Текст книги "Благую весть принёс я вам (СИ)"

Автор книги: Вадим Волобуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Присутствующие озадачились.

– Это как же? Собрание что ли созвать? – боязливо спросил кто-то. – Так там нас не послушают...

– Хватит, наболтались уже. Сами управимся. Кто со мной?

– Прежде расскажи, что задумала. Куда мы попрёмся среди ночи?

– Родичам кровь вскипячу, чтоб очнулись от дрёмы. Клич брошу.

Пламя лучины так и прыгало в расширенных от страха глазах женщин. Точно Огонь, вдохновляя на подвиг, рассыпался искорками по зрачкам, воспламенил умы, разжёг тлевшие надежды. Но они ещё колебались. Привыкшие лишь вздыхать и жаловаться, они со страхом вслушивались в слова подруги.

– От вас мне многого не надо, – продолжала Рдяница. – Бегите по жилищам да вопите, что Рычаговы на Сполоха напали. Остальное – моя забота.

– Да неужто ж напали? – ахнула Варениха. – Вот нечестивцы-то!

Рдяница, улыбнувшись, вытащила из костра горящее полено. В трескучем пламени её волосы зашевелились как огромные черви.

– Бегите, девоньки, бегите. Спасайте род.

И девки понеслись, голося, перепуганными птенцами рассыпались по становищу, а Рдяница, подняв над собой горящее полено, направилась к жилищу Сполоха. Костровик двинулся за ней, судорожно тиская в ладони ножны.

Снизу, от загона, послышались изумлённые голоса:

– Эй, бабы! Что стряслось? Чего орёте? Медведя что ль увидали?

Рдяница даже не обернулась – приблизившись к жилищу помощника вождя, ткнула горящим поленом в шкуру, натянутую меж перекрещёных лесин. Приказала сыну:

– Встань-ка, милый, у входа. Если кто полезет, ножом его. Да бей без пощады! Нечего миловать.

Сын оторопел. Спросил:

– Да как же это, матушка? Живого человека?

Мать не ответила ему – двинулась вокруг жилища, ведя по нему пылающей деревяшкой. Глаза её бешено таращились, с лица не сходил жуткий оскал. Ворсинки на шкурах вспыхивали и гасли, выгорая чёрной полосой.

В жилище послышались возгласы, оттуда на четвереньках выполз Сполох в камусовом нательнике.

– Бей его! – завизжала Рдяница. – Бей, сынок, не жалей!

Костровик очнулся от оцепенения, выхватил нож – чуть изогнутое вдоль краёв, лезвие оранжево сверкнуло в свете занимающегося пламени.

– Бей! Чего ждёшь? Вот он, вражина, мучитель проклятый!

Сполох устремил взгляд на мальчишку, изумлённо моргнул и кинулся обратно в жилище. А Рдяница, подскочив ко входу, бросила внутрь горящее полено.

– Вот тебе, изверг! Сгори без остатка!

Изнутри потянуло дымом, в стенки что-то несколько раз глухо стукнулось.

– Не выпускай его, сынок! – орала Рдяница, прыгая как ряженая плясунья. – Не выпускай!

Кончик ножа в руке Костровика задрожал. У мальчишки сделалось странное, каменно-дикое лицо. Рдяница завертелась, точно Отец на камлании, задвигала головой, бегая взглядом по прелой земле. Потом увидала что-то, с радостным криком бросилась туда, подняла камень – неровный, белесый, с острыми краями. Осколок стены древних.

А по стойбищу уже нёсся утробный, мучительный вой, и носились верещавшие тени, и вспыхивали тут и там смоляные факелы.

– Наших, наших бьют!

– Кто тут? Горивласа, ты, девка?

– Пылан, поднимайся! Буди своих. Дядю Светлика тормоши...

– В топоры, братья! В топоры!

– Ааааа! Измена, измена!

– Пришельцы?.. Хто напал-то? Хто, а?

Из жилища снова выскочил Сполох – теперь уже с длинным ножом в руке. За собой он тащил растрёпанную, полуодетую девицу. С грозным рыком он бросился на Костровика, отбил его робкий удар и мазнул лезвием по шее и плечу мальчишки. Костровик, вскричав от боли, опрокинулся навзничь, начал кататься, выгибаясь дугой. А Сполох поскакал прочь, не выпуская девку.

– Сынок! – взвизгнула Рдяница.

Камень выпал из её рук. Не помня себя, она подбежала к сыну, рухнула на колени, завыла. Ладони её сделались мокрыми и липкими.

– Сынок, живой? Скажи что-нибудь.

Костровик кашлял и захлёбывался кровью. Подбородок его с начавшим пробиваться русым волосом почернел, будто измазанный сажей. Глаза смотрели изумлённо и жалко.

Рдяница обернулась к жилищу – то уже полыхало, дыша в её сторону жаром и дымом. В кругу света проявилась исхоженная, вся в следах, суглинистая земля с пепельными россыпями оленьего мха и подсохшими лепёшками навоза. Торчала из сумрака, упираясь концом в землю, ошкуренная рукоять кожемялки.

Трясущимися руками Рдяница пыталась зажать Костровику рану, прижималась к ней губами, звала на помощь.

– Эй, кто-нибудь! Люди! Несите кору... клей... О великий Огонь, где Ты? Приди, защити... Костровик, милый, живи, слышишь? Живи!

Но Костровик уже не слышал. Глубокие слюдяные глаза его гасли, тёмно-зелёные, как свежий мох, зрачки смотрели в одну точку. Рдяница неотрывно глядела в его лицо, словно пыталась взглядом удержать сына на этом свете.

Из полыхавшего жилища вылезла, сипло кашляя, какая-то девчонка. Поползла, вся в дыму, к Рдянице, захрипела, вытаращив налитые кровью глаза, и рухнула без сил.

К Рдянице подбежал кто-то, запричитал в ухо:

– Беда-то, беда-то какая! Как жить-то теперь? Не хворью унесённый, а своими же, соседями, лишённый жизни... О, батюшки мои, что за горе! Глаза им выдрать, языки повырывать, руки-ноги пооткусывать, сволочам таким...

Рдяница подняла глаза. Над ней, заламывая руки, раскачивалась Варениха. А за её спиной, шагах в пяти, мялось несколько родичей. Со всех сторон, привлечённые зрелищем пожара, спешили общинники, кто-то волок кадки с водой.

– Никак до смерти убили? – прогудел сутулый, нескладный Пылан.

Рдяница покосилась на него, промолвила едва слышно:

– До смерти. – И горько усмехнулась. – Вот оно как – от Огня-то отрекаться. Свой своего режет. Все, все виновны! Каждый, кто Господа предал!

– Верно молвит! – выкрикнул кто-то. – Как пришла Наука, житья не стало.

– Истинно! – откликнулись другие. – Рычаговы скоро на шею сядут... В мёртвом месте копаемся, а покос в разгаре... С соседями разругались... И пришельцы напирают. Всё за наши грехи.

Из толпы вперёд протиснулась Зольница, мачеха Сполоха. Увидев лежащее тело, всплеснула руками.

– Горе, ой горе!

Рдяница хищно ощерилась, ненавидяще процедила:

– Твоего чрева плод! На всех вас отныне проклятье. И на тебе, и на пасынке твоём ублюдочном.

Та онемела от ужаса. Стояла, вытаращившись на Рдяницу, и молчала, не в силах вымолвить ни слова.

А Рдяница отпустила голову сына, поцеловала его в лоб и, тяжело поднявшись, вдруг бросилась на Сполохову мачеху.

– Давай, милая, выцарапай ей бесноватые глаза! – закричала Варениха, тоже кидаясь в драку.

Пылан подбежал к ним, начал разнимать. Другие охотники тоже не остались в стороне. С превеликим трудом волчиц растащили.

– Доберусь ещё до тебя, – выдохнула Рдяница.

– Тьфу на тебя, – злобно откликнулась её противница, выплёвывая клок волос.

Люди смотрели на них, переговаривались:

– Свой – своего, дожили...

– Рычаговы наколдовали, не иначе.

– Сполох-то где? Никак удрал...

– Не понять. То спасать его надо, то ловить...

– А, пропадай душа. И так всё вкривь и вкось.

– Смутные дни, неверные. Наше дело – сторона.

– А кто ж Рдяницу освободил? Может, повязать её надо, а мы ушами хлопаем.

– Ты погодь. Может, так надо? Может, проверка это?

Рдяница медленно отвернулась и сказала Пылану глухим голосом:

– Неси его в жилище.

Охотник подошёл к телу её сына, взял его в охапку и двинулся вслед за Косторезовой женой. Зольница же так и осталась стоять возле пылающего жилища – всклокоченная, остервенелая, с перекошенным лицом.

Проходя мимо древних руин, Рдяница увидела Зарянику – та сидела на растрескавшихся, усыпанных каменной крошкой, ступенях, испуганно притянув голые коленки к большой, не по-девичьи тяжёлой, груди, и мелко дрожала, глядя на происходящее большими круглыми глазами. Косторезова жена остановилась, сверкнула очами.

– Держи вертихвостку. Вот кто всему виной! Через неё зло идёт!

Несколько мужиков кинулось к чужачке. Заряника юркнула было в шкурницу вождя, её вытащили оттуда; извивающуюся, ухватили за руки и за ноги, понесли к Рдянице.

– Что делать с мерзавкой?

Баба сощурилась, посмотрела в побелевшее лицо девки.

– Привяжите её к саням, да покрепче.

Страшно закричала Заряника, когда Артамоновы, злорадно ухмыляясь, начали приматывать её ремнями и толстым конским волосом к длинным кладовым саням. Местью вождя грозила и яростью Науки, но державшие её лишь посмеивались: "Ишь, елозит, засранка. Охмурила Головню, теперь злобствует. Кончилась твоя власть, негодница. Ныне Огонь снова всему голова".

А Рдяница посмотрела на неё и пошла дальше, положив сухую жёлтую ладонь на окровавленную грудь мёртвого сына, прямая и сухая как межевая палка.

Откуда-то из полумрака навстречу ей вынырнуло несколько Рычаговых во главе с Пеплом. Тот был бледен и взъерошен, крикнул Рдянице срывающимся голосом, бросая взгляды на догорающее жилище Сполоха:

– Где сестра? Что с нею?

Ровдужный, с бахромой, нательник его задрался, обнажив тощее брюхо, узорчатые ходуны были измазаны глиной. Рдяница не ответила – повернулась к своим:

– И этого хватайте! Во имя Огня и духов света.

Мужики, кровожадно урча, ринулись на охотника. Рычаговы бросились наутёк, а помощника вождя повалили и принялись лупить что есть силы.

– Вот тебе, Ледовый прихвостень! Получи, отродье мрака! Сдохни, проклятый!

Мир перевернулся в глазах Пепла. Боль затопила всё тело. Он орал, прикрывая голову руками, сжимался в комок, а охотники продолжали бить его, вымещая весь страх, накопившийся за долгие дни.

– Я же свой, свой! – кричал он, катаясь по земле. – Что делаете?! Своего бьёте?

– Какой ты свой, поганец! – гремели мужики. – Все вы, Рычаговы – нечестивцы. Лгуны и клятвопреступники...

Так бы и забили Пепла до смерти, если бы не Рдяница. Воздев руки к тёмно-синему с белесыми прогалинами небу, она воскликнула:

– Остановитесь, безумные! Хотите быть как они? Не марайте рук убийством.

И люди расступились, тяжело дыша, с досадой опуская руки – не насытились ещё кровью. А Пепел, едва живой, отнял почерневшие ладони от лица и с надеждой посмотрел на Рдяницу. Та назидательно подняла палец.

– Божий завет! Не мы караем, но Огонь. Лишь Он, великий, властен над жизнью и смертью. Отдайте крамольника Господу.

Пепел, услыхав такое, забился в визге, а нападавшие с радостными криками подхватили его и понесли – мимо жилищ и отвалов прямиком к шестам, с которых взирали на них сурово и непреклонно черепа казнённых Головнёй. Рдяница же, сощурив круглые чешуйчатые глаза, вытянула руку в сторону Рычаговской части становища и проводила их напутствием:

– Идите и выгоните всех чужаков. Выгоните их прочь. А тех, кто посмеет упираться, приведите сюда, к нам. Мы отдадим их на суд Огню.

– Да будет так! – выкрикнул кто-то из мужиков. – Настал час возмездия. Пришло наше время, братья!

Один за другим охотники уходили в сумрак, а голоса их продолжали звучать в синей полутьме, то сливаясь в единый рёв, то распадаясь на отдельные выкрики. И когда последний из них растворился в лазурном мареве, из сапфировой дымки вдруг раскатисто грянул страшный многоголосый вопль, заметались едва различимые тени, и где-то вспыхнул факел, озарив на мгновение какие-то раскоряченные фигуры, но тут же упал на землю и освещал лишь мельтешащие ноги.

Рдяница глянула хмуро на Пылана, державшего тело её сына:

– Пойдём.

Слева от них шумел погром, там летали искры и гуляло, извергаясь, пламя, справа подростки торопливо снимали с шестов пожелтевшие черепа, бабы таскали туда охапки поленьев и хвороста, складывали их в кучу. Связанный по рукам и ногам Пепел, лёжа на земле лицом вниз, что-то неразборчиво рычал, дёргаясь в путах.

В жилище Рдяница сказала Пылану:

– Положи его здесь.

Две девочки испуганно прижались друг к другу, увидев мёртвого брата. Мать с горечью посмотрела на них, произнесла, дрогнув лицом:

– Вот так, дочки, нет у вас больше брата. Помолитесь за упокой души... – Она закрыла глаза ладонями, гнусаво промолвила: – Смойте с него кровь. – И вышла, провожаемая безутешным детским плачем.

Пылан вышел вслед за ней. Рдяница приказала ему:

– Приведи сюда сучку.

Тот сначала не понял, тупо уставился на неё, но тут же смекнул и утопал, размахивая клешнятыми руками.

А Рдяница потянула носом горелый воздух и крикнула с досадой:

– Оставьте валежник, бабы. Этот уже никуда не денется. Другое у вас дело ныне – с шалавами разобраться, что ваше место заняли. Торопитесь, пока не поздно!

Те побросали хворост, загомонили наперебой:

– А и впрямь, за косы их – да в костёр.

– Ну да, а тебя потом муж мордой в навоз за это.

– Небось не окунёт...

Рдяница топнула ногой.

– Мужиков испугались? Лучше гнева Огненного бойтесь. Позор глаза выест!

– Эх, гори оно всё синим пламенем! – выкрикнула самая отчаянная и бросилась к своему жилищу.

Рычаговских баб, визжащих и плачущих, погнали дубьём и плётками. Измывались над ними по всякому: драли за волосы, срывали одежду, царапали лица и шеи. Злорадно кричали:

– Пригрелись, лахудры? Теперь-то вам все наши слёзы отольются! Света белого не взвидете!

Одна из Рычаговских баб – беременная, с длинными космами – упала на колени, громко стонала, держась за надутый живот. Её оставили, пожалели. Но прочих не щадили: мучили с жестокой обречённостью, зная наверняка, что мужики, закончив крушить Рычаговых, не простят этого жёнам. И оттого лютовали ещё больше.

А Рдяница, хохоча, потрясала руками и посылала проклятье вождю и всем его лизоблюдам.

– Нет больше моего и твоего. Всё опять общее, как встарь. Славься, Огонь! Славься, великий Податель жизни!

Чёрные спутанные волосы её падали на сморщенную грудь, старушечье лицо вытягивалось от ликования. В складках кожи на щеках мерцали капельки пота, словно яд сочился из разъятых уст.

Один из мальчишек принёс ей череп Отца Огневика. Она подняла череп над собой, закричала:

– Прости нас, Отче, что бросили тебя в тяжкую годину. Грешны пред тобой и в том винимся. Предстательствуй за нас перед Огнём, Господом нашим, да смилостивится над нашими душами.

Вернулся Пылан, бросил к её ногам скорчившуюся Зарянику.

– Что с этой делать?

Рдяница скосила суровое око на девку.

– Привяжи к шесту. И братца её – туда же. Пусть увидят, каково злоумышлять на Артамоновых.

Сказано – сделано. Обоих Рычаговых примотали ремнями к шестам, обложили поленьями. Пепел начал бредить. Лицо его опухло, оба глаза заплыли, с разбитых губ капала кровь, щёки прочертились красными полосами. Он хрипел и кашлял, а детвора веселилась вокруг него и кидалась землёй.

Потом Рдяница велела Пылану отыскать Сполохову мачеху и привязать её тоже. Охотник справился и с этим – притащил за руку упирающуюся, визжащую женщину, прикрутил её к третьему шесту. Прогудел:

– Постой покуда здесь, отступница.

Рдяница горделиво вышагивала перед пленниками, злорадно вещала им про карающую десницу Огня.

А в верхнем стойбище, среди несмолкаемых воплей и беснующихся факелов, затрепетал вдруг громадный костёр и донёсся ликующий клич: "Выкуривай сволочей!". Из сизого мрака вынеслась кобыла и помчалась к речному косогору, волоча на постромках исполосованное ранами тело охотника. Бабы с визгом шарахнулись в сторону, кто-то упал на четвереньки, кобыла же проскакала мимо шестов и полетела дальше, стремительно тая в сиреневой мути.

Рдяница тряхнула угольными патлами.

– Порезвились – и будет, бабоньки. Раздайте лопаты мерзавкам. Пусть роют яму и убираются ко Льду.

– Ты не рехнулась ли, Рдяница? – крикнули ей. – К чему тут яма? Эвон раскопов полно.

– Не болтай, а действуй. Или хочешь дождаться мужиков?

Бабы переглянулись, понимающе закивали. Измученных, расцарапанных, с выдранными волосьями Рычаговских женщин погнали за лопатами, а Рдяница подозвала к себе Пылана и, указав на Зарянику с Пеплом, приказала:

– Жги.

– Всех троих? – обомлел тот.

– Нет, нашу оставим. Её час ещё настанет.

Медовое зарево осветило избитых и чумазых женщин, роющих большую яму под присмотром Пылана и нескольких подростков. Рдяница затянула древний гимн Огню, пошла, пританцовывая, вокруг костра, радуясь истошным воплям сжигаемых.

Пришли холода,

Тепло отступило.

Всю землю тёмною мглою накрыло.

Поднялся Огонь на верхнее небо,

Смущённый величьем коварного Льда.

Вода затопила

Всю землю до края,

А люди кинулись в горы, желая

Избегнуть суровости лютого бога,

Чья воля их мир и родных погубила.

И изгнан Огонь.

В величьи сиянья

Он мог бы оставить людей в прозябаньи.

Но скорбь о твореньи Своём победила.

Он нам протянул для спасенья ладонь.

Я к людям вернусь,

Приду, отомщённый,

Пускай Я бессилен пока, побеждённый

Обманом и яростью злобного брата,

Но часа победы Своей Я дождусь.

А вы, Мои чада,

Не падайте духом,

Хоть голос Мой ныне доносится глухо.

Но веру вы крепко в сердцах сохраните,

Не дайте волкам покуситься на стадо.

И закружилась неистовая пляска Огня, зазвучали крамольные заклинания Подателю жизни, а перепуганные и ошалевшие дочери Костореза, понукаемые обезумевшей матерью, швыряли к стопам привязанных разбитые фигурки богов и великого вождя, отрекаясь от Науки и от собственного отца.

– Прочь, прочь, скверна! – восклицали они, кладя поклоны Огню.

Так и плясали все, заглушая вопли тлеющих заживо Пепла и Заряники, пока не начал рассеиваться сумрак. Короткая летняя ночь подходила к концу. На обугленные тела прислужников Науки садились комары. Белесые облака, похожие на скисшее молоко, залепили всё небо, под их гнётом забурлило жаркое марево, расплавляя очертания жилищ и беснующихся людей. Выгоревшая трава поникла от зноя, неистово застрекотали кузнечики, приветствуя торжество Огня. Зольница, полуживая, шептала потрескавшимися губами: "Все тебе зачтется, мразь. Каждая слезинка моя потоком слез твоих отольется". На нее не обращали внимания: все ждали, когда Рычаговские бабы докопают яму.

А в верхнем становище охотники бродили меж затихших жилищ, переступали через трупы, умывали вспотевшие лица водой из покрасневших от крови луж. У главного раскопа догорал костёр, погубивший тех, кто пытался укрыться в штольне. Часть мужиков, бренча найденными у чужаков амулетами, поплелась к своим жилищам.

Узрев два закопчёных шеста с обугленными телами и изнурённых, отупевших от мучений Рычаговских баб, охотники изумились, озадаченно почесали затылки.

– Вы чего, бабы, учудили? – спросил самый бойкий из них – Кострец, весь увешанный оберегами и костями; на предплечьях его тускло позвякивали связки бронзовых колечек, прицепленные к двум тонким русым косицам.

Рдяница выступила вперёд, торжествующе подняла руки.

– Великий день, Кострец! Великий день!

Тот почесал волосатую грудь, постукал амулетами.

– Ты что натворила, женщина?

Сумрачно оглядев общину, он заметил среди Рычаговских баб свою зазнобу, которую взял зиму назад в помощь квёлой жене – и дрогнул ртом, сдерживая ругательство.

Губы Рдяницы растянулись в усмешке.

– Обереги-то лучше скинь, Кострец. Помнишь, как Отец Огневик говорил? Суеверие и скверна. Суеверие и скверна! – она подняла палец, потрясая зольными космами. – Огонь вернулся к своим чадам! Ныне мы расстаёмся со лжеверием и принимаем в свои сердца Того, Кто Единственный радеет о нас.

Багровое черепичное лицо её пылало восторгом. Захваченная порывом, она принялась вдохновенно вещать об отступающем мраке, заклинала всех памятью предков, стращала потусторонними карами. Чувствовалось: люди верят ей. Верят свихнувшейся бабе, готовой живьём сжигать людей.

– Вот же разошлась, балаболка, – проговорил Кострец сквозь зубы. Ему хотелось поскорее запрячь сани, чтобы погрузить добро убитых Рычаговых. – Зачем баб собрала? Мало тебе смертей? Всё не насытишься?

Она глянула на него, усмехнулась.

– А ты, я вижу, последний стыд потерял, Кострец. Совсем богоданную жену забросил, блудник несчастный. – Она сделала шаг вперёд и рявкнула ему в лицо: – Огонь-то всё видит!

Тот опешил на мгновение, но тут же взял себя в руки. Рявкнул в ответ:

– Зачем принудила яму копать, дура?

Рдяница взглянула на связку амулетов на его груди.

– Похоть свою тешить явился, крамольник? Льду угождаешь, нечестивец? Хуже Головни стал. Тот – открытый злодей, а ты – лицемер, похотливый беспутник. Да ещё и подлый убийца. Огонь-то как завещал? "Да не отнимете вы жизнь у творений Моих"! Кровь-то с ножа давно ли отёр, нечестивец? – Она посмотрела на замерших охотников. – Рычаговы вас очаровали, любострастников, а вы и рады греху отдаться. Того не видите, что через вас чужаки силу взяли. Сегодня ихних баб в жилища вводите, а завтра от предков отрекаться начнёте, все Рычаговыми станете. Вот их цель! Вот к чему клонят! Хотите ли скинуть пелену с глаз, освободиться от проклятого морока? Вернитесь к своим жёнам, вспомните о своих детях, а Рычаговских шаболдаек прокляните во веки веков!

Кострец ухмыльнулся криво, бросил исподтишка взгляд на законную жену, что стояла среди родичей, прижав от восторга руки к груди. Процедил:

– Ну, разошлась, вещунья...

А жена его, рано поседевшая, с болезненно бледным лицом, вдруг подхватила слова Рдяницы:

– Правду молвишь, милая! Супругу-то совсем забросил, куска мяса не допросишься, а перед этой дрянью расстилается, будто она теперь – хозяйка здесь. Уже воли в своём жилище нет...

Кострец совсем смутился. Чувствовалось – сознавал свою вину. Но немедленно, обозлившись на себя, перешёл в нападение:

– Кабы не была ты как мороженая рыба, разве ж променял бы я тебя? Сама виновата...

Рдяница ликующе расхохоталась.

– Признаёшь, значит, свой грех? Вот и славно. А ну, мужики, примотайте его рядом с теми тремя. Как раз и жердина свободна. – Мужики замялись, ошарашенные, и тогда Рдяница грозно добавила: – Или рядом с ними встать хотите? У каждого ведь рыло в пуху. Кого назвать?

И мужики, испугавшись, кинулись на Костреца. А тот заорал, отбиваясь:

– Сами себя губите, уроды! Да провалитесь вы все ко Льду.

Его примотали сыромятными ремнями возле почернелого тела Пепла, обмазали грязью и навозом. К ногам швырнули сорванные обереги – медвежьи когти, волчьи зубы, костяные и железные фигурки лошадей с нефритовыми глазами, кругляшки, льдинки, камешки...

Рдяница назидательно произнесла:

– Огонь-то как завещал? Чтоб у каждого была одна жена, и у каждой – один муж. А он в блуде жил – так пускай пострадает, паскудник.

– Врёшь, стерва! – прорычал Кострец, уже не скрываясь. – Мстишь мне, сука, что я на твои ласки не поддался. За обиду свою кровь мне пустить хочешь, зараза...

Рдяница только расхохоталась.

– Сейчас вот угольков тебе в глотку напихаем, чтобы знал, каково клеветать. – Она повернулась к мужикам, сказал наставительно: – Уважайте жён своих. Они – ваше сердце и ваша совесть. Кто обижает жену, лишён сердца. Кто не советуется с женой, лишён совести.

Те кивали, переминаясь с ноги на ногу, тиская рукояти ножей в поясных чехлах.

Рдяница посмотрела на баб.

– Ну что, глубока ли яма, девоньки? Не пора ль её наполнить?

– Да уж в самый раз.

Но тут Рычаговские женщины, совсем было поникшие, вдруг встрепенулись и, побросав лопаты, с воем и визгом полезли из ямы. Артамонихи, не ожидав такого, растерялись, не успели столкнуть всех обратно – кое-кто прорвался и, сверкая грязными пятками, устремился к пепельно-кучерявому, усыпанному веточками мха, косогору.

– Держи их, держи! – завопила Рдяница.

Куда там! Артамоновы и сами едва держались на ногах. Несколько мужиков, повинуясь гневному взгляду Рдяницы, дёрнулись было в погоню, но, пробежав несколько шагов, махнули рукой. Подростки заулюлюкали, засвистели вслед беглянкам, нисколько не собираясь их преследовать. Кострец же заорал своей ненаглядной, выпучив глаза:

– Лети, Пламеника! Шибче ветра лети!

Рдяница выхватила у растерявшегося Пылана нож, подскочила к крикуну, погрозила ему:

– Кабы Огонь не запрещал, кишки бы тебе выпустила, подлец. – И повернулась к бабам. – Так и будем пялиться? Кидайте землю, подруги. Отдайте Льду Ледовое.

Артамоновы взялись за лопаты, принялись живьём закапывать оставшихся в яме. Всё по обычаю: не они отнимали у них жизнь, земля отнимала. Огню не в чем было укорить своих приверженцев. Мужики отворачивались, шептали молитвы. Рдяница кричала им:

– Чего морды воротите? Помогли бы.

Но те даже и смотреть не захотели на расправу, торопились разойтись кто куда. А закапываемые кричали им вслед, умоляя о помощи. Но скоро их крики затихли, и осталась только шевелящаяся, вздыхающая земля.

– Славное дело сделали, подруги, – подытожила Рдяница. – Можно и отдохнуть пока.

И бабы, положив лопаты на плечи, побрели к своим жилищам.

Зольница уже не видела этого: милосердное пекло усыпило её, унесло в неощутимую пустоту. Зато Кострец испил чашу страданий до дна: уши его горели ожогами, в иссохшей глотке полыхало пламя, тело гудело укусами слепней.

Небо тем временем потемнело, будто Огонь, насладившись поражением врагов, ушёл почивать, а вместо него явился Лёд – свинцово-непреклонный, с графитовым отливом, в сверкании молний и грохоте поступи; глянул свирепо гагатовым глазом и плюнул с презрением – чёрной, холодной слюной. Люди, поскальзываясь и падая, бросились кто куда, шмыгнули в жилища, спеша укрыться от острых угольных капель, полные страха перед грозной стихией. А Кострец, жмурясь, запрокинул голову и торопливо глотал холодные капли. Тёмная вода стекала по его твёрдой, задубелой коже, сминала иссохшие патлы, затекала в потухшие глаза и обожжённые уши. Коричневые грязные ручейки побежали вдоль шкурниц, облизывая края землистых чёрных валунов, понеслись мимо закопченных плетней, обтекали бугры с затухающими кострами, смывали золу и сажу с истоптанной земли.

Вода просочилась в щели свежей могилы, и холм над ней просел, обнажив судорожно сжатые пальцы и торчащие ноги. В образовавшейся яме замигали хрустальные лужицы, протянулись жилы из чёрного железа, вспучились слюдяные пузыри. Лужицы стремительно растекались меж комьев земли, сливались, превращались в огромный дрожащий зрачок.

Чёрная хмарь поглотила мир, вытравила зелень с ерника, пригладила непослушные лохмы курпаточьей травы, залила торфяными каплями голубику, разъела ржавчину на острых листьях багульника. Угольный дождь барабанил по спёкшейся земле, будто призывал возмездие на головы восставших. И возмездие пришло.

– Всех пер-рережу, ур-родов, – хрипел Сполох. – Всех, до единого. П-падлюки, мерзкие ублюдки...

Над ним проплывало неспокойное серое небо и качались тёмные кроны деревьев – словно огромные чёрные пауки ползали под сводами пещеры. И казалось Сполоху, что оттуда, сверху, взирал на него с суровой укоризной сам Лёд, посмеивался злорадно и кривил презрительно губы. Ужасно ломило всё тело, но пуще боли донимало бешенство. Как посмели эти черви, ничтожные создания, поднять руку на него – помощника вождя? Ещё вчера каждый почитал за честь удостоиться его взгляда, а сегодня эти недоноски искали его смерти, словно не родич он был, а мерзкий изгой, позор отца и матери.

– Р-размаж-жу по гр-рязи сволочей. Душ-шу из каждого вытрясу.

Отсюда, из низины, становище представлялось скопищем прыгающих огоньков и скачущих теней – точно общинники справляли праздник, бегая с факелами и горланя хвалу Господу. Спрятавшись в сосновой роще, протянувшейся вдоль речного берега, в бессильной ярости всматривался Сполох в происходящее наверху. Всматривался и размышлял про себя – отсидеться или бежать дальше, спасаясь от внезапно выплеснувшегося, как убежавшее молоко, гнева родичей. Назад соваться он и не думал – там смерть. Стоял, обхватив шершавый неровный ствол сосны, чувствовал под щекой уколы загрубелой твёрдой коры, грыз ноготь на правой руке, а в левой, бессильно свисавшей, покачивался длинный, с зазубринами нож.

– Что же это? Что же это? – оторопело твердила сидевшая позади подруга.

Её трясло, нос пропитался запахом палёной шкуры, исколотые мелкими камушками ступни гудели от дикого бега.

Каким чудом они избегли гибели? Как не сгинули в этой свистопляске? Вся община восстала против них, все до единого – мужики и бабы, дети и подростки – каждый жаждал их крови. Но Сполох шёл напролом, расшвыривая всех, как взбешённый олень, и размахивал ножом, с которого летели капли крови. А над головой гремел ликующий кровожадный вой и носились полузабытые проклятья: "Да сметёт вас Огонь с лица земли!".

– Теперь из верхнего стойбища орут, – сообщил Сполох, не оборачиваясь. – Видно, до твоих родичей добрались, земля мне в уши.

Знойника вдруг вскочила, бросилась прочь из рощи. Сполох успел её перехватить, прижал к себе, отбросив нож.

– Ты что? Ты куда? Ошалела, земля тебе в очи?

– Там сестра! В жилище... Она же сгорит...

– Ты-то чем ей поможешь, прыткая? Там – смерть, там – гибель.

– Смерть? – она билась в его объятиях.– Гибель? Это ты виноват! Ты её бросил. Ты! Ты!

Он терпеливо сносил её удары, не отводя лица. Наконец, она притихла и беспомощно зарыдала.

Сполох погладил её по голове, поцеловал в макушку.

– Мы спасёмся. Верь мне. Всё будет хорошо. Зубами буду землю грызть, но выберусь отсюда. И тебя вытащу.

Он крепко прижал её, почувствовав прикосновение маленьких твёрдых грудей. Она была в одной набедренной повязке.

Сполох немного постоял, затем отпустил её, стянул через голову нательник.

– На, одень, пока кровососы не сожрали.

Та послушно напялила кожаную безрукавку, отошла и села на кочку возле корявой, с чёрными наростами, лиственницы.

Знойника была внучкой убитого Головнёй Отца из общины Рычаговых. Всю семью, кроме дальних родственников, истребил у неё беспощадный Артамоновский вождь, но Знойнику с малой сестрой пожалел, только отправил в хлев – вычищать паршу из коровьей шерсти. Работала она там, в моче и навозе, половину зимы, пока Сполох не упросил Головню передать ему девчонку – льстило сыну вождя-изгоя, что у него в жилище будет прислуживать девка из семьи Отца. Но напрасно он думал, что сможет безнаказанно изгаляться над ней: девка оказалась не промах, огрызалась, что твой брат-охотник, да ещё стращала Сполоха колдовством Отцов. "Зачарую, – говорила, – себя узнавать перестанешь". До того дошло, что Сполох поставил у изголовья фигурку Науки, сделанную Косторезом – защищать от порчи. Со страху обвешался оберегами, без заклятья не притрагивался к еде – вдруг заговорена? Думал отослать ведьму обратно в хлев, да испугался – засмеют. Скажут, не сумел обуздать девку.

А однажды, вернувшись раньше обычного с охоты, увидел, как Знойника тихо плачет в жилище. Спрятавшись за скошенной трубой очага, она лила слёзы и вытирала глаза рукавом испятнанного коровьей слюной нательника. Сполох замялся, неловко сжимая в руке копьё – не знал, как поступить. Знойника же, услыхав шум, подняла на него распухшие глазищи и шмыгнула мимо, выбежав из жилища. Сполох только рот раскрыл – вот тебе и стервоза! Тем же вечером, глядя, как она расставляет перед ним блюда с рыбной толчанкой и мясной похлёбкой, спросил: