Текст книги "Кореец (СИ)"

Автор книги: Вадим Ледов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава 15

День заканчивался над Красноводском быстро, словно кто-то торопливо задергивал пыльный бархатный занавес. Наш молчаливый водитель на «Москвиче» доставил нас не в сам порт, а в какое-то глухое, богом забытое место на окраине – к полуразрушенному пирсу, у которого, приткнувшись боком к ржавым сваям, покачивалась на волнах посудина, гордо именуемая шхуной. «Шхуна» была, мягко говоря, не первой молодости: обшарпанные борта, ржавые потеки, палуба, заваленная каким-то хламом – старыми сетями, пустыми ящиками, канатами. И запах… Запах стоял специфический – густая смесь соленой воды, рыбы (далеко не первой свежести), солярки и чего-то еще, неуловимо тревожного. Это был запах нелегального промысла, запах риска и быстрых, не чистых денег.

Море действительно было неспокойно. Ветер крепчал, нагоняя с моря короткую, злую волну, которая с плеском билась о причал. Спускаться на борт пришлось по скользкой стальной лестнице, приваренной криво к бетонной стенке. Ногами я пытался нащупать очередную перекладину, цепляясь за холодный, влажный металл, а ветер зло рвал легкую куртку, норовя сорвать ее и унести в темнеющее море, лучше вместе со мной.

– Полоса препятствий для юных контрабандистов! – крикнул Колька, ловко спрыгивая на палубу следом за мной. Его таежная сноровка и здесь оказалась к месту.

На палубе нас встретил местный Харон – боцман, или кто он там был. Мужик пенсионного вида, с обветренным лицом, одетый в нечто невообразимое: замасленный ватник поверх тельняшки, форменные брюки со штрипками, явно позаимствованные у милиции или пожарных, и – апофеоз стиля – шапка-ушанка, несмотря на летний вечер! Он молча кивнул нам и принялся сноровисто сбрасывать швартовы – толстые, просмоленные канаты.

Мы поднялись по трапу на ходовой мостик – крошечную рубку, где пахло табаком, рыбой и еще чем-то кислым. За штурвалом стоял капитан. Седой, усатый, с лицом, похожим на карту Каспийского моря – все в морщинах, складках и следах от ветров. Усы у него были совершенно белые, пышные, как у моржа из мультфильма, и он их постоянно поправлял.

– Товарищ капитан дальнего плавания… – начал было я, пытаясь наладить контакт.

Он прервал меня, не поворачивая головы от штурвала, но поправив свои смешные усы.

– Какого дальнего? Ближнего я плавания капитан. По каботажу ходим. Но ты вот что запомни, сынок, – он все-таки повернул ко мне свое обветренное лицо, глаза у него были неожиданно голубые, выцветшие, как старая джинса, – кто на Хазаре* не плавал, тот и не моряк вовсе! У нас тут, на Каспии, четыре сопли на погон зазря не вешают! – Он ткнул пальцем в свои крошечные, выгоревшие погончики с парой тусклых, сломанных золотых нашивок.

*[Хазар – древнее название Каспийского моря, которое до сих пор в ходу у местных рыбаков и моряков]

– Верю! – заверил я. – Для меня любое плавание – дальнее, как только из порта выходим. Особенно в сумерках. И на таком… э-э… быстроходном судне.

Капитан оценил мою вежливость (или иронию?), крякнул и взялся за штурвал. Двигатель чихнул, затарахтел, и «Чайка», вздрогнув всем своим измученным корпусом, медленно отошла от причала, оставляя за кормой мутный, пенный след.

Мы вышли из залива в открытое море. Вода здесь была другого цвета – не мутная, портовая, а густая, изумрудно-зеленая, с темными провалами глубины. Ветер, как ни странно, стих. Море разгладилось. Солнце уже почти село, оставив на западе багровую полосу. По воде тут и там плавали бурые пятна водорослей, вырванных недавним штормом. Донная трава – «зостера», как пояснил капитан, любимый корм местной утки-«кашкалдака» – была разбросана повсюду, словно кто-то разбросал по морю клочки сена.

Вокруг, до самого горизонта, простиралось бескрайнее морское поле, изрытое мелкими бороздками волн. «Вечная пахота моря…» – пронеслось у меня в голове. То ли я где-то слышал эту фразу, то ли она родилась сама, навеянная этим величественным и немного печальным зрелищем. Тысячи оттенков зеленого, синего, бирюзового переливались в лучах заходящего солнца. Наша «Чайка» шла, мягко покачиваясь на гребнях невысоких волн. Водорослей становилось все больше, но они были уже другого цвета – темнее, гуще, чем у берега. Чувствовалось дыхание открытого моря.

Нам предстояло идти на северо-восток, к одному из многочисленных островов в восточной части Каспия. Название острова капитан не уточнил, да мы и не спрашивали. Чем меньше знаешь – крепче спишь, особенно в таких делах. Там, на этом безымянном клочке суши, окруженном камышами и мелководьем, и располагалась главная база местных браконьеров. Тайное царство, живущее по своим законам, куда не совались ни пограничники, ни рыбоохрана (разве что за своей долей). Там нас ждал наш «деликатес». И, как предупреждала Алла, возможно, не только он.

Остров оказался неожиданно большим, поросшим седой, выгоревшей травой и колючками – эдакая лысина посреди безбрежного Каспия. Ни одного деревца – только песок, известняковая белизна почвы да редкие темные кляксы жестких кустарников, разросшихся, как злокачественные опухоли. Взгляд тонул в этом однообразии, не находя, за что зацепиться.

Комплекс зданий бывшей метеостанции, куда нас привел капитан, выглядел так, будто пережил атомную бомбардировку. Три каменных барака, грузные, осевшие по самые окна в песок, иссеченные шрамами от дождей и ветров, оплавленные солнцем. На стене одного – остатки лозунга, выведенного когда-то густой масляной краской: «…ФЕВРАЛЯ 1966… СЛАВА КПСС». Февраль давно прошел, слава, видимо, тоже, остался только облезлый фасад и гулкий ветер в пустых оконных проемах. Рядом ржавел остов полузанесенного песком трактора «Беларусь», из земли торчали просмоленные доски развалившихся лодок, как ребра доисторических чудовищ. Дверь одного из бараков с жутким визгом раскачивалась на ржавых петлях, в стенах зияли дыры. Мертвая зона.

И разнотравье здесь было в основном сине-серое, цвета ветоши. Почва казалась известково-белой, на небольших барханах темными кляксами чернели колючки, разросшиеся до размеров кустарников. Справа показались серо-зеленоватые темные полосы.

Нас успели заметить – от метеостанции к нам потянулась странная делегация: какая-то женщина в парандже, малюсенький, смуглый до черноты усатый человек, высокий азиат скособоченный на одну сторону, мальчик в коротких шортах и еще несколько детей – мал мала меньше.

– Это что за богадельня? – хмуро поинтересовался Колька.

– Не обращайте внимания, – отмахнулся капитан. – компания местных придурков для отвода глаз, если вдруг проверка.

Делегация, не дойдя до нас метров десять, выстроилась в неровную шеренгу, словно почетный караул. Женщина в парандже молча уставилась в пространство. Дети захихикали. Кривобокий азиат что-то мычал себе под нос. А усатый карлик вдруг подскочил ко мне и, скаля желтые зубы, прошамкал:

– Эй, бача, папироска есть? Дай закурить!

Я пожал плечами – чего не сделаешь ради конспирации – и достал пачку «Беломора». Карлик с неожиданной резвостью выхватил пачку, вытряхнул из нее чуть ли не половину папирос и с щедростью восточного владыки раздал всем присутствующим, включая детей и даму в парандже. Те, кто постарше, тут же задымили, пуская колечки в каспийское небо. Младшие засовали папиросы за уши – видимо, на потом.

– Не наглей, Керим, – заметил ему капитан.

Карлик продолжал скалиться. Глаза у него были безумные.

По берегу озабоченно бродил какой-то мужик с большим шахтерским фонарем, по виду русский…или татарин, он приветственно помахал капитану, тот махнул в ответ.

– Руслан, где твои архаровцы? Почему не грузятся? Я долго ждать не могу.

– Не кипешуй, Михалыч, все под контролем! – зычно отозвался Руслан. Голос у него был сиплый, прокуренный. – Щас калады проверят, с рыбой будут! Керим! – рявкнул он на карлика. – Чего встал, идолище? А ну, метнулся за мужиками! Живо!

Карлик что-то промычал в ответ и припустил к баракам с такой скоростью, что его пятки засверкали.

– Он главный тут, – кивнул в сторону Руслана капитан, – Шеф лодок. Заправляет всем процессом. Люди как раз ушли калады проверять. Сейчас с уловом вернутся, он им светит, чтобы к берегу причалили правильно.

Я уже знал, что калада – огромная браконьерская сеть, длиной до километра, снабженная здоровенными крючками, на которые насаживается бедная рыба. Эти браконьеры несколько раз в день гоняли на своих лодках проверять улов. Лодки у них были под стать сетям – монструозные байды, способные нести тонну груза, оснащенные тремя, а то и четырьмя (!) подвесными моторами. Самые продвинутые ставили японские «Сузуки» – откуда только доставали? По бокам лодок были принайтованы дюралевые топливные баки, похожие на авиационные бомбы – «сигары», как их называли на местном сленге. С такими «торпедами» можно было уйти от любой погони.

Из бараков, позевывая и почесываясь, начали выползать мужики – заспанные, небритые, в грязных робах. Вид у них был самый что ни на есть бомжеватый. Но, увидев капитана, они моментально преобразились – вытянулись, натянули на лица подобие деловой озабоченности. Минута – и они уже бегут мимо нас к сейнеру, таща тяжелые деревянные ящики. В ящиках, пересыпанные колотым льдом, серебрились тушки осетров – результат вчерашней рыбалки.

– Живей, черти окаянные! – подбадривал их Михалыч. – Пойдемте, цех покажу, – сказал он нам.

Балычный цех, с жалюзи вместо стен, чтоб вялению не мешали прямо падающие лучи солнца. Осетровые, севрюжьи и белужьи балыки вялятся подвешенными на вышках и омываются прохладным воздухом от работающих вентиляторов. Гудит дизельгенератор.

– Хороший хозяин раньше только ранней весной балыки вялил, – говорит Михалыч, – на естественном ветерке. А теперь план. Вялению балыка нас татары научили. Как Русланчик. «Балык» – по-татарски «рыба». Эх, разве такие балыки были раньше, весной на ветерке.

Не знаю, каковы были балыки раньше, но и сейчас от этих золотистых, пропитанных жиром туш исходил такой деликатесный, такой дразнящий аромат, что у меня слюнки потекли. Настоящее гастрономическое сокровище, созданное здесь, в этой антисанитарной дыре, руками этих угрюмых, небритых людей. Парадоксы советской экономики… и человеческой природы.

Туши лоснились от жира высшей пробы, мясо просвечивало сквозь тонкую кожицу янтарным светом. Зрелище было гипнотическое.

Пока Михалыч распинался про балыки, мы перешли в святая святых этого острова – икорный цех. Запахи здесь были другие – резкий, йодистый дух свежей икры, смешанный с прохладной сыростью и едва уловимым запахом морской соли.

Человек десять женщин, закутанных в белые халаты и косынки, сидели за длинными столами, над большими алюминиевыми тазами, и молча колдовали над черным золотом Каспия. На их лицах застыло выражение сосредоточенной отрешенности, как у жриц неведомого культа, совершающих священный ритуал.

Капитан провел нас к одному из столов, где работала самая пожилая и, видимо, самая опытная мастерица – сухая, морщинистая женщина с цепкими, внимательными глазами. Перед ней лежала только что выпотрошенная туша белуги – огромная, серебристая, еще подрагивающая.

– Смотрите, хлопцы, – кивнул Михалыч. – Высший пилотаж. Тетя Паша сейчас покажет, как жемчуг делается.

Тетя Паша, не обращая на нас внимания, взяла в руки большой ястык* – мешок, наполненный икрой, – и начала его осторожно ощупывать. Ее большие, на удивление мягкие, но сильные руки двигались с какой-то почти интимной нежностью, словно она не потроха рыбьи держала, а младенца баюкала. Говорят, такие чуткие пальцы бывают у первоклассных хирургов… и у опытных карманников. Мгновение – и она выносит вердикт.

(Ястык – пленка, в которой находится икра у рыбы).

– Зерно к зерну, – тихо, почти про себя, бормочет она. – Зрелая. Пойдет на высший сорт.

Если бы икра оказалась недозрелой, или рыба при вылове была помята, повреждена – тогда все, приговор. Только ястычную икру делать, вместе с пленками. Ее тоже едят, конечно, особенно под пиво хорошо идет, в пивных раньше подавали. Соленая она больно, грубая. Не то. Или паюсную – когда икринки повреждены, их прессуют в такой плотный, темный брикет, похожий на мармелад. Паюсная тоже вкусная, хранится хорошо, некоторые ее даже больше зернистой любят. Но настоящий мастер, как эта тетя Паша, всегда стремится к вершине – к зернистой. Да чтоб икринка к икринке, упругая, светлая. Жемчужная! Вот такую мы и заказывали. Валютную. Экспортный вариант. Десять процентов от всего улова осетровых.

Тетя Паша берет специальную сетку на рамке – «грохотку» – и осторожно кладет на нее кусок ястыка. Легкими, но точными движениями она протирает икру сквозь ячейки сетки. Пленка-ястык остается наверху, а чистые, упругие икринки падают в подставленный таз. Потом она еще раз нежно, почти невесомо, перебирает икру пальцами, разминая ее, чтобы ушло так называемое «молоко» – остатки жидкости. Руки перед этим она долго и тщательно моет в ведре с ледяной колодезной водой, смывая кровь и рыбью слизь.

Следующий этап – посол. Тетя Паша достает из деревянного ящика мешочек с крупной серой солью. Не обычной, а специальной, для тузлука*.

(Тузлук – насыщенный соляной раствор).

В большом эмалированном котле на плитке уже кипит вода. Тетя Паша сыплет туда соль, помешивает деревянной ложкой. Потом достает термометр (прогресс добрался и сюда!), ждет, пока рассол остынет ровно до шестидесяти градусов. Говорит, это важно – ни больше, ни меньше. Раньше на глазок определяли, по пузырькам, по пару, но теперь – наука!

И вот самый ответственный момент. Икру аккуратно опускают в горячий тузлук. Сколько держать? А вот тут – никакой науки, чистый опыт и интуиция. У каждого мастера свои секреты, свои приметы. Тетя Паша стоит над котлом, не сводя глаз с икры, напряженная, как канатоходец над пропастью. Ждет какого-то только ей ведомого знака. Чуть передержишь – пересол, икра станет жесткой. Недодержишь – недосол, быстро испортится, да и вкус не тот. Это уже не ремесло, это искусство. Тонкая грань, где кончается технология и начинается магия.

– Готово! – наконец тихо говорит она.

Специальной шумовкой, осторожно, чтобы не помять драгоценные икринки, она извлекает икру из тузлука и выкладывает на кусок чистой белой материи, расстеленной на столе. Затем материю аккуратно заворачивают и начинают отжимать, как творог. Из свертка сочится лишняя влага. Творог этот, икорный, получается горячим, от него идет легкий парок. Его тут же перекладывают в ящик, набитый колотым пищевым льдом – быстро охладить.

– Минут двадцать полежит, остынет – и можно паковать, – поясняет тетя Паша, вытирая руки о фартук.

Тут же, на стеллажах у стены, уже ждут своего часа ровные ряды синих жестяных баночек с надписью «Caviar» и экспортными этикетками. Рядом – специальные машинки для закатки крышек. Еще несколько ловких движений – и черное золото Каспия упаковано, готово к долгому путешествию. Может быть, в валютный магазин «Березка», а может, и дальше – за границу, на стол какому-нибудь иностранному буржую, чтоб он лопнул.

Мы с Колькой молча наблюдали за этим процессом, чувствуя себя чужаками на этом празднике жизни (и смерти для осетров). Здесь, на этом забытом Богом острове, в условиях, далеких от стерильности, создавался продукт, за который на черном рынке платили бешеные деньги. Контрасты советской действительности продолжали удивлять.

Итак, операция «Черный жемчуг» вступила в свою решающую фазу. Наш драгоценный товар – четыреста пятьдесят банок отборной икры – был аккуратно упакован в два здоровенных брезентовых баула, пересыпан остатками колотого льда и готов к транспортировке.

И тут начался второй акт каспийского балета. Хозяева острова – Руслан, его молчаливые «архаровцы» и даже капитан Михалыч – вдруг приняли вид отстраненных наблюдателей. Мол, дело сделано, товар готов, а дальше – ваши проблемы, дорогие москвичи. Как хотите, так и доставляйте свою контрабанду. Хотите – обратно в Красноводск на нашем ржавом корыте, но учтите: ни за что не отвечаем. Там на каждом углу могут поджидать «друзья» – и рыбоохрана бдительная, и менты голодные, и таможня неподкупная (ха-ха), и просто местные басмачи, которым ваш деликатес дороже родной матери. Риск – дело благородное, но исключительно ваше.

Ясно, что вариант с Красноводском отпадал сразу. Мне нужно было в Махачкалу, и как можно скорее, чтоб на каспийской жаре не испортить товар. Я робко намекнул Руслану на «индивидуальный трансфер». Тот пожал плечами с видом человека, которому глубоко фиолетово, утонем мы в Каспии или нас съедят акулы.

– Спрошу ребят, – лениво буркнул он. – Может, кто и согласится за хороший куш вас до Дагестана добросить.

«Извозчик» нашелся моментально. Буквально из-под земли вырос некий Абдулла – жилистый, смуглый тип с бегающими глазками и хитрой ухмылкой. Он тут же заявил, что готов арендовать у Руслана одну из тех самых лодок-монстров с четырьмя моторами и домчать нас до Махачкалы «с ветерком», быстрее любого пограничного катера. Цена вопроса? Всего-то шестьсот рублей! Сумма по тем временам совершенно дикая, явно взятая с потолка в расчете на столичных лохов.

Тут во мне проснулся старый Марк Северин, тертый калач, съевший собаку на переговорах с ушлыми музыкантами и жадными чиновниками.

– Двести! – твердо сказал я, глядя Абдулле прямо в его бегающие глазки. – И ни копейкой больше!

Дальше разыгралась сцена, достойная пера Гоголя или базарной площади в Самарканде. Абдулла начал биться в истерике, рвать на себе рубаху (вернее, грязную майку-алкоголичку), кричать, что его еще никто так не оскорблял, что он потомок гордых воинов и за такие деньги даже веслом не пошевелит. В итоге, снизойдя до нашей нищеты, он согласился на пятьсот.

Тут уже моя очередь была изображать праведный гнев. Я стучал кулаком по столу (вернее, по ящику из-под рыбы), кричал, что это грабеж средь бела дня, что мы люди небогатые, приехали за экзотикой, а не за бриллиантами.

– Четыреста! – рявкнул я, картинно развернулся и пошел прочь, всем своим видом показывая, что торг неуместен. Хотя в кармане у меня, после всех расчетов, оставалось от силы рублей двести пятьдесят. Блеф чистой воды.

Мы разошлись, демонстративно недовольные друг другом, бормоча проклятия и обещая «подумать». Думать тут было нечего. Либо пан, либо пропал.

– Колька, – обратился я к своему молчаливому спутнику, который за всем этим цирком наблюдал с олимпийским спокойствием. – Ты же у нас мастер нестандартных решений. Обещал что-то придумать, если что. Время пришло.

Вид у моего таежного друга был на удивление беззаботным. Он хлопнул меня по плечу, усмехнулся и… направился прямиком к Руслану, главному пахану этого острова. Они отошли в сторонку, к воде, и долго о чем-то терли, жестикулируя и понижая голоса. Я нервно курил, наблюдая за ними издалека. Минут через десять Колька вернулся. Довольный, как кот, наевшийся сметаны.

– Ты чего светишься, как голый зад при луне? – с тревогой спросил я. – Чего удумал?

– Нормально все, Миха! – лыбился Колька во весь рот. – Договорились! Руслан дает нам своего лучшего человека и самую быструю лодку. За двести грамм золотишка.

– Чего-о-о⁈ Золота⁈ – я чуть не сел на песок. – Ты им показал золото⁈ Ты в своем уме⁈

– А чего такого? – искренне удивился Колька. – Товар лежать не должен. Золотишко должно работать! Нормальный бартер. Я, кстати, еще и балыков у них заказал пару штук самых лучших. Чтоб два раза не бегать. Толкнем в Москве за приличные башли.

– Бля-я-я! – я мысленно схватился за голову. – Колька, ты понимаешь, что ты наделал⁈ Они же нас теперь… как пить дать… прирежут по дороге, и все заберут! Наши шансы доплыть до Махачкалы только что сравнялись с шансами выиграть в Спортлото машину!

– Да не ссы ты, Миха! – Колька снова хлопнул меня по плечу с обескураживающей беззаботностью. – Главное – в лодку сесть с товаром. А там… там разберемся. У меня все под контролем.

«Под контролем»… Эти слова прозвучали зловеще. Но спорить было поздно. Оставалось довериться Колькиным таежным инстинктам и его загадочным планам.

В лодку мы сели уже в глубоких сумерках. Руслан лично проводил нас, пожал Кольке руку (мне – нет) и кивнул нашему новому перевозчику. Это был не Абдулла, а другой тип – тощий, молчаливый, с непроницаемым лицом и шрамом через всю щеку. Звали его, кажется, Магомед (тут каждого второго так зовут). Он без лишних слов принял у нас баулы с икрой, аккуратно разместил их на корме лодки, накрыл брезентом. Балыки, завернутые в рогожу, положил отдельно. Мы устроились на скамье посередине. Магомед занял место у штурвала.

Отчалили на веслах, тихо, без шума. Обогнули скалистый мыс, скрывавший островную базу от посторонних глаз. И только там, в открытом море, Магомед поочередно, с оглушительным ревом, врубил два из четыре японских «Сузуки».

Лодка рванула вперед так, что меня вдавило в скамью. Море под нами превратилось в кипящий котел. Поднялись с воды потревоженные лысухи – местные утки, неуклюже разбегаясь по воде, как гидропланы, оставляя за собой пенные взлетные полосы.

Ночь упала мгновенно – бархатная, южная, полная соленых брызг, свиста ветра и рева моторов. Магомед вел лодку уверенно, держась в стороне от судоходных путей, ориентируясь по компасу, которым пользуются здешние рыбаки, – ориентированную по странам света плавающую, как домашний гриб в банке, большую черную шайбу. Мы неслись сквозь темноту, разрезая волны, отбрасывая назад клочья голубоватой фосфоресцирующей пены. Ощущение было ирреальное – будто летишь на ракете сквозь черную пустоту космоса.

Через час такой гонки я заметил огонек по правому борту. Еще одна лодка? Идет пересекающимся курсом. Сказал Кольке. Он напрягся, долго всматривался в темноту.

– Да, – наконец кивнул он. – К нам идут.

Казалось, мы одни в этой бескрайней темноте – три песчинки в океане, летящие навстречу неизвестности. Вокруг – только рев моторов, свист ветра и плеск волн. И этот назойливый неотвратимо приближающийся огонек за бортом.

Колька встал с места и хватаясь за борта, пошел на нос лодки к Магомеду.

Треск выстрела потонул в реве моторов. Я даже не сразу понял, что произошло. Только увидел, как Магомед как-то странно дернулся, заорал по-своему и мешком повалился на бок. Колька без малейшей паузы оказался рядом и перевалил его отчаянно матерящееся тело за борт – оно с плеском шлепнулось в воду и мгновенно исчезло в темноте. Туда же Колька швырнул красный спасательный круг, а сам спокойно сел за штурвал.

– Ты… ты чего сделал⁈ – закричал я, перекрывая рев моторов. – Ты его подстрелил?

– В ногу всего лишь…

– Зачем?

– Превентивная самооборона, Миха, – невозмутимо ответил Колька, вглядываясь в темноту за кормой, – этот ослоёб нас сдать хотел. Я по звездам заметил – он по дуге шел… навстречу тем уродам.

– Утопнет же!

– Не утопнет, свои подберут. – Колька выругался сквозь зубы. Огонек преследователей не только не отставал, но, ощутимо, приближался. Видимо, там тоже была не простая рыбацкая лодка, а что-то серьезное.

– Хреново дело, – прокричал Колька, – видно, Руслан, сука, сразу вторую группу на перехват послал. Грохнули бы нас посреди Каспия и концы в воду.

Сверившись с компасом. Он резко развернул лодку, закладывая крутой вираж. Брызги обдали нас с головы до ног.

– Держи курс на ту звезду! – крикнул он мне, указывая на самую яркую точку впереди. – Прямо держи!

Я инстинктивно вцепился в штурвал, пытаясь удержать лодку на курсе. Руки дрожали, сердце колотилось как сумасшедшее. Я никогда в жизни не управлял даже резиновой моторкой, а тут – несущийся по ночному морю катер!

– Держи руль! – рявкнул Колька. – Если близко подойдут, буду шмалять, – и помчался к моторам. Рев за кормой резко усилился, а байда дернулась как живая – это Колька запустил оставшиеся движки.

Оглянувшись, я увидел, что огонек преследующей лодки резко вильнул в сторону и начал быстро отставать. Похоже заметили своего товарища, бултыхающегося в воде.

Колька вернулся к штурвалу.

– Отвалили, суки! – удовлетворенно хмыкнул, убирая револьвер. – Поняли, что не на тех нарвались… Все, Миха, дальше я сам. Ты молодец, не растерялся.

Глянув на компас, он скорректировал курс. Я напряженно всматривался в темноту за кормой, пытаясь разглядеть преследователей.

– Под сотню идем! – усмехнулся Колька, – теперь уже не догонят.

О, этот бросок через ночной Каспий! Рев четырех «Сузуки», свист ветра, соленые брызги в лицо. Колька у штурвала – спокойный, как будто не он только что выбросил за борт человека и отрывался от погони, спасая наши жизни и баулы с икрой… Когда-нибудь мне это приснится. Обязательно приснится. Как ночной кошмар, как следствие болезни под названием «авантюра по-советски». Но сейчас надо было просто выжить. Добраться до Махачкалы. Кажется, затея с музыкой завела меня в такие дебри, выбраться из которых будет ох как непросто.

Остаток ночи прошел в тумане – не морском, а том, что клубился у меня в голове от смеси адреналина, страха и усталости. Колька вел лодку молча, уверенно, словно всю жизнь только и делал, что гонял по ночному Каспию, отстреливаясь от преследователей.

Рассвет застал нас уже у дагестанского берега. Небо на востоке начало светлеть, окрашиваясь в нежные, акварельные тона – розовый, персиковый, бледно-голубой. Колька по очереди заглушил моторы. Рев четырех «Сузуки» оборвался, сменившись оглушительной, вязкой тишиной, нарушаемой лишь плеском волн о борт да нашим собственным тяжелым дыханием. На веслах, мы подошли к берегу в какой-то глухой, безлюдной бухте. Песчаная полоса, редкие кусты колючки, невысокие глинистые обрывы – дикое, неуютное место. Идеально для тайной высадки. Море успокоилось, лишь лениво набегало на берег мелкими волнами. Красота была нереальная, почти оскорбительная на фоне того, что случилось ночью.

– Причалили, туристы хреновы, – буркнул Колька, ловко спрыгивая в воду по пояс. – Хватай баулы, Миха, и на берег. Живо!

«Живо» – это было ключевое слово. Мы выпрыгнули из лодки по колено в холодную утреннюю воду. Ноги моментально занемели. Подхватили тяжеленые баулы с икрой – каждый килограммов по сорок. Свои рюкзаки закинули на спину. И вот так, согнувшись в три погибели, пошатываясь на скользких камнях, мы потащили наш драгоценный (и опасный) груз на берег. Вода хлестала по ногам, одежда мгновенно промокла и стала тяжелой. Я спотыкался, чертыхался про себя, но тащил. Колька двигался рядом – молча, сосредоточенно, как вьючный мул.

Выбравшись на берег, мы свалили баулы за большими валунами, подальше от воды. Я хотел перевести дух, но Колька уже вернулся к лодке. Достал свой японский тесак и начал методично пробивать дыры в дюралевом днище. Звук ударов металла о металл. Лодка начала медленно, неохотно набирать воду, оседать.

– Помоги! – скомандовал он.

Мы вдвоем, упираясь изо всех сил, оттолкнули тяжелую лодку от берега. Она медленно поплыла по течению, все глубже погружаясь в воду. Через пару минут только ее нос торчал над волнами, а потом и он скрылся, оставив на поверхности лишь несколько пузырей и маслянистое пятно. Прощай, орудие преступления и транспортное средство. Концы в воду, в прямом смысле.

– Порядок, – констатировал он, вытирая руки о штаны. Лицо его было совершенно спокойным, словно он только что не топил лодку и не избавлялся от улик, а просто закончил рыбалку.

Я смотрел на него, и меня бил озноб – не только от холодной воды и утренней прохлады. Этот человек, мой друг детства, оказался хладнокровным профессионалом по части… нелегальной деятельности. Что у него на уме? Не пальнет ли он и в меня, когда я стану не нужен?

– И что дальше? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– А дальше, Миха, – Колька оглядел пустынный берег, прищурился, вглядываясь в предрассветную мглу, – дальше надо выбираться отсюда. Искать дорогу, ловить машину. У тебя же тут, вроде, контакты намечались? Проводница эта твоя, Инна?

Он усмехнулся. Даже в такой ситуации не удержался от шпильки.

– Есть контакт, – подтвердил я. – Адрес в Махачкале. Надо добраться до города.

– Ну так пошли искать цивилизацию, – Колька подхватил один баул, я – второй. – Только учти, Миха, мы на чужой земле. Здесь из-под каждого куста абрек может выскочить. Так что глаза – по сторонам, язык – за зубами. И никаких фокусов. Я подумал – нагнетает. Но спорить не стал.

Мы взвалили на спины баулы. Они были ужасно неудобными, ремни врезались в плечи, тянули к земле. Первые метры по песку дались легко, но потом начался подъем. Камни осыпались под ногами, колючки цеплялись за одежду. Мы пыхтели, потели, останавливались каждые сто метров, чтобы перевести дух. Солнце поднималось все выше, жара нарастала. Мокрая одежда прилипала к телу.

Через час такого «восхождения» я был готов сдохнуть. Ноги гудели, спину ломило, руки дрожали от напряжения. Колька шел впереди – так же молча, упрямо, как танк. Его таежная закалка давала о себе знать, а я еще не вполне очухался от травмы.

– Далеко еще? – прохрипел я, когда мы остановились на очередном привале на вершине небольшого холма.

– Почти пришли, – он указал вдаль. – Видишь?

Я присмотрелся. В утренней дымке, километрах в двух от нас, действительно виднелась серая лента асфальта. Трасса! Спасение!

Последние километры мы преодолели, через не могу, подгоняемые надеждой и страхом. Наконец, вывалились из кустов прямо на обочину шоссе. Грязные, потные, оборванные, с подозрительными баулами – вид у нас был еще тот. Пара машин пронеслась мимо, даже не притормозив. Водители шарахались от нас, как от прокаженных.

– Так мы тут до вечера простоим, – проворчал Колька. – Надо что-то делать.

Он вышел на середину дороги и, когда показалась следующая машина – старенький «Москвич», – решительно поднял руку. Водитель испуганно затормозил. Колька подошел к нему. Что он там говорил, я не слышал, но через минуту «Москвич» съехал на обочину, а Колька вернулся к нам.

– Поехали, – коротко бросил он. – Договорился. До Махачкалы подбросит. За десятку.

Мы быстро закинули баулы в багажник, сами сели на заднее. Водитель – пожилой дагестанец с седыми усами – бросал на нас косые взгляды в зеркало заднего вида, но молчал. Видимо, десятка перевесила его опасения.

Старенький «Москвич», пропахший бензином и пылью дагестанских дорог, выплюнул нас с Колькой и нашими драгоценными баулами на привокзальной площади Махачкалы. Город встретил нас совсем иначе, чем Астрахань. Не было той медлительной, обветшалой купеческой основательности. Махачкала показалась более резкой, суетливой, горской. Воздух был суше, солнце – таким же беспощадным, но уже с каким-то другим, кавказским привкусом.

Площадь гудела. Смешались гортанные выкрики таксистов, зазывающих клиентов, шум автобусов, лязг трамваев, гомон толпы. Публика тоже другая – больше смуглых лиц с орлиными носами, мужчин в кепках-аэродромах, женщин в ярких платках, но уже без астраханской пестроты, строже как-то. И море здесь чувствовалось иначе – не ленивая ширь Волги, впадающей в Каспий, а настоящее, соленое, пахнущее йодом и свободой, хоть и зажатое между горами и городом.