Текст книги "Кореец (СИ)"

Автор книги: Вадим Ледов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Глава 9

Перед тем, как пуститься во все тяжкие зашли подкрепиться в столовую завода «Красный штангенциркуль». Шучу, конечно, но что-то красное в названии было. Этих заводов в Москве, как блох на барбоске, больших и малых, где их все упомнить.

Столовая приветливо встретила нас запахом общественного питания – ароматическая симфония из кислых щей, нежного амбре пережаренных котлет, и неповторимого букета вчерашнего компота. Всё это великолепие приправлено нотками влажной тряпки, которой протирали столы с тех пор, как Гагарин полетел в космос. В прихожей, справа от проема раздевалки, по-летнему пустовавшей, имелась длинная эмалированная раковина с нависшими над ней несколькими латунными кранами из которых вечно капало. Там же на стене – мутное зеркало в пятнах и плакат: суровый рабочий в каске грозил пальцем и призывал мыть руки перед едой.

Мы совершили ритуальное омовение под струей холодной воды, вытерли руки об штаны (общим, застиранным до дыр вафельным полотенцем, висевшим на гвозде, я воспользоваться не решился), и вступили в обеденный зал. Народу было немного, обеденный перерыв на заводе еще не начался, а случайные прохожие сюда забредали редко. Только мы, обитатели окрестных общаг, знали эту тайную тропу к дешевой и относительно съедобной пище.

В углу у окна галдела компания каких-то раскрасневшихся мужичков явно не заводских. Судя по шеренге пустых пивных бутылок под столом и громкости дебатов, они зашли сюда не борща похлебать, а обсудить вчерашний футбольный матч ЦСКА – «Динамо», закончившийся в ничью. Обсуждение шло по классической схеме: своих игроков хвалили до небес, чужих – крыли последними словами, а судью традиционно предлагали отправить на мыло.

Монументальная посудомойка в заляпанном переднике сначала было цыкнула на болельщиков, но те, проявив смекалку, отдали ей пустую тару (двенадцать копеек за бутылку – тоже деньги!), и сердце труженицы общепита смягчилось.

Меню, гордо висевшее на стене в мутном плексигласовом кармане, представляло собой ребус. Напечатанное на машинке через третью копирку, и лишившееся части букв, оно предлагало «Битоки с вермшею», «Наваг с риаом» и «Конпот». Мне всегда было интересно, куда девается первый, четкий экземпляр меню? Великая тайна эпохи. Неужели заведующая столовой вешает его дома в рамочку?

Выбор был невелик, но традиционен: винегрет «Здоровье», салат «Ядреный» (капуста с морковкой и хреном), консервированный зеленый горошек.

Каждая советская женщина знает: «Ешь капусту с морковкой и хрен – будешь, как Софи Лорен!»

На первое – борщ или суп (куриный либо гороховый, третьего не дано). На второе – биточки с вермишелью, с опцией «подливка», плов «узбекский» (почему-то со свининой) или жареная навага со слипшимся рисом. На третье – компот из сухофруктов, чай «грузинский» или кисель брусничный. Ну и пиво «Жигулевское» на-четвертое.

Я взял винегрет, гороховый суп и биточки с вермишелью в подливе и бутылку пива. Итого: 58 коп. Кассирша пробила и вручила мне вместе с сорока двумя копейками сдачи два бледно-фиолетовых чека.

Колька ограничился пловом, но зато взял двойную порцию, ну и тоже пива, конечно.

Хлеб в плетеной корзиночке и горчица в розетке на столе – бесплатно – кусочек коммунизма уже сегодня.

Мы взяли из стопки, один на двоих пластмассовый поднос. Подносы в столовых появились недавно и сразу ускорили процесс самообслуживания. Раньше приходилось челночить от раздачи к столу с тарелками в руках,

…Шумные незнакомцы у окна вдруг притихли, потом встали и, не чокаясь, кого-то помянули вполголоса. До моих ушей донеслось, что-то про самолет.

Точно, это они про разбившийся под Днепропетровском АН-24. Погибли все, кто был на борту. Кажется, третьего августа это случилось. В газетах об этом – ни слова. У нас не принято расстраивать советских людей печальными известиями. У нас всегда все хорошо. Но сарафанное радио работало исправно – шила в мешке не утаишь. Слухи они как тараканы – всегда найдут щель.

Размышляя, я не спеша ел гороховый суп, попивая пивко. Колька же свой двойной плов умял за пять минут. Сидел теперь довольный, щурил свои и без того узкие глаза и лениво тянул пиво. Вот она, таежная закалка – ешь быстро, пока не отобрали.

Тем временем пришло время «обеда», в столовую ввалилась, громко обсуждая дела и новости, толпа людей в синих и белых халатах. Рабочие опытного производства и инженеры конструкторского бюро. Мигом в зале стало тесно и шумно. Народ бегал с уставленными тарелками подносами, искал свободные столики.

Колька встал из-за стола.

– Я пока на улице покурю. Ты доедай не торопись – тот, кто тщательно жует, до коммунизма доживет!

Не успел он выйти, как за наш столик плюхнулись трое работяг в промасленных спецовках. По виду – грузчики. Лица красные, глаза блестят – явно уже приняли на грудь для аппетита. И, судя по бутылкам пива на подносе, собирались продолжить банкет.

– Как пивко, браток? Не кисло? – добродушно поинтересовался один из них, самый говорливый.

Я пожал плечами. Пиво «Жигулевское» – оно всегда немного кислое. Это его фирменный стиль.

– Пить можно.

Щелкнули, слетая крышки, теплое пиво полилось в стаканы.

– Погодьте-ка! – остановил их третий, седоватый мужичок с лицом старого мастера, натруженными руками и подозрительно добрыми глазами наставника молодежи. Он извлек из бокового кармана комбинезона плоскую металлическую фляжку. – Для аромата!

Скрутив крышку, плеснул каждому в пиво прозрачной жидкости. Те одобрительно заурчали.

– Хлопнешь с нами? – предложил он мне.

– Водка? – подозрительно поинтересовался я.

– Обижаешь! Спирт! Чистый, как слеза комсомолки! Экстра!

– Нет спасибо, – я поспешно допил свое пиво и засобирался.

– Зря! – сказал «наставник». – «Ерш» – он слаще белорыбицы! Душу лечит, печень веселит!

Собутыльники одобрительно заржали.

– Ну, за нас! Чтоб мы жили богато, а наша зарплата… – он запнулся, подбирая рифму, – … росла, как лопата!

Они с энтузиазмом чокнулись и жадно повлекли пиво к иссохшим губам.

Я, пожелал им приятного аппетита и понес свой поднос с грязной посудой на мойку. У батареи сиротливо стояли две пустые бутылки – полулитровка и «чекушка». Наследство футбольных болельщиков. Видимо, побоялись отдать их посудомойке – на стене висел грозный плакат, запрещающий приносить и распивать. Рядом с запретом был нарисован поучительный алкаш с фингалом и бутылкой «Московской» за пазухой, к которому уже спешили милиционер и дружинник с красной повязкой. Мораль сей басни была ясна: пить можно, но осторожно.

* * *

Наша дорога лежала в центр.

От завода до Бакунинской улицы, потом – на остановку напротив торгового техникума. Остановка была обозначена не столько табличкой на столбе, сколько характерным ковром из шелухи от семечек на асфальте. Лузгая их, народ коротал время в ожидании общественного транспорта. Рядом – газетные стенды, у которых топтались пенсионеры и прочие любители бесплатной прессы, экономящие две копейки на собственном кругозоре.

Отсюда в центр ходил двадцать пятый троллейбус и третий автобус. Автобус подошел первым. Пустой – все на работе, строят светлое будущее.

– Следующая – Спартаковская площадь, – прохрипел динамик. – Граждане, оплачиваем проезд! Совесть пассажира – лучший контролер!

Я бросил гривенник в прозрачную кассу – ящик с прорезью, напоминающий урну для голосования. Оторвал два билетика – маленьких, сереньких. Сели с Колькой на переднее сиденье.

Поскольку до коммунизма, как обещала партия, оставалось всего одиннадцать лет, людей усиленно приучали к сознательности. Раньше в автобусах хозяйничали суровые кондукторши с огромными сумками и рулонами билетов. Этих не проведешь! От пристального взгляда такой кондукторши не спрячешься, и руки сами лезут в карманы и кошельки за мелочью. Она громко, на весь салон кричала: «Не задерживаемся у дверей! Проходим в середину! Обилечиваемся, граждане!» А теперь – касса самообслуживания. И совесть. Правда, обычных контролеров почему-то не отменили. Наверное, с совестью у граждан были пока проблемы.

И точно. На следующей остановке в автобус незаметно влились двое – мужчина неприметной наружности и женщина в толстых очках с диоптриями. Сначала они притворялись обычными пассажирами, озирались по сторонам. Но как только двери закрылись, достали из карманов жетоны и грозно вопросили: «Граждане, предъявляем билетики!» Ловушка захлопнулась Началась проверка. Кто-то замешкался, кто-то начал рыться в карманах… Отговорки «не успел», «потерял» не принимались. Штраф – рубль! Цена трех бутылок пива или одного обеда в столовой.

Почему у контролеров всегда такие неприятные, подозрительные лица? Их что, специально отбирают по этому признаку? Или работа такая – людей ненавидеть?

По ходу проверки билетов возник конфликт. Симпатичная молодая женщина (да что там женщина – девушка) с ребенком спокойно показала им оторванный билетик.

– А на ребенка? – строго спросила контролерша.

– Ему шесть с половиной. До семи лет – бесплатно.

– Не похож он на шестилетнего! Крупный какой!

– Но ему шесть!

– Документ есть? Свидетельство о рождении?

– Нет у меня с собой свидетельства!

– Тогда платите штраф, гражданочка!

Женщина беспомощно оглянулась на пассажиров, наблюдавших с выжидательным интересом за конфликтом, сочувствуя, но не вмешиваясь. Да, плохо еще у нас с солидарностью трудящихся!

– Не нравится мне этот хер! – сказал мне на ухо Колька, имея в виду соратника контролерши в толстых очках. – Чо он к девке прицепился, может ему в репу дать?

– Сиди уже, защитник! – пресек я его порыв к справедливости. – Примут тебя менты с твоей колхозной справкой… А ты мне нужен, до Красноводска еще ехать.

– Девушка, – обратился я к красивой жертве контролеров. – А паспорт у вас, с собой?

– Да, – закивала она.

– Так там же вписан ваш ребенок и дата рождения указана!

– Ой, и правда! – просияла красотка. – Совсем из головы вылетело!

Она полезла в сумочку.

– Не надо! – замахала руками контролерша, поняв, что рубль уплывает. – Мы вам верим!

– Нет уж, теперь смотрите! – мстительно заявила она.

Шекспировская трагедия ценой в рубль.

– Площадь Дзержинского. Политехнический музей. Следующая остановка – площадь Ногина – конечная, – донесся из репродуктора скрипучий голос водителя.

Избежавшая штрафа дама вскочила как ужаленная и ухватив за руку сынишку метнулась к дверям.

– Вы выходите, выходите? – нервно вопрошала она пассажиров, стоявших впереди.

– Не волнуйтесь, гражданочка, здесь почти все выходят.

– Мне очень надо!

– Всем очень надо!

– Я с работы отпросилась!

– Все отпросились.

* * *

Через полчаса, пройдя через лабиринт московских переулков, мы вынырнули на простор Красной площади. Сердце Родины. Главная витрина страны. Брусчатка, Мавзолей, Лобное место, Спасская башня с курантами… Все как на открытке. Торжественно, гранитно, народ ходит, глазеет.

– Ну и?.. Красиво, конечно, – Колька скривился, оглядывая помпезные декорации. – Только народу многовато. И пыльно. Чего тут делать? Пошли обратно, а?

Я даже обиделся за державу. Человек приехал с края света, а ему – пыльно!

– Подожди ты! Куда спешить? Это ж Красная площадь! Можно к Вечному огню сходить, на Царь-пушку посмотреть, на Царь-колокол… Исторические места!

– Да гори она вечным огнём твоя пушка. По жаре шляться…

– Ладно, – предложил я компромисс. – Давай хоть пять минут постоим. Сейчас куранты бить будут. Почетный караул посмотрим. Зрелище – закачаешься!

Как раз приближался конец часа. Площадь, до этого казавшаяся полупустой, начала наполняться народом. Публика кучковалась у Спасской башни, все ждали представления. Смена караула у Мавзолея – главный аттракцион Красной площади, бесплатный и идеологически выдержанный. Днем – толпы любопытных, пионеры в галстуках, организованные группы туристов. Ночью – романтические парочки, загулявшие компании, просто бессонные души, ищущие в этом ритуале какой-то высший смысл или просто развлечение.

Вокруг нас уже группировались иностранные туристы, вооруженные фотокамерами «Пентакс» и «Никон». Готовились запечатлеть для потомков суровую экзотику советской империи. С первым ударом курантов, из ворот Спасской башни, чеканя шаг так, будто под сапогами не брусчатка, а вражеские головы, вышли два солдата-кремлевца в парадной форме с карабинами у плеча и разводящий офицер. Идеальная выправка, каменные лица, движения отточены до автоматизма. Живые манекены, символ незыблемости власти. Они промаршировали к Мавзолею, где у входа застыли двое их предшественников. Короткая, молчаливая церемония смены. Щелчки затворов фотоаппаратов. Потом – такой же безупречный марш обратно, в кремлевские недра. Новые часовые застыли у входа в усыпальницу вождя, превратившись в часть гранитного пейзажа. Представление окончено. Публика начала рассасываться.

– Ну что, впечатлился? – спросил я Кольку.

– Ага, – кивнул он. – Как в мавзолее побывал. Пошли отсюда. Жарко.

– Пошли мороженого поедим, – предложил я.

– Мороженого? – удивился Колька. – Мы ж не дети.

– Ты не понимаешь! – возмутился я. – Это не просто мороженое! Это – ГУМовский пломбир! Легенда! Говорят, по секретному кремлевскому рецепту делают. Вкус – божественный! Вафельный стаканчик хрустит! А главное – дефицит! Его выбрасывают на полчаса, и тут же очередь выстраивается, как к Мавзолею. Успеть надо!

Колька посмотрел на меня как на идиота, но пошел следом.

И нам повезло! Едва мы вошли в прохладные аркады ГУМа, как я заприметил ее – заветную тележку на колесиках с прозрачной крышкой, под которой белели шарики пломбира. А рядом – мороженщица в белоснежном переднике и кокошнике. И – очередь. Уже человек десять. Я рванул, расталкивая локтями каких-то интеллигентов в шляпах, и вклинился в хвост. За мной тут же пристроился Колька и еще человек двадцать. Люди в Советском Союзе обладают уникальным чутьем: если где-то очередь – значит, что-то дают, надо брать! Даже если не знаешь, что именно. Надежда на чудо – главная национальная черта.

Через пару минут мы стали счастливыми обладателями двух порций – по два шарика в хрустящем вафельном стаканчике. На нас смотрели с плохо скрываемой завистью те, кому не досталось.

– Ну и как? – спросил я Кольку, когда мы отошли в сторонку и приступили к дегустации.

– Ничего… – он сосредоточенно облизывал тающий шарик. – Вкусненько, жирненько, всё по пунгсу*.

[*корейский аналог фэншуй].

Освежившись и приобщившись к столичной dolce vita, мы приступили к делу. Нужно было найти подходящую тару для перевозки контрабандной икры. Прошлись по галантерейным отделам, вдоль чемоданно-портфельных развалов. Вот оно! Спортивные сумки. Большие, брезентовые, синего цвета, с гордой белой надписью «ДОСААФ». То, что надо! Ткань плотная, молния железная, ремень через плечо с наплечником – чтобы тяжесть не так давила на совесть и ключицу. Взяли две штуки. По пять рублей тридцать копеек за экземпляр. Подготовка к операции «Икра» вступила в завершающую фазу.

* * *

Билет я взял на Махачкалинский дополнительный. Со скорым Москва-Астрахань даже спекулянты помочь не смогли – разбирали их москвичи и окрестные жители, изнемогающие от летней духоты задымленных городов, рвущиеся к южному солнцу и морю как к последнему спасению.

Павелецкий вокзал – не чета своим более парадным московским собратьям. Угрюмое здание цвета слоновой кости у самой окраины центра, с двумя скромными башенками и вечно суетливой площадью. Южные ворота столицы, пропускавшие через себя иной поток, не столь нарядный, как тот, что устремлялся через Ленинградский к балтийским берегам или через Белорусский к польской границе. Сюда прибывали степняки и волжане, шумные, смуглые, колоритные. Здесь звучали певучие акценты юга, долетали запахи астраханских арбузов и саратовской рыбы, здесь продавали при выходе с перрона семечки и вяленую воблу.

Через этот вокзал уходили поезда в Нижнее Поволжье и Заволжье, в степи Предкавказья, в широкие просторы за Волгой-рекой. Царство пыли, зноя и бескрайних горизонтов, где в ясную погоду видно на тридцать верст вокруг.

Вокзал жил торопливой, мелкой, деловой сутолокой пригородных электричек, смешанной с основательной неспешностью южных поездов. Бросались в глаза облупившаяся лепнина и трещины в старых колоннах, словно вокзал недавно оправился от тяжёлой болезни, но на реабилитацию денег не хватило. В дневном свете он казался мрачной декорацией к спектаклю о жизни небогатой привокзальной России, зато к вечеру его преображали электрические огни.

В преддверии южного поезда перрон напоминали растревоженный муравейник. Те же суета и гомон, те же необъяснимые броуновские перемещения, та же сосредоточенность каждой отдельной особи на своей задаче при полном игнорировании окружающих. Мы уже больше часа топтались на перроне, прижав к ногам свой невеликий багаж, чтобы не украли.

Где-то в начале третьего ночи, когда даже самые оптимистичные пассажиры начали подозревать, что их астраханский поезд уехал вчера или не приедет вовсе, на третий путь, кряхтя и отдуваясь, вполз почтово-багажный состав. Из этого, казалось бы, незначительного факта мы с Колькой, а также группа местных носильщиков – мудрых гуру вокзальной жизни – сделали единственно верный вывод: наш поезд подадут на пятую платформу. Ибо на четвертой, согласно неписаным законам железнодорожной логистики, окажется «нерабочая» сторона, обращенная к соседнему составу.

Носильщики погнали тележки назад к переходу, чуя правду профессиональным чутьем, хозяева багажа устремились за ними. Мы подхватили наши сумки ДОСААФ, в которых пока лежали лишь смены белья и нехитрый провиант в дорогу и тоже пошли на пятую платформу. Другие пассажиры недоуменно таращились нам вслед.

Молчало станционное радио, словно набрало в рот воды. Под Дубниковским мостом низко, над самыми путями, горели красные огни – тревожные, как сигнал опасности. Дальше по горловине виднелись, разбросанные в понятном только железнодорожникам порядке, синие и всевозможные сигнальные белые.

– Слышишь? – Колька ткнул меня локтем в бок.

Чуть слышно стали подрагивать рельсы, вибрация прошла по платформе. Дежурная по вокзалу решительно пошла к справочной в начале перрона. Сомнений не оставалось: дополнительный подавали на посадку. Он был совсем рядом, между блокпостом и технической библиотекой, скрытый от глаз торцевой стенкой последнего вагона почтово-багажного, как партизан в засаде.

– Идет, родимый, – усмехнулся Колька. – Пора грузиться, партнер.

Вспыхнул свет фар. Махачкалинский дополнительный катил к вокзалу – массивный, тяжелый, преисполненный собственной значимости. В тамбурах замелькали фонари проводников – светлячки в августовской ночи. Вагон тянулся за вагоном, равномерно потряхивая на стыках, поезд был равнодушен к судьбам, надеждам и планам тех, кто разместятся сейчас в его утробе.

– Граждане пассажиры! Поезд номер 233 Москва—Махачкала подается на пятую платформу! – проскрежетал наконец усталый голос из репродуктора.

Но и без объявления уже всё было ясно. Пассажирская орда с чемоданами, детьми и баулами с четвертой платформы устремилась на пятую в стихийной миграции. В этой сутолоке меня задели зачехленным остовом разборной байдарки, наступили на ногу и чуть не спихнули с перрона, я машинально отметил: «Туристы едут. Светлые головы, бесхитростные души. Мать их за ногу!»

– Пятый вагон наш, – сказал я Кольке. – Там купе с девятого по двенадцатое. Мы в одиннадцатом.

Колька кивнул и уверенно двинулся в людской поток, умело лавируя между чемоданами и баулами. Его узкие плечи и тренированное тело позволяли проскальзывать в щели, в которые другие и не пытались протиснуться. Я следовал за ним, пользуясь его «пробивной силой» и думая о предстоящем путешествии.

Тридцать часов в поезде. Потом Астрахань, Каспий, Красноводск… Всё как звенья одной цепи, только цепь эта тянется в неизвестность, и нельзя предугадать, где оборвется. Может, в туркменской пустыне, может, в морской пучине, а может, в московской подворотне, если Нуждин посчитает, что долг отдан не с тем почтением, которого он заслуживает.

Проводница – чистая стюардесса – синий китель и короткая юбка облегали ее невысокую стройную фигуру. Берет с золотыми молоточками был сдвинут набок, покрывая густые темные волосы – мельком глянула наши билеты и пропустила внутрь.

Купе – стандартное, безликое. Синий дерматин, столик с пятнами от чая, сеточки для газет. Но чисто. И пахнет свежим бельем. Наше временное убежище на ближайшие полтора суток

Колька первым делом проверил окно – открывается ли, надежно ли закрывается. Потом осмотрел полки – их крепления, пространство под нижними сиденьями. Спрятали туда багаж. Сели у окна напротив друг друга, ожидая отбытия.

– Ну что, – сказал он, вынимая из походной сумки фляжку со своей таежной настойкой, – накатим за дорогу скатертью?

И в этот момент раздался первый, пробный гудок локомотива. Поезд вздрогнул всем своим многотонным телом, как конь перед дальним походом. Колеса дрогнули, лязгнули буфера, и состав медленно тронулся, унося нас из московской летней ночи навстречу астраханской жаре и туркменской неизвестности.

Фляжка в руке Кольки поблескивала тусклым металлом. Он разлил настойку по маленьким металлическим стаканчикам, и в тесном пространстве купе разлился пряный аромат таежных трав, чуждый железной логике поезда, рассекающего подмосковную ночь.

– За удачу, – сказал он, приподнимая стакан. В этом коротком тосте заключалось всё – и надежда, и готовность принять неизбежное.

Я молча кивнул и опрокинул содержимое в себя. Горло снова обожгло. Напоминание о том, что путь к успеху лежит через тернии.

Потом мы жевали жесткую оленину, глядя в окно на черноту ночи, прореженную редкими огоньками подмосковных станций.

Явилась симпатичная проводница-стюардесса, забрала наши билеты.

– Белье брать будете? – спросила она, и в ее голосе звучала скрытая ирония, ведь белье на ночной поезд застилали заранее, чтоб не колготиться с ним в потемках. Все четыре места нашего купе были застланы.

– Естественно, – кивнул я. – На нас двоих.

Проводница окинула нас внимательным взглядом, пытаясь угадать, кто мы такие – командированные от большого завода, спортсмены, едущие на сборы, или, может, цеховики, везущие «левый» товар на юг.

– Тогда с вас по полтора рубля, – подвела она итог своим размышлениям. – Лишнее белье завтра заберу. Чай будет утром.

– Приняли к сведению, – ответил я с вежливой улыбкой, протягивая деньги.

Поезд покидал Подмосковье. Мерное постукивание колес на стыках рельсов – тук-тук, тук-тук – затягивало, как шаманский бубен. Звук, который слышали поколения людей, несущихся через пространство и время в железных коробках.

На своей нижней полке, завернувшись в казенную простыню, Колька уже начал засыпать, доверившись движению поезда и собственной звериной способности мгновенно просыпаться при малейшей опасности. А я все смотрел в окно, и в голове крутились мысли о предстоящей авантюре.