Текст книги "Мир Приключений 1955 г. №1"

Автор книги: Валентин Иванов

Соавторы: Георгий Гуревич,Николай Томан,Александр Воинов,Кирилл Андреев,Говард Фаст,Владимир Попов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 59 страниц)

Глава седьмая

Ожидая прихода Павла Прасолова с инспекторского осмотра оружия, Сердюк нетерпеливо мерил шагами небольшую комнату своей тетки, уставленную старомодной мебелью. Тетка, предусмотрительно отправленная к соседке, вот-вот могла прийти, а Павла всё не было.

«Прилип, что ли, там?» – сердился Андрей Васильевич, зная о любви парня к оружию.

В компетентности Павла Сердюк не сомневался.

У Павла действительно была страсть к револьверам. В раннем детстве он не расставался с пистолетом, стрелявшим пробкой, позже появился пугач, а затем на смену ему пришли негодные револьверы разных систем, которые он выменивал у мальчишек своего поселка, целыми днями шнырявших в поисках добычи на заводских складах металлического лома. Он терпеливо возился со своим арсеналом, хранившимся в заброшенном курятнике, безуспешно пытаясь то исправить смятый в лепешку барабан, то выправить окончательно искривленный ствол, из которого, как говорил, посмеиваясь, его брат Петр, можно было, целясь в дверь, попасть в крышу.

Уже вечерело, когда появился озабоченный Павел.

– Ну, как оружие? – спокойно спросил его Сердюк.

– Сто штук «ТТ» новеньких, один в один. Всё осмотрел. Жаль, бабахнуть нельзя было.

– Где прячут оружие?

– В погребе. У них он хорошо замаскирован. На люке, что в погреб ведет, буфет стоит тяжелющий. Насилу вчетвером с места сдвинули.

– И ты ничего с собой не принес?

– Не дали. Я было отложил два «ТТ» и две лимонки завернул в тряпочку – тряпочку специально с собой захватил, – да забрали, окаянные. «Мы, говорят, по счету приняли по счету и сдадим. Дело военное. А тебя где-нибудь с этим сверточком поймают и к ногтю».

– Правильно рассудили. Значит, так ничего и не взял?

– Ей-богу.

– Ох, врешь, Паша! На тебя не похоже. Чтобы ты ничего не стащил из оружия – быть не может.

Павел потупил глаза:

– Неужели я пистолета не заработал, Андрей Васильевич?

– Куда дел? – потребовал Сердюк.

– Под крыльцом во дворе спрятал. «ТТ» и лимонку.

– Неси.

Павел неохотно вышел и принес два свертка. Сердюк внимательно осмотрел пистолет, вынул капсюль из гранаты, положил на стол. Павел не сводил с пистолета зачарованных глаз.

– Оружие как оружие, – заключил Сердюк. – А что тебя беспокоит?

– Обстановка в доме странная. Ничто ни к чему не подходит. Видно, с разных квартир натаскана. А какой подпольщик будет этим заниматься?

– А ещё? – Сердюк чувствовал, что Павел не договорил до конца.

– Ребята не как ребята. Больно уж сытые все. По-моему, такими люди из окружения не выходят. Все по-солдатски остриженные, волосы короткие, словно сегодня из парикмахерской. Где бы это они могли? Если в армии стригли, то уже обрасти должны. А?

В пальцах Сердюка заерзала папироса. Он смял её и бросил на пол. Потом взял капсюль гранаты, взвесил его в руке, шагнул к печи, бросил в пылающие угли и отбежал в сторону, увлекая за собой Павла.

Павел сжался, ожидая, что капсюль взорвется, но прошла минута, другая было тихо. Сердюк, прикрыв лицо руками, заглянул в открытую печь. Раскаленный капсюль спокойно лежал на углях и уже начинал плавиться.

– Липа? – спросил Павел.

Сердюк кивнул головой. Он был бледен, глаза неподвижно уставились на раскидистый фикус у окна.

– Значит, выследили нас, Андрей Васильевич?

– Выследили, Паша.

– Доработались… – процедил Павел и, взяв со стола пистолет, сунул его за пояс брюк.

Давно, очень давно Сердюк не испытывал такой растерянности. Перед его глазами прошла вереница людей – Теплова, Петр Прасолов, Мария Гревцова, Саша. Кто выслежен? Может быть, их уже схватили, может быть Теплову (почему-то он подумал именно о ней) терзают сейчас в гестапо… И во всём виноват он. Значит, плохо соблюдал конспирацию, не оправдал доверия партии.

В изнеможении от этих дум он опустился на стул. «Нет, сегодня их не возьмут, – мелькнула мысль. У них другой план: захватить всех. Это ясно. Иначе меня схватили бы первым. Значит, есть время для размышления, для действий».

– Ещё поработаем, – тихо, как бы про себя, сказал он. – Слушай, Павел. Передай Тепловой приказ от моего имени – немедленно уйти к Крайневу.

– Через линию фронта?

– Она знает куда.

– А я?

– Ты тоже с ней.

– Я останусь. Меня ведь только тайные агенты видели, а они в гестапо не ходят. У вас на явке я за последние два месяца первый раз.

– Возможно, тебя сегодня и выследили.

– Ну да, усмехнулся Павел, – меня выследят! Я дворами сюда шел – дворами и уйду.

– На улице встретят.

– Тогда вот этот пущу в ход. – Павел выразительно похлопал себя по бедру, где за поясом был спрятан «ТТ», который, ввиду чрезвычайных обстоятельств, решил не отдавать Сердюку.

Андрей Васильевич с нежностью и тревогой посмотрел на паренька:

– Согласен при одном условии. Поселишься в кочегарке и будешь там дневать и ночевать.

– Идет! – обрадовался Павел. – Меняю хату на кочегарку. От гестаповцев лучше всего прятаться в гестапо. А вы?

– Я и Пырин пока останемся. Надо, Паша, предупредить ещё одного товарища. – Сердюк думал о радисте. – А то придет в мастерскую на явку – и прямо в лапы… – И вдруг подошел к Павлу вплотную: – А ну-ка, давай оружие.

– Андрей Васильевич, Андрей Васильевич! – скулил Павел.

– Давай, давай! Осмотрю – верну.

– Честное партийное?

– Честное. Давай.

Павел недоверчиво протянул пистолет.

Сердюк вынул обойму, проверил механизм – действует безотказно. Один за другим разложил на столе патроны. Внимание привлекли легкие, почти незаметные простым глазом царапины на одной пуле. Царапины были расположены симметрично. Значит, кто-то вынимал пулю из гильзы.

Сердюк торопливо достал ручные тиски, зажал в них пулю. Она подалась без особого труда, и содержимое гильзы – мелкий желтый порошок, похожий на яичный, – высыпалось на стол.

Когда Сердюк поднес спичку, порошок не вспыхнул, а загорелся спокойным синим огоньком.

– Ну, счастье твое, Паша, что проверили! – сказал он и показал глазами на всё ещё горевший порошок. – Это взрывчатка. Вместо выстрела – взрыв.

– Всё предусмотрели, сволочи! – ужаснулся Павел.

– Всё. Даже наш контрход, если бы мы, разгадав их замысел, заранее напали на склад, чтобы вооружиться. Всё.

– А пистолет в порядке? – с надеждой в голосе спросил Павел.

– В порядке. Как удалось стащить?

– Схитрил. Коптилку рукавом погасил, будто нечаянно. Пока зажигали – я за пазуху.

Сердюк вышел в кладовую, долго гремел там банками, бутылками и принес обойму с патронами.

– Бери и марш выполнять задание! Да помни о слежке.

* * *

Иваненко появился в мастерской на другой день.

Не каждый актер может быть разведчиком, но каждый разведчик должен быть актером. Сердюк встретил провокатора приветливо, даже самогоном угостил. Иваненко размяк, но при каждом скрипе наружной двери не забывал вздрагивать. Андрей Васильевич смотрел в его голубые приветливые глаза и думал, что всё имеет свои пределы, только подлость безгранична.

– Вы когда решили действовать, Андрей Васильевич? – спросил Иваненко после второй рюмки самогона.

– В следующее воскресенье.

Брови у Иваненко внезапно сошлись.

– Так нельзя судьбу испытывать, – укоризненно сказал он. – Жить ещё неделю на явочной квартире, где оружие спрятано! Облава, обыск – и сорвалась операция.

Иваненко держался так естественно, говорил так задушевно, что Сердюк на какой-то миг потерял ощущение, что перед ним враг.

– Операция – это пустяк. Лишь бы организация не провалилась.

– Но почему все-таки в воскресенье? – допытывался Иваненко.

– По трем причинам. Первая: всех оповестить не такое простое дело. Это не на общее собрание в мирное время созвать. Вторая – на менку люди больше всего по воскресеньям ходят. И есть третье соображение – ближе к годовщине Красной Армии. Это, так сказать, будет наш предпраздничный подарок. Понял, дружище? – Сердюк положил свою большую, тяжелую руку на плечо Иваненко.

Против таких аргументов возражать было трудно, и Иваненко возражать не стал. Он принялся излагать свои соображения:

– Операцию лучше начать попозже, часа в два ночи. Но долго держать в балочке столько людей опасно. Придется выступить часов в десять. А вам, Андрей Васильевич, безопаснее всего прийти к нам, на Боковую. Оттуда все вместе через степь махнем. Всё-таки нас будет пятеро.

«Всё продумано. Меня живьем взять хотят», – понял Сердюк, но выразил полное согласие с планом.

Глава восьмая

Прошло три дня после посещения мастерской Иваненко. Ни Павел, ни Валя Теплова к Пырину больше не являлись. За них Сердюк был спокоен. И за себя он совершенно не тревожился: до воскресенья – назначенного дня операции – его не схватят. Андрей Васильевич рассказал обо всем Пырину: явочная квартира выслежена, они находятся под угрозой ареста, но поста своего оставить пока не могут, так как в воскресенье днем, пожалуй, придет на явку радист.

Пырин выслушал Сердюка с удивительным спокойствием.

– Вы напрасно так к этому относитесь, – сказал ему Андрей Васильевич. – В гестапо пытают.

– От меня ни звука не добьются, – заверил его Пырин.

В ночь на воскресенье Сердюк спал плохо, часто просыпался, вставал, ходил по комнате, много курил, не обращая внимания на бурчанье тетки.

«До часа раздачи оружия подпольщикам, пока гестаповцы убеждены, что операция состоится, жизнь людей гарантирована, – думал Сердюк. – Но удастся ли нам с Пыриным благополучно ускользнуть? Если удастся – гестаповцы безусловно засядут здесь, и радист попадется».

Сердюк успокоился, только когда додумался спалить перед уходом мастерскую. Придет радист, увидит – и всё поймет.

Утром он засел в жилой половине дома и стал ждать. Около одиннадцати часов Пырин доложил, что пришел какой-то человек, назвал пароль и спросил Сердюка.

Поздоровавшись, вошедший лихорадочно сбросил полупальто, расстегнул пояс брюк и достал радиограмму. Она была коротка:

«В ваш район заброшены агенты гестапо, окончившие спецшколу. Опознавательные знаки школы – на одном рукаве пиджака две пуговицы, на другом одна. Примите меры к их ликвидации. Особенно Захара Иваненко. Крайне опасен. Снабжен партийным билетом».

Сердюк спокойно перечитал радиограмму и тут же сжег её.

– Большое спасибо за весточку с Большой земли, – поблагодарил он радиста. – Кое-что мы разгадали сами, радиограмма подтверждает наши догадки. Спасибо.

Радист снял шапку, вытер пот с землисто-желтого, как у малярика, лица, нервно причесал волосы. Под правым, слегка косящим глазом часто билась выпуклая синенькая жилка.

«Трусоват, – заключил Сердюк и невольно усмехнулся. – А вот лицо Иваненко внушает доверие».

– Наши дела сейчас очень неважны, – сказал он, глядя радисту прямо в глаза. – Квартира эта выслежена и, очевидно, находится под наблюдением. Вам придется уйти черным ходом, а потом – дворами. И внимательно следите, чтобы кто-нибудь не увязался. Передатчик у вас на дому?

– Н-нет, замялся радист.

Вошел испуганный Пырин и шепнул:

– В мастерской Иваненко…

Услышав эту фамилию, радист рванулся со стула и непонимающе посмотрел на Сердюка. Сердюк тоже заметно растерялся – встреча с Иваненко была назначена на пять часов вечера.

Он вынул из кармана пистолет, положил перед собой на стол, накрыл полотенцем.

– Впусти, сказал он и обратился к радисту: – А ты сиди.

Вошел Иваненко, поздоровался с Сердюком, протянул руку радисту. Тот нехотя подал ему свою.

– Чего явился так рано? – поинтересовался Сердюк.

– Как тут усидишь дома, Андрей Васильевич…

– Можешь при нем говорить всё. Это свой, – сказал Сердюк и посмотрел на радиста, уставившегося на рукава Иваненко.

Взглянул на них и Сердюк. На левом рукаве пиджака отсутствовала одна пуговица.

– Всё остается без изменений? – осведомился Иваненко. – Вы заходите к нам, а ровно в десять…

– А что, Штаммер опасается, как бы срок не перенесли? – потеряв обычную выдержку, с издевкой проговорил Сердюк и протянул руку под полотенце.

Провокатор от неожиданности отступил на шаг и в следующий миг сунул руку в карман.

Сердюк выстрелил навскидку, не успев сбросить полотенце. Иваненко с пробитой головой рухнул на пол. Не выпуская оружия, Сердюк подошел к провокатору, достал из его кармана пистолет и пропуск для ночного хождения по городу. Больше ничего у того не оказалось.

В дверь заглянул Пырин и тотчас вернулся к себе.

– Ловко вы его! – Радист с трудом перевел дыхание и посмотрел в окно – не слышал ли кто из прохожих выстрела?

На улице было пусто.

– Рамы двойные, выстрел слабый, – успокоил его Сердюк и спросил: – Стрелять умеешь?

– Конечно.

– Тогда возьми, Сердюк протянул пистолет. – Может, пригодится. Хотя лучше бы не пригодился.

Он нагнулся над Иваненко, рванул ворот рубахи.

– Смотри, как тонко работают! Даже шрам сделали. Попробуй раскуси вот такого.

Труп засунули под кровать, опустили пониже одеяло.

Сердюк набросал текст радиограммы, в которой коротко сообщил о происшедшем и дважды повторил, что связная схвачена гестапо.

– Передать немедленно, – он протянул бумажку радисту. – Ночью тебя уже могут арестовать, если выследят. Сегодня-завтра не схватят значит, уцелеешь.

Он договорился о пароле, установил явку и проводил радиста черным ходом.

Рассказав Пырину о радиограмме из штаба, Сердюк приказал ему закрыть мастерскую как обычно, а в десять прийти в каменоломню за городом. Оттуда они проберутся в подземное хозяйство.

– Значит, остальные филеры останутся в целости? – с укором сказал Пырин. – А приказ штаба?

– Не до жиру, быть бы живу! – отмахнулся Сердюк.

Его самого мучила невозможность уничтожения провокаторов.

Больше здесь делать было нечего, и Сердюк ушел дворами, непрестанно озираясь, нет ли слежки.

Гейзен и Штаммер ещё раз продумали свой план. В девять часов вечера партизаны, по данным Иваненко, должны собраться в небольшом овраге между городом и аэродромом. Вот здесь их и накроют.

Для проведения операции были созданы ударная группа окружения и резерв для оцепления на тот случай, если кому-нибудь из партизан удастся прорваться. По первому выстрелу с аэродрома поднимутся самолеты, сбросят висячие осветительные ракеты, и операция из ночной превратится в дневную.

Только одно обстоятельство тревожило гестаповцев: от Иваненко не приходил связной, который должен был подтвердить, что партизаны не отложили нападения на аэродром.

Около семи часов вечера прибежал агент, наблюдавший за мастерской, и доложил, что Пырин ушел из мастерской, а Сердюк, Иваненко и ещё какой-то третий на улице не показывались – должно быть, дожидаются темноты.

Гейзен призадумался, но велел ничего не изменять в плане операции.

Глава девятая

Выполнять распоряжение Сердюка Пырин не собирался – у него созрел свой план. Закрыв мастерскую, он приподнял топором доску пола в сенях и извлек из-под неё жестяную банку. В ней находились завернутый в ветошь капсюль и граната. Вернувшись в комнату, он поставил гранату на боевой взвод, тщательно укрепив кольцо, затем, со свойственной ему аккуратностью, пробил небольшое отверстие точно в середине крышки банки и продел в него шпагат. Один конец шпагата привязал за кольцо гранаты, сделал петельку на другом конце, вложил гранату в банку и закрыл крышку. Убедившись, что капсюль лежит на столе, потянул петельку. В банке щелкнуло. Открыл крышку – предохранительное кольцо было снято, взвод спущен. Он повторил свой опыт несколько раз. Нехитрая механика действовала безотказно. Потянув шпагат, можно было взорвать гранату, не доставая её из банки.

Пырин слабо улыбнулся, вложил капсюль в гранату, привел механизм в боевую готовность и завернул банку в газету, оставив петельку шпагата снаружи. Потом разделся, помылся до пояса, вымыл ноги, надел чистое белье и решил позавтракать. Покосившись на кровать, под которой лежал труп провокатора, вынес еду в мастерскую и расположился за рабочим столом, на котором тикали часы, напоминая дружный стрекот кузнечиков в вечернем поле. Он залпом выпил стопку спирта, брезгливо поморщился и неторопливо съел картофель и капусту, вылив в тарелку все постное масло, оставшееся в бутылке.

Тщательно, по-хозяйски, заперев дверь мастерской, он со свертком подмышкой побрел по городу.

На Боковой улице он приостановил шаг у невзрачного трехоконного домика, обращенного фасадом в степь. «Третий от угла, – отметил в памяти Алексей Иванович. – Найду и в потемках».

День стоял солнечный. Кое-где по дороге чернели проталины. Пырин вышел на пригорок и остановился. Сколько раз обозревал он отсюда родной завод с многооконными стройными корпусами… Уныло выглядел теперь завод. Только один паровозик зачем-то бегал по путям, надрывно свистя.

Дальше Пырин не пошел. Отойдя от дороги, присел на камень в небольшой ложбинке и стал смотреть на небо, где спокойно плыли на восток тесно прижавшиеся друг к дружке взъерошенные облака.

«К нашим направились. К нашим…»

Невдалеке по дороге шли люди. Шли они изнуренные, мрачные, не разговаривая друг с другом. Это возвращались горожане из окрестных сел с небольшими узелками за плечами. Они тревожно всматривались в даль – нет ли впереди полицаев или гитлеровцев.

Когда солнце прижалось к земле, Пырин долго с тоской следил за медно-красным диском, медленно врезавшимся в землю. Макушка солнца постояла-постояла ещё над горизонтом и вдруг исчезла, провожаемая лучами.

– Увижу ли его завтра? – вслух спросил себя Пырин и покачал головой: – Вряд ли. А может быть, и увижу. Как обернется…

Облака заалели по краям, как подожженные, местами запылали, и темносизая масса их, теперь расчлененная светящимися контурами, стала объемной. По небу разлилась та необычайная, тревожащая и манящая своими контрастами гамма красок, которую можно видеть только при закате.

Уже стемнело, когда Пырин поднялся и направился к городу. На Боковой улице подошел к третьему дому от угла и остановился.

И вдруг безумно захотелось уйти отсюда, снова встретиться с Сердюком, жить где угодно, как угодно, но только жить.

Он уже повернулся, осторожно, на цыпочках, чтобы потихоньку удалиться. «А кто выполнит приказ о ликвидации агентуры? – подумал Пырин. – Погибну? Но стольких людей спасу, умертвив гадов!»

Чтобы не потерять вернувшейся решимости, он торопливо подошел к двери и постучал.

– Кто? тотчас откликнулся человек.

Пырин продел палец в петлю шпагата.

– Здесь продается кровельное железо? – глухо спросил он и не узнал своего голоса.

Дверь мгновенно распахнулась, и Пырин шагнул в темную переднюю. Кто-то взял его за руку, помог переступить высокий порог. В комнате тоже было темно. «Что, если убьют раньше, чем дерну за шпагат?» мелькнула мысль.

В лицо ударил яркий свет электрического фонаря.

– Сердюк? – спросил кто-то.

– Нет, Сердюк придет позже, – равнодушно ответил Пырин, щурясь от света.

– А ты кто?

– Его помощник.

Фонарь погас. Чиркнули спичкой, зажгли лампу, и Пырин увидел трех вооруженных пистолетами мужчин, стриженных под машинку.

Резко распахнулась дверь из другой комнаты. Выскочили четверо в гестаповской форме.

«Ого, семеро! – внутренне обрадовался Пырин. – Ей-богу, за это стоит!»

– Ручки на всякий случай поднимите! – произнес один из стриженых, хотя вид Пырина не возбудил в нём никаких опасений.

Пырин конвульсивно дернул шпагат, выронил банку. Как кошка, одним прыжком выскочил в сени и упал. Вслед раздался выстрел, и оглушительный взрыв потряс весь дом.

Пырин встал. Дверь из сеней на улицу была сорвана взрывом. Свежий воздух пахнул ему в лицо. «Бежать, бежать скорее!» – мелькнула мысль, и он выскочил на улицу, не видя солдат, спешивших к нему из засады, не слыша топота их сапог. Кто-то огромный, как медведь, набросился на него сзади, свалил на землю и оглушил ударом.

* * *

Сердюк стоял у каменоломни, наблюдая фейерверк в степи. Здесь была ночь, а в районе аэродрома – день. Гитлеровцы не пожалели ракет. Но постепенно ракеты погасли, степь погрузилась во мрак, а Пырина всё не было. Сердюк прождал его до рассвета и с тяжелым сердцем направился ко входу в подземное хозяйство.

Глава десятая

Бешенство Гейзена не имело границ. Для проведения операции были стянуты пехотные войска, полевая жандармерия, приведена в готовность авиачасть. А вся добыча заключалась в нескольких горожанах, которые, боясь ночью войти в город, заночевала в степи, и в одном – только одном! – подпольщике. Потери же были большие: четыре агента ОУН и четыре офицера гестапо, посланных на поимку Сердюка. Пятеро из них оказались убитыми, трое хотя и были живы, но так изрешечены, что думать об их возвращении на работу не приходилось. Но это беспокоило Гейзена меньше, чем потеря собственного престижа в глазах подчиненных и в глазах начальства. Какой скандал устроит ему Гиммлер!.. Хорошо, если только понизит в должности…

Гнев Гейзена сменился страхом, когда к нему ввели Пырина. «Если такой моллюск мог уничтожить семерых, чего же ожидать от прочих?» – было первой его мыслью, когда он увидел Алексея Ивановича, мигающего от яркого света близорукими глазами. Ожидал встречи с сильным человеком, похожим на Сердюка, а перед ним стоял щуплый, со впалой грудью, бледный человек с потухшим взглядом.

Гейзен предложил Пырину сесть, протянул сигарету.

К его удивлению, партизан сигарету взял, но было видно, что он никогда не курил – держал её неумело, не затягивался, а, набрав в рот дыма, немедленно выпускал его.

– Ви, конечно, понимайт, где ви ест? – спросил Гейзен, щеголяя перед Штаммером знанием русского языка.

– Угу, – протянул Алексей Иванович, мысленно проклиная себя.

Для чего он пытался бежать? Гитлеровцы не такие дураки, чтобы оставить дом без внешней охраны. Лучше было не выскакивать из комнаты и погибнуть вместе с этой сволочью.

Он так задумался, что Гейзену пришлось повторить свое предложение сохранить подпольщику жизнь в обмен на сведения об организации. Иначе – пытка.

Пырин понимал, что мучений ему не избежать. Захотелось отдалить пытку хоть на короткий срок.

– Хорошо, – согласился он, я расскажу всё, что знаю. Но что я получу за это?

– Жизнь, – отрезал Гейзен, удивляясь сговорчивости подпольщика.

– Этого мало! – усмехнулся Пырин и взял другую сигарету, хотя во рту было горько от первой.

– Что ви желайт ещё? – спросил Гейзен, в эту минуту решивший обещать всё, что потребует этот похожий на скелет человек. Ведь ему ничего не стоило задабривать Пырина всякими посулами.

– Голодная жизнь меня не устраивает. Нужен собственный домик с садиком, с обстановкой и деньги.

– Аллес кённен вир гебен, аллее, что ви пожелайт, – пообещал Гейзен, путая русские слова с немецкими.

В эту минуту он был настроен на благодушный лад.

Алексей Иванович знал цену всяким обещаниям гитлеровцев, но решил продолжить игру.

– Расписку, потребовал он. – Словам не верю.

Гейзен, решивший, что русский в самом деле даст за бумажку важные сведения, охотно согласился, написал ни к чему не обязывающую его расписку на немецком языке, перевел её как мог и передал Пырину.

Тот аккуратно, с большой почтительностью, свернул бумажку, спрятал в карман.

– Я знаю немного, но самое главное… – Пырин перешел на полушепот и, выговаривая каждое слово раздельно, таинственно произнес: – Руководителем подпольной организации является новый начальник городской управы, а его помощником – инженер Смаковский.

Гейзен остолбенел:

– А Сер-дьюк? Кто Сердьюк?

– Сердюк? – наивно переспросил Пырин. – Сердюк – мой служащий и в этих делах ничего не понимает.

– А фрау ин железные очки? – допытывался Гейзен.

– Железные очки? – Пырин пожал плечами. Не помню. Многие приходят ремонтировать разное барахло. И в очках и без очков.

Гейзен испытующе посмотрел на Пырина, подумал и приказал увести его в другую комнату и накормить.

Пырин с аппетитом поел консервированные сосиски, запил холодной водой и улегся на мягкий диван, с тревогой размышляя о том, что будет дальше.

Нервное напряжение сказалось, и Алексей Иванович вскоре задремал.

Около двух часов ночи его снова вызвали к начальнику гестапо.

Кроме гестаповцев, там сидели двое русских: Смаковский, которого Пырин знал ещё по мартеновскому цеху, и лысый брюхатый человек с одутловатым лицом.

– Ви всё лжет! – заорал Гейзен, брызгая слюной. Глаза его расширились, бульдожьи щеки налились кровью. – Ми понимайт! Тактика инженер Крайнев! Он видавал наших людей за партизан, ви – тоже. Ви хитрит – ми тоже будем хитрит!

Пырина увели в подвальную камеру, раздели догола и оставили. Он ожидал побоев, пыток и вначале удивился тому, что обошлось без них. Но вскоре всё понял. Решетчатое оконце в камере не было застеклено, и в ней стоял такой же холод, как на дворе. По коже забегали мурашки, начали стыть ноги. Алексей Иванович принялся быстро ходить по цементному полу, покрытому снежным налетом. В оконце задувал ветер, и снежинки, падавшие на кожу, казалось обжигали, как раскаленные уголья.

Устав от ходьбы, он сел на холодный пол и тотчас почувствовал, как мучительно заныло всё тело. Снова встал и ходил до тех пор, пока, изнеможенный, не свалился на пол.

Стало совершенно ясно, что единственным исходом является смерть. «Может быть, замерзну? Пусть застывает кровь, пусть остановится сердце!» Он решил лежать не двигаясь. Но озноб, охвативший всё тело, и мучительная боль в суставах были невыносимы. Обдирая в кровь колени о шершавый каменный пол, порой падая на грудь, он стал ползать на четвереньках, поднимался и снова ползал, чтобы согреться. Острая боль в коленях, с которых слезла кожа, притупляла ощущение холода.

Пришли гестаповцы, подняли Пырина, одели и повели на допрос к Гейзену. В кабинете было накурено, но тепло, и Алексей Иванович почувствовал, как к нему возвращается жизнь.

– Хотите шнапс? – Гейзен поднес ему водки.

Пырин, дробно стуча зубами о стакан, выпил водку. По телу медленно стало разливаться тепло.

Гейзен подождал, пока алкоголь окажет действие, и сделал знак Штаммеру. Тот нажал кнопку звонка, и через несколько минут солдаты внесли на носилках женщину.

С большим трудом Алексей Иванович узнал в ней связную и содрогнулся. Снова перед глазами поплыли круги.

Лицо женщины было черно от кровоподтеков… Она ещё жила, но дышала слабо, и было видно, что умирает.

– Знайт эта фрау? – спросил Гейзен, довольный произведенным впечатлением.

Пырин решил, что отпираться не только бесполезно, но и вредно. Этим он мог навлечь на себя ещё большие подозрения. Гестаповцам известно, что связная была у него в мастерской. А причины её прихода никто из них не знал.

– Видел, – выдавил он из себя и заметил, как у связной слегка дрогнули полузакрытые веки.

– Очень карашо! – обрадовался Гейзен. – Зачем ви её видел?

– Она приносила замок.

– А сколько времья нужно, чтобы майстер узнавать, какой ремонт делать?

Пырин напряг память, вспоминая, сколько времени связная пробыла у Сердюка.

– Это очень сложный механизм. Я возился больше часа, но так и не сделал ключа.

– Дас ист аллее, вас мёхтен зи заген? – выкрикнул Гейзен и подошел к Пырину вплотную.

– Всё! – произнес Алексей Иванович.

Гейзен грубо выругался. Бить этого человека не имело смысла. От нескольких ударов он умрет – тогда прощай последняя нить. В камере он тоже мог замерзнуть.

– Иголка в ногти! – подчеркнуто громко приказал Гейзен Штаммеру.

Пырина охватил озноб. Значит, и его замучают, как связную. Как же спастись от истязаний?

Счастливая мысль осенила его. Шатаясь, он подошел на три шага к тяжелому дубовому креслу, подвинулся ещё ближе, прикинул глазом.

Штаммер смотрел на него непонимающе.

Гестаповские офицеры вошли в кабинет в то мгновение, когда Пырин, повалившись на бок, ударился виском об острый выступ ручки кресла. Расчет оказался точным: острая боль в голове было последнее, что он ощутил.