355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентин Иванов » Мир Приключений 1955 г. №1 » Текст книги (страница 8)
Мир Приключений 1955 г. №1
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 05:53

Текст книги "Мир Приключений 1955 г. №1"


Автор книги: Валентин Иванов


Соавторы: Георгий Гуревич,Николай Томан,Александр Воинов,Кирилл Андреев,Говард Фаст,Владимир Попов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 59 страниц)

Глава вторая

В водосборнике, на скамьях, составленных буквой «П», сидели Валя, братья Прасоловы, Сашка, Николай, Гудович, Опанасенко, мастер доменного цеха Лопухов и старший горновой Вавилов.

– Посоветоваться с вами хочу, товарищи, – сказал Сердюк, сидевший перед ними на пустом ящике; он обвел всех оценивающим взглядом. – Я вальцовщик, прокатчик, доменный и мартеновский цехи знаю только снаружи. Вот мне и хочется подумать с вами, как и где расположить наши силы, чтобы спасти хотя бы основные цехи. Что будут рвать немцы? Они постараются свалить доменные печи, трубы мартеновского цеха и обрушить колонны зданий. Если взять за исходный рубеж заводскую стену, то мы их натиска не удержим и наши бойцы будут неприкрытыми. Так?

– Точно, – важно изрек Сашка, необычайно польщенный тем, что участвует в таком важном совещании.

Опанасенко молча кивнул головой. Видел он Сердюка впервые, но всегда представлял сильным, смелым, упорным. И теперь ему показалось, что именно таким, каков Сердюк в жизни, он себе и рисовал его.

– Значит, надо расположить людей так, чтобы они были неуязвимы, – продолжал Сердюк. – Кто знает, сколько нам придется продержаться! А вдруг наши задержатся? Гитлеровцы могут стянуть значительные силы. Вот, смотрите, план завода. Посередине главное шоссе пошло, – он провел пальцем по заштрихованной полосе. – Эти кружки с правой стороны – доменный цех. За ним электростанция и аглофабрика. Налево – мартен протянулся. Квадратики рядом – прокатные цехи. Тут контрольные ворота, – Сердюк показал на прорез в заводской стене – ворота, у которых заканчивалось шоссе, – а наискосок от них, перед доменным, заводоуправление. Какие точки для обороны наметили бы вы?

– У мартена стоит перевернутый вверх дном ковш с отбитой кромкой, как у царь-колокола, – сказала Валя. – Залезем мы туда с Сашей, заложимся кирпичами и будем держать под обстрелом все колонны разливочного пролета – ни к одной колонне снаружи не подойдешь.

– Что ж, неплохо, но это для одного-двух человек. – Сердюк склонился над листом бумаги, на котором Теплова очень приближенно набросала план завода. – Где этот ковш?

Валя показала пальцем на маленький кружочек возле угла прямоугольника с надписью «мартен».

– В крановых кабинах на литейном пролете можно будет засесть, – предложил Опанасенко. – Весь пролет как на ладони, ни к одной колонне и изнутри цеха не подступиться.

– Ну, и перестреляют вас в кабинах, как граков в гнездах! – вставил Вавилов.

– Нет, из этих пистолетов не перестреляют, – пренебрежительно глядя на автомат в руках Сашки, возразил Опанасенко. – Ребята кабины изнутри кирпичом выложат и будут сидеть, как в блиндаже. К ним туда и не доберешься: лестница-то одна, её всегда можно под огнем держать.

– А в шлаковиках? – подсказала Валя.

– Можно. Тоже хорошо. Стенка толстая, бойницу сделай – и чеши оттуда, – одобрил Опанасенко.

Сердюк передал Тепловой план, и она нанесла на нем несколько квадратиков, обозначавших печи.

– Уцелевшие шлаковики помните? – спросил Сердюк.

Опанасенко назвал несколько: на пятой – правый газовый, на четвертой – левый воздушный, на третьей – все четыре.

– А в зданиях можно засесть, Андрей Васильевич? – поинтересовался Николай.

У него горели глаза: наконец-то предвидится настоящее дело!

– В зданиях – в последнюю очередь, в зависимости от того, сколько у нас будет людей.

– В кауперах засядем, под самым куполом, – предложил Лопухов. – Там люки есть на все стороны, как бойницы. Настоящий дот. Кожух железный, внутри кирпичная кладка – разве только, что из пушки пробьешь.

– Высоковато, – процедил Сердюк: – метров двадцать.

– Зато обстрел какой! Всесторонний!

– В газопроводе да воздухопроводе засесть можно, – оживился Вавилов. – Они по всему заводу идут в разных направлениях, и невысоко: метров десять от земли.

– А стрелять оттуда как? Через стенку? съязвил Опанасенко, но мгновенно смолк, увидев, что Сердюк заинтересовался предложением.

Валя чертила газопроводы. Они шли вдоль мартеновского цеха, вдоль доменного, пересекали заводскую территорию против входных ворот и расходились по всему заводу.

Сердюк оторвался от эскиза, взглянул на Петра:

– Дрели достанешь?

– В механическом цехе есть штук пятнадцать.

– Надо изъять их немедленно и посадить в газопроводе ребят – пусть сверлят отверстия. Это идея. Весь завод под обстрелом держать можно, и трудно разобрать, откуда стреляют. Берись за это дело, Павел, тут слесарь нужен.

Сердюк снова склонился над планом.

– Эх, и хорошо получается! – восхищенно произнес он. – Главное, ребята передвигаться смогут. Где фрицы будут скапливаться – туда и они. И весь завод как на блюдечке. Только, Паша, газопровода не жалей, дырок побольше делай. Наши придут – заварят.

Постепенно план разукрасился крестиками.

– Гранат бы! – мечтательно сказал Сашка. С этого газопровода прямо гитлеровцам на головы. И бросать не нужно. Упусти вниз – и всё.

– И погиб бы сам от осколков. Газопровод не такой уж толстый, – вставил Лопухов.

– И ещё одно, – продолжал Сердюк. – Завод заводом, но людей тоже спасать будем от угона в Германию. Вон Опанасенко знает: в селах уже начали угонять поголовно всех мужчин. Людей придет достаточно. Городские группы за это время проделали большую работу, отобрали многих. Мне не хотелось бы распылять силы по всему подземному хозяйству. Чорт знает, затешется какой-нибудь провокатор, цыкнет гитлеровцам…

– Народ надо в одном месте собрать и, как нас, – никуда. Вот и всё, – заявил Лопухов. – Попался шпион сиди – и не вылазь.

– А где ты найдешь такое место? – спросил Вавилов.

– Есть такое помещение, – зазвенел голос Вали. – Тоннель от доменного до мартена. Он никогда не использовался, о нем никто не знает.

– Верно, есть, – смутился совсем забывший о тоннеле Вавилов. – Двести метров в длину, шесть в ширину. Да там полтыщи человек можно разместить. Но только как их провести? Под землей хода к нему нет.

Со скамьи встал Опанасенко и уверенно сказал:

– Нет – так будет, мил человек. У нас народ рабочий. Скажи прокопаем тут же. Дренажик там есть, но поганенький, разве только собака пролезет. Мы по нему и пойдем копать. С направления не собьемся.

– Возьмись за дело, Евстигнеич, – предложил Сердюк, – но только с жаром. В любую ночь могут начать прибывать люди.

– Я сразу понял, что работенка по мне. Что там наверху – ночь или день? Запутался в этих потемках.

Сердюк посмотрел на часы:

– Вечер.

– Вот и хорошо! Сейчас на-гора вылезем, в мартене инструмент соберем. Он там же? В шлаковике третьей печи? – спросил обер-мастер Сашку.

– Там.

– Тогда я пошел землекопными делами заниматься.

Глава третья

Дежурство диспетчера Артемьева близилось к концу. Он уже было решил, что это последний день его жизни. Если бы не приставленный к нему гитлеровский офицер, сегодня его непременно застрелил бы один из начальников воинских эшелонов, продвигавшихся на фронт. Час назад Артемьеву показалось, что и офицер его не спасет, потому что начальники эшелонов грозили застрелить и офицера. За весь день гитлеровцам не удалось протолкнуть в сторону фронта ни одного поезда.

По обоим путям с востока непрерывно ползли эшелоны. Между ними уже не оставалось никакого расстояния, они тили вплотную один за другим, и Артемьеву чудилось, что это ползет огромная извивающаяся гадина и нет у неё ни конца, ни начала. Офицер несколько раз отстранял его от селектора и сам до хрипоты ругался с другим офицером, дежурившим на соседней станции, но ничего сделать не мог. Товарные составы продолжали непрерывно идти на запад по обоим путям.

Ошалев от вонючего табачного дыма, от крика и ругани гитлеровцев, Артемьев вышел на перрон. Медленно двигались вагоны, не останавливаясь ни на минуту. Прошел эшелон с живым грузом. Громко мычали недоенные коровы, блеяли овцы, гоготали гуси. Всё, что гитлеровцы не успели отобрать у населения за два года оккупации, забиралось и отправлялось теперь.

Мимо Артемьева проследовал санитарный поезд. Потом потянулись товарные вагоны с людьми – в Германию. Сквозь решетки люков смотрели изможденные лица. Это был страшный состав. Доносились стоны и плач, люди просили воды. Из одного вагона вырвалась наружу песня. Это была одна из тех песен, которые сложил народ в черные дни оккупации, проклиная палачей. Часовой, стоявший на перроне, не вскидывая автомата, выпустил длинную очередь по вагону, и оттуда донеслись истошные, душераздирающие крики.

Сжав кулаки, Артемьев пошел в дежурку. «Мост… Что делать с мостом?» – в тысячный раз спросил он себя. Он чуть ли не ежедневно получал от руководителя транспортной группы копию радиограммы из штаба, но ничего не мог придумать. Не помогли и товарищи.

Железнодорожное полотно иногда удавалось взрывать, но особого эффекта это не давало. Поезда шли тихо, и больших крушений поэтому не было. Натренировавшиеся в ликвидации крушений гитлеровцы высылали вспомогательный поезд, сваливали в сторону разбитые вагоны, ремонтировали путь, и движение возобновлялось.

«Только мост», – думал Артемьев, сидя за селектором, под непрекращавшуюся перебранку гитлеровцев. Он не слышал этой брани. В его ушах застыла автоматная очередь, оборвавшая песню, стоны и крики. Он ясно представлял себе, что делалось в этом вагоне, набитом, очевидно, как и те, которые ему приходилось видеть раньше, до отказа. Люди в них стояли вплотную, и если кто-либо терял сознание или умирал, то не падал, а продолжал стоять, сжатый со всех сторон, как тисками.

Артемьев вздрогнул. Гитлеровец внимательно посмотрел на него, но ничего не спросил. Диспетчеру хотелось одного: поскорее отбыть это проклятое дежурство, перестать слушать спор начальников эшелонов о том, какой эшелон нужно пропустить в первую очередь – боеприпасы и танки или бензин и тол для поджога зданий и взрыва заводов при отступлении.

Диспетчер Артемьев относился к числу тех немногих людей, которые могли эвакуироваться и не уехали. Он родился в этом городе и всю жизнь проработал на этой станции, поступив сначала стрелочником. Здесь он женился, обзавелся домом, хозяйством. Работая на транспорте, он никуда дальше областного города не ездил и всё свободное время отдавал большому фруктовому саду. Он сам ухаживал за ним, производил подрезку, опрыскивание, увлекся учением Мичурина. Гордостью Артемьева была груша, на которой росли восемь разных сортов. За год до войны впервые уродился виноград, посаженный в два ряда вдоль изгороди. Мысль о том, чтобы всё это оставить, даже не приходила в голову ни Артемьеву, ни его жене. Гитлеровцы ничем не обижали старика, но с каждым днем у него накипала ненависть к ним. По натуре мягкий и справедливый, он не мог равнодушно смотреть на то, что творилось вокруг, и настал тог день, когда ему не стали дороги ни сад, ни дом, ни жизнь.

Первым на станции Артемьев начал менять наклейки на вагонах, переадресовывая грузы в обратном направлении. Он никогда не видел результатов своих трудов, но с удовольствием представлял растерянные физиономии гитлеровцев, получавших на фронт пшеницу, а на мельницы снаряды.

Скоро он понял, что сам может сделать не много. Хорошо зная людей, с которыми пришлось работать добрых три десятка лет, он поделился своим опытом с осмотрщиками вагонов, научил их разбираться в наименованиях грузов, и у него появилась целая плеяда последователей. Во время дежурства Артемьева эшелоны уходили со станции, обработанные самым надлежащим образом: наклейки изменены, тормозные шланги продырявлены, буксы вагонов заправлены песком и железными опилками. Постепенно то же стали делать и другие смены.

Так на станции возникла группа движенцев под руководством Артемьева. Как о нём узнала связная штаба партизанского движения, он не знал, но догадывался, что на станции был оставлен подпольщик…

Наконец этот сумасшедший день закончился. Пришла смена. К селектору сел другой дежурный, рядом с ним умостился другой гитлеровец.

Выйдя на перрон, Артемьев с болью посмотрел на уныло ползшие эшелоны. Мысли его опять и опять возвращались к мосту. «Что ты сделаешь с этой крепостью!» – сокрушался он.

Артемьев несколько раз ездил на следующую станцию, чтобы осмотреть мост, и возвращался в подавленном настроении. Кольцо проволочных заграждений за последние дни было усилено, появилось несколько бронированных колпаков с пулеметами. Фашисты боялись высадки воздушного десанта у моста и готовились встретить его во всеоружии. Что могла сделать небольшая группа!

– Егор Карпыч! – окликнул его кто-то.

Оглянулся – старик Новиченко, главный кондуктор товарных поездов.

Тот подошел, осмотрелся по сторонам, попросил спички и, закуривая самокрутку, прошептал:

– Сегодня мост шарарахнем.

– Кто?

– Я шарарахну.

Диспетчер с недоверием взглянул на главного: «Не пьян ли?» Но Новиченко был совершенно трезв, глаза смотрели торжественно и грустно. Их необычное выражение заставило Артемьева серьезно отнестись к словам.

– Завтра доложишь штабу, – совсем тихо прошептал старик: – Мост взорван. Силантий Новиченко погиб смертью храбрых.

– Да расскажи толком! – встревожился Артемьев.

– В эшелоне, шо на седьмом пути стоит, последний вагон с толом. Везут, гадюки, заводы подрывать. Юрка, младший мой сынишка, под этот вагон мину заложил такую, шо дернешь – и чека вон. Знаешь?

– Знаю. – Артемьев начал догадываться, в чем дело.

– Только на мост въедем – я проволочку и дерну. Как ты думаешь: от шестнадцати тонн и пятисот килограммов шо-нибудь ог моста останется?

– А ты?

– Да мне уже шестьдесят четыре. Считаю, хватит.

Артемьев стоял пораженный. Задача технически решалась очень просто. Нельзя к мосту подойти, но можно на него въехать. Нельзя взорвать снизу взорвут сверху. Но как же Новиченко? Он хорошо знал этого жизнерадостного старика, самозабвенно любившего своё дело. На поселке рассказывали, что после ухода на пенсию он каждый год очень своеобразно праздновал свой юбилей. 17 сентября, в день поступления на транспорт, доставал из кладовой железный сундучок, с которым ездил всю жизнь, укладывал туда четвертинку водки и закуску, надевал тулуп, усаживался на кровать, брался рукой за спинку, как за ручку тамбура, и, закрыв глаза, воображал, что едет. Через полчасика открывал сундучок, выпивал стопку водки, закусывал и снова «ехал», мурлыча под нос старинную ямщицкую песню, давно всеми забытую.

Рассказывали, что однажды среди ночи он разбудил жену и приказал ей потушить лампадку.

«3 глузду зъихав!» – рассердилась женщина.

«Туши, кажу! – крикнул Новиченко. (С женой он говорил только по-украински.) – Вогонь червоный. Як видкрыю очи, все мени здаеться, що поизд биля семафору стоить. Впечатлиння немае…»

– Шестьдесят четыре? – спросил Артемьев после долгой паузы. – Мало.

– Да шо ты, побойся бога! – возмутился Новиченко. – Штаб-то приказал, и сами мы понимаем. Такая оказия удачная выходит, а ты шо, против?

– Надо иначе сделать. Состав остановить так, чтобы последние вагоны как раз на мосту оказались.

– Попробуй останови. Машинист не из организации. Юрка уже к нему ходил, просил. Мы и сами кой-чего смекнули.

– И что?

– «Со мной, говорит, трое офицеров едут, они меня сразу стукнут». Юрка ему не мог рассказать, шо для чего, и не рассказать нельзя.

– Кто в вашей смене на «овечке» дежурит? осведомился Артемьев.

– На маневровом Гаврюшка Прохоров. А на шо тебе он?

– Как на что? Мы его паровоз вместо толкача пустим. До места он толкать будет, а у моста задний ход даст. Либо порвет состав, либо остановит, а нам это и надо. Ты эту самую проволочку, что дергать собрался, за рельсу привяжешь, на «овечку» – и назад, как только состав с места тронется.

Новиченко понял его мысль, глаза его заблестели:

– Значит, ещё наших встречу?

– В том-то и дело.

Они разошлись.

Артемьев пошел по путям отыскивать маневровый паровоз «ОВ», Новиченко – успокаивать безутешно рыдавшего Юрку.

* * *

К двенадцати часам ночи движение эшелонов прекратилось по обоим путям. «Где-то наши станцию разбомбили!» – догадался Повиченко, слыхавший далекие, но сильные взрывы. Старик уже не думал о смерти: как никогда, ему захотелось дождаться своих, встретить с фронта сыновей. «Больше на пенсию не пойду, – дал он себе зарок. – С транспорта – никуда. Главным не поставят – глаза слабоваты, – так стрелочником пойду, обходчиком путевым, кем угодно. Но куда завтра деваться? Не поверят же фрицы в чудесное спасение!»

Артемьев со станции не уходил. Он ясно понимал, что ни ему, ни Новиченко, ни бригаде маневрового паровоза оставаться более на работе нельзя. Быстроногий Юрка сбегал к нему домой, передал от его имени приказ жене – запереть дом и уйти к дальней родственнице, а утром покинуть город

В половине второго гитлеровцы получили наконец возможность двинуться вперед. Протяжно загудел головной паровоз, его сигнал подхватил толкач, и эшелон тронулся в путь.

На толкаче находились Артемьев и Юрка, в задачу которого входило произвести на мосту отцепку, когда эшелон станет.

– Ты не толкай, не толкай, – спокойно поучал Артемьев Прохорова. – Эдак можно такой ход развить, что сразу и не остановишь.

Четыре километра до моста проехали быстро, потом постепенно снизили ход и начали медленно преодолевать подъем.

– Паровоз на мосту, – предупредил Артемьев, уловив привычным ухом характерный гул железных конструкций моста. – Тормози полегоньку.

Состав потащился совсем медленно. В тишине ночи было хорошо слышно, как тяжело пыхтел головной паровоз. Миновали сторожевую будку, гитлеровцев, стоявших на часах, бронированные колпаки и въехали на мост.

– Контрпар! – скомандовал Артемьев.

Прохоров дал задний ход. Толкач забуксовал на месте, протащился несколько метров и остановился. Забуксовал и головной.

Ехавший на заднем тормозе вместе с гитлеровскими солдатами Новиченко выронил, будто от толчка, свой фонарь и, бранясь, полез его поднимать. Дрожащими от волнения руками он быстро привязал конец проволоки, идущей от взрывателей мин, к рельсу, проверил прочность узла, подошел к толкачу и взобрался на ступеньку.

Головной свистнул два раза, требуя помощи от толкача, но Прохоров снова дал задний ход, и оба паровоза одновременно забуксовали. Юрка видел, как из-под колес головного паровоза полетели искры, и замер. Если головной пересилит, стронет состав хоть на метр – тотчас взрыв.

Было мгновение, когда Артемьев пожалел о затеянной им операции. Спасая от верной смерти Новиченко, он рисковал всеми людьми на паровозе. Предвидя возможность своей гибели, он дал на станции одному из подпольщиков последние распоряжения. Все участники подпольной группы после взрыва должны были уйти в каменоломню, где их обещал встретить Сердюк. Куда он их уведет старик не знал, ко привык верить начальству и подчиняться беспрекословно.

– Сигнал торможения! – приказал Артемьев, и Прохоров трижды потянул рукоять свистка.

Прислушались. Паровоз за мостом мерно пыхтел.

– Дай на отцепку.

Прохоров бешено закрутил реверс и чуть толкнул состав. Звякнул отцепленный фар-коп.

– Ещё сигнал торможения! – потребовал Артемьев. – Пусть постоит, пока отъедем. И после третьего свистка крикнул: – Назад!

Толкач рванулся с места, миновал будку, гитлеровцев на часах, бронированные колпаки и, набирая скорость, помчался назад.

В километре от станции паровоз остановился, все, кто был на нём, выскочили и легли на землю.

Новиченко, вглядываясь в темноту, громко шептал:

– Господи, господи, помоги!

Увидев огонек фонаря, появившийся на мосту, Артемьев выругался – показалось, что операция сорвалась, что гитлеровцы обнаружили проволоку от рельса к взрывателю. Но в этот момент небо и степь осветились ярчайшей вспышкой, и огромной силы грохот донесся до их ушей.

Юрка взвизгнул от радости и бросился обнимать отца.

Глава четвертая

Ветер с востока начал приносить звуки не прекращавшейся круглые сутки канонады. С окраины города, с крыш высоких домов ночью можно было видеть орудийные вспышки, которые непотухающими зарницами освещали горизонт.

Разноязычная орда схлынула из города. Улицы опустели, даже полицаи попадались редко. Только солдаты гарнизона расхаживали по мостовым, и то лишь днем. Ночью они отсиживались в подворотнях домов, в пустых зданиях, боясь нападения партизан, но всё равно то здесь, то там с наступлением утра жители обнаруживали трупы разоруженных гитлеровцев.

В одну ночь смельчаки ликвидировали в разных концах города три патруля – девять солдат. Комендант не мог найти виновных, но не оставил это без последствий. Семьи, жившие в домах, против которых валялись трупы гитлеровцев, были повешены на деревьях.

Сашка, идя в воскресенье по улице, увидел одно такое дерево. Мелкие ветви широко разросшегося тополя были обрублены, чтобы листья не мешали видеть казненных. К стволу выше всех остальных был привязан проволокой пожилой рабочий с простреленной головой. Чуть пониже висела седая женщина с вымазанными тестом руками – её схватили в тот момент, когда она замешивала хлеб. На одной ветке, слегка раскачиваясь от порывов ветра и поворачиваясь в разные стороны, висели девочка лет тринадцати, с белыми бантами в тощих косичках, и её брат, худенький мальчонка с перекошенным синим лицом. А ещё ниже был подвешен за ноги голенький грудной ребенок.

Сашка бросился бежать прочь от этого места, но почувствовал, что у него закружилась голова и он вот-вот упадет. Шатаясь, он кое-как дошел до забора и долго стоял, ухватившись за доски. Огромный твердый ком застрял в горле, мешал дышать. Бешенство душило его. Он с силой сжал доски забора и вдруг затрясся в рыдании. Какая-то женщина вышла из дома, посмотрела на него, снова вернулась в дом и принесла кружку холодной воды. Сашка разнял затекшие пальцы и выпил воду, с трудом делая глотки.

– Родные? – участливо спросила женщина.

– Родные, – машинально ответил Сашка и побрел прочь.

Две ночи после этого все патрули благополучно возвращались в казармы. Но вот не вернулись три гитлеровца, а затем шесть. Их нигде не обнаружили. Солдаты стали исчезать бесследно.

* * *

Сердюк только что продиктовал Тепловой обращение к горожанам, в котором призывал всеми способами избегать угона на чужбину, как появился Сашка.

– Вы дадите мне возможность своими руками убить хоть одну собаку? – спросил он Сердюка дрожащим голосом.

– Конечно, Саша, – спокойно, как всегда, ответил тот.

– Когда?

– На днях.

– Я больше не могу, Андрей Васильевич. Вам тут хорошо, вы же ничего не видите!

– Да, мне тут очень хорошо! – Простодушная улыбка спряталась в едва уловимом движении губ Сердюка. – А что случилось?

Теплова перестала стучать на машинке, и Сашка, заикаясь от волнения, рассказал о страшном дереве.

– А ты стрелок какой? – внезапно спросил Сердюк, чувствуя, что парня надо успокоить.

– Ворошиловский.

– Так вот. Получишь оружие, огневую точку и настреляешься досыта.

– С оружием ознакомиться надо, Андрей Васильевич, – резонно возразил Сашка. – Из одного хорошо бьешь, а из другого похуже.

– Ознакомиться надо, – согласился Сердюк, – и ознакомим. Но пока дня три с этим не приставай. Радиограмму принес?

– Получите.

Сердюк распечатал листок, прочел его, довольно улыбнулся и протянул Тепловой:

– Передадите Николаю. Пусть прочтет в общежитии вместе со сводкой.

* * *

Артемьев привел с собой сорок одного железнодорожника. Они свободно разместились в зале подземной лаборатории, но куренье в помещении пришлось ограничить – людям не хватало воздуха.

Старожилы дотошно выспрашивали новичков обо всём, что делалось наверху. Новиченко не один раз рассказывал о том, как он, собираясь помирать на мосту, сокрушался, что от него и пепла не останется. «Хотел просить, чтобы вместо меня кусок мостовой фермы в гроб положили, – шутил он, – а то как же без похорон православному человеку! Богу это не нужно, а вот приедут сыны с фронта – где им поплакать, как не на могиле? Не у моста ж этого чортова…»

– Так ты, значит, хотел, чтобы не у моста, а у мостовой фермы плакали? – съязвил Опанасенко, ревниво относившийся к тому, что подвиг Новиченко затмил его подвиг.

– И то лучше, добродушно возразил старик. – Не за пять верст сыновьям ходить. Кладбище рядом.

– Ну, сыновья у тебя, кажется, твердокаменные, если по младшему судить, – не унимался обер-мастер. – Заложил мину под вагон – «поезжай, папочка, дергай. А я потом на могилке поплачу».

Юра вскочил, как ужаленный, и выкрикнул:

– Были бы вы помоложе, я бы от вас половину оставил!

– Помоложе и поменьше, – смерил его взглядом обер-мастер. – Ты ещё подрасти, пацан.

Из тоннеля появился Николай, неторопливо прошел по центру зала, поднял руку:

– Товарищи, радиограмма из штаба. Только что получена.

Ему поднесли фонарь.

– «Сердюку. Выношу благодарность за взрыв моста пятом километре. Это окончательно дезорганизовало транспорт на ближайшем от вас участке фронта. Прошу радировать данные для награждения отличившихся участников. Начальник штаба».

Рабочие вскочили с нар и начали качать Артемьева, Новиченко, Прохорова, его помощника и кочегара. Юрку трепали за уши, как именинника.

Когда люди немного успокоились, Николай снова поднял руку:

– Сегодня предстоит важная операция. Товарищей, имеющих оружие, прошу подойти ко мне.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю