Текст книги "Кореец (СИ)"

Автор книги: Вадим Ледов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Пока я переваривал эти невеселые мысли, прикидывая, как бы поизящнее соврать или уйти от ответа, она, не дождавшись, снова прижалась ко мне и тихо засопела, уснув у меня на плече. Похоже мой ответ не сильно-то её и волновал.

А я лежал, глядя в темноту, и думал: вот так начинается моя вторая жизнь. Не с большой любви, о которой пишут в романах. Не с великих открытий будущего, которыми я мог бы поразить этот мир. А с чего-то другого. С понимания? С доверия? С общей тайны? С этой тихой женщины, спящей рядом. Возможно, это даже важнее.

Глава 5

Месяц сменял месяц. К концу третьего я уже не просто ожил – я почти вернулся. Гантели в руках уже не казались неподъемными, короткие пробежки по длинному обшарпанному коридору общаги – не марафонским забегом. Тело Мишки Кима – молодое, злое, натренированное до звериной выносливости – ликовало, вырвавшись из паралича. Оно впитывало нагрузки, как губка, оно хотело движения, борьбы, жизни. Иногда по утрам, ловя свое отражение в тусклом зеркале над умывальником, я застывал: кто это смотрит на меня? Крепкий темноволосый парень с упрямым взглядом чуть раскосых глаз. Где Марк Северин, семидесятилетний брюзга с мешками под глазами и больным сердцем? Он растворялся. Истаивал в этой чужой молодости, в этой вновь обретенной силе. Жутковатое ощущение – терять себя, даже если обретаешь взамен здоровье.

Грешно сказать, но был в этом воскрешении один прозаический, но существенный минус. Квартиру, обещанную инвалиду спорта, я теперь точно не получу. Чудесное исцеление – оно, конечно, хорошо, но льготы полагаются калекам, а не тем, кто бодро трусцой бегает по коридору. Хоть бы эту общагу не отобрали, и на том спасибо скажу советской власти.

Вопрос «Что дальше?» встал передо мной не как проблема, а как план действий. Ответ был очевиден еще в больнице. Музыка. Шоу-бизнес. Мое поле, моя игра. Только теперь – с козырями на руках. Со знанием всех будущих хитов, всех трендов, всех взлетов и падений. Повторить карьеру продюсера? Нет! Зачем повторять? Сделать ее такой, о какой Марк Северин в своем XXI веке и мечтать не смел. Стать не серым кардиналом за кулисами, а настоящим демиургом, создающим звезд и стили.

Но для этого нужны были люди. Музыканты. Не гении-самородки, горящие своим искусством, – с такими я нахлебался в прошлой жизни. Мне нужны были рабочие лошадки. Талантливые – да. Но послушные, управляемые, не избалованные славой и деньгами. Готовые играть то, что скажут, и так, как скажут. Пластилин, из которого я вылеплю то, что нужно.

Но без денег, всё это пустые мечты Нужен стартовый капитал.

Нужны выходы на теневые каналы. Фарцовщики, цеховики, люди с «возможностями» – те, кто умел делать деньги в обход государства. Моя прежняя сеть контактов здесь была бесполезна – все они либо еще дети, либо вовсе не родились. Придется строить все с нуля.

Как-то вечером я сидел над листком бумаги, чертил схемы будущей группы, прикидывал состав, репертуар… Марина вошла тихо, как всегда. Заглянула через плечо. От нее пахло чем-то аптечным и немного – моими сигаретами «Ява», которые она иногда таскала у меня.

– «Ансамбль»… «Репертуар»… «Рок»? – она с удивлением прочитала мои каракули. – Ты что, Миша, серьезно? Музыкантом решил заделаться?

– Не музыкантом, – поправил я. – А тем, кто делает музыкантов. Продюсером, если хочешь.

Она пожала плечами. Музыка ее не трогала. Кажется, ее вообще мало что трогало, кроме чужой боли. Странная она была, моя спасительница.

– Дико это как-то… – заметила она, разливая чай по стаканам в подстаканниках. – Ты же борец. Чемпион. Дед Дунхо говорил, ты сможешь вернуться…

– Дед много чего говорил, – отрезал я резче, чем хотел. – Но шея у меня была свернута. И даже если она теперь на месте, бороться я больше не буду. Хватит. Надоело калечиться ради медалек, кубков-вымпелов и поездки в Аргентину. Хочу другого. Своего.

Тут я почти не врал. Мысль о возвращении на ковер вызывала тошноту. Другое дело – музыкальная тусовка. В прошлой жизни я был там заметной фигурой, да. Но всегда – вторым номером. За спинами звезд, которых сам же и раскручивал. Таскал каштаны из огня для других. Хватит! Теперь я сам буду решать, кто станет звездой. И стану ею сам, пусть и в другом качестве.

– А ты… разбираешься в музыке? – в ее голосе было неподдельное недоумение.

– Ещё бы! – сказал я ей. – Ты забыла, мой рассказ о Марке Северине из будущего?

– Я не забыла, но…

– Ага, всё-таки, не веришь. А между прочим, я знаю, какие песни будут петь следующие пятьдесят лет! Знаю, какие мелодии заставят рыдать целые стадионы и какие тексты станут гимном поколений! Я могу напеть тебе хиты, которые еще не родились в головах авторов! Могу назвать имена звезд, которые сейчас ходят в детский сад!

Она только улыбнулась и отпила чаю.

– Понятно, – сказал я, – с сумасшедшим лучше не спорить. Он же не буйный, бредит себе потихоньку. Так?

Марина задумчиво покачала головой.

– Самое странное, Миша… или Марк… – сказала она тихо. – То, что я тебе… верю. Не головой, нет. Головой я понимаю, что это бред. А вот… внутри… Верю. Дед говорил, иногда надо слушать не ушами, а сердцем. Наверное, это оно и есть.

Она затушила сигарету в пепельнице из консервной банки.

– Завтра пойдем к Вере Пак. У нее муж, Саша, работает администратором в ДК «Серп и Молот». Там всякие ВИА играют. Может, там твои… музыканты найдутся.

Я вскочил так резво, что едва не снес стол. Это был шанс! Настоящий! ДК, самодеятельность – это же клондайк 60-х! Там кипела жизнь, там рождалось все новое, там можно было найти голодных, злых, талантливых ребят, готовых играть за идею… или за скромный гонорар.

– Маринка! Ты… ты золото! – я схватил ее руку, и с показным энтузиазмом стал покрывать её поцелуями.

– Да щекотно же! – она отняла руку, но не сердито. Наши отношения были сложной конструкцией – ни любовники, ни друзья, ни пациент с сиделкой. Что-то среднее, неопределенное.

– Это невероятно важно! Мариночка, ты не представляешь, как это важно!

– Почему же не представляю? – она посмотрела на меня своим глубоким, чуть печальным взглядом. – Представляю. У каждого должна быть своя музыка. Или своя боль, которую лечишь.

В ту ночь я почти не спал. В голове звучали будущие хиты. Моя память была шахтой полной золота, которое ещё предстояло добыть.

Наутро мы с Мариной отправились к Вере Пак. Она жила в районе метро «Сокол», в сталинской пятиэтажке, построенной для работников завода. Муж Веры работал в ДК сначала завхозом, а теперь администратором и без преувеличения знал там каждый гвоздь.

Чистый подъезд, занавесочки на окнах, горшки с цветами на подоконниках, запах щей и жареной картошки из-за дверей

Вера Пак встретила нас радушно, засуетилась.

– Сашка! – крикнула она мужу – Тут Миша с Мариной пришли! Помнишь, тот самый борец, который…

– Помню-помню, – пробасил Александр, появляясь из кухни с полотенцем на плече. – Который с того света вернулся.

Он оказался именно таким, как я и представлял – крепкий хозяйственник с инженерной бородкой и цепким взглядом. Рукопожатие – как тиски.

– А, Михаил! Наслышан, наслышан! Живучий ты, парень! Вера говорила: их дальневосточный колдун тебя лечил…

– Ага, колдун, – усмехнулся я, – и вот эта вот фея, – приобнял Марину за плечо. Она смущенно заулыбалась.

– Да, – согласилась Вера, – Маринка у нас сокровище, любого на ноги поставит! Ну, проходите, чего в дверях стоять. Чайник как раз свистит.

За столом, уставленным вазочками с вареньем и сушками, я начал осторожный зондаж. Про ДК, про ансамбли, про то, кто сейчас «на волне».

Александр оживился. Оказался меломаном – пластинки западные собирал, через фарцу доставал. Сам когда-то на гитаре бренчал.

– Талантов хватает, – говорил он увлеченно. – Градский вот у «Скоморохов» – голосина! «Сокол» еще пыхтит, старички… А так – «Славяне» жару дают! Играют рок-н-ролл не хуже англичан, без дураков. И на своём оборудовании, самодельном!

– Самопал? – я изобразил вежливый интерес.

– А то! Энтузиасты везде есть. На радиозаводе усилки спаяют, на мебельной фабрике колонки склеят! Клавишник у них – гений! Из старой немецкой фисгармонии сделал такой орган, что «Хаммонд» отдыхает! Вот где ребята ищут себя!

Я внутренне скривился. «Ищут себя»… Тоже мне, диогены с гитарами. Этих энтузиастов потом не переспоришь, у них на все свое мнение. Мне нужны исполнители, а не творцы.

– Александр, а вот… – я постарался придать голосу максимум равнодушия, – нет ли там ребят попроще? Которые не столько ищут, сколько… играют? Ну, может, на танцах где, или в ресторане подрабатывают? Лабухи, одним словом.

Александр посмотрел на меня с удивлением.

– Лабухи? Зачем тебе лабухи? Они ж по нотам шпарят, что закажут, души в них нет. У нас таких в ДК не держат. Разве что… – он поскреб бороду. – Есть один… Юрка Ефремов. Гитарист. Руки золотые, но… любит это дело. По кабакам халтурит часто. У него вроде и ансамбль свой есть, ресторанный.

– Вот! – я постарался скрыть свое оживление. – А можно как-то… познакомиться? Послушать?

– Легко! – Александр хлопнул себя по колену. – В эту субботу приходи в ДК. У нас там вечер самодеятельности, но Юрка обещал заглянуть после своей «халтуры». Познакомлю. Парень он тертый, может, и сговоритесь.

* * *

Юрка Ефремов работал музыкантом на свадьбах. Играл в ансамбле на бас-гитаре. И не столько играл, сколько всё это организовывал.

Ещё в школе в пятом классе Юра научился тренькать на гитаре песенки типа: «По тундре по железной дороге…» блатные и соло на одной струне.

Потом в старших классах, он, как и все проникся битломанией. На этой почве познакомился с Семеном из параллельного класса. Тот мог, закрыв глаза, проиграть в памяти любой альбом с точностью до царапинки, до пылинки. У него был магнитофон «Яуза-5» с тремя скоростями. Прокручивая композиции в два раза медленнее, чем они звучали в оригинале, он списывал ноты гитарных пассажей битлов, которые на обычной скорости казались ему недосягаемыми. Так оказалось разъято на составляющие всё битловское наследие и не их одних. Все, что списывалось с «Яузы», составило их творческий багаж.

Тетради, учебники, портфели, детали одежды и открытые участки тела были изрисованы гитарами, Битлами и исписаны названиями их песен. Что-то недосягаемое, непреодолимо-манящее содержалось в самой форме электрогитары, в битловских водолазках, в их прическах.

Конечно же они с другими школьными друзьями создали ансамбль. Бренчали на гитарах стучали в пионерские барабаны и даже какой-то электроорганчик имелся. Их звали играть на школьных вечерах.

Все хорошее заканчивает. После окончания школы по настоянию родителей-геологов Юрка пробовал поступать в МГРИ, но несмотря на отсутствие конкурса, провалился на экзаменах и загремел под фанфары в Непобедимую и Легендарную.

Во время службы в армии музыкальный бэкграунд пригодился, его кое-как поднатаскали извлекать несколько звуков из тубы – большой басовой трубы, и на разводах Юрка с важным видом надувал щёки. Когда из батальонного ВИА ушёл на дембель бас-гитарист, Юру, за неимением лучшего, взяли на его место.

Вернулся в шестьдесят восьмом – с расшатанными нервами, но несломленным хребтом.

Родители впихнули его на рабфак Геологоразведочного – отучится, человеком станет.

Все началось, когда в конце шестьдесят восьмого Юрка случайно встретил школьного приятеля. Приятель выглядел импозантно – в наглаженном костюме и при галстуке. Как оказалось, он работал в «Московских зорях» – конторе, державшей монополию на свадебные торжества. От него Юра узнал главное: в музыкальных ансамблях обслуживающих свадьбы всегда есть работа. Многие не выдерживали этого конвейера чужого счастья – бесконечных тостов, пьяных танцев до упаду, «Сиреневого тумана» на бис. И как раз сейчас где-то в городе умирала свадьба без бас-гитары. Юра прыгнул в эту лодку, даже не раздумывая, куда она его понесет.

Первые же «чаевые» мятыми рублями и первая рюмка «с молодыми» определили его судьбу. Рабфак отправился в мусорную корзину, а сам он нырнул в котельную – единственное место, где можно было работать сутки через трое и не сойти с ума.

Восемьдесят рублей зарплаты были каплей в море, но эта капля держала его на плаву в глазах закона. Участковый не мог придраться – не тунеядец, при деле. А родители, устав бороться с его «музыкальной болезнью», махнули рукой и укатили в Монголию искать медные руды – подальше от позора.

* * *

Будильник надрывался, как раненая птица, а Юра лежал в свинцовой дреме, не в силах даже пошевелить рукой, чтобы прекратить эту пытку. Механическое сердце будильника билось, пока завод не иссяк, и последние хрипы не растворились в гулкой тишине комнаты.

Где-то на краю сознания мелькнула мысль: если сейчас же не встать, день будет потерян. А терять дни в его положении – непозволительная роскошь.

Страшно хотелось пить. Жажда высушила горло. Рука сама потянулась к заветной бутылке у кровати – единственной константе в его хаотичной жизни. Даже в самом невменяемом состоянии он не забывал наполнить её перед сном, словно совершая ритуал, вшитый в подкорку.

Холодная вода хлынула в пересохшее горло, и мир начал обретать краски. Юра подождал, пока живительная влага разольется по венам, потом рывком сел, нашаривая тапки. Нужно было умыться, впихнуть в себя хоть какую-то еду и нырнуть в день, как в ледяную прорубь – без раздумий.

Утренняя морось встретила его за порогом, но вместо уныния он почувствовал странное освобождение. Первый шаг всегда самый трудный, а дальше жизнь подхватывает и несет, как река.

В заводской котельной он механически черкнул подпись в журнале, изобразил бурную деятельность перед начальством, заправился бесплатной газировкой и растворился в спасительном мареве бойлерной.

Здесь царил особый микроклимат – влажный и теплый, как в теплице. Старые тряпки на деревянной скамье за котлами источали запах сырости, но эта скамья была его персональным убежищем от жестокого мира.

Юра свернулся на жестких досках, закутался в ватник и провалился в свой персональный кинотеатр снов.

Из ночи в ночь ему показывали один и тот же фильм – о жизни, пульсирующей адреналином и риском, искрящейся, как бенгальский огонь. В этом фильме были герои с электрогитарами и злодеи в штатском, погони под визг тормозов и музыка, от которой плавился асфальт. Просыпался он мокрым и счастливым, как женский половой орган после бурного секса.

Работа парообходчика была создана для таких, как он. Проверить пару раз за смену приборы, подкрутить вентили, проследить за насосами – и можно погружаться в свою настоящую жизнь.

А настоящая жизнь начиналась, когда он брал в руки бас-гитару на свадьбах. Он не просто играл – он был центром этой вселенной, где музыка превращала серые будни в карнавал. Организатор, массовик-затейник, укротитель пьяных гостей и дирижер чужого счастья.

* * *

«Московские зори» платили гроши, и Юра быстро понял: надо брать быка за рога. Он превратился в продюсера еще до того, как это слово появилось в советских словарях. Обходил кафе и столовые, где крутились свадебные деньги, предлагал «культурную программу на высшем уровне». Эти кафе и столовые, имевшие со свадеб очень неплохой навар, были кровно заинтересованы в достойном музыкальном оформлении мероприятий, и потому часто соглашались. Хорошая музыка – это довольные гости, а довольные гости – это хороший навар и заказы на будущее.

Скоро его телефон превратился в диспетчерскую свадебного оркестра. Юра научился определять по голосу, стоит ли связываться с заказчиком. Расценки держал твердые: четвертной на брата плюс такси для аппаратуры. А аппаратура была – целое богатство: три колонки с усилителями внутри (умельцы собирали из ворованных на своем же предприятии радиодеталей), электроорганчик (списанный из Дома культуры) и ударная установка, куцая, но звонкая – большой барабан, хай-хэт и тарелка с трещиной, звеневшая как китайский гонг.

Всё это добро хранилось у него в большой комнате, превращая её в маленькую студию звукозаписи. Здесь же иногда собирались на репетиции – когда было настроение или появлялась новая песня, которую требовалось срочно выучить.

Юрка Ефремов давно привык жить на два фронта. С одной стороны – липкий, душный мир «халтуры». Свадьбы, банкеты, юбилеи завотделом. Осточертевшие мелодии. Потные, пьяные рожи гостей, лезущих на сцену с заказами, а иногда и с кулаками. Дым коромыслом, разлитый алкоголь, частенько драка под занавес. Но – деньги. Живые, хрустящие рубли, которые позволяли не думать о том, где взять на новые струны или на бутылку кефира с утра.

С другой стороны – была отдушина. Подвал ДК «Серп и Молот». Их неофициальный клуб, пристанище таких же, как он, бунтующих романтиков с гитарами наперевес. Прокуренное помещение, пахнущее сыростью и паяльной канифолью. Самопальные, ревущие от натуги усилители, собранные из ворованных радиодеталей. Динамики, хрипящие и плюющиеся звуком. И сквозь весь этот технический ад – музыка. Настоящая. Битлы, Роллинги, Криденс. Рок-н-ролл, от которого перехватывало дыхание и кружилась голова. Иллюзия свободы.

Только вот иллюзия эта тускнела с каждым месяцем. Юрка все реже заглядывал в подвал. Какой толк тусоваться среди этих романтиков-неудачников, чей главный гонорар – портвейн «три топора»? К тому же, он чувствовал их косые взгляды, их невысказанное презрение: «Продался Мамоне, лабух кабацкий». Да и сам он все чаще ловил себя на мысли, что эта подвальная самодеятельность – тот же тупик, только вид сбоку. Скоро он совсем перестанет сюда ходить.

Но в тот день позвонил Саша Горбунов, администратор ДК. Сказал – зайди, тут с тобой познакомиться хотят. Некто Миша Ким. На вопрос «Зачем?» – Саша неопределенно хмыкнул: «Музыкантов ищет. Серьезный парень вроде. Сам увидишь».

Юрка пришел без особого энтузиазма. И увидел его. Ким. Парень лет двадцати с небольшим, с нездешней, чуть азиатской внешностью. Держался спокойно, даже слишком спокойно для их суетливой тусовки. Двигался с едва заметной осторожностью, будто прислушивался к своему телу – последствие какой-то серьезной травмы. Но главное – взгляд. Тяжелый, цепкий, проникающий. От такого взгляда хотелось или спрятаться, или съязвить.

– Я собираю группу, – сказал он без предисловий, когда они отошли покурить в угол сцены, заваленный старыми декорациями и пыльными барабанами. – Не для танцулек. Для серьезной работы. С нормальной аппаратурой, базой. И с деньгами.

– А я причем? – хмыкнул Юрка, пуская дым кольцами. – Моя «серьезная» работа по кабакам лабать.

Ким не улыбнулся. Просто смотрел. Этот взгляд напрягал.

– Ты играешь «Битлов»? – спросил он вдруг

– Смотря, кому и зачем, – осторожно ответил Юрка.

– Мне, – просто сказал Ким. – И затем, что я набираю музыкантов, которые действительно въезжают в эту музыку, а не просто тренькают на танцульках. Мне сказали, что ты один из лучших басистов на районе.

Юрка криво усмехнулся, пытаясь скрыть внезапную гордость.

– Конкуренция невелика, сам понимаешь, – криво усмехнулся он.

– Достаточная, – пожал плечами Ким. – Вопрос в другом. Ты хочешь и дальше по свадьбам специализироваться или попробуешь что-то настоящее?

Это было сказано без нажима, но попало точно в цель. В самое больное место. Смесь злости на этого спокойного наглеца, стыда за свою халтурную жизнь и внезапной, дурацкой надежды обожгла Юрку изнутри.

– А ты сам-то кто такой? Новый Эдди Рознер? – съязвил он, вспомнив знаменитого джазмена. На чем играешь?

– Я не музыкант, – спокойно отвечал Ким. – Я организатор. У меня есть возможность достать аппарат, инструменты. Настоящие, фирмовые! Найти площадки для выступлений. И у меня есть идеи насчет репертуара. Такого, который здесь еще не играли. Где твою группу можно послушать? В деле.

Аппарат… Не самопал, не переделанный «Регент»! Инструменты… Эти слова подействовали на Юрку как заклинание. А «репертуар, который не играли»? Что он имеет в виду? Блефует? Или?..

– Ну так что? – Ким смотрел выжидающе.

– Послезавтра свадьбу играем, – буркнул Юрка, сам удивляясь своей поспешности. Приходи. Послушаешь наш «настоящий» звук.

– Хорошо, – кивнул Ким. – Телефон оставь. Созвонимся.

* * *

Ансамбль Юрки… Громко сказано. Так, сборище битых жизнью музыкантов, которых он набрал по кабакам и танцплощадкам. Четыре человека. Сам Юрка – бас-гитара. Витька Петров – вокал и ритм-гитара. Вадик Зайцев – клавиши. Лешка Пузырев – барабаны.

Витька Петров… Лет десять назад он был местной звездой. Король танцплощадки ДК. Пел твисты и шейки, копировал Магомаева и заграничных звезд, чьи песни он снимал с заезженных пленок на своем «Яузе-5». Английские слова записывал русскими буквами в тетрадочку, заучивал, как молитву, не понимая и половины смысла. Но публика верила. Девчонки вешались на шею. Одна самая настырная и доверчивая женила-таки на себе. Семья, дети, работа настройщиком на заводе «Калибр»… А слава прошла. Появились бит-клубы, новые герои. Репертуар Петрова стал смешон. Его попросили из ДК. Остались только свадьбы и банкеты, где он пел с выражением оскорбленного гения на лице. Ему было за тридцать, но он все еще верил, что его час придет.

Вадик Зайцев – студент Гнесинки, пианист. В их «ансамбле» играл исключительно ради денег. Но халтура эта доставляла ему какое-то свое, тихое, извращенное удовольствие. Он с непроницаемой улыбкой наблюдал за пьяными танцами, за потугами Петрова изображать Элвиса, за Юркиными гитарными запилами. Сам играл безукоризненно, чисто, но без души. На советы не напрашивался, но если спрашивали – мог разложить любую гармонию. Почти не пил – берег руки и репутацию в училище. Тихий циник.

Лешка Пузырев – барабанщик. Учился там же, где и Зайцев, на ударных. Тусовался в рок-клубах, считал себя авангардистом. Их свадебную халтуру презирал всеми фибрами души, но играл – тоже ради денег. Играл зло, отрывисто, часто сбиваясь с простого ритма, но иногда выдавал такие брейки, что Юрка только присвистывал. Ненадежный, но способный.

Вот такая компания. Оркестр разбитых надежд. И этому Киму он собрался их показывать. Ну-ну. Посмотрим, что из этого выйдет.

* * *

Юрка Ефремов вынырнул из тяжелого, липкого небытия. Наглое солнце било сквозь щель в грязной шторе прямо по глазам. Голова – чугунный котелок, набитый ватой. Во рту – словно кошки нагадили. А правое ухо… оно жило своей отдельной, мучительной жизнью – горело, пульсировало и ныло так, будто его всю ночь жевали.

Бутылка с водой, его верная подруга, предательски исчезла. Пришлось тащиться в ванную на ватных подгибающихся ногах. По дороге он увидел – собственные брюки, вывернутые наизнанку и покрытые засохшей грязью. Рядом – пиджак, не лучше. «Хорошо погуляли», – мелькнула тоскливая мысль.

Зеркало ждало его, как строгий судья, но Юра малодушно отвернулся, сначала припав к крану, как верблюд, достигший оазиса, а потом подставил голову под холодную струю.

Когда он наконец решился взглянуть на свое отражение, оттуда глянула карикатура из журнала «Крокодил»: опухшее лицо с помятым выражением вечного удивления и ухо – пунцовое, как у нашкодившего пионера. Память услужливо показывала белый шум там, где должны были быть вчерашние события. Сюжет обрывался где-то на выходе из ресторана, дальше – тьма и радиопомехи. В этот момент в коридоре зазвонил телефон. Резко, требовательно, как милицейская трель. Юрка поморщился.

– Алё, – прохрипел он в трубку.

– Восстал из мертвых? – голос Виктора звучал подозрительно бодро.

– Как я домой-то попал?

– А драку помнишь?

– Драку? – в голове что-то шевельнулось, как сонная рыба в мутной воде.

– Тебе пару раз прилетело. А потом ты так заорал, что они разбежались, как тараканы. Я тебя домой привез – ты базлал всю дорогу что-то про музыку будущего.

– Мать честная…

– И да, сегодня свадьба. В шесть заеду за аппаратом.

– Какая еще… – Юра похолодел. – Сегодня⁈

– Просыпайся давай. Обед уже скоро.

Трубка коротко пискнула. Юрка со стоном поплелся на кухню. Открыл холодильник и замер. На верхней полке сиротливо лежала его кепка. Зачем он ее туда сунул? Но думать об этом было некогда, потому что рядом, на полочке дверцы, обнаружилось настоящее сокровище – бутылка пива «Мартовское».

Ванна стала его спасением. Два часа он отмокал в горячей воде, попивая пиво, выуживая из организма зеленых чертей похмелья. Вода остывала, он подливал горячую, и так – пока мир не перестал качаться. Всё это время он пытался вспомнить вчерашние похождения и под конец, что-то стало вырисовываться. Обрывки воскресенья начали всплывать в памяти, как пузыри из болота.…

…Сперва была репетиция. Ну, это понятно. Разучивали Высоцкого – его все время спрашивали на вечеринках. Петров пытался петь «Сыновья уходят в бой». Получалось фальшиво, без нерва. Но кого это волнует?

«Пипл схавает!» – ляпнул тогда Лешка Пузырев, и все заржали.

…В памяти всплыли десять бутылок «Мартовского» пива, выставленных на стол после репетиции. Они сидели, попивали пиво прямо из бутылок и вяло переговариваясь о чем-то несущественном. Зайцев и Пузырев ушли, он остался с Петровым. Затем допили полбутылки коньяка, заполировав им пиво и вот с этого момента память начала барахлить. О чем они говорили? Кажется, о музыке…

«Хорошее пиво… Я аж забалдел малость», – всплыли в голове собственные слова.

…Теперь он припоминал кафе «Причал». Как они туда попали? Кажется, это была его идея. Да, точно! Он предложил Петрову – тот, как всегда, ломался, говорил про отсутствие денег. «Я угощаю», – вспомнил Юрка свои слова и горько усмехнулся. Действительно угостил, так угостил…

Картинки начали проявляться отчетливее, как фотографии в проявителе. Столик у прохода на кухню, куда посадил их знакомый официант. Запах прогорклого масла. Бутылка водки. «Мясное ассорти» и курица «по-министерски». Первый тост. Второй. Они пили, не чокаясь, будто на поминках собственного творчества.

…И девушки! Две молоденькие девчонки с ярко накрашенными губами и огромными глазами. Как их звали? Оля и Наташа? Или Света и Таня? Юрка помнил, как подошел к ним, улыбаясь своей фирменной улыбкой человека, знакомого со всеми знаменитостями. Помнил, как представлял Петрова: «Это мой товарищ, он тоже музыкант».

Юрка прикрыл глаза, и в темноте закружились танцующие пары. Помнится, они выходили на танцпол – он едва держался на ногах, но пытался делать вид, что все под контролем. А потом он что-то говорил девушкам… что именно? Не вспомнить – молол какую-то чушь…

…Смутное воспоминание: Петров наклоняется к нему и шепчет на ухо: «Предупредили насчёт этих тёлок. Могут по ушам надавать». Юрка не понял тогда, переспросил: «Кто?», и Петров ответил: «В смысле – какие-то их мужики. Отморозки».

После этого события развивались стремительно. Юрка вспомнил, как налил водку в фужер для напитка и залпом выпил. Как предлагал девушкам поехать к нему домой. Как они сомневались: «А у вас квартира? А что мы будем делать?»

И последнее, что он помнил – как Петров выходит с бутылкой во внутреннем кармане пиджака, а он, Юрка, подходит к девушкам, рядом с которыми уже стоят какие-то мрачные типы. Он что-то сказал им, попытался взять девушек за руки…

Юрка осторожно ощупал распухшее ухо, вспоминая ослепительный удар, от которого отлетел в грязь. Кто-то потом еще ударил его ногой, прямо в ухо. Он закричал – пронзительно, как иерихонская труба. Стыд жег сильнее боли от побоев…

* * *

Перед выходом, Юрка зашел в туалет – еще раз оглядеть себя и привести в порядок. С похмелья волосы у него обычно вставали дыбом, но сейчас, видимо вследствие длительного отпаривания в ванной, лежали более-менее упорядоченно. Но бледность лица и краснота глаз его выдавали, не говоря уже про оттопыренное ухо. Он примерил темные очки, но стал похож на типичного шпиона из советских детективов. Со вздохом отложил очки. «Эх, не надо было столько пить!» Сжевал мускатный орех, чтобы, «освежить дыхание», и рассосал таблетку валидола, чтобы успокоить скачущее сердце,

Виктор приехал точно в шесть – свежий, наглаженный, пахнущий одеколоном «Шипр». Они вдвоем затолкали аппаратуру в таксишную «Волгу», пообещав водителю «накинуть на чай», и покатили на проспект Славы, в безымянную точку общепита на втором этаже типового торгового центра – один из тех советских храмов общественного питания, где вершились судьбы и заключались браки.

У входа уже переминались Пузырев с барабанными палочками в заднем кармане и Зайцев, похожий на преподавателя марксизма в своем строгом костюме. Рядом с ними маячил Ким, с лицом спортсмена и глазами человека, который знает какую-то важную тайну.

Пока они таскали аппаратуру, родители молодых кружили вокруг, как встревоженные птицы вокруг гнезда. Отец невесты – красный, распаренный, в костюме на размер меньше – подкатил к Юре:

– Вроде четверых заказывали, – он зыркнул на Кима с подозрением районного участкового.

– А это наш стажер, – улыбнулся Юра своей, отработанной перед зеркалом, фирменной улыбкой. – Он играет за еду.

Ким усмехнулся, но промолчал. В его взгляде читалось странное превосходство человека, который видел весь этот фильм до конца и знает, чем он закончится.

– Как, ребята, вы готовы? – спросил папаша. – Значит, как только они заходят, вы грохаете этот, как его… свадебный…

– Мендельсона.

– Точно. Потом спокойно садитесь и закусываете. Где-нибудь через часик я дам знак начинать.