Текст книги "Мир Приключений 1955 г. №1"

Автор книги: Валентин Иванов

Соавторы: Георгий Гуревич,Николай Томан,Александр Воинов,Кирилл Андреев,Говард Фаст,Владимир Попов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 59 страниц)

Тони покачал головой. Ему до смерти не хотелось заводить этот разговор с отцом, но теперь, когда про дверь уже рассказано, он должен объяснить отцу, что говорит правду!

– Нет, дверь ведет на ферму Питера Ван-Добена, – упрямо повторил он.

Отец встал и, угрожающе помахав своим длинным пальцем, сказал:

– Ладно, Тони, хватит! Мы с тобой сейчас же пойдем во двор и откроем дверь, и если всё окажется так, как говорю я, ты получишь такую взбучку, что тебе уже больше не захочется врать. Пошли!

Тони пошел за отцом. Они молча прошли через кухню, мимо матери, спустились по лестнице, черным ходом вышли во двор и, лавируя среди наваленного всюду хлама, добрались до двери в заборе.

– Открой! – сказал отец.

Тони открыл дверь, и они увидели соседний двор, знакомые груды всякого хлама и красную кирпичную стену соседнего дома. Целую минуту, показавшуюся обоим очень долгой, они стояли, глядя на заваленный всяким старьем двор. Потом отец закрыл дверь и повел Тони в дом.

Когда они поднимались по лестнице, отец сказал:

– Забудем про порку, сынок. Скажи только, что ты больше не будешь лгать.

– Но я сказал правду, папа. Я знал, что при тебе ничего не получится, потому что ты не веришь.

– Ты продолжаешь утверждать, что не лгал?

– Я не лгал.

– Тогда придется тебя выпороть. Иначе тебе, видно, не втолкуешь.

* * *

В тот вечер Тони долго не мог уснуть. Он не плакал, но чувствовал себя очень несчастным. А тем временем его родители сидели на кухне и разговаривали.

– Сегодня первый раз в жизни ты выпорол его по-настоящему, – сказала мать.

– Да, и мне самому тяжело, но как же иначе доказать ему, что врать нельзя! Он так складно рассказывает эти небылицы… Иногда мне даже кажется, что он и сам в них верит. Даже я чуть было не поверил ему, и это очень плохо. Дойдет до того, что он не сможет отличить ложь от правды.

– Но он ведь хороший мальчик!

– Конечно, хороший. Я и хочу, чтобы он остался хорошим. Подумай только, рассказывает эту сказку об индейцах и даже придумал название для племени – весквейстики!

– Что, что?

– Он так назвал племя индейцев – весквейстики. Что и говорить, у мальчишки живое воображение.

– Да, правда. Но, по-моему, не стоит так расстраиваться из-за этого. Вы, мужчины, очень быстро забываете, что сами когда-то были мальчишками. Ты ведь признаешь, что тебе и твоим товарищами по работе тяжело живется; почему ты не хочешь понять, что Тони, да и любому ребенку, трудно жить и расти в такой вот каменной трущобе!

Через несколько минут отец надел пиджак и сказал, что пойдет вниз выкурить сигару и подышать свежим воздухом.

Поиски «свежего воздуха» привели его к старому доктору Форбсу, местному врачу, который увлекался собиранием предметов индейского быта и историей индейских племен. Старый доктор Форбс сам был на одну четверть индеец и всё свободное время посвящал тому, чтобы узнать что-нибудь новое об этой своей четверти. Он объездил все индейские резервации в Америке и даже написал о них книгу. Отец Тони застал доктора в его маленьком кабинете. Доктор, в домашних туфлях и куртке, читал книгу об Ирокезской лиге.

Вздохнув, он отложил книгу и снял очки.

– Здравствуйте, Ливи. Кто болен – жена или Тони?

– Нет, нет, на этот раз мы все здоровы. Я хотел вас спросить насчет индейцев.

Доктор Форбс с облегчением улыбнулся и снова надел очки:

– Отлично! Усаживайтесь поудобнее… Не тревожат ли индейцы Мотт-стрит своими набегами?

– По-моему, давно не тревожат, – ответил отец Тони, усаживаясь в глубокое, удобное кресло. – А скажите, доктор, какие племена устраивали тут набеги в старину?

Доктор Форбс кивнул головой и усмехнулся:

– Если вы пришли, чтобы выяснить именно это, то должен сказать, что вы столкнетесь с самым запутанным вопросом истории индейцев. По правде говоря, нет ничего сложнее и загадочнее, чем вопрос о том, какие индейские племена жили здесь в ту пору, когда голландцы поселились на Манхэттене. Мы знаем об этом очень мало, а то, что знаем, не так уж достоверно. Возьмем, к примеру, первый вопрос: старожилам этих мест, вроде меня, известна легенда о том, что Питер Минуэт купил остров Манхэттен у индейцев за двадцать четыре доллара. В своём дневнике он записал, что заключил эту сделку с индейцами племени канарси. Нью-йоркцы и до сего дня подшучивают над бруклинским племенем, продавшим то, что никогда ему не принадлежало; это было, очевидно, первое жульничество в истории нашего острова. А на самом деле ни канарси, ни другие индейские племена, конечно, никогда не продавали Манхэттен.

– Почему? – спросил отец Тони.

– Потому что он им никогда не принадлежал. Ни одно из живших здесь племен не имело ни малейшего представления о том, что такое собственность на землю. Они не могли продавать то, чего не имели. Индейцы канарси никого не обманули, они просто считали деньги Минуэта подарком. Индейцы не говорили по-голландски, а Минуэт не говорил по-индейски – они подумали, что он дает им деньги в подарок, и приняли их. Племя это платило дань Союзу шести племен – Ирокезской лиге, так же как монтауки и рокавеи, хотя раританы, населявшие Статен-Айланд, возможно, не принадлежали к алгонкинам. Есть, знаете ли, ещё одна легенда, тоже украшающая репутацию нашего старого города: говорят, что жульничество было у раританов в крови – они продали Статен-Айланд по крайней мере пять раз пяти разным покупателям. На самом-то деле, как и все другие индейские племена, они не имели в то время ни малейшего представления о том, что вообще совершают какую-то торговую сделку. Считалось, что эта территория принадлежит могаукам, и все небольшие племена, жившие здесь, должны были время от времени платить могаукам дань.

– Минуточку, доктор Форбс, – сказал отец Тони, подумав, что если мальчик знает хотя бы четверть рассказанного сейчас доктором, придется изменить мнение о сыне. – Вы сказали «Союз шести племен», а потом «ирокезы». Что такое Союз шести племен и кто такие ирокезы?

Доктор Форбс рассмеялся:

– Это одно и то же. Прямо обидно, что у нас так мало знают о коренных американцах – об индейцах! Союз шести – это лига шести больших племен. Посмотрим, сумею ли я перечислить их по памяти: кайюги, онодаги, могауки, потом, конечно, сенеки, онейды и… кто же остается? – да, тускароры. Насколько нам известно, это первое крупное объединение наших индейцев, стоявших на пути к более высоким формам цивилизации, если можно так выразиться. Многие считают, что племена не могут стать на путь настоящей цивилизации – строить города и так далее – до тех пор, пока не объединятся и тем самым не образуют нацию. Что ж, ирокезы уже стояли на этом пути, когда сюда пришли белые. У них уже существовало настоящее политическое объединение. Они строили большие деревянные дома и общественные здания. Они сеяли хлеб. Естественно, что поэтому они были достаточно сильны, чтобы навязывать свою волю соседним племенам, населявшим эти края, вплоть до нынешней Мотт-стрит.

– А кто такие алгонкины?

– Это языковая группа. Мы к ней относим все племена, говорившие на родственных языках, и таким образом пытаемся проследить крупные перемещения и переселения племен по территории Америки. Очень интересно, что пять из шести племен, входивших в Союз, не принадлежали к этой группе. Среди специалистов существует мнение, что шесть племен, или, по крайней мере, пять из них, пришли сюда из Мексики. Видите ли, под властью мексиканских ацтеков жить было не очень-то приятно: они жестоко угнетали многие племена. Мы считаем, что эти пять племен ушли из Мексики и принесли с собой секреты многих ремесел. Они с боями проложили себе путь на север, где теперь штат Нью-Йорк, в долину могауков.

– Но какие же племена жили на острове Манхэттен? – настойчиво повторил отец Тони.

– Это тоже спорный вопрос, – ответил доктор Форбс. – Вот хотя бы само название: «Манхэттен». В книгах вы найдете различные толкования этого слова. Пишут, что оно означает «Остров гор», «Большой водоворот» и многое другое. Но всё это догадки. Доподлинно нам известно только, что так, или примерно так, называлось небольшое племя индейцев, жившее где-то в районе Сорок второй улицы…

– Они назывались манхэттены? – перебил отец Тони.

– Или манахэттаны, или манахуттаны, или что-то в этом роде. Мы точно не знаем… Кажется, мой рассказ вас успокоил?

– Да, успокоил, – сказал отец Тони. – Значит, других племен здесь не было?

– Нет, были, – ответил доктор Форбс. – Здесь жило племя гораздо более сильное и многочисленное, его селения находились между Бронксом и Вашингтон-Хайтс…

– Минутку… – снова перебил его отец Тони. – А как они назывались: не весквейстики?

– Весквейстики? – Доктор Форбс вдруг оживился. – Это необычное произношение, но оно гораздо логичнее того, которое нам известно. Мы обычно пишем «векквейсгики», и это почти невозможно произнести. Где вы услышали такое произношение?

– Когда-нибудь я расскажу вам, – сказал отец Тони. – Но, наверно, об этом племени можно прочитать в Публичной библиотеке?

– Хороший исследователь мог бы раскопать упоминание о нём, – сказал доктор Форбс. – Мы, пожалуй, кроме названия, ничего о нем не знаем, разве только, что это был необычайно добрый и справедливый народ. Можно сказать, хороший народ!

– Понятно, – сказал отец Тони, встал, попрощался и пошел домой.

– Ну как, выкурил сигару? – спросила мать Тони, когда он появился на пороге.

– По правде говоря, я про неё забыл.

Потом он зашел к Тони. Мальчик спал. Комната была залита лунным светом, и Тони улыбался во сне, как будто ему снилось что-то очень хорошее и поистине необыкновенное.

Глава 2
ТОНИ И СТАРЫЙ ДОКТОР ФОРБС

Мисс Клэтт была терпелива, но её мучили бесконечные заботы. Она преподавала в то время, когда в наших школах ещё не существовало современных учебных пособий. На её уроках в переполненном классе сидели за партами живые и подвижные дети – сорок четыре человека. Поэтому в том, что произошло между ней и Тони, мисс Клэтт виновата так же мало, как и он. Быть может, она всё же справилась бы с сорока тремя учениками, но сорок четвертый оказался последней каплей, переполнившей чашу; к тому же сорок четвертый был Тони Мак-Тэвиш Ливи.

Вот почему нельзя осуждать мисс Клэтт за то, что в тот солнечный день её раздражало мечтательное настроение Тони, глядевшего не отрываясь в окно. Мечтательная рассеянность скоро охватила весь класс, точно какое-то поветрие. Ведь это был первый весенний солнечный денек, словно созданный на радость ребятам и на беду тем, кто их учит.

Хотя мисс Клэтт рассказывала урок, Тони её не слушал, мысли его были далеко. Если схематически изобразить, как совпадали, или, вернее, не совпадали, мысли Тони с тем, что говорила мисс Клэтт, получится примерно так:

Мисс Клэтт.Капитан Гендрик Гудзон провел свой корабль «Полумесяц» мимо Сэнди Хук в Лоуэр Бэй в сентябре 1609 года.

Тони.(Интересно, как называется старое, высохшее дерево вон там, за окном?)

Мисс Клэтт.«Полумесяцу» удалось добраться до самого острова Касл.

Тони.(Наверно, это платан. Только платаны и могут расти на Мотт-стрит.)

Мисс Клэтт.Дело в том, что капитан Гудзон искал легендарный морской путь через наш континент.

Тони.(А вот воробей. Забавная птичка! Даже в сильные холода в Нью-Йорке всегда увидишь воробья.)

Мисс Клэтт.«Полумесяц» был первым европейским кораблем, вошедшим в устье Северной реки.

Тони.(Он называется «английский воробей». Наверно, потому, что его вывезли из Англии. Ни разу не видал таких птичек по ту сторону двери. Ну-ка, а какие же там птицы?)

Мисс Клэтт.Но когда капитан Гудзон убедился, что нашел не морской пролив, а только реку, это было для него величайшим разочарованием.

Тони.(Ведь по ту сторону двери очень много птиц. Я видел, там есть и каменные и синие дрозды, и малиновки, и поползни, и колибри, и дятлы…)

Мисс Клэтт.Тони!

Тони.(А вот английских воробьев там нет. Значит, правда, что их вывезли из Англии. Интересно, что получится, если такой воробей залетит за мной через дверь? Он будет там, когда его там ещё не было, и совсем не нужно будет вывозить его из Англии.)

Мисс Клэтт(гораздо громче и строже).Тони!

Имейте в виду: не один Тони размечтался и не слушал урока. В классе было ещё сорок три человека – и всех до единого, мальчиков и девочек, тоже охватила весенняя лихорадка, но у них она проявлялась иначе. Они ерзали и вертелись за партами, почесывались, перешептывались и гримасничали. Если бы и Тони делал что-нибудь в этом же роде, мисс Клэтт терпеливо перенесла бы это. Её раздраженный оклик был вызван именно тем, что Тони застыл на месте и уставился в окно неподвижным взглядом лунатика.

– А?.. Да, мисс Клэтт, – отозвался он, приходя в себя.

Мисс Клэтт в своем рассказе уже успела уйти на несколько столетий вперед от того дня, когда капитан Гудзон открыл Северную реку. Она только что задала вопрос и поэтому спросила сердито:

– Тони, если ты слышал мой вопрос, отвечай, пожалуйста!

Мисс Клэтт спрашивала про Уолл-стрит и постройку стены, от которой улица получила своё название. В наше время Уолл-стрит, расположенная в центре Нью-Йорка, – это улица огромных домов, где вершат свои дела крупные монополии. Мисс Клэтт только что рассказала о том, что давным-давно, Когда Нью-Йорк был ещё всего-навсего маленькой голландской деревушкой, Питер Стайвесант выстроил стену вдоль всего поселка, от реки до реки, для защиты голландских поселенцев от набегов индейцев. После этого мисс Клэтт и задала вопрос о том, когда и зачем была построена стена.

По правде говоря, Тони не слыхал вопроса, как не слыхал и предшествовавших ему пояснений мисс Клэтт, так что он и сам не знал, почему он сказал в ответ:

– Незачем было строить стену для защиты от индейцев. Индейцы никогда никого не трогали, пока минхер Ван-Дайк не убил бедную Драмаку из-за персика. Он был дурной человек, и если бы поселенцы выдали его индейцам, как предлагал отец Питера, всё обошлось бы хорошо и не пришлось бы строить стену.

– Что такое? – воскликнула мисс Клэтт. – О чём ты говоришь?

– О стене на Уолл-стрит.

– Тони Мак-Тэвиш Ливи, какое отношение имеет вся эта чепуха к стене на Уоллстрит?

– Я думал, вы спросили меня, зачем построили эту стену, – сказал Тони. – Вот я и объяснил, что старик… ну, то-есть Стайве-сант – Деревянная нога… построил её потому, что поселенцы были недовольны им. А поселенцам стена была вовсе не нужна. Минхер Ван-Дайк не имел права застрелить женщину из-за персика. Всегда все обвиняют во всём индейцев, но предположим…

Класс покатывался со смеху, а мисс Клэтт закричала в полном отчаянии:

– Довольно, Тони, хватит!

* * *

Тони играл во дворе, когда мисс Клэтт в тот же день пришла поговорить с его матерью. Мисс Клэтт считала своим долгом зайти к миссис Ливи. Она объяснила:

– Если бы Тони был, что называется, просто скверный мальчишка, я бы не стала беспокоиться. Думаю, что я уж сумела бы справиться с ним.

– Тони – не плохой мальчик, – сказала миссис Ливи.

– Конечно, не плохой, совсем не плохой. Только у него уж слишком живое воображение, поэтому он рассказывает самые дикие небылицы. Не знаю, откуда он их берет и где слышит, но беда в том, что он срывает дисциплину в классе.

«Кроме того, он ставит меня в дурацкое положение», – мысленно добавила мисс Клэтт, но не сказала этого вслух.

– Да, у нас были с ним неприятности из-за этого, – согласилась миссис Ливи. – Не понимаю, зачем он так сочиняет, ведь во всем остальном он хороший мальчик.

«Может быть, и в этом он остается хорошим», – подумала она про себя. Её обижало, что мисс Клэтт называет Тони лгуном. Люди, не способные понять душу ребенка, всегда готовы считать детей лгунами. Но ведь ребенку очень часто кажется, что воображаемый мир существует на самом деле и он совсем не лжет, рассказывая об этом мире. Миссис Ливи спрашивала себя, правильно ли говорит её муж, что такие люди, как мисс Клэтт, до тех пор не смогут любить детей и заниматься ими по-настоящему, пока они не добьются, чтобы им самим жилось лучше. В самом деле, ведь учителя зарабатывают такие жалкие гроши – может быть, этим всё и объясняется?

– Вот на сегодняшнем уроке истории… – снова заговорила мисс Клэтт и рассказала всё, что произошло. – И он говорил с такой убежденностью! – закончила она.

Мать Тони подумала о двери в заборе, о которой говорил ей муж, и хотела уже рассказать о ней мисс Клэтт, но в последнюю минуту раздумала и промолчала. Позже она поняла, почему: она была почти уверена, что, услышав о волшебной двери Тони, мисс Клэтт будет смеяться. А она считала, что никто не имеет права смеяться над этим.

– Нужно отучить его от таких выдумок! – решительно сказала мисс Клэтт.

– Хорошо, – согласилась мать Тони. – Я поговорю с мужем.

– Этого мало. Я полагаю, что вам понадобится помощь, – сказала мисс Клэтт.

– Помощь? Какая помощь? Мы всегда воспитывали Тони без посторонней помощи.

– Помощь врача, – назидательно сказала мисс Клэтт.

– Вы хотите сказать, что Тони нездоров? Нет, Тони – нормальный, здоровый мальчик. Просто у него чересчур развито воображение, вот и всё.

– И всё же лучше такие вещи прекращать в зародыше. Я бы на вашем месте подумала об этом.

– Я подумаю, – холодно сказала мать Тони.

И после ухода мисс Клэтт она действительно долго обдумывала этот разговор.

* * *

А пока они разговаривали, Тони сидел на сетке от кровати на заднем дворе и разглядывал дверь. Это была обыкновенная дверь из сосновых досок, скрепленных планками сверху, снизу и наискось. В общем, это был простейший тип двери, известный человечеству, и эта конструкция совсем не изменилась за последнее тысячелетие. Тони не очень ясно представлял себе, что такое тысяча лет, но он хорошо помнил, что другая сторона двери, та, которая видна со двора фермы отца Питера Ван-Добсна, сделана точно так же. А впрочем, это странно: ведь все другие двери в усадьбе Ван-Добенов устроены на голландский манер – из двух половинок, одна над другой, так что получаются как будто две двери в одном проеме.

Но дверь в заборе была обыкновенной дощатой дверью, и, рассматривая её, Тони волей-неволей признал, что в ней нет ничего особенного. Она вела с их двора на примыкавший к забору двор дома, выходившего на соседнюю улицу, и сделали её ещё в то время, когда проход из двора во двор был необходим и удобен. Дверь давно стала ненужной; железная щеколда заржавела и поднималась с трудом, а металлические петли громко и жалобно скрипели всякий раз, когда дверь открывали. Как и забор, дверь была выкрашена зеленой краской, выцветшей и облупившейся. Такого зеленого цвета не увидишь больше нигде в мире – только на заборах задних дворов Нью-Йорка. Точно так же нигде больше не встретишь сумах – деревце нью-йоркских дворов, – смело пробившееся сквозь старую сетку от кровати.

Конечно, признался себе Тони, каждый разумный человек, особенно эти поразительно неразумные разумные люди, которые перестали быть детьми и стали взрослыми, уверен в том, что, открыв дверь, можно увидеть только двор за забором. Так и случилось, когда дверь открыл отец. Однако Тони казалось вполне естественным, что дверь ведет не только в совершенно другое место, но и в совершенно другое время.

Вопрос о месте и времени никогда не смущал Тони. Можно открывать эту дверь тысячу раз и всякий раз видеть только кучу хлама – неотъемлемую принадлежность всех задних дворов этого района. Сколько раз с ним так бывало! Но однажды наступил день, когда у Тони появилось какое-то особенное чувство, и с этого времени он уже не открывал дверь, пока не появлялось это чувство. Когда это случилось впервые, он пошел прямо к двери и открыл её – и там увидел… Увиденное не поразило его, не озадачило и даже ничуть не удивило. Так оно и должно было быть: дверь вдруг превратилась из обыкновенной в волшебную и открывалась в далекое прошлое, в то прошлое, когда остров Манхэттен был одним из прекраснейших уголков земли, когда его ещё не безобразили высокие, уродливые здания и не пересекали грязные улицы; нет, кругом расстилались только зеленые пастбища и густые леса и были разбросаны маленькие фермы голландских поселенцев.

Тони знал, что из всех чудесных вещей, которые он видел в своей жизни, самая чудесная – это волшебная дверь. И он спрашивал себя: зачем он стал рассказывать про неё? Что-то подсказывало ему, что путь через дверь очень ненадежен: тут есть какое-то хрупкое равновесие, и даже разговоры о двери могут разрушить его, особенно разговоры с людьми, которые не верят Тони и не понимают его.

И всё же волшебная дверь была так реальна, что Тони не мог не говорить о ней. Вот, например, сейчас перед ним дверь. Он смотрит на неё, и в нём, Тони Мак-Тэвиш Ливи, возникает странное чувство: тут и волнение, и ожидание, и радостное предвкушение. Когда у него появлялось такое чувство, он знал, что таит за собой дверь. У него не было никаких сомнений в том, что произойдет, если он сейчас её откроет.

Тони лениво растянулся на сетке. С улицы доносились топот и голоса играющих детей. Но Тони не хотелось к ним; он даже жалел этих ребят. Разве можно сравнить их игры с его волшебной дверью! И нет у него среди них ни одного такого хорошего и верного друга, как Питер Ван-Добен.

«Интересно, – думал Тони, – что делает сейчас Питер?» Что ж, на этот вопрос можно ответить, только посмотрев своими глазами. Тони встал и направился к двери. Улыбка ожидания осветила его лицо; он открыл дверь и вошел.

* * *

– Мисс Клэтт любит совать свой нос в чужие дела, – сказал отец Тони вечером, когда, придя домой, узнал о посещении учительницы.

– Пусть так, – сказала миссис Ливи. – Но у неё и так много хлопот, а тут ещё Тони…

– Почему он лжет? – спросил отец.

– Может быть, ему кажется, что он говорит правду, – ответила мать. – Ты же знаешь: у детей это бывает.

– Знаю. Но у других детей не так. Другие дети играют…

– Тони тоже играет.

– В эту дверь и в свои небылицы? Что за человек из него вырастет, если он будет так завираться?

– Не так уж страшно он завирается, – возразила мать.

– Очень даже страшно. Мне совестно слушать его! Я мог бы понять, если бы мальчик лгал по необходимости, чтобы избавиться от наказания. Скверно, но, по крайней мере, понятно. Но ему, как видно, просто нравится лгать. И ведь вот беда: иногда он лжет так убедительно, что я сам почти начинаю верить ему. Теперь, когда я смотрю на эту дверь, у меня каждый раз появляется какое-то странное чувство.

– Понимаю, – кивнула мать, – но это совсем не значит, что мальчик болен. Не надо делать глупостей. Это игра; он сам скоро забудет про свою дверь.

– Ты думаешь, не надо вести его к врачу?

– Конечно, нет! Он ведь здоровый мальчик. И хороший мальчик… Куда он делся, хотела бы я знать!

Как будто в ответ на её слова в комнату вошел Тони; штаны его были порваны на коленях, один чулок спустился. Его лицо пылало радостью и торжеством, которых он не в силах был скрыть, а через всю щеку шла яркокрасная царапина.

– Вот и я! – сказал он. – Добрый вечер.

– Ты дрался, Тони? – спросил отец.

– Нет.

– Откуда же эта царапина?

– Поцарапался, и всё, – ответил Тони, пожав плечами.

– А как это случилось? Ты не хочешь рассказать?

– Ты все равно не поверишь, – ответил Тони.

– Почему?

– Потому что я поцарапался там, за дверью.

– За какой дверью? – спокойно спросил отец.

– За дверью в заборе.

– Ты хочешь сказать, что поцарапался на соседнем дворе?

Тони замялся на секунду, потом сказал:

– Нет, я поцарапался, когда играл с индейцами в «сум-во».

– Так, – сказал отец. – Теперь всё ясно. Мы сегодня же идем к доктору Форбсу.

* * *

Тони, как и почти все ребята с Мотт-стрит, любил старого доктора Форбса. Есть люди, которые, старея, отдаляются от детей; другие, наоборот, приближаются к ним. Таким был доктор Форбс. И вот Тони с отцом пришли в кабинет доктора Форбса. Вся обстановка этой комнаты – дипломы доктора и предметы одежды и обихода индейцев, развешанные по стенам, книги, банки и бутылки с какими-то странными препаратами – удивительно подходила самому хозяину. Доктор сидел в большом черном кожаном кресле; из него – не из доктора, а из кресла – повсюду торчала набивка, и везде – на кресле и на других вещах – лежал толстый слой пыли: доктор давно овдовел, и это сразу видно было всякому, кто входил к нему в дом.

Доктор сдвинул очки на лоб, сложил свои пухлые руки на круглом брюшке, придававшем ему весьма почтенный вид, и с интересом, даже с восхищением стал разглядывать Тони.

– Давайте-ка мы с Тони поговорим с глазу на глаз, – сказал он мистеру Ливи. – Вы посидите в приемной и почитайте «Географический журнал», а мы с Тони побеседуем об этой самой двери, как мужчина с мужчиной. Я больше всего на свете люблю беседовать про двери, особенно про те, которые открываются. В наши дни слишком много дверей закрыто наглухо.

Отец Тони согласился, чувствуя при этом некоторое облегчение. Он вышел в приемную и начал читать в «Географическом журнале» про Тибет, а доктор Форбс улыбнулся и вытащил коробку драже.

– Я их прячу, – объяснил он, – по привычке. Мне приходилось прятать конфеты от дочерей. Мои две дочери всегда боялись, что я располнею и у меня вырастет брюшко. Они уже замужем, и у меня уже давно брюшко, а я всё прячу драже по привычке… Возьми красные. Они с анисом… Так, значит, никто не верит тебе, когда ты рассказываешь про дверь?

– Кажется, никто, – ответил Тони, набивая рот конфетами.

– Насколько я понимаю, – сказал доктор Форбс серьезно, без тени насмешки в голосе, – дело происходит так: у тебя появляется какое-то особенное чувство, и ты уже знаешь, что тебя ждет. Ты открываешь дверь, проходишь через неё и оказываешься во дворе Питера Ван-Добена, который жил очень-очень давно, когда Нью-Йорк был ещё маленькой голландской деревушкой. Правильно, Тони?

– Да, сэр, – кивнул Тони.

– Таким образом, ферма Ван-Добена должна находиться на углу нынешней Мотт-стрит и Хустон-стрит. Это можно проверить, – сказал доктор Форбс, хотя после того, как мистер Ливи рассказал ему о племени весквейстиков, он сомневался, стоит ли проверять утверждения Тони. – Это ферма, Тони?

– Вы бы назвали её фермой, доктор. Питер её называет иначе.

– А как её называет Питер?

– «Баувери», – ответил Тони.

Доктор Форбс в замешательстве поперхнулся и протянул Тони коробку с драже. Тони взял две красные и одну зеленую и стал грызть их с видимым удовольствием. Давно он уже не чувствовал себя так спокойно.

– Ну, а сегодняшние неприятности на уроке, – продолжал доктор Форбс, – начались из-за Уолл-стрит? Как я понял, ты сказал, что незачем было бы строить стену, если бы этот дурак и подлец Ван-Дайк не застрелил бедную индианку. Я с тобой согласен, хотя есть люди, которые воображают себя специалистами по истории Нью-Йорка и притом утверждают, что стена была выстроена до этого случая. Всё это ты мог узнать за какой-нибудь час в Публичной библиотеке. Но ты, кажется, знаешь даже, как звали эту индианку. Хотя до сих пор её имя оставалось неизвестным.

– Всем известно её имя, – ответил Тони. – Питер рассказал мне всё на другой же день. её звали Драмака.

«Алгонкинское имя», – подумал доктор Форбс. Он всегда подозревал, что на острове Манхэттен жили индейцы алгонкинской группы. Но уже через секунду доктор рассмеялся про себя, поняв, что всерьез поддался игре.

– Она была дочерью вождя, – продолжал Тони.

– Погоди-ка! – воскликнул доктор Форбс, которому впервые изменили спокойствие и невозмутимость. – У них не было вождей! Весквейстики не имели вождей!

– Нет, у них были вожди! – настойчиво повторил Тони. – Я знаю, потому что это случилось, когда вожди пришли от ирокезов. Старик послал за ними.

– Какой старик?

– Стайвесант. Мой голландский товарищ всегда его так называет – старик.

– Ты ешь, ешь драже, – сказал доктор Форбс, подходя к шкафчику и наливая себе стаканчик брэнди.

Он залпом проглотил брэнди, спрятал бутылку и, повернувшись к Тони, уставил на него пухлый указательный палец:

– Правда, я слышал легенду, будто три ирокезских вождя приходили к Питеру Стайвесанту по его приглашению, но я ей никогда не верил. Зачем им было приходить?

– Не знаю, – ответил Тони. – Знаю только, что я их видел.

– Где? Наверно, за этой твоей проклятой дверью?

Тони кивнул.

– Их военная лодка стояла на канале, – сказал он безнадежным тоном, думая про себя, что теперь и доктор Форбс, как все остальные, перестанет верить ему.

А доктор Форбс в это время мысленно отчитывал себя.

«Ну вот, – говорил он себе, – теряешь самообладание из-за мальчишеской фантзии! Как же ты ему поможешь, если сам начинаешь кричать на него! Нужно опровергнуть его выдумку, проколоть её, как мыльный пузырь, чтобы она лопнула сама собой. Покажи ему, что всё это существует только в его воображении. Не называй его лгуном, но сделай так, чтобы он понял, что это выдумка».

Сказав себе всё это, доктор Форбс опустился в черное кожаное кресло и взял одну конфетку.

– Что ж, Тони, – сказал он. – Ты нашел чудесную дверь, действительно волшебную. Я бы сам хотел пройти через неё на ту сторону. Но, конечно, там трудно договориться. Ведь они говорят по-голландски, правда? Даже твой приятель Питер Ван-Добен, наверно, говорит по-голландски?

– Да, – сказал Тони.

– Значит, с ним нельзя разговаривать, не зная голландского языка?

– Нельзя, – кивнул Тони.

– Но ведь ты не умеешь говорить по-голландски? – спросил доктор.

– Немножко умею, – ответил Тони – Я научился немного говорить по-голландски, а Питер – по-английски. Так мы и разговариваем.

– Понятно, – сказал доктор Форбс, и глазом не моргнув. – Ты, наверно, и со мной можешь поговорить по-голландски?

– А вы знаете голландский язык? – спросил Тони.

– Я говорю по-немецки и понимаю по-голландски. Если ты что-нибудь мне скажешь, я пойму. Ну, спроси, скажем, как меня зовут.

– Хо хеет у? – спросил Тони.

Доктор Форбс поперхнулся от неожиданности, потом опять потянулся за драже.

– Хо маакт у хет? – сказал Тони.

– Что?

– Простите, доктор. Вы изменились в лице, я и спросил, что с вами. Я как-то забыл, что больше не надо говорить по-голландски.

– Ты и впрямь нашел волшебную дверь, – медленно сказал доктор Форбс. – Она даже меня на минуту заставила забыть, что я доктор, такая она волшебная… У тебя на щеке изрядная царапина. Дай-ка я её промою.

Чувствуя, что необходимо поскорее переменить разговор, доктор Форбс поднялся, нашел бутылку перекиси водорода и промыл царапину на щеке Тони.

– Где это ты поцарапался? – спросил он.

– Играл в «сум-во».

– «Сум-во»?

– Это индейцы так играют, – стал смущенно объяснять Тони. – Сегодня мы с Питером ходили в индейскую деревню. Сперва они нас не принимали в игру. Потом приняли. Там я и поцарапался.

– А как играют в «сум-во»? – спросил доктор Форбс.