Текст книги "Мир Приключений 1955 г. №1"

Автор книги: Валентин Иванов

Соавторы: Георгий Гуревич,Николай Томан,Александр Воинов,Кирилл Андреев,Говард Фаст,Владимир Попов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 59 страниц)

УДИВИТЕЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ

В этот вечер вся энергия движка, который обычно освещал штаб дивизии, была отдана госпиталю и типографии, где печатался первый номер газеты освобожденного города.

…За большим столом, покрытым за неимением скатерти простыней и уставленным бутылками, банками консервов, тарелками с колбасой, шпигом и дымящейся вареной картошкой, сидел виновник торжества генерал Ястребов, правда ещё со знаками отличия полковника, потому что Военторг никак не мог предусмотреть, что производство полковника Ястребова в генералы произойдет так быстро. Вокруг стола на табуретках, стульях и опрокинутых ящиках сидели замполит Корнеев, Стремянной, которого то и дело вызывали к телефону, Громов и Иванов, оба усталые, полные впечатлений от большого дня – они сегодня осмотрели весь город, говорили с десятками людей, и только теперь перед ними стало понемногу вырисовываться всё то, что предстоит им сделать в этом сильно разрушенном врагом городе.

Комната, в которой они сидели, освещалась неверным желтоватым светом нескольких стеариновых свечей, расставленных на столе между бутылками и банками.

За стеной штаб дивизии жил своей обычной напряженной и деловой жизнью. Слышались голоса телефонистов: «Волга слушает!», «Днепр, Днепр, отвечайте пятьдесят шестому!» То и дело хлопала дверь. Стучали каблуки. Оранжевые языки пламени на свечах метались, чадили, и тени голов расплывались по стенам.

Когда собравшиеся наполнили стаканы, Ястребов встал. Встали и все, кто был за столом.

Ястребов сказал:

– Мне хочется вас приветствовать в городе, который освободила наша дивизия. Долго стояли мы на восточном берегу Дона, долго ждали приказа… И вот наконец мы идем на запад. Тяжело видеть наши города в развалинах, людей наших замученными… И мне хочется прежде всего почтить память тех, кто погиб за Родину!.. – Комдив замолчал и склонил голову. Все помолчали. – И всё же радостный у меня сегодня день, товарищи, – продолжал он. – Не потому, что я получил звание генерала, и не потому, что меня наградили орденом… хотя это и большая радость, но главное – я верю, я убежден, что нанесенный нами удар приближает полный разгром врага. Выпьем же, друзья, за победу, за то, чтобы город этот стал ещё красивее, чем был, чтобы скорее забылась в нём война и чтобы дивизия наша дошла до Берлина!

Зазвенели стаканы. Все были взволнованы и даже немного растроганы.

Стремянной чуть пригубил свой стакан. Каждую минуту ему приходилось выходить из-за стола – читать донесения. Самые важные из них тут же показывать Ястребову, который тоже несколько раз выходил в соседнюю комнату докладывать командующему армией о готовности дивизии.

Из штаба армии запрашивали, сколько и каких боеприпасов нужно доставить; нет ли новых данных об укрепрайоне; когда прислать машины за ранеными; как идет учет трофеев; сколько взято в плен вражеских солдат и офицеров; в каком состоянии город. Из обкома партии интересовались, можно ли быстро пустить в ход электростанцию и другие предприятия, просили, по возможности, обеспечить на ближайшие дни население продовольствием и топливом.

За столом делились впечатлениями утреннего боя, вспоминали недавние встречи. Громов рассказал об одном больном старике-железнодорожнике, старом члене партии, который в своей сторожке устроил явку для партизан, передавал сведения о движении вражеских воинских эшелонов. Старик сохранил свой партийный билет, и одним из первых его вопросов к Громову было: «Кому, товарищ секретарь, платить теперь членские взносы?»

– А вы знаете, – сказал Ястребов, – мне доложили, что на окраине города обнаружена разбитая авиабомбой машина местного начальника гестапо…

– А его-то самого хлопнули? – спросил Иванов.

– Нет, его не нашли. Наверно, сбежал.

Вдалеке, где-то на окраине города, раздалось несколько сильных взрывов – это минеры подрывали минное поле. Низко над крышами пронеслось звено ночных бомбардировщиков…

В эту минуту дверь медленно приоткрылась, и на пороге появился начальник госпиталя майор медицинской службы Медынский. Небольшого роста, толстый, он был одет в белый халат, поверх которого в сильной спешке накинул шинель, не успев надеть её в рукава. По его взволнованному лицу Стремянной понял, что в госпитале что-то произошло.

Увидев в комнате столько людей, Медынский смущенно отступил за порог, но Стремянной тотчас же вышел в соседнюю комнату.

– Что случилось, товарищ Медынский?

Врач отвел Стремянного в сторону и так, чтобы никто не слышал, сказал:

– Удивительная новость, товарищ подполковник: капитан Соколов объявился.

– Соколов?! Да что вы говорите! Бывший начфин?

– Он самый!..

– Где же он?

– У нас в госпитале.

– А как он к вам попал?

– Бежал с дороги из колонны военнопленных. Гитлеровцы вывели их из концлагеря и погнали на запад. Ну, он как-то сумел от них уйти. Охранники ему вслед стреляли, ранили в левую руку. Посмотрели бы вы, во что он превратился! Какая шинелишка, какие сапоги! Весь оборванный! Чудом от смерти спасся…

– В каком он состоянии?

– Слаб, но бодр. Шутит даже… сказал, чтобы я вам передал от него привет. Просит зайти… Очень хочет увидеться с вами.

Стремянной на минуту задумался.

– Хорошо. Я сейчас приду. – Он шагнул к двери, за которой висел его полушубок, и обернулся: – А как здоровье того солдата, Еременко, которому сегодня ноги ампутировали? Ну, знаете, того, из концлагеря.

– Еременко?.. Еременко полчаса назад умер. Так и не пришел в сознание, бедняга. Операция была слишком тяжелая, а сил у него никаких. Сами понимаете…

Стремянной невольно остановился на пороге:

– Умер, говорите… Так-так… Ну что ж, я сейчас приду.

Он быстро накинул полушубок и, отдав дежурному необходимые распоряжения, вышел из штаба.

ВСТРЕЧА

Когда Стремянной вошел во двор госпиталя, двое санитаров выносили из дверей носилки. По тяжелой неподвижности плоского, как будто прилипшего к холсту тела сразу было видно, что на носилках лежит мертвый. Еременко!.. Стремянной взглянул в темное лицо с глубоко запавшими закрытыми глазами. Ах, будь они прокляты! Сколько вытерпел этот человек! И вот всё!

Стремянной снял шапку и, пропустив мимо себя санитаров, смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом дома. Потом он рывком открыл тяжелую, обмерзшую снизу дверь и вошел в госпиталь.

В лицо ему ударил знакомый теплый госпитальный запах только что вымытых полов, эфира, сулемы… Неярко горели редкие электрические лампы. В дальнем углу коридора громоздились одна на другой школьные парты. Двери классов, превращенных в палаты, были широко открыты. Там тесно, чуть ли не вплотную друг к дружке, стояли койки. Койки стояли и в коридоре. Только одна дверь была плотно закрыта. «Уж не тут ли кабинет Медынского?» – подумал Стремянной и приоткрыл дверь.

Он увидел стены и шкафы, завешанные белыми простынями, никелированные столики для инструментария и на них в ярком свете подвешенной к потолку прожекторной лампы флаконы, чашки, щипцы, разной формы ножи и пилки.

Середину комнаты занимал операционный стол на высоких ножках, на нем лежал раненый, по грудь покрытый простыней. Женщина в белом халате и маске, чуть подавшись вперед, быстрыми и точными движениями зашивала рану.

Услышав скрип двери, она повернула закрытое до самых глаз лицо и вопросительно посмотрела на Стремянного.

Он смущенно улыбнулся, махнул рукой и поскорей прикрыл дверь.

Где же всё-таки Медынский? Куда он запропастился?

Как раз в эту самую минуту начальник госпиталя появился на верхней площадке лестницы.

– Соколов не здесь, товарищ начальник, он наверху, в палате для легко раненных, – говорил он, перегибаясь через перила. Медынский был уже без шинели, в хорошо выглаженном халате с тесемочками, аккуратно завязанными сзади на шее и у кистей рук. Это придавало его облику какую-то спокойную деловитость. – Я ему сказал, что вы сейчас придете.

– И что же он?

– Он даже весь загорелся от радости. Вы не можете себе представить, как измучен этот человек.

Медынский повел Стремянного на второй этаж. Они прошли мимо перевязочной, из которой сквозь плотно закрытые двери доносились стоны раненого и молодой женский голос: «Ну миленький, хороший мой, потерпи! Ну минуточку ещё потерпи, мой дорогой».

– Это что, Анна Петровна перевязывает? – спросил Стремянной прислушиваясь.

– Да, она. А что, сразу узнали?

Стремянной кивнул головой:

– Как не узнать! Много она со мной повозилась…

Они прошли в конец длинного, широкого коридора, в который выходили двери из пяти классов. У самой последней Медынский остановился:

– Здесь… Я вам нужен, товарищ начальник?

– Нет, не беспокойтесь, занимайтесь своими делами, товарищ Медынский. Если будет надо, я попрошу вас зайти или сам зайду.

– Слушаю!

Медынский ушел, но Стремянной не сразу открыл дверь. Он постоял немного, держась за железную ручку. Ему с необыкновенной ясностью вспомнилась вдруг всклокоченная голова Еременко в глубине темных нар, а потом – провалившиеся мертвые глаза с почти черными веками… Каким-то он увидит Соколова?

Стремянной толкнул дверь и вошел в палату.

Соколова он увидел сразу. Тот лежал на крайней койке у окна. В палате громко разговаривали и смеялись. Увидев Стремянного, все разом затихли. С ближайшей койки на него смотрели большие серые глаза лейтенанта Федюнина, накануне попавшего под бомбежку. Ему посчастливилось, он остался жив – взрывная волна прошла стороной, – но он получил три осколочных ранения в ноги. Стремянной хорошо знал Федюнина и жалел его.

– Здорово, Федюнин! – сказал он проходя. – Надеюсь, недолго залежишься?

– Зачем долго? Через две недели вернусь, товарищ начальник, – ответил Федюнин и широко улыбнулся.

Остальных, кроме Соколова, Стремянной не знал – это были солдаты из разных частей, но они его встретили, как старого знакомого.

– Здравствуйте, товарищ начальник! Проведать нас пришли? – сказал усатый немолодой солдат с перевязанным плечом.

– Проведать, проведать…

– В палате номер девять всё в порядке, товарищ начальник! Все налицо. Никого в самовольной отлучке нет, – шутливо отрапортовал солдат.

Стремянной улыбнулся:

– Вижу, настроение здесь боевое.

– Самое боевое, товарищ начальник! – подал из другого угла голос артиллерист с широкой повязкой вокруг головы. – Тут у нас полное взаимодействие всех родов войск – от артиллерии до походной кухни. Хоть сейчас наступай!..

– Ну, вот и ладно, – отозвался Стремянной, с удовольствием поглядев на его широкое, чуть рябоватое лицо со смелыми, очень черными под белой повязкой глазами. – Подремонтируетесь тут, подвинтите гайки – и айда, пошли!..

Он миновал койку артиллериста и остановился у занавешенного окна в том углу, где лежал бывший начфин.

– Ну, товарищ Соколов, здравствуйте!

Соколов с усилием приподнялся с подушек. Его забинтованная правая рука была тесно прижата к груди. Он подал Стремянному левую руку и крепко сжал его ладонь.

– Я так рад, так рад! – сказал он, слегка задыхаясь от волнения и не выпуская руки Стремянного из своей. – Ведь я уже потерял всякую надежду когда-нибудь вас всех увидеть… Потерял всякую надежду остаться в живых…

По его бледным, небритым щекам катились слезы радости. С тех пор как Стремянной видел его в последний раз, Соколов, конечно, сильно переменился. Но никак нельзя было понять, в чем же эта перемена. Постарел, похудел? Да, конечно… Но не в этом дело. Бороды нет?.. Это, разумеется, очень меняет человека, но опять-таки не в этом дело… Стремянной напряженно вглядывался в отяжелевшее, как будто отекшее лицо Соколова. А тот улыбался дрожащими губами и, усаживая Стремянного у себя в ногах – в комнате, тесно заставленной койками, не оставалось места даже для табуретки, – всё говорил и говорил, торопливо, обрадованно и взволнованно, словно опасаясь, что если он замолчит, гость его встанет и уйдет.

– Нет, какая радость, какая радость что я вас вижу!.. – Он прикоснулся дрогнувшими пальцами к локтю Стремянного. – Вы уже подполковник, а помнится, когда вас назначили к нам, вы ещё майором были. Это каких-нибудь восемь месяцев тому назад… Каких-нибудь восемь месяцев… – Он откинулся на подушку и прикрыл глаза рукой. – А сколько за эти месяцы пережито!.. Боже ты мой, сколько пережито!..

– Вы только не волнуйтесь, товарищ Соколов, – сказал Стремянной, стараясь самым звуком голоса успокоить его. – Не надо вам сейчас всё это вспоминать.

– Да не могу я не вспоминать! – почти закричал Соколов, и в горле у него как-то задрожало и хлипнуло. – Я сейчас, немедленно, хочу рассказать вам, как я попал в плен. Вы можете меня выслушать?

– Ну ладно, ладно, рассказывайте, – ответил Стремянной, – только спокойнее, прошу вас. Товарищи вам не помешают?

– Нет, нет, – горячо сказал Соколов, – пусть слышат все. Какие у меня секреты!.. Вы помните, товарищ начальник, при каких обстоятельствах я попал в плен? (Стремянной кивнул головой.) Ну, так вот, – продолжал Соколов, – кроме шофера, со мной в машине ехали два автоматчика – Березин и Ерёменко. Когда мы уже были на полпути к Семеновне – вы помните, там должен был расположиться штаб нашей дивизии, – из-за облаков выскочило звено «юнкерсов». Они стали бомбить дорогу… Мы остановили машину и бросились в канаву… Тут невдалеке хлопнулась стокилограммовая фугаска. Осколки так хватили нашу машину, что уже ехать на ней никуда нельзя было. Разве что на себе тащить… Что тут было делать?

– Ясное дело – брать машину на буксир и тянуть, – сказал сосед Соколова, шофер Гераскин, у которого от взрыва бака с бензином было обожжено всё лицо. Сейчас оно уже подживало и почти сплошь было покрыто густой зеленой мазью; от этого он казался загримированным под лешего.

– Легко сказать! – отозвался Соколов, быстро оборачиваясь к Гераскину. – Мы, наверно, сто раз пробовали остановить проезжавшие машины. Куда там! Никто не остановился, как мы ни кричали…

– Бывает, – как-то виновато согласился Гераскин.

– Что же мне было делать, товарищ Стремянной? – Соколов схватил Стремянного за руку. – Ну скажите хоть вы! На машине у меня сундук с деньгами. Я отвечаю за них головой…

– Дело сурьезное, – сказал усатый солдат.

– То-то и есть. – Соколов на лету поймал сочувственный взгляд и ответил на него кивком головы. – Очень серьезное… Тогда я решил послать одного из автоматчиков – Еременко – пешком в штаб дивизии за помощью, а сам с другим автоматчиком и шофером остался охранять денежный ящик.

– Правильное решение, – поддержал Федюнин.

– Ну вот, – продолжал Соколов, подбодренный общим дружелюбным вниманием, – тут и началось… Проходит час, два… Еременко не возвращается. Помощи нет. И вдруг снова бомбежка… Мы опять залегли в канаву… – Соколов помолчал. – А дальше я ничего не помню… Контузило меня… Очнулся в плену… в каком-то бараке… лежал целый день на охапке гнилой соломы. Пить даже не давали…

– Сволочи! – послышалось из другого конца палаты.

– Но хуже всего стало, – угрюмо сказал Соколов, – когда они по документам выяснили, что я начфин. Тут уж такое началось… – Он провел ладонью здоровой руки по лбу и на секунду зажмурился.

– Ну, а знаете ли вы что-нибудь о судьбе тех, кто был с вами? – спросил Стремянной. Ему хотелось хоть ненадолго отвлечь Соколова от особенно мучительных воспоминаний.

Соколов поднял припухшие веки и посмотрел на Стремянного.

– Только об одном, – медленно ответил он и опять прикрыл глаза.

– О ком же?

– Об одном из автоматчиков – Еременко. Переводчик мне говорил, что он был в концлагере, но как будто погиб.

– А где же были вы?

– Я? – Соколов криво усмехнулся. – Я почти всё время сидел в гестапо, в подвале… Меня то допрашивали три раза в день, то забывали на целые недели…

Стремянной придвинулся поближе:

– А на строительстве укрепрайона вы не были?

– Был, – сказал Соколов. – Как же!.. Там такие укрепления построены, товарищ начальник, такие укрепления!.. – Он сжал зубы, и от этого на скулах у него заходили желваки. – Можно всю дивизию положить и не взять!..

– Ну, это вы уж слишком, товарищ Соколов! Напугали вас!.. Не так всё страшно, как вам кажется, – ответил Стремянной. – Однако это хорошо, что вы там побывали… Как видите, не было бы счастья, да несчастье помогло… Попозже я к вам зайду с картой, и мы подробно поговорим. А пока припомните, как в укрепрайоне организована система, огня…

– Ну конечно, обо всем укрепрайоне я не могу сказать, – проговорил Соколов подумав, – ведь я только несколько укреплений и видел…

– Где?

– Да вот доты в районе Малиновки. Там их штук пять… О них я могу рассказать подробно.

– Ну, ясно… О чём знаете, о том и расскажете.

Наступило короткое молчание.

– А знаете, товарищ Соколов, – сказал Стремянной, чтобы прервать тишину, – Еременко-то ведь мы нашли. Я сам привез его в госпиталь. У него были обморожены обе ноги…

Он не успел договорить. Соколов изменился в лице. Челюсти его сжались, глаза расширились.

– Вы нашли Еременко?.. Это очень хорошо, товарищ начальник!.. Теперь будет кого расстрелять!.. Я хотел об этом сказать позже. Это ведь он привел те немецкие бронемашины, на одну из которых был переложен сундук с деньгами. Он!.. Негодяй!.. Из-за него меня в плен взяли… Из-за него погибли шофер и Березин!..

– Откуда вы знаете? – спросил Стремянной.

– Узнал во время допросов в гестапо… У нас была с ним даже очная ставка… Где он?.. Скажите мне, где он – я уничтожу этого труса и подлеца! Задушу собственными руками!

Соколов вскочил с койки, лицо у него горело. В исступлении он ударил больной рукой по железной спинке кровати и тяжело застонал.

– Да успокойся, успокойся, товарищ Соколов! – закричали с других коек.

Стремянной взял его за руки и посадил на одеяло:

– Ложитесь, ложитесь без разговоров!.. Еременко нет. Он умер. Не выдержал операции…

Соколов обессиленно откинулся на подушки. Его лицо и грудь покрылись потом. Несколько минут он лежал с закрытыми глазами.

Стремянной с тревогой смотрел на это тяжелое, чуть одутловатое лицо. И вдруг он склонился ещё ниже: что-то по-новому знакомое мелькнуло в складке губ, в повороте головы…

В ту же секунду, словно почувствовав его взгляд, Соколов открыл глаза и прямо, в упор посмотрел на Стремянного.

– Так умер, говорите? – сказал он тихо. – Что ж, туда мерзавцу и дорога. Он и в лагере был предателем. Сколько народу из-за него погибло!..

– Собака! – с ненавистью произнес усатый солдат. – Повесить такого мало… Жаль, что сам помер.

Стремянной искоса поглядел на усатого солдата и вдруг поднялся с места.

– Куда вы, товарищ Стремянной? – с тревогой в голосе сказал Соколов. И добавил просительно: – Побудьте ещё хоть немного!

– Да я сейчас вернусь, – уже на ходу, оглядываясь через плечо, ответил Стремянной. – Гостинец я для вас захватил, да забыл – внизу в полушубке оставил. Сейчас принесу. А вы пока отдохните немного. Вредно вам так много говорить.

Стремянной быстро вышел из палаты, спустился вниз, достал из кармана полушубка плитку шоколада и, шагая через две ступени, опять побежал наверх. По пути он зашел в кабинет к Медынскому, дал ему кое-какие распоряжения и снова вернулся в палату.

Соколов ждал его, приподнявшись на локте и беспокойно глядя на дверь.

– Ну, а дальше что было? – спросил Стремянной, подавая ему шоколад и, как прежде, усаживаясь в ногах. – Рассказывайте!

– Дальше? – Соколов махнул рукой. – Что ж дальше… Они всё время требовали, чтобы я открыл им сундук. Им казалось, что в нём спрятаны какие-то важные документы… Я-то знал, что, кроме денег, там нет ничего, но открывать сундук мне не хотелось. Ну вот хотите верьте, хотите нет, просто честь не позволяла. Так тянулось больше трех месяцев. Ну, а потом…

Все в палате затихли, ожидая, что скажет Соколов. Лейтенант Федюнин, приподнявшись на подушках и вытянув шею, в упор, не мигая смотрел на него. Старый солдат нетерпеливо крутил свой темный ус. Гераскин схватил себя за подбородок, не замечая, что измазал руку «зеленкой». Стремянной сидел неподвижно, положив на колени руки, и внимательно слушал.

– А потом, – смущенно, чуть запинаясь, продолжал Соколов, – однажды ночью меня вывели во двор, поставили у стены сарая, навели на меня автомат и сказали: «Или ты сейчас умрешь, или открой сундук». – Соколов повернулся в сторону Стремянного. – Ну, я и подумал, товарищ начальник: чорт с ними, с деньгами!.. Всё равно они им пользы не принесут, а меня убьют ни за что.

– И вы им открыли ящик? – спросил Стремянной.

– Да, открыл. А вы откуда знаете? – Соколов с удивлением взглянул на него.

– Во-первых, потому, что вы живы, – ответил Стремянной под общий смех. – А во-вторых, я его сегодня видел своими глазами, наш сундук. Он цел. Ну, думаю, если он цел, может быть и вы живы…

Соколов пожал плечами.

– Судите меня как хотите, товарищ начальник… – покорно склонив голову, сказал он. – Я, конечно, виноват… Но посудите сами: ну я бы погиб, ну зарыли бы они меня, ведь сундук всё равно взорвали бы…

Раненые молча переглядывались. Каждый по-своему расценивал поступок Соколова.

– И верно! – сказал кто-то вполголоса. – Если бы там секретные документы были, а то деньги… Не погибать же из-за них человеку!

Соколов с благодарностью посмотрел в тот угол, где прозвучали эти слова.

– А потом они меня отправили в концлагерь, – сказал он, опять поворачиваясь к Стремянному. – Тут вот, на окраине города. Пробыл я там до самых последних дней. Сегодня ночью нас вдруг внезапно подняли, построили и погнали по дороге в сторону Нового Оскола. Я понял, что, очевидно, наши начали наступление. Решил бежать. Когда проходили через мост, прыгнул вниз… Заметили… Стали стрелять… Ранили… Но мне удалось скрыться в кустах. А затем я вернулся. Вот и всё.

– Всё, значит? – задумчиво переспросил Стремянной.

– Всё.

В палате на минуту сделалось совсем тихо. Стало слышно тонкое, похожее на комариную песенку, жужжанье электрической лампочки.

Дверь слегка приоткрылась, и в щель просунулась лысая голова Медынского:

– Товарищ начальник, вас спрашивают!

– Сейчас приду, – сказал Стремянной и вышел из палаты.

Он пробыл за дверью не больше минуты и вернулся назад, как будто чем-то озабоченный.

Соколов это заметил сразу.

– Что случилось? – спросил он.

– Неприятная истории, – ответил Стремянной, прохаживаясь между койками. – Ну, да это потом… Так на чём мы остановились?

– Ни на чем. Я всё рассказал. Больше прибавить нечего. – Соколов поглядел на Стремянного спокойным, доверчивым взглядом. Только левая рука его то судорожно сжималась, то разжималась, теребя складки одеяла и выдавая скрытую тревогу.

Вдруг погас свет. Палата погрузилась в полную темноту.

– Движок испортился, – сказал голос усатого солдата.

– Моторист, наверно, заснул, – насмешливо процедил Гераскин.

– Горючего не хватило!

Раненые засмеялись.

Стремянной вышел в коридор, такой же темный, как палата, и крикнул:

– Почему нет света?

Чей-то голос ему ответил:

– Сейчас узнаем!..

– Принесите сюда керосиновую лампу!

– Есть!.. Сейчас!..

За дверью послышались чьи-то быстрые шаги. Кто-то, стуча каблуками, спускался по лестнице, кто-то поднимался. Мелькнула полоска света и туг же исчезла.

– Сюда, сюда, – сказал Стремянной какому-то человеку, который шел по коридору. – Что у вас в руках? Лампа?.. Зажгите же её. Спичек нет? У меня тоже… – Он вернулся в палату. Человек с лампой остался стоять в дверях. – Товарищ Соколов, у вас есть спички?

– Нет, – ответил Соколов. – Я некурящий.

– У кого есть спички?

– Возьмите, товарищ начальник, – сказал Гераскин и в темноте протянул коробку Стремянному.

Стремянной взял спички, но тут же уронил их на пол.

– Вот неприятность! – рассердился он. – Где-то около вас, Соколов, спички упали?

– Нет, – ответил Соколов. – Кажется, они упали около соседней койки.

– Вы слышите? – обратился Стремянной к человеку, который стоял в дверях.

– Слышу, – ответил тот.

– Что вы слышите?

За дверью молчали.

– Что вы слышите? – повторил Стремянной настойчивей и громче.

Человек, стоящий в дверях, кашлянул и ответил медленно и сипло:

– Слышу голос бургомистра города Блинова…

– Свет! – крикнул во всю силу легких Стремянной.

– Свет! – закричал в коридоре Медынский.

Но в то же мгновенье Соколов вскочит с койки и бросился к окну. Он уже успел вышибить раму, когда Стремянной схватил его и повалил на койку, прижав всем своим большим телом.

Вспыхнувший свет осветил двух борющихся людей. Раненые повскакали с коек, чтобы прийти на помощь Стремянному, но этого уже не требовалось: Соколов лежал спеленатый простыней, завязанной на его спине узлом.

На пороге комнаты появился новый человек – фотограф Якушкин. Он медленно, в напряженном молчании подошел к Соколову и нагнулся над ним.

– Узнаете меня, господин Блинов? – негромко спросил он. – Я фотограф Якушкин. Вы мой постоянный клиент, неоднократно у меня фотографировались…

– Это ложь, ложь! – прохрипел Соколов, стараясь вырваться из стягивающей его простыни.

В дверях показался Воронцов. Он неторопливо прошел между койками, вынул из кармана фотографию и показал её Соколову:

– Посмотрите, господин бургомистр… Вы, несомненно, узнаете себя.

Раненые, вскочив со своих коек, уже больше не ложились. Усатого солдата трясло, как в сильном ознобе. Он стоял около койки Соколова и требовал, чтобы ему дали автомат застрелить предателя. Лейтенант скрипел зубами – он не мог себе простить того, что поверил рассказу Соколова и даже сочувствовал ему. Гераскин вдруг вырвался вперед, навалился на Соколова и занес кулак…

Воронцов строго отстранил его:

– Не трогайте! Это дело разберет трибунал!..

Через несколько минут Соколова заставили одеться, и конвой повел его по тёмным, безлюдным улицам на допрос в Особый отдел.