Текст книги "Прыщ"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Глава 296

Так я пол-ночи на пустые разговоры и перевёл. Потом просто сидел в тепле, дремал в полглаза. Воротники сказки сказывали, случаи разные вспоминали, десятник пару раз их на стену выгонял – патрулировать. Нормальные мужики. Только сильно бородатые.

Утром десятник ещё за час до света ворота открыл:

– Езжай, паря, там, поди, заждались.

Даже двух стражников дал: для сопровождения и охраны. И для доношения до начальства факта бдительности и к людским заботам участия со стороны воротной стражи.

Будда, при моём появлении, выразился кратко и нецензурно в адрес всяких недорослей-опаздунов. Потом повторил свою нецензурщину ещё пару раз: когда увидел своего мёртвого одноглазого работника. И когда углядел бурые пятна крови на празднично-алой коже парадных щитов. Но мне пофиг – устал я.

Забрался в оружейку, разогрел пару пирожков, из дому прихваченных. Нашёл чулан потемнее с каким-то тряпьем, и спать завалился. Там меня и нашли. Но уже около полудня и после «разбора полётов» и «раздачи слоников».

Будда вытащил меня к огню, поднял одной рукой за грудки, стал поворачивать и разглядывать. Долго. Я даже успел совсем проснуться.

– Цел?

– Я-то? Цел. Дядя Гаврила… А можно меня на землю поставить? А то дышать тяжело: рубаха на горло давит и брюхо уже голое, мёрзнет.

– А. Ага. Ну. Сказывай.

Сказываю. Как дело было. Уже шестой или седьмой раз.

– Значит, дубину вырезал – чтобы лошадь погонять?

– Да.

– А возчиком сел с того, что у того – голова заболела?

– Да.

– У него мозги наружу, а у тебя – ни царапины?

– Да в бога гроба душу…! Судьба, факеншит уелбантуренный!

– Верно Аким сказывал: ловок. Мда… А мне за те пятна на щитах… люлей по самые ноздри. Охо-хо. И работника потерял. Хоть и был он… А всё ж…

Тут я влез. Типа: трудовой энтузиазм аж горит, считаю своим долгом заменить павшего товарища, дозволь, милостивец, сюда на житьё перебраться. Ближе к месту трудовых свершений. Чтобы как вскочил – сразу к станку. И давай его… наяривать… спросонок лучковым приводом…

– Не. Мончуку такое против шерсти. Ежели прыщи разбегутся – у него службы не будет. Вот ежели бы в казарме печь развалилась… Ну, чтоб жить нельзя… А так… ныне мне не надавить на него. Опосля сегодняшних… люлей. Так что, ночевать туда пойдёшь. А пока давай, вон, чешую начищай.

Кстати, а как у вас, господа хорошие, с дофаминовым рецептором D4? Нет, что вы, я не путаю венерологию и нейрохирургию!

Исследование, проведенное в сибирских местах принудительного отдыха индивидуумов, которые пошли на хладнокровное намеренное убийство, то есть – без состояние аффекта, показало, что у них хорошо развита «холодная», спланированная агрессивность, наличие которой тесно связано с отдельными формами дофаминового рецептора D4.

Нестандартность решений, гибкость мышления, склонность к поиску новизны и открытость человека определяются, в том числе, малоактивными формами этого гена. Ещё он коррелируется с дисфункцией вегетативной нервной системы и шизофренией.

Обычно D4 синтезируется в мозге в относительно небольшом количестве. Но у меня сейчас – просто паром из ноздрей летит! Так и хочется кого-нибудь… преднамеренно, хладнокровно и в особо циничной форме…

Значит, говоришь: «чтобы в казарме жить было нельзя»?! Сделаю.

Видимо, я человек с очень много этого D4. В смысле: открытый. В смысле: думы мои на лице написаны. Будда посмотрел внимательно, поднял за шкирку и выкинул назад в чулан. С напутствием:

– Но-но! Без поджога! И зачем я тебе сказал…? Чешую завтра драить будешь. Отсыпайся покуда.

Я ворочался с боку набок, сон среди дня не шёл. Хотелось куда-нибудь сбегать и чего-нибудь… уелбантурить.

Тоска, бл…! Печаль, нах…!

Инстинкт кричит: «Бегом!». Но не говорит – «куда». Сдерживать глубоко инстинктивные, из глубины души рвущиеся поползновения и намерения – вредно для здоровья. При таком уровне тоскливости и безысходности… срочно нужна новая забава. А какая? – А вот это уже чисто технический вопрос. Вопрос ширинности кругозора и глубоковизны ассоциаций.

В очередной раз выходя во двор, прихватил заодно мусорное ведро с золой. А напротив кучи, куда всё это надо вывалить – птичник. Там, естественно, птицы. Конкретно – гуси. И никого из прислуги. Интересно…

 
   «Гуси-гуси – Га-га-га.
   Полетаем? – Да-да-да!».
 

И чего только от смеси безделья со вздрюченностью не сделаешь!

В этот раз я пошёл делать из гусей «сталинских соколов». Звёзды на крыльях сажей нарисовал. Ну не кровью же! Не резать же чужое имущество. Птички откормленные, благостные, последнюю неделю своей короткой жизни мотают. Совсем как я… А потом ножичком по горлышку… или кистенём по темечку… Надо бедненьким хоть какой «праздник жизни» напоследок устроить.

«Аве, Цезарь! Идущие на смерть – приветствуют тебя». Хотя здесь, наверное, правильнее: «… идущие на стол…».

К этому времени опять стемнело. Птичницы топали через двор гурьбой для вечерней подкормки, когда им навстречу толпой ломанулись мои гусе-соколы. Со звёздами на растопыренных крыльях и с ужасом в распахнутых клювах. Через мгновение птичницы отличались от птиц только отсутствием звёзд. Ошалелый клёкот пернатых смешивался с таковым же, но визгом – женщин.

 
   «Нам разум дал стальные руки-крылья,
   А вместо сердца – пламенный мотор».
 

Вот насчёт разума – неуверен. А так-то вполне… «Моторы» у всех… пламенеют. Огнём – горят, жидким – кропят, воплями – исходят.

 
   «Яблоки на снегу – розовые на белом
   Что же нам с ними делать, с яблоками на снегу».
 

Известно что – ловить. Только не розовое, а красное – красные гусиные лапки. Потому что сами гуси – белые, и в этих сгущающихся сумерках на снегу – самих птиц плохо видно.

Кстати, чёрные звёзды на крыльях прекрасно дополняют маскировку для фона из замусоренного снега. Я сам одного шипуна только с двух шагов разглядел, когда он в лоб на таран пошёл.

– Птиц! Нихт шлиссен! Я не «хенкель» – нечего меня таранить!

Птиц понял, и стал пристраиваться мне в хвост. С тем же шипением и агрессивными намерениями. Был бы у него хоть один пулемёт – я бы давно уже «дымил и падал». А так сумел вернуться на базу: заскочил в оружейку и дверь перед клювом захлопнул. Как он с той стороны клювом щёлкал! Три раза на штурмовку заходил! Но бронебойных – не было. Потом его бабы увели.

Ну вот – полегчало. Побегал, размялся. Гадостей невинным и непричастным понаделал. Гарантированных настольных рождественских упокойничков по-развлекал. Теперь можно и о себе, тоже почти гарантированном, подумать.

Отдышаться и чётче сформулировать задачу.

Из казармы надо уходить. Уйти можно, если жильё – станет непригодным. Как сделать жилое помещение – непригодным для жилья? Да запросто! Есть куча вариантов. Самое простое – завалить крышу. Но – это заметно. И – трудоёмко. Развалить печь? – Аналогично.

А почему я думаю только о том, как лишить чего-нибудь принципиально нужного этот объект градостроительной фантазии типа «казарма барачная, прыщеватая»? Может, лучше добавить?

В Китае, как всем уже давно известно, очень трогательное, почти религиозное, отношение к гостям. Традиция гостеприимства. Всё что делает гость – правильно. Вот однажды, как гласит китайская легенда, в одной деревне жил человек. У него был сосед и конфликтный участок земли между их домами. Однажды сосед пришёл к человеку в гости. Понятно, что в обычное время они были готовы перервать друг другу горло. Из-за огорода – в Китае это распространено. Но один день в году – всеобщий праздник, и можно зайти в гости даже к врагу. Сосед пришёл, выпил чашечку чая, честно говоря – довольно жиденького и чуть тёпленького, вбил в стенку комнаты свой принесённый гвоздик своим принесённым молоточком и удалился. Прошёл год. В течение которого соседа не пускали не только на порог дома, но и на порог слуха. Но через год он снова пришёл в гости. Деваться некуда: великий обычай китайского гостеприимства. И его – пустили. Сосед выпил чашечку чая, привязал к своему гвоздику свою принесённую верёвочку и ушёл. На третий год он опять пришёл в гости. Хозяин аж подпрыгивал от нетерпения: а что сосед в этот раз притащит? Может, раскаялся? Может, осознал? Может, мешок с золотом принесёт? За все свои прежние гадости и подлости? Сосед принёс дохлую крысу. Которую привязал к своей верёвочке на своём гвоздике. И ушёл, даже не попив чаю. Ибо – воняло сильно. Хозяин терпел три дня. Потом его гордость не выдержала борьбы с его же обонянием, и он выселился из дома. Поскольку в доме – имущество гостя. Дышать рядом с которым – невозможно. И выбросить его нельзя. Поскольку – древняя китайская традиция. Таким образом – он потерял лицо. Харакири делать не стал – не дикая ж Япония! Но из деревни уехал. Оставив изобретательному соседу всё своё недвижимое имущество.

Насчёт утраты движимого и недвижимого при столкновении с изобретательностью – масса случаев. И в 21 веке – тоже. И слава богу! «Спасибо, господи, что взял деньгами». Потому что, как показали новосибирские учёные выше, изобретательность, она же – склонность к новизне и нестандартности мышления, при неудовлетворённости и некоторой асоциальности, легко переходит в хладнокровное, преднамеренное… или в шизофрению. С такими же летальными, но менее «срочными». Ибо в аффекте – срокá меньше.

 
   «Юноше, обдумывающему житье,
   решающему, делать жизнь с кого,
   скажу, не задумываясь – делай ее…».
 

«Делай её» – с учебника судебной психиатрии.

Специально для тех, кто обдумывает преднамеренное: заблаговременно изучите клиническую картину аффекта.

Там, в частности, есть очень интересные изменения визуального восприятия мира. Да и некоторые другие… характерные симптомы. Помните, коллеги: давать показания по учебнику – эффективнее. Это сберегает ваше время и деньги налогоплательщиков. Ещё: экономит труд следователя – он же тот же учебник учил. Сразу видит знакомые слова. Если, конечно, не двоечник попался.

Итак, как сделать нашу казарму непригодной для проживания путём не удаления сущностей, но их привнесения? Элементарно, Ватсон!

Один способ помню ещё со студенческих времён: набираешь поллитровую банку клопов… или – майонезную, если сильно ленивый. Или – сильно чистоплотный. Несёшь в женскую общагу, высыпаешь под дверью выбранной комнаты. Чтобы эти фифы не воротили носы, когда списать надо. Средство мощное, уровня биологического ОМП. Вплоть до вызова санэпидемстанции и отселения целых стояков.

Но здесь… Мы ж не фифы, мы ж «прыщи боярские», мы ж, в скором времени, богатыри святорусские! «Всё, что тебя не убивает – делает тебя сильнее». Как это к клопам…?

Тридцать лет и три года карачаевские клопы, как «Три сестры» у Чехова, безуспешно кусали лежавшего на печи Илью Муромца и кричали:

– В Москву! В Москву!

Наконец, до него дошло: он набрался сил, встал на ноги и повёз своих клопов в Киев.

Не сработает. Начальство скажет:

– Развели тут, понимаешь! Истребляйте, итить вас всех ять. Аки поганых в Диком Поле. А пока – чешите и почёсывайте.

Расселять нас точно не будут – дабы заразу не разносить. Тогда… тогда – по-китайски!

Идея выкристаллизовалась в моём мозгу мгновенно. Даже как-то неудобно: если бы я так быстро насчёт чего полезного соображал… Но приступить к реализации сразу не удалось – позвали на ужин.

Со всеми предосторожностями, с кольчужкой на теле, постоянно озираясь и прислушиваясь, ножички – под рукой, кашу – только после других, квас – дождавшись проглатывания и реакции соседа, всякий входящий посторонний – контролируется и наблюдается… Нервенно это всё.

Казарма постепенно обживается: иконку ещё одну повесили, перед ней свечки россыпью лежат. Светлее чуть стало. Но звук и вонь… мда, икона не помогла. Что не удивительно: она же от супостатов, а не от пердунов. Не снимая кольчуги, не выпуская рукояти своего «огрызка» под подушкой, вздрагивая от всякого шороха за дверью…

Утром, злой, вздрюченный и не выспавшийся, приступил к исполнению своего злокозненного плана. Благо, ещё вчера в оружейке нашёл необходимый мне компонент: кусочек природной серы.

Берём свечку стеариновую, нарезаем её колечками, плоскости колечек посыпаем тёртой серой, собираем назад и чуть подогреваем, оплавляем, чтобы разрезов видно не было. Если не присматриваться – свечка и свечка.

Вечерком подкидываем в общую кучу свечек перед иконкой святого князя Глеба. Я уже говорил, что в здешних местах, где его и убили, отношение к святому Глебу – особое. Лики его вешают где ни попадя. «Кашу маслом не испортишь» – русская народная мудрость. Хотя я сомневаюсь – истинна ли эта мудрость? Машинным – запросто…

Я допустил несколько ошибок. Причины… Да очевидно же! Психанул, заигрался. Сочетание скуки и бессмысленности времяпрепровождения с острым чувством неизвестной, но – смертельной, угрозы… С наглядным примером смертельности кистеня по темечку…

Ни убежать, ни атаковать, ни замереть… Все основные человеческие реакции в ситуации опасности – не эффективны. Сижу – как мух, в паутине запутавшийся. С неизбежным и скорым прибытием паука.

Сочетание истеричности и гиперактивности с некомпетентностью и спешкой привели к… к превышению меры необходимой самообороны. Вообще-то, мы все должны были там помереть. Но мои ошибки наложились друг на друга и, вопреки одним законам природы, благодаря другим, на фоне всеобщего бардака… – получилось желаемое.

При нагреве смеси углеводородов, которую и представляет собой стеарин, водород соединяется с серой. Что и даёт нужный мне запах. Факеншит, я столько раз нюхал протухшие яйца! Но не подумал, что эта хрень в естественной природе, как продукт разложения органики, никогда не достигает концентраций, свойственных химическому производству. Сероводород не намного менее токсичен, чем циан:

«Смертельный исход может наступить при концентрации сероводорода в воздухе 1,2…2,8 мг/л. Опыты с сероводородом необходимо проводить только на открытом воздухе или под вытяжкой».

Вдыхание концентрированного газа убивает с одного раза. Ещё хуже то, что при небольших концентрациях довольно быстро возникает адаптация к неприятному запаху. «Паралич нюхательного нерва».

Второй прокол: сероводород очень даже хорошо горит. И при этом – выгорает.

Третий: это ж был «лепёж на коленке» – однородной смеси не обеспечивалось.

Три недостатка: ядовитость, пожароопасность, неоднородность – взаимно погасили друг друга. «Делать из дерьма конфетку»… А из трёх? Можно ли считать результат «конфеткой»? Хотя сладковатый привкус во рту…

Среди ночи назначенный, наконец-то, дневальный сменил прогоревшую свечку перед иконкой. Естественно, поставил мою – она больше и гореть будет дольше, лишний раз голову от стола, где он дрыхнет, отрывать не придётся. Она погорела-погорела и полыхнула. Факел где-то… на ладонь. Половина проснулась от яркости пламени, остальные – от запаха. «Адаптация»… она, конечно – «да». Но не сразу.

Дружно обменялись упрёками по теме: кто что вчера кушал и почему в казарму принёс, а не оставил в сортире. Легли спать дальше.

А я тревожусь! Поскольку сладковатый металлический привкус во рту не проходит, и вдруг вспоминаются всякие другие последствия: утомление, головокружение, сильное беспокойство, утрата обоняния, коллапс… – так это ещё самая слабая форма поражения! А дальше… судороги, кома, отёк лёгких… А «сильное беспокойство» – у меня уже началось…!

И тут оно снова на ладонь полыхнуло! Нервы у меня не выдержали, я скомандовал срочную эвакуацию личного состава. Личным примером. Некоторые пытались возражать, но очевидный довод: святой Глеб во гневе огнь и вонь посылает – подействовал. Выскочили – кто в чём. Я-то… не скажу – «умный», правильнее – параноидальный. Поэтому одетый. А вот остальные…

– Может, мы сходим, одёжу свою возьмём?

– Куда?! Оно сейчас опять полыхнёт!

– Почему это? А ты откуда знаешь? А! Это ж евоная свечка! Здоровущая, вонющая, проклятущая! Это ж он таку зраду исделал! Это из-за него мы тут на снегу голые и босые! Бей ублюдка злокозненного!

И понеслось… Точнее: они понеслись на меня. С кулаками и выражениями. А я – от них. Но, как оказалось – не туда. Прямо за углом налетел на Мончука – вызвали уже старика.

Дальше вы уже знаете: пошла «Кающаяся Магдалина».

Как мне стыдно…! Как я раскаиваюсь…! Сижу в оружейке, прихлёбываю смородинный сбитень на малиновом листе и покаянно выплёвываю дохлых пчёлок.

Тепло, темно, тихо, вкусно… Но – не долго: дверь распахнулась, пришёл Будда.

За несколько последних дней нашего общения, я научился разбираться в оттенках его буддистской мимики. Точнее: в оттенках отсутствия мимики. Обычное, неподвижное, плоское лицо. Узенькие, прищуренные глазки, плотно сжатые губы. Редкие экономные движения. Всё – выражает ярость. Без каких-либо внешних ярких выражений.

– Зачем?

– Дядя Гаврила, ну ты же сам сказал: если там жить нельзя будет, то я смогу сюда перебраться.

– Я сказал?! Так ты…! Вона ты как…

А что разве нет? Говорил же он: «чтоб жить нельзя». Но почему на меня с такой злобой? И – с презрением. Брезгливо.

– Жаль. Жаль что у Акима сынок… Хотя… чего от ублюдка ждать. Так. Ты мне не надобен. К службе – не годен. Собирай вещички – пойдём к конюшему.

Да что ж он так-то?! Я ж ничего худого…

– Дядя Гаврила, ты, никак, решил, что я на тебя доносить буду? За твою спину, за слова твои – прятаться?! Я такого никогда…

– Досыть. Собирайся. Или пинками…?

Вот даже как!

Пожалуй, зря я так хорошо разобрался в оттенках отсутствия мимики на этом буддо-бурятском лице: такая волна презрения, отвращения… Хоть захлебнись. Будто унюхал кусок дерьма свежего… И с чего? – С того, что я ему его же слова напомнил? Но я же правду сказал!

Ничто так не раздражает собеседника, как правда. Особенно, цитирование ему – его же. Но – в неподходящий момент.

Вот же ж! Ведь мог чуть иначе сказать, не столь аргументированно, без акцентирования цитирования… Ляпнул не подумавши – потерял друга. Ну, не друга, а доброе к себе отношения хорошего человека. Из-за мелочи, из-за одной фразы. Которую он воспринял как… как намёк. Как намёк на возможное распространение искажённой информации, выставляющей его инициатором моей глупой шутки. Типа:

– Начальник сказал – я сделал. Я – не я, вонища – не моя. Вот – босс, с него – и спрос.

Кубло. Княжеский двор – клубок гадюк. Вот такие… передёргивания, умолчания, недоговаривания с искажениями – постоянный элемент здешней жизни. Они в этом живут, они к этому привычные, они именно такое – понимают, предполагают и находят. Потому что – этого ищут. И даже не желая – ожидают. А мои слова:

– Я же просто пошутил! Ну, повоняло малость, пугануло чуток, но ведь без злого же умысла! Это же шутка такая!

Лепет зловредного хитрована, косящего под простодушного юнца-деревенщину из глухого захолустья.

Назад отыграть… «даже бессмертные боги не могут сделать бывшее – небывшим». В смысле: попробовать-то можно. Но осадочек останется. У обоих. Навсегда.

– Слушаюсь, господин главный княжий оружничий. Собираюсь.

Доказывать, объяснять… Можно, нужно. Но – потом. Когда эмоции схлынут, ситуация устаканится. А пока… будут приняты решения. Какие-то. На основе взаимного недопонимания. И о моих мотивах – ложного представления. С этими решениями и оргвыводами нужно будет жить. Как-то. Если меня сейчас со службы вышибут… без права на повторную попытку… Акима я подставил капитально. И всё семейство: Марьяшу с Ольбегом. И всех моих людей.

Факеншит! Из-за глупой шутки! Ведь вдолбила же ещё первая жизнь: никогда не шути с иностранцами! Они же тупые! Они же шуток не понимают! И плевать, что здесь иностранец – я. Что тут я сам – иноземец, иноверец и инородец.

Коллеги-попаданцы! Не шутите на «Святой Руси»! Никаких подколок, острот, розыгрышей! Не поймут-с, не оценят-с. Но так вдарят…!

– Утро доброе. Хорошо ли спалось-почивалось?

Дверь открылась, в проёме появился главный княжий кравчий Демьян. Радостно улыбающийся. Следом за ним в оружейку просочился давешний «свистящий салоп». Будда хмуро глянул на вошедших, что-то буркнул и уставился в угол.

– Вижу-вижу, гневается наш оружничий, сердится. Гром гремит, земля дрожит, молнии сверкают. Тебя, Гаврила, дворник искал, дела у него какие-то срочные.

– Ничё. Отведу отрока к конюшему, а после к дворнику схожу.

– А зачем? Пострелёнка и я могу отвести. А то дворник сильно тебя ждёт. Чего передать-то? Конюшему?

– Ничего. Сам скажу.

– Экий ты невежливый. Гаврюшка…

– Что?!

Выражение крайнего озлобление на буддистской физиономии выглядит не только отталкивающе, но и весьма пугающе. Сочетание скуластости, оскала и прищура вызывает в памяти выражения типа: «Поганый хан Змей Тугарин». И прочие… стихийные бедствия. С чего это Будда так вызверился? Даже когда на меня смотрел – хоть и злобно, но не настолько. Это ж просто какое-то… застарелое бешенство!

А, понял! «Гаврюша» – распространённая на Руси кличка домашних животных: бычков, поросят. Видать, детская обидная дразнилка. Они же все с одного двора, с княжеского – «янычары святорусские».

Возможно, несколько десятилетий назад, толпа мальчишек на этом дворе радостно вопила: «Гаврюшка! Гаврюшка!». Пегая поросятка радостно прибегала и тыкалась пяточком в детские руки, ожидая вкусненького. А скуластый мальчонка на тощих кривых ногах, рыдал в тёмному углу и клял судьбу, наградившую его «поросячьим» именем.

Мда. Детские обиды долго вспоминаются.

Кравчий тоже скалится. Но с другим оттенком: хитрости и полного превосходства. Не понимаю почему, но у меня ощущение, что Будду опустили ниже плинтуса. Это от моей шутки такой эффект? Как интересно наблюдать за умной, насыщенной образами, ассоциациями и смыслами беседой старших княжеских слуг, бóльших бояр…

– Ладно, Ванечка. Торбу свою взял? Ну и пошли. Не будем мешать господину оружничему дела его делать.

Будда как-то протянул руку. Будто пытался меня остановить. Но я увернулся: ежели ты такой дурак, что с одного моего неловкого слова сразу меня дерьмом посчитал, то на кой хрен мне тебя слушать?

Обидел ты меня, Будда, своими подозрениями. Глупыми и необоснованными. И помочь мне в нынешней хреновой ситуации – не можешь, и не хочешь. А вот кравчий… он, конечно, сволочь. Но два предыдущих эпизода моей «святорусской» эпопеи с его участием – закончились для меня с прибылью. Ежели держать ухо востро… Может, он и теперь чего-нибудь… Потому что твоё простое «пшёл вон» – не конструктивно.

Подворье просыпалось, хотя ещё темень на дворе. Я топал за кравчим, и прикидывал – какие он может сделать мне предложения, какие я могу применить ухищрения, какие возможны ограничения…

– А куда это мы пришли, дядя Демьян? Конюший же, вроде в других хоромах сидит. Нам бы, вроде вон в ту сторону топать надо…

– Не, Ванюша, мы уже добрались.

Демьян ласково улыбнулся, взял меня за плечо и подтолкнул к двум здоровым мужикам, вышедшим на невысокое крылечко одноэтажной постройки.

– На подвес.

На какой «подвес»? Эй! Стойте! Вы чего?!

Мужички как-то очень ловко ухватили меня за руки, сдвинули на нос шапку, приложили лбом об косяк, сдёрнули торбочку, вкинули в дверь, так что я полетел носом вперёд, запнувшись об порог, снова перехватили, крутанули, вывернули руки, сдёрнули тулупчик – а как же кушак? – я же завязывал… Я ухитрился стряхнуть с головы шапку, дёрнулся, получил сразу и в поддых, и по ногам, и мешковину на лицо… взвыл от ярости, рванулся (со всех сил), ударил (аналогично), попал (хорошо), упал (больно), схлопотал в почку (аналогично), какая-то туша рухнула на спину (твою мать…!)… да так, что выбила всякое дыхание (х-ха…, аналогично)…

Меня непрерывно били, теребили, дёргали, роняли, пинали, толкали, перекидывали… Потом начали душить. Накинутой поверх мешка на голове веревкой. Но руки, почему-то, не связывали. Я пытался ударить душителя, растянуть петлю, лягнуть, освободиться, вдохнуть… потянули назад, оступился, полетел навзничь, что-то больно ударило по затылку. В плотно зажмуренных глазах поплыли цветные пятна…

Потом я смог вздохнуть.

Это было очень больно.

Это просто резало горло.

И лёгкие. И подреберье. И всё болело.

Как в подземелье у Саввушки в Киеве.

Тут сдёрнули мешок с головы. И меня начала бить крупная дрожь.

Блуждающие судороги по всему телу.

Особенно – в ногах.

Потому что похоже.

Потому что вокруг было подземелье.

Пытошный застенок.

Именно что не погреб какой: я висел на дыбе.

У меня в Пердуновке похожая есть. Сам строить помогал. Моя лучше.

– Очухался. Нут-ка, придави чуток.

– А-а-а! Бл…

Сверху, под связанные за спиной и вывернутые вверх руки был вставлен подвешенный брус. А внизу, между связанными щиколотками ног – бревно. Я стоял на цыпочках, и когда помощник палача чуть наступил на бревно – мои руки начали выворачиваться из плечей.

– Погоди. Ваня, ты меня слышишь? Дайте-ка страдальцу водицы. Говорить-то можешь?

Обеспокоенный, сочувствующий, заботливый голос Демьяна. Добренький. Вот сволота! Вот он куда меня привёл! В застенок! Уничтожу гадину!

Тихо, Ваня. Пока функция терминатора – у него. И козыри – тоже. Сперва – выбраться. Желательно – с целыми плечами. Ух же как больно-то!

Но – не мастера. Против Саввушки – подмастерья-неучи. Не видали они настоящего застенка. А я – видал. А они этого не знают. Поэтому… играем боль и испуг. Тем более, что и играть-то особенно не надо.

Я жадно и шумно жлуптал воду из поданной под нос миски. Прокол палачей: Саввушка с жаждой подопытного работал дольше и эффективнее.

Едва миску убрали, как я возопил:

– Дядя Демьян! За что?!! Я же для тебя во всегда! Во везде!! Я ж ничём! Никогда, нигде…! Со всей душой… пожалуйста! Не надо!!! Ежели чего – я же весь вот! Не виноватый я-я-я-я… Отпусти-и-и-и-и….

Я скулил, проливал слёзы и разбрызгивал слюни. Вполне натурально – больно же!

Демьян, вальяжно развалившийся на лавке у дощатого стола в углу, по-наслаждался моим нытьём, потом перешёл к делу:

– Ни в чём, говоришь? А вот давай-ка посмотрим: поехал ты в город за княжескими щитами. Которые надобны для самого светлого князя братьев – подарения, украшения и возвеличивания. На вас напали, слугу княжеского убили, щиты попортили. Кабы их украли – их сыскать можно было. Где-нить в городе. Всплыли бы они где-нить. А так – вот они, есть. А для дела негодны. Княжей чести ущерб. Меж братьями-княжичами – раздор. А ты – цел-целёхонек. А не был ли ты в сговоре с теми татями? А не ведаешь ли: кто они и где обретаются?

– Господи! Боже всемилостивейший, всемогущий, всеблагущий! Вот! Истину одну глаголю! Как диамант – крепкую, как слеза богородицы – чистую: не ведаю про тех татей ничего! А чего ведаю – всё ярыжке сказано, много раз повторено… Вот, весь как на христовой исповеди, ни слова, ни словечка кривого тайного…!

– Довольно. Показал: «не ведает». Записал? (Это – писарю). Ещё вопрошаю: давеча ты княжеских гусей по двору гонял, знаки бесовские на них рисовал. Сам ли таковое удумал, али подсказал кто?

Факеншит! Только бесовщины в моих делах искать не надо! Так, за групповое – больше. Поэтому – только правду:

– Сам! Сам-один! От умишки моего худого! От головушки моей безмозглой! От бессмысленности и невежества!

Точно: сам, без ансамбля. А насчёт «бесовских знаков»… пятиконечная звезда – знак вполне корректный, звезда Соломона… ею арабских джинов запечатывали… вот мне только отсюда, с дыбы – просветительством заниматься!

Были такие святые, были. Которые и из пламени пожирающего их костра… свою благую весть… Не надо так хорошо обо мне думать.