Текст книги "Кореец (СИ)"

Автор книги: Вадим Ледов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 17

Двинувшись наугад сквозь строй столов, я наткнулся на сухопарого мужчину в фетровой шляпе – явный анахронизм в этом пекле.

Шляпа смерил меня цепким взглядом:

– Ты чей сын? – вопрос был задан тоном следователя, выясняющего клановую принадлежность.

– Я тут просто… я… – Попытка сослаться на Инну провалилась – фамилию ее я так и не удосужился узнать.

Но мой ответ, видимо, удовлетворил мужчину. Он оживился и потянул меня за собой.

– С нами садись! – проорал он сквозь грохот лезгинки.

Сели. Стол являл собой выставку достижений кавказской кухни: голубцы, картофель, чуду́ с пылу с жару, зелень копнами, закуски всех мастей. Несколько суровых мужчин методично работали над снижением запасов водки. Мне тоже плеснули – пришлось соответствовать.

– Вот скажи, земляк, – придвинулся ко мне сосед, грузный и явно не склонный к веселью, – сколько это будет продолжаться? – Рука его описала неопределенную дугу.

– Что? – переспросил я, почти касаясь ухом его уха.

– Этот хлапур-чапур.

Музыка внезапно захлебнулась, и в оглушающей тишине слово «хлапур-чапур» прозвучало как манифест. Я дипломатично промолчал, сосредоточившись на баклажанах и маслянистом чуду. Динамики зашуршали, и из них полился неуверенный, спотыкающийся голос с акцентом, принадлежавший, видимо, тамаде:

– Сейчас, дорогие друзья, родственники, гости, слово я предоставлю очень хорошему, очень почетному человеку, который все делает для родных, много достиг в жизни и, короче, помогает им во всем. И в этот день, когда соединяются сердца наших дорогих Ислама и Камиллы, он скажет им напутствие. Слушай сюда, Ислам! Потом поговорить успеешь. Тебе сейчас уважаемый Мурад расскажет, как тебе поступать в будущей семейной жизни. Мурад, вот скажи мне…

– Ле, земляк, не знаешь, что сказать, да? – снова обратился ко мне грузный философ, игнорируя потуги тамады.

– Не знаю, – честно ответил я, уплетая чуду.

– Бардак же кругом, кругом бардак, – скорбно покачал он головой, констатируя, видимо, перманентное состояние мира.

Из динамиков уже лился хорошо поставленный голос Мурада, явно человека бывалого:

– Сегодня соединяются сердца представителей двух народов, двух великих народов Дагестана, – вещал он с пафосом, – аварского и лакского. Мы очень рады, что наш Ислам, которого я еще помню во-от в таком возрасте, теперь такой джигит, орел, и что он женится на самой красивой девушке Камилле из знаменитого аула Цовкра. Весь мир знает канатоходцев из аула Цовкра, и я желаю Исламу, чтобы со своей женой ему было легче, чем канатоходцу на канате. Давайте выпьем за эту новую семью! Пожелаем, чтобы у Ислама и Камиллы родилось десять детей! И все радовали своих родителей.

Мурад, надо полагать, поднял тост, ибо все мужское население в радиусе слышимости встало. Пришлось встать и мне, пригубив для виду. Едва сели, грузный сосед, которого, кажется, звали Гимбат, снова взял меня в оборот:

– Вот лакцы – хорошие они, а даргинцы они шайтаны, купи-продай.

– Почему это? – спросил я, чтобы хоть что-то спросить.

– Как это, почему? Все знают это! Торговцы они, – с убежденностью эксперта по национальному вопросу заявил Гимбат. – Выпьем давай.

– Э, ты на даргинцев тоже много не капай, Гимбат, – встрял человек в шляпе, блюдя, видимо, межнациональный баланс за столом. – Наши тоже очень много дела делают. Вот, Ахмеда сын скажет.

Но Гимбат уже молча проглотил свою дозу и вновь обратился ко мне:

– Я вот этими руками всю жизнь что-то делаю, – пожаловался он, демонстрируя работящие длани, – и всё просто так уходит. Туда отдай, сюда отдай, в школе учителю отдай, в вузе за сессию отдай. Дом же есть, никак не построю, двадцать лет строю, теперь сына на работу устраивать надо, деньги собирать. Жене говорю, цепочку продавай. Жениться будет, как свадьбу ему сделаем? Красть придется.

– Что красть? – не понял я вектор мысли.

– Невесту, да! – с внезапным оживлением воскликнул Гимбат. – Тогда банкет собирать не надо, просто магьар сделаем и все.

– Нет, плохо жену красть, это чечены крадут, а мы не крадем, нет, – вмешался седой мужчина напротив. Только сейчас я заметил на его голове, вопреки всякой логике и термодинамике, каракулевую папаху.

– Миша, ты что здесь сидишь, танцевать идем, – из другого измерения возникла сияющая Инна, мой ангел-хранитель в этом бедламе.

– Конечно, идем, – с плохо скрываемым облегчением вскочил я.

– Стой, – Гимбат тоже поднялся, слегка покачиваясь. – Я твоего отца знал… я всех знал. – Он полез в карман и извлек оттуда мятую купюру, которую решительно всучил мне. – Вот это держи, – сказал он с достоинством мецената. – Мне Аллах много денег не дал, но я всем даю.

Я опешил от этого широкого жеста, попытался отказаться, но Инна уже влекла меня под локоть в сторону молодежной фракции.

– Сейчас жениха похищать будут, – хихикнула она.

Из-за столов на нас с любопытством пялились юные девы.

А тамада, вновь завладев микрофоном, уже плел свою словесную вязь:

– Эти, вот, кто там, короче, жениха нашего украли. Почему невеста одна сидит, а? Наша делегация уже поехала искать жениха, и мы этих друзей накажем его, которые это сделали. Да же, Амин? Сейчас даю слово нашему уважаемому Амину, который нашел время и пришел на свадьбу близкого родственника Малика, который женит сына на красивой цовкринке Камилле. И, короче, Амин нам скажет, передаст ту мудрость, которой владеет…

Праздник продолжался, набирая обороты и абсурдность, как поезд, сошедший с рельсов, но упорно следующий по одному ему известному маршруту.

* * *

Свадьба пела и плясала. Тосты произносились один за другим, а за ними следовали возлияния. С напутственным словом к молодоженам выходили родственники, друзья, уважаемые люди. Этот конвейер однотипных напутствий довольно быстро утомил мою тонкую столичную организацию. Захотелось сменить декорации, проветрить мозги от паров алкоголя и чужого веселья, и я предложил Кольке освежиться, благо море было недалеко. Распаренная от вина и навязчивых мужских ухаживаний, Инна, увязалась с нами.

– Надоели козлы похотливые, – объяснила она своё желание. – Если русская и разведенка, можно руки распускать, хватать за всякое.

Я окинул девушку сочувствующим взглядом и отметил, что «всякое» у неё очень даже ничего и её благорасположением обязательно надо воспользоваться.

Мы выбрались на то, что здесь гордо именовалось городским пляжем. Скинув сандалии, – ступили на плотный, исхоженный песок.

Пляж представлял собой густонаселенную территорию, где на расстеленных простынях и покрывалах возлежали тела отдыхающих, производя обычный для таких мест шумовой фон.

Я окинул взглядом эту панораму южного отдыха: волнистое, неопределенного мутно-серого цвета море; на горизонте – силуэт какого-то островного завода, своей формой до смешного напоминающий жирную утку; у берега – толпа купальщиков, самозабвенно плещущихся в мелкой, откровенно загаженной воде. Зрелище, прямо скажем, не для эстетов.

Картина дополнялась жанровыми сценками. Какие-то женщины всех возрастов самоотверженно лезли в воду прямо в длинных платьях, похожих на ночные рубашки, которые, намокнув, бесстыдно облепляли телеса. Рядом подростки с первобытным гиканьем кувыркались в мутных волнах.

Две девицы вполне славянской наружности, упакованные в минимум ткани, именуемый бикини, истошно визжали – видимо, кто-то из подводных аборигенов хватал их за ноги, реализуя нехитрый курортный пикап.

Детишки носились, вереща на не поддающихся идентификации горских наречиях, и выхватывали у своих монументальных матерей початки вареной кукурузы – местный пляжный фастфуд.

«Пирожки горячие! Пирожки!» – надрывалась тетка в съехавшей на затылок косынке, деловито перешагивая через распластанные на песке мокрые тела, словно по минному полю.

Мимо продефилировала стайка местных красавиц, демонстрируя весь спектр актуальных трендов: одна была упакована в мусульманскую тунику и платок-хиджаб, другая щеголяла в дешевой красной косынке а-ля колхозница и длинной юбке с вызывающими разрезами, остальные же были облачены в цветастые платья, чуть выше колен (апофеоз здешней сексуальности). За ними, как водится, волочилась ватага парней, отпускавших сальные шуточки и попутно набиравших полные пригоршни ракушек – видимо, для прицельного метания в спины или чуть пониже удаляющихся объектов желания. Своеобразный горский флирт.

Неподалеку компания чеченцев в мокрых, облепленных песком штанах с первобытным азартом лупила по футбольному мячу. На неизменных турниках, сиротливо торчащих из песка, как ребра доисторического животного, висели гроздья парней и мальчишек – вечный атрибут любого постсоветского публичного пространства. Дальше, за хаосом валунов, просматривались ажурные силуэты подъемных кранов – молчаливые стражи порта. Мы с Колькой, а за нами и Инна, полезли по этим камням, между которыми застыли с цинковыми ведрами русские рыбаки – люди, постигшие дзен в ожидании клева. Присели у самой кромки воды, где волна лениво лизала камни.

– Э, васавы! – окликнул нас откуда-то сбоку низенький усатый мужичок в расстегнутой до пупа рубахе. Он как раз поливал из бутылки внушительных размеров арбуз, охлаждая его по дедовскому методу. – Арбуз не хотите? Угощаю!

Мы переглянулись – если угощает, почему бы и нет? Мужичок стремительно рассек арбуз пополам и нарезал нам по дольке. Поблагодарив щедрого горца, мы поплелись дальше, скользя взглядом по морю, где откуда ни возьмись материализовалась моторка, подбиравшая желающих прокатиться с ветерком.

На турниках все так же висели праздные атлеты.

– Братан, сколько раз подтянешься? – кто-то из местных качков свойски хлопнул Кольку по плечу, решив, видимо, проверить физическую кондицию заезжего хлюпика.

– Столько не сосчитаешь, – неожиданно усмехнулся Колька, обычно не склонный к публичным выступлениям.

Тут же откуда-то из толпы вынырнули девочки-малолетки и захихикали:

– Гонишь, да?

Колька, не говоря ни слова, спокойно подошел к турнику, подпрыгнул, легко ухватился за перекладину и начал подтягиваться. Четко, без рывков, с лицом человека, выполняющего рутинную работу.

– Десять, – начала считать собравшаяся толпа, – Двадцать… тридцать… сорок…

На пятидесяти он так же легко спрыгнул на песок и, отряхивая руки, с обезоруживающей простотой объяснил:

– Хватит. Покушал на свадьбе.

Толпа понимающе заржала. Качки уважительно кивнули. Малолетки смотрели на Кольку с внезапно проснувшимся интересом. Вот тебе и тихий Колька, скрытый резерв нации. Он же, не обращая внимания на произведенный фурор, побежал к морю – смыть трудовой пот.

А мы с Инной направились к кранчикам с пресной водой, смыли с ног налипший песок и соль, обулись и двинулись под гулкую арку, над которой с металлическим грохотом проносились товарняки. В самой арке, в полумраке, воровато жалась какая-то парочка, а у выхода сидел на корточках вечный персонаж подобных мест – попрошайка, который, раскачиваясь из стороны в сторону, заунывно вопил что-то нечленораздельное на своем языке скорби.

Выйдя на приморский бульвар, мы увидели следующую картину маслом: на парковых скамейках шла яростная рубка в шахматы. Игроков обступила плотная толпа пожилых болельщиков, комментировавших каждый ход с темпераментом футбольных фанатов. За деревьями проглядывали качели, слышался детский гомон и доносились звуки неизбежной лезгинки. Классический набор развлечений южного города.

Мы добрели до памятника Ильичу и сели на холодные мраморные ступени. За спиной темнели казенные синие ели, высаженные перед зданием Горисполкома.

– Погода в горах мне нравится, – говорила Инна, – днем там в меру жарко, ночью прохладно, а воздух – целебный. А вот в Махачкале летом совершенно невозможно оставаться. Особенно гипертоникам, как моя мать. После обеда жара до сорока градусов. Да плюс к этому высокая влажность. Спасает только море. Оно не всегда чистое и не всегда спокойное, зато там водятся тюлени. Это ведь удивительно – в южном море, и вдруг тюлени, разве нет?

А ты знаешь, – продолжала свою лекцию Инна, – что раньше город назывался Порт-Петровск? Его еще Петр первый построил. А когда коммунисты захватили власть, сразу переименовали его в Махачкалу. «Кала» – это по-тюркски крепость, а Махач – имя дагестанского революционера. На самом деле звали этого революционера Магомед-Али, а Махач – просто кличка. Первая Махачкала вся была русской, а потом понаехали… с гор…

Я кивнул, мол, всё это страшно интересно, потом украдкой оглянувшись, не смотрит ли кто, привлек Инну к себе и поцеловал в губы. Она с готовностью ответила. Так мы и целовались, пока не услышали вежливое: «Кхе, кхе». Так дал знать о себе подошедший Колька.

– Поздно уже, что делать будем?

Я задрал голову кверху и увидел, как звезды заволакивает пришедшим с горы Тарки-тау туманом.

– Поехали домой, – сказала Инна, – завтра в рейс.

* * *

Отправление поезда Махачкала-Москва в три часа пятнадцать минут – время самое неудобное, в самую жару, когда плавится асфальт и мозги

Инна, со своими новыми друзьями-подельниками, появились на вокзале в десять утра. Еле встали после вчерашнего, позавтракать не успели, да и не лезло. Голова гудела, как трансформаторная будка, а в желудке было пусто и неспокойно. Поэтому сразу посетили вокзальный буфет.

С буфетчицей Мадиной, женщиной внушительных размеров и золотых зубов, Инна была знакома давно

– Мадиночка, родная, выручай! – с порога затараторила она. – Сделай что-нибудь по-быстрому, мне на планерку скоро. Чайку мне, покрепче. А ребятам… – она кивнула на своих спутников, скромно притулившихся за столиком у окна, – … ну, ты сама знаешь, чего им для бодрости духа надо.

Мадина выразительно хмыкнула, но спорить не стала. Работа у нее была такая – понимать людей с полуслова. Через десять минут на столе появились бутерброды с колбасой и сыром, Инне – стакан чая, ее товарищам – знакомый фарфоровый заварочный чайник, из носика которого тонко пахло коньяком.

– Главное – помочь нам эти баулы погрузить незаметно, до посадки, да в купе пристроить… – в сотый раз начал Миша.

– Харэ! – сердито сказала Инна. – За идиотку меня держишь? Повторяешь, как попугай. Я сказала: помогу. Только… если что – я вас впервые вижу. Идет?

– Идет! – он с облегчением выдохнул и поднял граненый стакан с коньяком на донышке. – Ну, за удачу! И за смелых женщин, которые не боятся трудностей!

Инна подставила для чоканья стакан с чаем.

– Всё ребятня, убегаю… сейчас планерка, потом подготовка вагона. Жду вас в половине третьего возле моего вагона с нерабочей стороны состава. Feuerstein?

– Jawohl Mein commander! – шутливо отрапортовал Миша.

Планерка была недолгой, надо было считаться со временем. До отхода поезда оставалось часа четыре, а дел еще выше головы. Принять вагон после предыдущей бригады, проверить исправность всего – от титана до туалета, получить чистое белье, запастись чаем, сахаром, печеньем для пассажиров… И, конечно, пополнить личные запасы – святое дело для любого работника сферы обслуживания.

В чаеразвесочной, пропахшей пылью и сладковатым ароматом грузинского чая №36, было на удивление пусто. Кладовщица тетя Шура, женщина неопределенного возраста с перманентной завивкой и вечно недовольным лицом, встретила Инну на удивление благосклонно – видимо, настроение было хорошее.

– Тебе сколько сахару-то, Инн? Семь блоков хватит? – спросила она, даже не дожидаясь ответа. – Хватит, конечно. Куда тебе больше? Чай какой будешь? Индийский кончился, бери грузинский, три пачки. Печенье будешь брать? А вот кофе есть, растворимый, индийский! Дефицит! Возьми баночку себе, потом сочтемся…

Подстаканники, ложки в целлофане, вафельные полотенца, даже салфетки бумажные – о, роскошь! – сегодня были в наличии. И туалетное мыло «Банное» Инна прихватила пачек десять – неподотчетный товар, всегда пригодится или самой, или толкнуть по сходной цене. Расписавшись в толстой амбарной книге и нагрузившись всем этим добром, как ишак на восточном базаре, Инна отправилась в ранжирный парк, к своему вагону – готовить плацдарм для секретной операции. Жизнь шла своим чередом, по строгим законам советской действительности, где дефицит и блат были такими же неотъемлемыми частями бытия, как партсобрания и пятилетние планы.

* * *

Коньяк в заварочном чайнике предсказуемо закончился. Тоска зеленая, помноженная на вчерашнее свадебное безумие и предстоящий риск, начала подкатывать к горлу. Надо было чем-то заняться, отвлечься.

– А пойдем на базар, что ли? – неожиданно предложил Колька, которому, видимо, тоже надоело созерцать пыльные стены вокзала. – Воздухом подышим. Местный колорит посмотрим.

– А пойдем, – согласился я от полной безысходности. Перспектива бродить по душному рынку под палящим солнцем не радовала, но сидеть и накручивать себя было еще хуже. Тем более, что Колька-то всю ночь дрых, как сурок, а я… скажем так, провел ночь с Инной в активном изучении особенностей секса с горячими уроженками юга. Не осуждаю ее, конечно, женщина красивая, темпераментная… Но вот встречаться с такими голодными до ласки дамами накануне ответственных мероприятий я бы никому не посоветовал. Организм потом требует исключительно горизонтального положения и минеральной воды. А вот в мирное время, наоборот, строго рекомендую! Эх, Инна…

Мы вышли с вокзала и почти сразу нырнули в бурлящую, кричащую, пахнущую всеми запахами юга тесноту махачкалинского базара. Солнце тут же скрылось за навесами из брезента, мешковины и чего-то еще, одному Аллаху ведомого. Стало темнее, но не прохладнее – воздух был густым, спертым, пропитанным ароматами специй, пота, подгнивающих фруктов и дешевой парфюмерии. Я почувствовал легкую дурноту, но отступать было некуда.

Прилавки ломились от всякой всячины. Торговали всем и вся, явно не заморачиваясь вопросами лицензий и уж тем более ОБХСС. Стиральный порошок «Лотос» соседствовал с кусками хозяйственного мыла размером с кирпич. Ослепительно блестели на солнце мотки проволоки для чистки посуды. Рядом – флаконы с шампунем «Яичный», тугие резинки для волос, пакетики с хной и басмой, пучки сушеного лаврового листа, связанные в веники. Потом торговые ряды неожиданно сменили профиль, и со всех сторон на нас нависли бюстгальтеры каких-то циклопических размеров, с чашечками, способными вместить средний арбуз. Вороха пестрого, аляповатого женского белья – трусы с начесом, комбинации из искусственного шелка, ночные рубашки фасона «прощай, молодость». Два раза нас бесцеремонно затерли в узком проходе две дородные матроны, с азартом выбирающие себе исподнее. Торговка лет сорока, сверкая золотыми зубами, помахала у меня перед носом гигантскими красными панталонами:

– Молодой человек, купи себе! Красота! Не пожалеешь! – и затряслась от беззвучного смеха. Соседки по прилавку тут же подхватили, загоготали в голос. Чувство юмора здесь было специфическим.

Кое-как вырвавшись из этого царства текстиля, мы снова оказались на солнцепеке. И тут же меня чуть не сбила с ног дребезжащая железная тележка на кривых колесах, груженая мешками. Ее толкал перед собой мужик неопрятного вида, в рваной майке.

– Расходись! Дорогу! – орал он басом, не обращая внимания на пешеходов.

«Бери, хороший, парень, свэжий, очень хороший!» – неслось со всех сторон. Черные от загара, изможденные люди сидели и стояли под самодельными навесами из картона, пытаясь продать свой нехитрый товар. Кое-где в тени грузовиков ГАЗ-51 прятались мужчины, а из кузовов на землю скатывались полосатые арбузы и продолговатые дыни-торпеды. «Слаткий Априкос!» – прочитал я корявую надпись на картонке. Египетскими пирамидами громоздилась хурма – оранжевая, спелая. Рядом – горы румяных яблок, янтарных груш, мясистых помидоров. Тут же – связки стручковой фасоли, россыпи баклажанов, иссиня-черных, как южная ночь. И виноград – гроздья крупные, мелкие, фиолетовые, зеленые, почти черные. По рядам, зачем-то помахивая длинной плетью, как заправский барин, ходил усатый тип – видимо, местный сборщик дани за торговое место.

Публика вокруг – пестрая, шумная, возбужденная. Осторожные старушки в темных платках, с авоськами. Утомленные жизнью молодые женщины, почему-то в вечерних платьях с блестками, на высоких каблуках, но с ведрами огурцов в руках – загадка кавказского дресс-кода. Прыщавые парни в трениках и кепках-аэродромах. Важные дамы в шляпках с вуалетками, как будто только что с приема в обкоме.

«Бери, парень, зелень, ай, какой свежий! Петрушка, кинза, укроп!»

«Парень, смотри, картошка – м-м-м, сказка! Не червивый, сам кушаю! Взвесить тебе пару кило?»

«Подходи, дорогой, откуси абрикос, на, пробуй, сладкий как поцелуй!»

«Яблоки попробуй, парень, сочный, не кислый, мамой клянусь!»

Впереди, загораживая проход, шла слегка развязная дама в широкополой соломенной шляпе, как у кинозвезды на Ривьере.

– Женщина, эй, женщина! Какая шляпа у тебя, вах! Дай примерить, да! – пристала к ней продавщица овощей.

И тут же, не дожидаясь ответа, сорвала шляпу с головы дамы и нахлобучила на свою неухоженную голову. Стала вертеться перед подругами, поправлять поля. Хозяйка шляпы растерянно тянула руки, пытаясь вернуть свою собственность.

– Забери у нее свою шапку, женщина, да! – закричал через прилавок какой-то доброжелательный торговец с папиросой во рту. – Смотри, у нее руки грязные какие от земли, запачкает да, всю красоту!

Мы прошли мимо этой колоритной сцены и свернули в мясной павильон. Здесь было темнее, прохладнее, но пахло сырым мясом и кровью. С крюков на потолке свисали целые туши – телячьи, бараньи, говяжьи. Мясники в окровавленных фартуках ловко и споро рубили мясо тяжелыми топорами.

«Бери, молодой человек, отличная баранина! Шашлык – пальчики оближешь!»

«Куры берем, свежие куры! Домашние!»

В рыбном отделе на прилавках, покрытых мокрой рогожей, трепыхались еще живые рыбы, жадно ловя воздух большими губами. Торговки – бойкие, крикливые – тут же потрошили и чистили улов, чешуя летела во все стороны. Мужик в синем грязном фартуке методично бил большую рыбину головой о прилавок, видимо, глуша ее перед разделкой.

Воняло здесь, конечно, отвратительно – смесью рыбы, крови и еще чего-то несвежего. Но зато было прохладно. И как-то очень по-настоящему. Жизнь и смерть здесь соседствовали так же буднично, как порошок «Лотос» и бюстгальтеры для тещи Гулливера. Настоящий Восток, без прикрас.

Тут у котов круглый год март, они завывают, орут жуткие горловые песни, отчаянно призывая к сношениям. Им не лень, им очень хочется. У тысячи воробьев в пирамидальном тополе утренняя планерка, на которой все галдят и все не по делу. Машина газует долго и с удовольствием, водитель ее завел, но не уезжает, будто хочет погарцевать.

Теперь можно и пивка для рывка. А то в горле пересохло от этой пыли и впечатлений.

– Пива бы, – с чувством подтвердил Колька, и я был с ним абсолютно солидарен. В этой африканской жаре, кажется, только холодное пиво и могло спасти наши обезвоженные организмы от окончательного превращения в мумии.