькания иных имен, ныне прочно забытых, утомляются глаза… «Правда» обходится без его имени даже там, где это, казалось бы, невозможно. В июле появляется заметка об опере «Тихий Дон». Сообщается: опера удостоилась «особого постановления» Всесоюзного конкурса. Но странная причуда – в похвальной заметке нет имени Шолохова.

И вдруг газета «исправилась». За четыре дня до открытия съезда появилось извещение: «12 августа вечером закончилась первая азово-черноморская краевая конференция советских писателей. На Всесоюзный съезд конференция избрала своими делегатами Мих. Шолохова…» – и еще перечислено восемь фамилий. Но в новых номерах Шолохов опять исчезает со страниц газеты, хотя представлен букет других имен: Вс. Иванов, Инбер, Безыменский, Зощенко, Чуковский, Авербах, Ильф и Петров, Валентин Катаев…

Шолохов, конечно, и без газет знал, как широко он популярен в стране. Пришла даже такая приятная весть: герои-челюскинцы успели снять с тонущего корабля в числе самого необходимого четыре книги – «Тихий Дон», томик поэм Пушкина, «Песнь о Гайавате» Лонгфелло и роман «Пан» Гамсуна.

17 августа 1934 года открылся I Всесоюзный съезд писателей СССР. Газеты в этот день пестрели вдохновляющими заголовками: «Наступление социалистической культуры», «Лирический порох держать сухим!», «Партийность и искусство», «Показать новые социалистические качества человека!», «Литература счастья…». В «Правде» доклады и речи, речи…

Центральный съездовский доклад Горького «Советская литература» был огромен, но без имени Шолохова. 22 августа Горький выступил еще раз, хвалил, к примеру, Леонида Соболева, однако не вспомнил Шолохова. Мэтр Алексей Толстой не удостоил упоминанием. Запамятовал своего подопечного в выступлении и былой наставник, а теперь противник в дискуссии Серафимович. Александр Фадеев – смолчал. Побывали на трибуне критики Ермилов, Лежнев и недруг по рапповским временам Гладков, другие ораторы. Звучали похвалы роману «Петр I» Алексея Толстого, «Большому конвейеру» Ильина, книгам Панферова… От ЦК партии сначала выступил Жданов, затем заведующий Отделом культуры и пропаганды. Никто из них о Шолохове не вспомнил. Упомянула его Мариэтта Шагинян, но ее речь, опубликованная в «Правде», отличается от той, что помещена в стенографическом отчете съезда… «Правда» речь Шагинян с именем Шолохова сократила.

В таком странном «забвении» одного из лучших писателей страны не видится никакой логики. К этому времени партагитпроп изо всех сил создавал из Шолохова образец: и стал писателем в советское время благодаря комсомольской печати, и член партии, и автор романа о сталинской коллективизации…

Конечно, на самом съезде имя Шолохова звучало, пусть и удивляюще редко. Но «Правда» и это скрыла. Оно осталось только в изданной впоследствии стенограмме – не для многих читателей. Только из нее можно было узнать, что ленинградский прозаик Михаил Чумандрин прорвался сквозь паутину умолчаний с одной фразой: «Нет активного колхозника, не читавшего „Поднятую целину“» (он один из немногих сторонников Горького и Шолохова в предсъездовской дискуссии). Да почетная гостья съезда из какого-то колхоза потребовала переписать образ непутевой Лушки в «передовую колхозницу».

Но ведь сам Шолохов тоже почему-то предпочел отмолчаться – не записался в выступающие.

Загадочно это. Неужто сказать было не о чем? Шолоховская статья «За честную работу писателя и критика» убедительно показала гражданскую масштабность его мышления.

Где найти ответ? Может быть, в том письме Сталину, которое Горький адресовал в ЦК, не покинув еще председательского кресла на съезде? В нем обличительные признания: «…Партийцы, но их выступления на съезде были идеологически тусклы и обнаружили их профессиональную малограмотность». Дальше называл своих противников – Панферова, Ермилова и Фадеева: «Привыкли играть роль администраторов и стремятся укрепить за собой командующие посты». О партийце Павле Юдине сказал прямо: «Мне противна его мужицкая хитрость, беспринципность, его двоедушие и трусость человека, который, сознавая свое личное бессилие, пытается окружить себя людьми еще более ничтожными и спрятаться в их среде». (Замечу, что Шолохов никогда не дружил с Юдиным.) Не забыл и «пристяжного» Льва Мехлиса: «Юдин и Мехлис – люди одной линии. Группа эта – имея „волю к власти“ и опираясь на центральный орган партии, конечно, способна командовать, но, по моему мнению, не имеет права на действительное и необходимое идеологическое руководство литературой, не имеет вследствие слабой интеллектуальной силы этой группы, а также вследствие ее крайней малограмотности в отношении к прошлому и настоящему литературы». Горький тут же критикует Федора Гладкова (кто тиражировал клевету о плагиате Шолохова). Узнает Сталин о нелюбви Горького к Бахметьеву (и он приложил руку к шельмованию «Тихого Дона»). Зато Горький по-доброму отзовется о Иване Макарьеве: написал, как этот критик обратился с критическим письмом о положении в литературе к вождю, а Макарьев – каково совпадение – земляк Шолохова.

Наверное, Шолохов узнал о письме Горького. Оно близко его настроениям. Потому и не пожелал напрасно толочь воду в парадной съездовской ступе-говорильне. Не многие ораторы говорили о самых насущных профессиональных делах.

Литературное начальство все-таки почтило Шолохова вниманием – в последний день он зачитал с трибуны по поручению президиума проект резолюции съезда.

Потом формировали состав правления Союза писателей и не обошлись без него. Сталин разрешил. Из состава Оргкомитета по подготовке съезда вычеркнул, а в эти дни понял, что сейчас без Шолохова нельзя. Вместе с Шолоховым в правление вошли среди прочих Фадеев, А. Толстой, Эренбург, Леонов, Зощенко, старики Вересаев и Демьян Бедный, Панферов, Гладков и комиссар ЦК А. С. Щербаков. Пройдет немного времени и состав правления поубавится с помощью НКВД на Ивана Катаева, Бруно Ясенского, Льва Каменева…

Странно для большинства делегатов вел себя Шолохов – вдруг надолго исчез из зала заседаний. С чего это вдруг? Он напросился на прием к влиятельному наркому Серго Орджоникидзе, былому земляку – в 20-е годы был у них секретарем крайкома. Пришел убеждать, чтобы помог Вёшенской строительством учреждений культуры. Тот не отказал. И дал команду строить… водопровод. Но и за это были очень благодарны станичники и ему, и Шолохову.

Завершился съезд. Отныне писатели сорганизованы.

Дополнение. В этой книге явственна линия Шолохов – Панферов. Этим и ограничивается появление последнего. Федор Иванович Панферов (1896–1960) прожил большую и насыщенную жизнь в литературе. Одно сказать: руководил журналом «Октябрь» почти 30 лет. Нетрудно догадаться, сколько писателей нашли там возможность познакомить читающую страну со своими произведениями. Сам он создал, кроме многотомного романа «Бруски», трилогии «Борьба за мир» и «Волга – матушка река», несколько повестей, пьес, рассказы, писал публицистические статьи. Был награжден Сталинской премией.

Интерес к USA

Шолохов и после съезда в отношениях с властью оставался прежним: строптив и не перевоспитуем.

Приехал из Москвы – и тут же встреча с ростовскими рабочими. Сказал: «После Всесоюзного съезда писателей перед каждым из нас, пишущих, вплотную встал вопрос: как писать дальше?»

И в самом деле – как? Отвечал прямо, отстреливаясь и от давних, и от недавних своих обвинителей, в том числе от ораторши-колхозницы. Говорил то, что никто другой не смел в те времена сказать вслух:

– У нас с некоторых пор существует такое читательское убеждение, которое, по существу, является неверным и неправильно ориентирует писателей. Если это о колхозной деревне, то даже говорят, что хорошо, мол, показал ячейку, деятельность комсомола, рост женщины, но как мог упустить кооперацию? Надо все-таки иметь в виду, что существует такая хорошая поговорка: самая красивая девушка не может дать больше того, что имеет, и есть другая поговорка: нельзя объять необъятное. А зачастую к писателям подходят с несоразмерными требованиями.

Позже Шолохов узнал, что под напором «несоразмерных требований» дрогнули Пастернак, затем Мандельштам. Написали стихи о Сталине. В 1937-м Алексей Толстой сочинил повесть «Хлеб» об обороне Царицына в Гражданскую под руководством Сталина и Ворошилова. В 1939-м Булгаков по заказу МХАТа написал пьесу о юности Сталина «Батум» к 60-летию вождя (была запрещена к постановке). Шолохов не написал ни отклика на писательский съезд, ни воспоминаний. Будто вычеркнул из памяти (на всю жизнь!). Зато в это время открыл для себя – не без совета Горького – Михаила Пришвина и влюбился в его творчество так, что в письме писательнице Гриневой даже поступился своим писательским самолюбием: «Меня вы перехвалили. Хотя поощрение столь же необходимо писателю, как канифоль смычку виртуоза, но вы меня, ей-богу, „переканифолили“, а вот про такого чудеснейшего писателя, как Пришвин, забыли. Читали вы его „Корень жизни“? Если нет – очень советую: прочтите, непременно прочтите! Такая светлая, мудрая, старческая прозрачность, как вода в роднике. Я недавно прочитал и до нынешнего дня тепло на сердце. Хорошему слову радуешься ведь, как хорошему человеку».

К концу года путь лежал за границу. На 59 дней! С Марией Петровной! Стокгольм – Копенгаген – Лондон – Париж!

Встречи, встречи… Шолохову лестно, что к каждому его высказыванию относились с повышенным вниманием. Но какова ответственность, когда в зале интеллектуалы, с пристрастием воспринимающие каждое его слово, а оно и впрямь не воробей… Париж поразил. Познакомиться с советским писателем пожаловали властители тогдашних общественных настроений – цвет творческой элиты: писатели Анре Мальро (будущий министр культуры), Жан Ришар Блок, Шарль Вильдрак, художник Поль Синьяк…

К гостю присматривались – хотели понять: откуда такой могучий талант у этого казака?

Перевели ли ему в Дании изумленную заметку одного газетчика: «Всемирно известный писатель, автор современной „Войны и мира“ разъезжает по деревням, залезает в свинарники и на скотные дворы»? Русский вояжер и не скрывал своих намерений, пояснив журналисту: «Хотел ознакомиться с многолетней культурой сельского хозяйства».

Встречали с любопытством – провожали чаще всего с почтением.

«Чарующий шолоховский роман. Мощный и животрепещущий…» – писала солидная тогда лондонская газета «Сэнди график энд сэнди ньюс» о «Тихом Доне»… «Шолохов – это великий русский писатель, новый Толстой, вышедший из окопов… Величествен в изображении водоворота человеческих судеб и гениален своим искусством повествования…» – утверждала датская газета «Лоланс-Фальстер Венстреблад». «„Тихий Дон“ и „Поднятая целина“ доказывают, что Шолохов – художник, равный Тургеневу и Толстому», – сообщал парижский журнал «Кри Дю Жур». Кстати, «Целина» поразила даже высокого государственного деятеля и искушенного политика Эдуарда Эррио. Он высказался, опровергая, как могло казаться, всех сразу советских догматиков: «Это не социальное учение, не пропагандистский роман. Это – произведение большого художника, написанное с необычайной творческой силой».

Русская эмиграция – из тех, кто помудрее, – тоже интересовалась писателем. Парижская «Станица» дала его портрет с вопросами к читателям – дескать, общими усилиями воссоздадим биографию: «Казак? Какой станицы? Иногородний? Участвовал ли в Великой войне? В какой части? В каких рядах провел Гражданскую войну?..»

Тяжко, однако, на душе даже в путешествии. Для четы Шолоховых устраиваются едва ли не каждый вечер изысканные застолья, их поселяют в лучших отелях, знакомят с достопримечательностями. А какие здесь ухоженные, до каждого клочка, земли, какой тучный скот… А дороги меж большими и малыми поселениями, а деревенские строения, а сельская техника… Тяжко потому, что невольно вспоминается разоренный голодомором Дон.

У Марии Петровны, что скрывать, свои удивления: в магазинах одежка и обувка на все вкусы – как не подумать об обновах для всей своей юной оравы, стариков и о подарках друзьям-соседям в Вёшках.

В советских посольствах, когда накидывался на московские газеты, он удивлялся – заголовки-то какие! «Доклад Шолохова в Копенгагене», «Прием в честь т. Шолохова в Лондоне», «Встреча французских писателей с Михаилом Шолоховым», «59 дней за границей. Беседа с Михаилом Шолоховым»…

Будет ли Шолохов сам писать о заграничных впечатлениях? По обычаю тех лет, советский писатель в путевых заметках обязан был рассказывать о тяготах безработных, о мужестве коммунистов и страстно обличать «загнивающий капитализм». Шолохов вообще ничего не написал. Но однажды все-таки высказался – вынудила настойчивая ленинградская журналистка с удостоверением «Комсомольской правды» Вера Кетлинская, будущая известная писательница. Она узнала, что он не остыл еще от бесед с датскими крестьянами и специалистами-аграриями. Рисковый главный редактор напечатал откровения вёшенца. Такого в печати никогда больше – до прихода Хрущева к власти – не появлялось: «Я расскажу нашим колхозникам, как там налажено дело, нам есть чему у них поучиться, у них переизбыток товаров, они не знают, куда их девать, а у нас нехватка товаров… Я хотел изучить все те полезные и ценные достижения науки и культуры, которые могут и должны быть использованы в нашем расцветающем социалистическом хозяйстве…»

С той поры у него еще больше возгорелся интерес к зарубежному аграрничеству. Поделился в одном из писем: «Есть такая думка – побывать еще, да не в Европе, а дальше, в знаменитейшей USA. Сильно занимают меня, помимо всего прочего, вопросы с.-х. (сельскохозяйственные. – В. О.). Вот и хочу поехать, поглазеть и ума-разума набраться».

Вождь уже несколько лет кряду расхваливает успехи колхозной жизни – Шолохов не очень-то поддается такому энтузиазму. Пишет в этом году Плоткину, с которым не прервал знакомства: «Все идет, как в сказке про белого бычка… В том числе и в твоей вотчине дела не нарядны. Зажиточная жизня не удалась в этом году. Я, признаюсь, сомневаюсь, что она придет в следующем…»

У Марии Петровны, помимо общих с мужем впечатлений от поездки, есть и свои. О чем написала жене дипломата Георгия Астахова (с которым познакомились в Германии и сошлись, узнав, что он к тому же земляк-донец): «Дорогая Наташа! Шлю привет – лучшие пожелания. Жду тебя летом обязательно к нам в Вёшенскую. Хотя и хорошо доехали домой, но я очень похудала за поездку, так, что сын мой меня не узнал, говорит: „Ты, мама, не такая стала“, и вот с этого момента, можно сказать, симпатии от меня перешли на сторону отца. Теперь хотя и чувствую себя лучше, но все же еще не так хорошо, все что-то не так, как было до поездки. Море без отвращения вспоминать не могу! Так что если когда-либо придется еще поехать куда-либо, только не морем. Привет мужу. Мария Шолохова. Пиши».

Когда Шолоховы путешествовали, на родине случилось трагическое событие. Посол сообщил с тревожной растерянностью: 1 декабря убит глава ленинградского обкома и секретарь ЦК Сергей Миронович Киров. В шифровке из Москвы уточнение – теракт!

Сталин провозгласил ответную меру – начался повсеместный арест «врагов народа».

Когда Шолоховы вернулись домой, вскорости убедились: отныне каждого советского человека могут подозревать в антисоветчине, тем более если человек публичный, например писатель. Правда, народ пишущий был разным… «Литературная газета» в эти декабрьские дни опубликовала решение общего собрания московских писателей. В нем наказ: «Писатели поручают Московскому Совету добиться того, чтобы все органы пролетарской диктатуры, призванные охранять и оберегать государственную безопасность, с большевистской страстностью и энергией, с неусыпной революционной бдительностью вели беспощадную борьбу с классовым врагом…» Ежовая голица учить мастерица.

Советские люди самозабвенно верили в достижимость светлого будущего. Днепрогэс, Магнитка, Турксиб стали возможны только потому, что по всей стране люди следовали призывам партии строить новую жизнь во что бы то ни стало. Строились и лагеря. Не только пионерские.