Текст книги "Кореец (СИ)"

Автор книги: Вадим Ледов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Классический набор для услаждения слуха советского человека, изголодавшегося по «культурному отдыху».

Нас проводили к столику у самой эстрады – лучшие места, разумеется. Официант тут же материализовался с меню и картой вин. Брюс широким жестом заказал всего понемногу, да побольше. Халдей мигом подогнал графинчик «Киндзмараули». Жить хорошо, а хорошо жить – еще лучше, особенно когда за чужой счет.

В семь часов, как по команде, музыканты встрепенулись, пианист сел за рояль, и зал наполнился первыми, чуть фальшивыми, но задорными звуками какой-то популярной мелодии. На эстраду вышел конферансье – полный, лысоватый мужчина в слегка помятом смокинге и с бабочкой на резинке. Вид у него был такой, будто он только что сбежал со съемок фильма про дореволюционную Одессу.

– Добрый вечер, дамы и господа! Мадам и месье! Товарищи! – Он обвел зал маслянистым взглядом. – Ресторан «Баку» рад приветствовать вас! И сегодня, по многочисленным просьбам трудящихся и гостей столицы, наш оркестр начинает свой музыкальный вечер! А украшением этого вечера, его жемчужиной, станет выступление молодой, но уже полюбившейся вам певицы… Встречайте, Анечка Бельская!

Он со значением посмотрел на музыкантов, которые тут же заиграли какое-то лирическое вступление, и отошел в сторону, уступая сцену «жемчужине».

И на эстраду вышла она, Анечка. Длинное, облегающее черное платье с декольте и разрезом подчеркивало ее точеную фигурку. Иссиня-черные волосы были уложены в высокую, элегантную прическу, открывая лебединую шею. В руках она держала микрофон (старенький, советский, но в ее руках он выглядел как скипетр). Легкий макияж делал ее восточные черты еще более выразительными, а в глазах горел огонь – не то сценический азарт, не то предвкушение триумфа. Она держалась с удивительным достоинством, почти по-королевски, и легкая улыбка играла на ее губах.

Музыка стихла. Анечка подождала, пока в зале установится тишина, и, обведя публику чуть насмешливым взглядом, запела.

И это была та самая с детства знакомая песня.

«Ты стоишь у окна, небосвод высок и светел…» Ее голос – это низкое, бархатное, чуть с хрипотцой контральто – полился в зал, заполняя его, обволакивая. Она пела о какой-то абстрактной «царевне-несмеяне», которая грустит у окна, не зная отчего. Но пела так, что каждый в зале, наверное, чувствовал себя этой самой царевной (или царевичем), стоящим у окна своей жизни и тоскующим по чему-то несбывшемуся. В ее голосе была и печаль, и надежда, и какая-то потаенная страсть. Да, манера была немного ресторанная, с характерными «заломами» и чуть утрированной драматичностью. Но это была настоящая, живая эмоция, идущая из самого сердца. А главное – голос! Сильный, гибкий, с невероятным диапазоном и богатейшими обертонами. Таким голосом можно было петь и блюз, и джаз, и рок-н-ролл, если его правильно направить.

Я сидел, как громом пораженный. Это было не просто «талантливо». Это было… гениально. В своем роде, конечно. Этот голос, эта манера, эта внешность – да это же готовая звезда! Не для комсомольских слетов, конечно, и не для правительственных концертов. А для тех, кто устал от фальши и показухи. Для тех, кому нужна настоящая, честная музыка.

Песня закончилась. Секунду в зале стояла тишина, а потом он взорвался аплодисментами. Даже самые прожженные циники и партийные бонзы, поедающие свой шашлык, отложили вилки и захлопали. Брюс сиял, как начищенный пятак.

– Ну как, Кореец? – он наклонился ко мне, перекрикивая шум. – Говорю ж, талант! Самородок!

А я смотрел на Анечку Бельскую, которая стояла на сцене улыбаясь и принимая овации, и понимал: да, это самородок. И очень сложный. Но с таким материалом можно было работать. И даже нужно! Кажется, судьба подкинула мне не просто «племянницу» криминального авторитета, а настоящую, потенциальную звезду. И теперь моя задача – огранить этот алмаз. И сделать так, чтобы он засиял на всю страну. Задача не из легких, но отступать было некуда. Да и не хотелось. Потому что это было настоящее. То, ради чего я, Марк Северин, и оказался в этом времени и в этом теле.

И тут я понял! Пронзило, как разряд тока! Девичья группа! Вот оно, золотое дно! А что? В семьдесят первом, если мне не изменяет память, появятся ВИА «Девчата» – чисто женский состав, между прочим! И просуществуют, худо-бедно, до самой перестройки! Значит, ниша есть, запрос имеется! А у меня уже есть солистка – да какая! Анечка Бельская, с ее уникальным голосом и экзотической внешностью! Остальной состав… Да я ж не зря тут по стране мотался, контакты налаживал! Инна – железнодорожная фея. Алла, бухгалтерша каспийской мафии – тоже девушка видная, с характером. Кто еще? Да хоть бы Наташа, та студентка-педагог… Ну, эта, конечно, наивная, как воспитанница Смольного института, но личико ангельское, для массовки сойдет. Не умеют петь? Да и хрен с ним! В наше время, когда космические корабли бороздят просторы Вселенной, фонограмма – великая вещь! Будут рот открывать под «фанеру», изображать томление и страсть. Главное – картинка! А за звук ответит Анечка. И я, ваш покорный слуга. Гениально!

Пока я витал в эмпиреях продюсерских фантазий, на нашем столе начали происходить гастрономические чудеса. Сначала нам подали долму – маленькие, аккуратные, как дамские пальчики, голубцы в тугих виноградных листьях. А к ним – белую, как снег на вершинах Кавказа, кисломолочную подливку, остро пахнущую чесноком и какими-то неведомыми травами. Вкуснотища!

Затем официантка, похожая на гурию из восточной сказки, прикатила тележку, уставленную батареей бутылок с вином – «Хванчкара», «Мукузани», «Цинандали» – и тарелками с горами свежей зелени (кинза, базилик, тархун – голова кружилась от ароматов!) и стопками тонкого, как папиросная бумага, подогретого лаваша. А следом за ней, как падишах, выплыл из кухонных недр пожилой кавказец в белоснежной сорочке с закатанными по локоть рукавами, неся на вытянутых руках большое блюдо под высокой крышкой.

Сверкнув золотыми коронками и покраснев от натуги, он с благоговением водрузил это блюдо точно в центр стола.

– Вот это дело! – одобрительно крякнул Брюс, шумно втягивая ноздрями дразнящий запах жареного мяса и специй. – Видит Бог, сейчас я отведу душу! Мировой харч! Аршак, дорогой, – обратился он к кавказцу, – будь так любезен, раздели нашу скромную компанию! Присаживайся, не стесняйся! Следующий тост, не скрою, будет за тебя и твое золотое искусство!

– Борис Алексеевич, дорогой, только на пять минут, ей-богу! – Аршак, оказавшийся шеф-поваром этого гастрономического рая, присел на краешек свободного стула, который ему тут же пододвинул Лева. Он озабоченно поглядывал на дверь кухни, за которой скрылась официантка. – Женщине, конечно, можно доверить все, даже партийный билет и кассу взаимопомощи. Но кухню – никогда! Там глаз да глаз нужен!

Анна продолжала петь. За «Царевной-несмеяной» последовал «Сиреневый туман» с непривычным текстом, потом «Черный кот», «Песенка про медведей»…

За божественным кебабом, от которого я чуть язык не проглотил, последовала осетрина на вертеле, нежная, сочная, тающая во рту. За осетриной – горы спелых южных фруктов: персики, виноград, инжир. А на десерт – ледяное мороженое в хрустальных креманках и обжигающий, ароматный кофе по-турецки, сваренный на песке. Я чувствовал себя падишахом на пиру. Кажется, так вкусно я не ел никогда в жизни – ни в прошлой, ни в этой.

Брюс, насытившись и раскрасневшись, ушел в другой угол зала, к столику с нужными людьми «перетереть какой-то важный вопросик». А закончившая выступление, уставшая, но довольная Анечка присела за наш столик, чтобы перевести дух и, возможно, получить свою порцию комплиментов.

– Привет, продюсер! – сказала она, улыбаясь мне так, будто мы старые добрые знакомые.

– Привет! – отозвался я, чувствуя себя немного пьяным от вина, еды и ее присутствия. – Сегодня дождь и скверно, а мы не виделись, наверно, сто лет…

Девушка удивленно вытаращила на меня свои раскосые глаза.

– Извини, – спохватился я. – Это я уже песню для нашего будущего репертуара сочиняю. На ходу. Вдохновение, понимаешь ли.

– Ух ты! – она усмехнулась, и в ее глазах снова блеснули хитрые искорки. – Значит, ты все-таки готов со мной работать? После моей… э-э… ресторанной самодеятельности?

– Готов, – кивнул я. – И даже очень. Если только ты ответишь на один маленький вопрос…

– Хм? Какой же? – она чуть наклонила голову, изображая невинность.

– Зачем тебе все это, Аня? – спросил я прямо, глядя ей в глаза. – Ты вроде и так успешна. Поешь в хорошем ресторане, публика тебя любит, Брюс… э-э… покровительствует. Зачем тебе головная боль с группой, с гастролями, с цензурой? Чего тебе не хватает?

Она на мгновение посерьезнела. Улыбка исчезла с ее лица.

– Успешна? – она горько усмехнулась. – Миша, дорогой, ты называешь это успехом? Петь каждый вечер для жующих, пьющих, рыгающих мужиков? Улыбаться им, когда хочется плакать? Ты думаешь, это предел моих мечтаний – быть ресторанной певичкой, пусть даже в «Баку»? Да мне этот «успех» вот где сидит! – она выразительно провела ребром ладони по горлу. – Я хочу другого, Миша! Настоящего! Чтобы люди слушали меня, а не чавкали! Чтобы плакали и смеялись вместе со мной! Чтобы… чтобы я была не просто Анечкой из «Баку», а… Артисткой! Понимаешь?

Она говорила горячо, страстно, и я видел, что это не просто слова. Это крик души. Эта девочка, при всей своей хитрости и расчетливости, была настоящей. И она действительно хотела петь. Не для сытых харь в кабаке, а для людей. И, кажется, я был единственным, кто мог ей в этом помочь. Или, по крайней мере, она так думала. А это уже немало.

* * *

Собирай всех к шести вечера. И вот ещё что, Юра… – Ким сделал паузу. – У меня для вас особенный материал готовится. Песни, каких здесь ещё не слышали.

– Твои собственные? – Юра не мог скрыть удивления.

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Ким. – Встретимся – всё объясню. Только будьте все, это важно.

– Конечно, – Юра уже лихорадочно соображал, как срочно найти всех музыкантов в воскресенье. – Я их из-под земли достану.

– Вот и отлично. До вечера, – Ким повесил трубку.

Юра стоял, растерянно глядя на телефон. Немецкая аппаратура. Особенный материал? Что-то здесь не так. Ким всегда был немного странным – слишком серьёзным для своих лет, говорил иногда о музыке так, будто знал о ней больше, чем все они вместе взятые. Впрочем, какая разница? Главное – деньги есть, и теперь всё завертится всерьёз. Не просто танцульки в заводском клубе, а настоящие концерты, с профессиональным звуком…

И новые песни. Что-то подсказывало Юре, что Ким приготовил для них нечто особенное. Что-то, что изменит всё.

* * *

Вечером, в Юркиной квартире собрался весь наш будущий звездный состав. Юрка Ефремов, хозяин берлоги, выглядел крайне заинтересованным. Напротив, Виктор Петров, наш солист-гитарист, сегодня был почему-то особенно мрачен и с выражением оскорбленного достоинства на лице. Вадик Зайцев, клавишник, интеллигент в очках, студент музучилища, как всегда, сдержанно улыбался своей загадочной улыбкой, словно знал какую-то тайну, но делиться ею не собирался. И, конечно, Алексей Пузырев, барабанщик, циник и пофигист, который уже расположился на продавленном диване, всем своим видом демонстрируя глубочайшее презрение к происходящему, но при этом внимательно прислушиваясь к каждому слову.

Комната была завалена инструментами в разной степени сохранности – гитары с ободранными деками, сиротливо стоящий у стены электроорганчик «Юность», потрепанный усилок «Регент-30», куцая ударная установка с треснувшей тарелкой. На стенах – выцветшие плакаты «Битлз» и каких-то полузабытых западных групп. В воздухе стоял неистребимый запах табака, дешевого портвейна и чего-то еще, неуловимо холостяцкого. Атмосфера, прямо скажем, не располагала к созданию шедевров, но для начала сойдет.

Все выжидательно смотрели на меня. Я не стал устраивать театральных пауз, а просто достал из внутреннего кармана тетрадный листок, исписанный моим корявым почерком, и положил его на стол.

Юрка осторожно, двумя пальцами, словно это была не просто бумага, а какой-то секретный правительственный документ, взял листок. Остальные тут же сгрудились вокруг, пытаясь разглядеть строчки через его плечо.

– «Я начал жизнь в трущобах городских…» – начал Юрка вполголоса, шевеля губами так, будто впервые в жизни читал по-русски. – «…и добрых слов я не слыхал… Когда ласкали вы детей своих, я есть просил, я замерзал… Вы, увидав меня, не прячьте взгляд, ведь я ни в чём, ни в чём не виноват…» – Он оторвал от листка воспаленные от недосыпа глаза и уставился на меня с немым вопросом. – Миша, это… это что, стихи Агнии Барто для трудных подростков? Или ты решил податься в социальную сатиру?

– Почти угадал, – усмехнулся я. – Это перевод текста песни из нового американского фильма про тяжелую жизнь ихних беспризорников. Называется «Генералы песчаных карьеров». У нас он скоро выйдет на экраны, и вся страна будет рыдать в три ручья. Но пока выйдет, мы уже всех порвем.

Я не стал вдаваться в подробности, что оригинальная песня в фильме была про каких-то бразильских рыбаков и их нелегкую долю. Кому интересны эти нюансы в 1969 году? Главное – мелодия, которая застревает в голове, а текст, еще не сочиненный Юрием Цейтлиным (о чем я, естественно, умолчал), был гениален в своей простоте и пронзительности.

Кто-то, может, скривится: мол, что это за продюсер, который сам ни на чем не играет, даже «Собачий вальс» на пианино сбацать не может? А вот такой. Мой главный инструмент – это голова. И память, напичканная хитами из будущего. А для игры на гитарах и барабанах есть специально обученные люди – вот они, сидят передо мной, ждут указаний.

Я откашлялся, стараясь придать своему не самому выдающемуся голосу максимум трагизма и пафоса, как это делал неподражаемый Алексей Кортнев из группы «Несчастный случай» (которая в этом времени существовала разве что в моих воспаленных воспоминаниях). Напел им мелодию, отбивая ритм костяшками пальцев по пыльному столу. Они слушали, раскрыв рты, как дети на представлении фокусника. Потом с интересом наблюдал, как Юрка с Витьком, переглядываясь, начали подбирать аккорды на своих гитарах. На удивление, дело пошло быстро – песня-то, по большому счету, простая. Но в этой простоте и крылась ее дьявольская притягательность.

– Так, Юрец, бас здесь должен быть плотным, качающим, как сердце умирающего кита, – командовал я, входя в образ сурового, но справедливого продюсера. – Витек, твоя гитара должна плакать, стонать, выть от безысходности! Пару простых, но запоминающихся риффов, в духе старого чикагского блюза, понял? Вадик, на своем электроорганчике создай атмосферу вселенской тоски, но с проблеском надежды в финале, как свет в конце тоннеля. А ты, Пузырев, – я повернулся к барабанщику, который откровенно зевал, – кончай спать! Ритм должен быть четким, как пульс приговоренного к расстрелу, но с душой, с надрывом!

Они пыхтели, пробовали, ругались, снова пробовали. Я метался по комнате, как лев в клетке, размахивая руками, напевая, отбивая ритм ногой. Потихоньку, из этого хаоса звуков и эмоций, начала вырисовываться Песня. И когда они, наконец, сыграли ее от начала до конца – пусть кривовато, пусть слегка фальшивя, но с таким неподдельным, идущим из самого нутра чувством… я понял: это оно. Получилось.

Все сидели оглушенные, как будто их пыльным мешком по голове ударили. Даже вечный циник Пузырев смотрел на меня с каким-то новым, непонятным выражением – то ли страхом, то ли восхищением.

– Ну… это… это, мать ее, бомба, Миша! – наконец выдавил из себя Юрка, откладывая гитару на диван. – Настоящая термоядерная бомба! Где ты это откопал, старик⁈

– В трущобах городских, – загадочно улыбнулся я. – И это, друзья мои, только цветочки! Ягодки будут потом! У меня таких «бомб» – на целый альбом хватит! Так что засучивайте рукава и готовьтесь к работе. Скоро мы будем не просто играть в задрипанных ДК. Скоро мы станем… легендой. Если, конечно, нас раньше не посадят.

Они смотрели на меня, как на мессию, явившегося из ниоткуда. В их глазах уже разгорался огонь. Тот самый огонь азарта, творчества и надежды на чудо, который и нужен для того, чтобы в этой серой, унылой действительности родилось что-то настоящее. Кажется, мой безумный план начинал обретать плоть и кровь. И это было чертовски волнующе.

Конец первой части.

Продолжение следует…