Текст книги "Прыщ"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Глава 308

Я пристально разглядывал переминающегося передо мною мужичка. Что обо мне какой-то звон идёт – я понимаю: «на чужой роток не накинешь платок». Что дела мои… не дюжинного ряда – знаю. Но что молва вот так вывернет… Ванька-ублюдок – всяких проблем решатель. По мудрости от Пресвятой Девы даденной… Это я-то?! Атеист-материалист-пофигист…

Когда простолюдин идёт к аристократу, он заранее знает – чего хочет: дай вон то, не забирай вот это. Это общее правило: начальство нельзя ставить перед выбором – оно всегда выберет наихудшее для просителя, даже не понимая сути дела. Классический пример: проект гостиницы Москва. Сталину были предложены два варианта на одном листе. Он подписал посередине.

А вот тут Гвездонь просит у меня не денег или вещей, не «милости» или «облегчения», а – подумать. Не фига себе! «Озаботься, господине нуждишкой моей…». Придумай решение его проблемы.

Мда… А не ново! В первой жизни почти все мои проекты были из серии: «этого не может быть». Задачи, от которых уже отказались другие. Не всегда из-за сложности – и другие критерии бывали. Кого инструментальная база не устраивала: «ничего приличного на этом дерьме не сделаешь», кому денег и людей не хватало, кому мозгов и понимания сущности процессов. Работать в разработке «пожарником», «аварийной командой»… это было забавно. Хотя, конечно, когда показываешь результат – «то, чего не может быть» – люди обижаются.

А с Гвездоньской заботой… чистой воды пазл: покрути в голове попадающиеся на глаза кубики и получаешь решение.

– Лады, как не помочь земляку. Дело-то простое. Тебе нужна нормальная лодия. А у меня такая есть.

– Ой, благодетель, спаситель ты мой! Милостивец! Век Богородице за тебя молиться буду!

– Да погоди ты! Здешние цены на лодии ты видал. Забудь. Лодию даю даром. Но у меня лодия не пустая, а верхом гружёная. Меха, ткани, вещи, одежда, инструмент, оружие… Цены… берем здешние, посчитаем сумму, тебе отдам за половину. Серебра у тебя столько нет. Поэтому отдаю тебе мой товар в продажу. Хочешь – здесь расторгуешь, хочешь – вверх по реке повезёшь. До Пасхи отдашь в Елно моему приказчику. И лодию, и мою долю.

Гвездонь пытался облобызать ручку, обслюнявить полу кафтана. Не получив от меня дозволения на такой способ получения удовольствия, перешёл к более привычному: как бы боярича-благодетеля малость… объегорить. Ничего враждебного. Не дай бог! Просто торг пошёл, дело знакомое, привычное, каждый свою выгоду отстаивает.

– Спаситель! Всего моего семейства от бедствий и разорений избавитель! Щедрость твоя, господине…! Так расходы ж будут. И немалые. Надоть же ж гребцов нанимать, припасы, мытарям на торгу… Как «нет»? Как это из моей доли? А ты? Мы ж доход-то пополам делим, оба в деле вровень, товарищи… А. Ну да. Эт точно: купец да боярич – что гусь да свинья…

Гвездонь был толковым купцом – въедливым и мелочным до противности: а давно ль лодка смолена? А чего тута вода внутри? А чего пары вёсел нету? А…?

Достал. Но самый крик пошёл, когда мы по списку привезённого мною барахла начали цены согласовывать. Цены на Тверском торгу я посмотрел. Но динамику их не представляю. Разброс по местности… Гвоздень весы вот везёт. В Смоленске он их продаст втрое. А в Елно – вчетверо. Потому что Новгородский товар обычно идёт в Смоленск и дальше по пути вниз. В Новгороде и свои весы такие делают. А Елно – в другую сторону, там рынок уравновешивается при чуть другой цене. Рынок купеческих весов для серебра… Застрелиться! Чтоб я в этом понимал… Нет, так-то… транспортные расходы, попутные товары, основной трафик… Факеншит! Слова знаю, а вот конкретно в эту весну, в кунах-ногатах… У меня для этого Николай был. Но его нет, и я как без рук. И без мозгов.

Забавно: обычно попаданец учит туземцев тому, что знает сам. Практически – распараллеливает применение собственных знаний. Просто много дополнительных «умелых ручек».

У меня ещё хватает временами ума – туземным знаниям научиться. Но что попаданец без знаний аборигенов – нормально жить принципиально не может, что спец из местных умеет то, без чего прогрессировать нельзя, чего попандопуло не понимает и понимать не хочет…

Попаданец – информационно ущербен. Не используя максимально знания аборигенов, а не только их рабочую силу – прогресса не получишь.

На наш с Гвездонем крик в домушке, куда меня жить в усадьбе определили, заглядывал кто-то из местной челяди. Мне не до того было – мы белку обсуждали. В трофеях полтора сорока беличьих шкурок. Но часть – осенняя белка. Не зимняя. На хрена её бить было?! И на фига я её сюда тащил?! Ну, как у покойного боярина увязано было – так в лодку и вкинул. Потом шкурки моих битых зайцев сильно озаботили. В Пердуновке этим Фанговые да Могуткины ребятки занимались. Я-то видел, участие принимал, но здесь… зайцев свежевал, как умел. А с них, оказывается, не только мездру счистить надо, но и «консервировать пресно-сухим способом»… При определённом диапазоне температур. А они у меня на распялках в сарае висели… Э-эх… «голова – два уха, в одно влетает – из другого…».

Большую часть цен мы согласовали, основные условия обговорили, пропотели оба… как в бане. Утомились – рукобитие оставили на завтра. Гвездонь ушёл, а меня в трапезную позвали, за хозяйский стол.

На улице – прекрасный весенний вечер. Светло, чисто, прозрачно. Синь небесная… хрусталь горний аж от меня и до господа бога. Воздух… не надышаться!

В трапезной… Темновато, дымновато. Пахнет подгоревшей и скисшей едой, горелым жиром от свечей и маслом от лампадки, пыльным деревом и сырыми тряпками… Во главе стола – боярское семейство. Лазарь, тощий, несколько несуразно длиннорукий, как это бывает у подростков в таком возрасте – глава семьи. Матушка его – Рада, боярыня лет тридцати. Не девушка, но ещё вполне. Две девчушки – дочери её, лет тринадцати и одиннадцати. Смотрят на меня, шушукаются и хихикают. Ещё сын, лет восьми. Тот просто рот открыл, глаза вылупил. Из старшей прислуги – один Резан. Что ненормально – должно быть три-пять человек. Ещё четверо слуг. С оружием – «ножи булатные» на поясах. И – Рыкса.

– Здравствуй, Рыкса. Что ты так рано поднялась? Тебе бы денёк-другой отлежаться надо.

Рыкса на хозяйку глянула, давай что-то лепетать. А я по её посадке на лавке вижу – рано встала. Заставили? Хозяйка сыночка ногой толкнула. Тот сперва не понял, потом опомнился – для чего собрание собралось. Начал вопросы задавать:

– Вот пустили мы тебя в усадьбу, место дали, корм наш ешь. А кто ты, что ты – мы и не знаем. Сказывают, что звать тебя Иваном, а сам ты из смоленских бояр. Так ли это?

Ну, слава богу – додумались. Спрошено – представляюсь:

– Я – Иван Рябина, сын Акима Яновича Рябины из бояр смоленских. Иду по делам торговым: посмотреть какой тут в Залесье торг идёт, да каковы цены есть. Вотчина у нас поднимается, товары есть разные, даже и редкие. Вот, к примеру, краску синюю делаем. Дорогу от Дорогобужа по Вязьме да Вазузе я посмотрел. Думаю и дальше пройти, аж до Владимира. Промеж наших князей ныне мир – чего ж не торговать-то?

Всё это, конечно, сильно длиннее – с междометиями, с рассказами о дороге, о погодах, о кое-каких товарах, вспоминая Господа нашего Иисуса и Матерь Божью Заступницу. Тут хозяйка вдруг начинает на меня наезжать:

– А вот Рыкса говорит, что ты из разбойников. Что тебя, де, их наводчик вольной волей к ватажковому привёл. Да вы, она сказывает, повздорили, и ты шишей порубил-порезал, на их место стал. Майно, разбойниками грабленое, себе взял, бедняжку-полонянку по-всяческому насиловал да мучил. А теперь усадьбу ограбил да сюда дуванить пришёл. В надежде, что никто здесь, в Твери, про тебя не знает и воровским твоим делам не помешает.

Офигеть! Вот уж не ждал – не гадал. Рыкса сидит красная, глаза в стол уставила, Резан пояс с мечом на пузе сдвинул, четверо слуг за столом – тоже за ножи ухватились. Вот сейчас она заорёт:

– Тать! Душегуб! Имать!

Слуги кинутся. Если я шиш – запаникую, кинусь убегать-драться. Тут меня и прирежут. «Русская Правда» позволяет убить обнаруженного на дворе татя при попытке побега или оказания сопротивления. А вот взятого, повязанного татя – убивать нельзя. Его надо отвести на суд. Или спровоцировать на побег. Я эти хохмочки уже проходил в самом начале своего «Рябиновского сидения».

А пока «суд да дело», имущество моё… хоть я – покойник, хоть – в порубе сиделец… может сильно поуменьшиться. Комбинация – беспроигрышная. Мораль?

Мораль: баба-дура. Вести такие… острые разговоры, имея детей за столом… Или она решила, что раз у меня на поясе длинного железного не болтается, так меня и без масла кушать можно? Хотя, конечно – и взрослые мужики на мои заспинные «огрызки» только хмыкают издевательски. Но до оружия дело, бог даст, и не дойдёт – уж больно глупый наезд.

– Рыкса, ну-ка вспомни как мы с тобой первый раз повстречалися? Когда я тебя в погребе, за ногу Зубом прикованной, нашёл. Ты чего тогда говорила-делала?

Рыкса молчит, только багровым светит. И я воспроизвожу в подробностях нашу первую встречу. Ну, когда «привычка свыше нам дана, замена счастию она». Вот тогдашнюю «замену счастию» подробно описываю да спрашиваю:

– Так было? Так?

Наконец, она зарыдала, слёзы – в три ручья, кинулась с рёвом из-за стола вон.

– Вот так оно было, боярыня Рада. И где тут «полонянку насиловал да мучил», коли она сама раком становилась да своими же слюнями подмазывалась? Ты бы детей из-за стола отправила. Коли о таких делах спрашиваешь да честного ответа ждёшь.

А у детишек, у всех, включая Лазаря, уши красные, рты и глазёнки – распахнуты, каждое слово впитывают. Рада сама раскраснелась, разозлилась, всех из-за стола выгнала. Пересела на место сына в торец стола. Начала по иному, по-доброму разговаривать. Ошибку свою, само собой, на Рыксу сваливает:

– Ах же ж ляшка лживая! Ах же ж сором-то какой! Прости Иван, боярский сын. Я эту брехушку нынче со двора выгоню!

– Гос-с-споди! Рада, ты хоть воздух-то попусту не тряси. Бабёнка только что родила. Бабы в такое время иной раз и не такое несут… Отлежится – мозгой просветлеет. Да и не выгонишь ты её. Рыкса – вашей княгине близкая подружка. На что тебе с князем ссориться?

Сперва взвилась: молод ещё жизни учить. Но сама себя осадила, покивала, вроде успокоилась, снова начинает – уже ласково:

– А вот у тебя майна много. Лодейка полная узлов да кулей была. С Рыксиной усадьбы добро взял?

– Ну ты как девочка малая! В усадьбе были разбойники. Со своим разбойным майном. Я разбойников убил, вещички забрал. Что мечом в бою взято – то моё по закону.

Рада смотрела на меня, нехорошо улыбаясь. Чему Рада радуется? – Моей глупости! Закон, факеншит, надо знать!

«Русская Правда» позволяет забрать чужое имущество в бою («мародёрство», «хабар»), в качестве наказания («поток и разграбление»), но – не прежде украденную вещь.

Статья 29: «Аже кто познаеть свое, что будеть погубилъ или оукрадено оу него что и, или конь, или портъ, или скотина, то не рци и: се мое, но поиди на сводъ, кде есть взялъ; сведитеся, кто будеть виноватъ, на того татба снидеть, тогда онъ свое возметь, а что погибло боудеть с нимь, то же ему начнеть платити».

Смысл: запрещается самовольно отнимать краденые вещи, предлагается идти на свод. Свод заключался в том, что владелец украденной вещи должен указать, у кого он ее приобрел, тот возвращает первому деньги и указывает на третьего; на третьем свод кончается. Третий отдаёт деньги второму, украденное – опознавшему, а свои деньги ищет уже сам с помощью свидетелей.

Сказано: на того, третьего, пусть бы он и купил вещь у неизвестного лица, «татба снидеть», он и будет отвечать за кражу. Да ещё и со штрафом:

Статья 28: «Аче кто конь погубить, или оружье, или портъ, а заповесть на торгу, а после познаеть въ своем городе, свое ему лицемь взяти, а за обиду платити ему 3 гривны».

Закличь, или заповедь на торгу запрещает принимать краденую вещь или беглого раба.

Картинка получается такая: разбойники Ярёмы Зуба – «краеведы», разбойничали в здешних местах, примерно – от Мологи до Ржева. Завтра Гвездонь вынесет награбленное Зубом на торг. Местные, может быть, опознают что-то своё. Пойдёт этот пресловутый «свод». Гвездонь укажет на меня, я – на Рыксу, она – на покойника Зуба. Гвездонь продавать будет не своё – моё, на продажу даденое. Фактически – он приказчик. Рыкса – почитай, голая, Зуб – мёртвый. Кроме как с меня – ни с кого ничего взыскать нельзя. Так ли, иначе – а на меня «татба снидеть», шмотки отберут, да ещё «3 гривны за обиду» по каждому случаю. Просто потому, что с других взять нечего. Это – не по закону, это – по жизни. Причём, «Правда» так интересно толкует, что компенсировать нужно не только конкретную украденную вещь, а все, которые были вместе с ней украдены или испорчены, хоть бы их у меня и не было.

Круто. Попал. То-то Рада так радостно улыбается. Вот же зараза… Только… «эксперт по сложным системам» – это тебе не хрен собачий! И я начинаю радостно улыбаться ей в ответ. Умный я, соломки подстелил. «Акт купли-продажи» – называется. Навык социалистического общества эпохи застоя – иметь бумажку. Закреплён и развит в условиях демократии. Как говаривал Жванецкий: «– А вот справка. – Тьфу! – Плевательница».

– Ох, и умна ж ты боярыня, светлая головушка у тебя. Светлая, да не всё высветила. По осени пришёл в ту усадьбу её хозяин, муж бедняжки Рыксы. С дружиной своей боярской, с вещичками разными. Его там разбойники убили. Муж стал покойником, майно его – Рыксино. Она – наследница. А уж она, не разбойнички, имущество – мне отдала. В оплату. За корм, за защиту да заботу, за труды мои разные. Об чём есть грамотка. Вот это, от Рыксы имение, мой человек завтра на торг и понесёт. На тех вещах – татьбы нет.

Хорошо, что сказала – а то влетел бы. Чистое от криминала – Гвездонь здесь толканёт, сомнительное – за Зубцом, в Смоленских землях. В чужой волости – свода нет.

Мой ответ ей… туфта, лепёж. Да, грамотка есть. Но документ имеет силу при наличии двух свидетелей. У меня там был один Сухан. Только она этого – не знает. Есть ряд тонкостей при вступлении в права наследования юной вдовы с маленьким сыном. Но в таких мелочах… она не уверена.

«Наезд»… завис. Улыбка у Рады как-то увяла. Лобик нахмурила, морщинка появилась. А я продолжаю дальше… разочаровывать.

– Вот говоришь ты, что меня тут не знает никто. Ан нет. Есть у меня поручитель. Земляка на торгу встретил. Гвездонь из Елно. Мы там с ним дела вели, подтвердить мои слова он может. А его здешние купцы давно знают. Что ж ты, Рада, честнáя боярыня – видишь, да не разумеешь? Мы ж ним на твоём дворе полдня в крик рядились, а ты и не заметила?

Моя куча узлов и баулов – не позволяла просто извиниться и закрыть тему. Жаба-то – многих за горло берёт. Такое богачество, на собственном подворье… а не взять! Способность признавать собственные ошибки, отдавать схваченное, хоть бы и чисто в виртуальных рассуждениях – не является сильной стороной рода человеческого. Как, впрочем, и человекообразных предков наших. Про неизвлекаемый кулак с кашей – я уже…

«Я не херувим, но чту уголовный кодекс» – поэтому стараюсь в нём понимать. Но боярыня упорно пыталась капитализировать свои собственные познания в юриспруденции.

– А остальное-то?! Оно ж татями да душегубами у людей взятое!

– Всё может быть. Шишы ж речные. Только… А закличь на торгу был? А? Да и как человеку узнать вещь свою, когда она у меня в рогожку завёрнутая лежит? А на торг это майно не понесут. По крайней мере, здесь, в Твери. Или ты княжеских ярыжек на свой двор звать будешь? Так тебе с этого прибыли… бабушка надвое… А вот убыток… образуется точно.

В довольно обширной пустой и тёмной трапезной осталось четверо: мы с Радой и Резан со старухой-служанкой на другом конце стола. Рада судорожно пыталась придумать какой-то ход для спасения своего плана отнятия у меня товарных активов, нервно кусала губы, теребила какую-то блестящую ладанку у себя на груди.

Надо помочь женщине. Дать выйти из тупика «без потери лица». А то она упрётся, «понесёт по кочкам» как взбесившаяся кобыла. Просто сдуру, «назло», себе в ущерб.

– Дозволь глянуть. Экая занятная вещица.

Я наклонился к ней, разглядывая взятую в ладонь ладанку. Цепочка была довольно длинной, но боярыне пришлось наклониться ко мне навстречу. А я, перекинув цацку из одной руки в другую, и продолжая чуть-чуть тянуть к себе, просто малость провёл ладонью. Вправо и вниз. За отворот богатого летника. Туда, где из-под ткани одетых на ней рубах, чуть выступал крупный сосок.

– А-ах!

Чуть слышно. Мне в лицо. На том конце стола – слуги сидят. Но они видят только мою левую. Темновато, далековато. Хозяйка с гостем ведут добрую беседу. Без крика, без драки. Наклонились друг к другу, видать – приязненно разговаривают. Что у нас общение уже не только в акустике да мимике, но и в моторике с тактильностью….

Она рванулась, но цепочка держала в натяг. Резко накрыла своими ладонями мои. Но её же – сверху! И ничто не может мне помешать широко, ладонью охватить снизу её грудь, крепко, без дёрганий, уверенно, «как так и надо», сжать. «Ты – в руке моей». Чуть потянуть вверх и на себя. Не давая отшатнутся и заставляя выпрямиться. Пропуская через зажим между большим пальцем и ладонью всю эту… женскую прелесть. И, затягивая и усиливая прикосновение, вдруг сорваться. С самой вершинки.

Она смотрела на меня… удивлённо, чуть приоткрыв рот. Потом, когда я ей улыбнулся, на лице появилось возмущённое выражение, но начать ругаться не позволил:

– Боярыня Рада, знаю я об чём душа твоя печалуется – об бронях да об оружии для сына твоего Лазаря. Людишек-то набрать можно, а вот оружие им дать – неоткуда. А цены на все эти дела нынче стоят втрое, никакого серебра не напасёшься. У меня полный набор всякого от мужа Рыксы и его бойцов. Лазарю твоему – все заботы решило бы.

Намерение громко и зло обругать наглого недоросля, осмелившегося облапать, чуть ли не прилюдно «дёргать за сиськи» пожилую хозяйку дома, сменилось надеждой на получение желаемого:

– Да. Надобна вся эта… сброя воинская. Край надо. Вот я и толкую: отдай, что для боярской дружины. А я про… разбойничье майно не вспомню. А?

Слишком быстро для неё меняется ситуация, скачет её эмоциональное состояние. В начале, уверенная, что я испугаюсь показаний Рыксы, была деловита, энергична, уверена в себе. Когда провалился «план А» – она, хоть и смутилась и рассердилась, но не запаниковала. Предвидела, предусмотрела и вытащила «план Б». Вполне уверенно улыбалась мне: не шиш, который с ножом может кинуться – можно не бояться. А простой честный человек, чужак пришлый, против местной опытной боярыни, опирающейся на закон, на её подворье… не тянет.

Но я не испугался, сам продемонстрировал некоторые познания по теме. У неё возникли сомнения: закон мало знать, надо знать правоприменительную практику. А был ли закличь по вещам взятыми не клетными татями, а речными шишами? А во что станет разборка местных вирников моего майна на её дворе…?

В этот неустоявшийся ещё букет сомнений, туманных вариантов и исходов, вдруг пришедший на смену столь приятной уверенности, вклинилась нотка человеческих отношений. Ей вдруг напомнили, что она не только «хозяйствующий субъект», но и женщина. Способная нравится, вызывать чувства, привлекать мужское внимание.

Полгода вдовства, явно, не прошли для неё легко. Смерть мужа, с реальными или придуманными подробностями о «жаркой сударушке», с которой его сняли перед смертью, управление рассыпающимся хозяйством, юность сына, который ещё должен получить подтверждение своего статуса боярина после похода. А в поход-то надо ещё собрать – ей, бабе, собрать в поход боярскую дружину! Как не ошибиться-то?! А ведь сынок может с той ошибки и погибнуть… тогда… вотчину-то заберут. А меньших куда? Дочек-то скоро и замуж надо…

Энгельгард отмечает:

«Мужик надеется на свой ум, на свою силу, способность к работе. Баба не надеется ни на ум, ни на силу, ни на способность к работе, баба все упование свое кладет на свою красоту, на свою женственность, и если раз ей удалось испытать свою красоту – конец тогда».

Именно это здесь и произошло: оказавшись во главе хозяйства, она вытягивала его, надеясь на свой ум и умение работать. Попыталась «умом» взять очень нужную «дружинную справу». И тут я показал, что «надежда на ум» – ложная. То, что она сама, похоже, чувствовала всё время своего вдовства. И напомнил о том, что она «самая обаятельная и привлекательная».

«Упование на красоту» – для неё естественно, в этом она воспитана и уверенна с самого детства. «Волос долог – ум короток» – русская народная мудрость. То, что ей пришлось, оказавшись, по сути, «первым лицом» в семействе и в вотчине, «надеяться на ум» – несчастье, тяжкое испытание. Моё «тактильное» напоминание легко сбило её в обычную, нормальную, по всей жизни проходящую, колею. Вот на этом «поле» она знает, понимает, умеет.

Конечно, был б её воля… я для неё отнюдь не «венец мечтаний». Чужак мутный. Не «принц на белом коне». Так, юнец-недоросль. У неё свой сын таких же лет. Но…

 
   «Младший лейтенант, мальчик молодой,
   Все хотят потанцевать с тобой
   Если бы ты знал женскую тоску по сильному плечу…».
 

Плечи у меня… нормальные. Бывают и шире. Но почему бы и нет? Поиграть, пококетничать с молоденьким мальчиком, «покрутить динамо»… А цель-то… а сумма-то…

И снова Энгельгард:

«За деньги баба продаст любую девку в деревне, сестру, даже и дочь, о самой же и говорить нечего. «Это не мыло, не смылится», «это не лужа, останется и мужу», рассуждает баба… А проданная раз девка продаст, лучше сказать, подведет, даже даром, всех девок из деревни для того, чтобы всех поровнять. Охотники до деревенской клубнички очень хорошо это знают и всегда этим пользуются. Нравы деревенских баб и девок до невероятности просты: деньги, какой-нибудь платок, при известных обстоятельствах, лишь бы только никто не знал, лишь бы шито-крыто, делают все».

В «Святой Руси» о невестах частенько говорят – продали. Ибо брак есть сделка, «рукобитие», результат торга. «А проданная раз девка… о самой же и говорить нечего». Тем более, что стоимость вооружения боярской дружины, даже в усечённом – для лодейного похода – варианте, тянет от полсотни гривен. А уж при нынешнем троекратном росте… «лишь бы шито-крыто», «делают все».

«Бабы скорее берутся за всякое новое дело, если только это дело им, бабам, лично выгодно. Бабы как-то более жадны в деньгах, мелочно жадны, без всякого расчета на будущее, лишь бы только сейчас заполучить побольше денег. Деньгами с бабами гораздо скорее все сделаешь, чем с мужчинами».

Забавно. Прошло полтора века. За тысячи вёрст от поместья Энгельгардта, в другой стране, в другую эпоху, в частной дружеской беседе старых знакомых, вдруг звучат для меня показания очевидца:

– Тамошние бабы очень Энгельгардта не любили. Он мужикам, мужьям их, более водкой платил, а не деньгами.

Не знаю, врать не буду, может, и сплетни злые.

Впрочем, «делают все» не означает «всё и везде». Звать меня в опочивальню… это вряд ли. «Со свиным рылом – в калашный ряд»…

Рада некоторое время пристально разглядывала меня, потом решилась, окинула взглядом трапезную, велела слугам собрать и унести посуду. Едва Резан со старухой-служанкой удалились, и мы остались одни, как она, многозначительно улыбаясь и неотрывно глядя мне в глаза, снова наклонилась ко мне, прогибая спину, нависая, вдруг ставшей особенно видимой, отяжелевшей, грудью над столом. Потом чуть провела рукой по отвороту летника, чуть сдвигая его в сторону, так, чтобы мне был снова хорошо виден выпирающий, сквозь одежду под тяжестью отвисшей груди, сосок.

Чуть воркующий, сразу обретший глубину и бархатность голосок, произнёс:

– Ну и как же мы, мил дружок Иванушка, эту нашу заботу порешаем?

Пальчики левой её рук легонько скользили по края летника. Чуть задевали, сдвигали, приподнимали грудь. Она слегка колыхалась, намекая на нечто восхитительное, скрытое там. Под тонким слоем ткани, из-под которой выступает только вершинка, да иногда проявляется движение мягких округлостей. Эта скрытость, таинственность, невидимое, но явно обозначаемое присутствие… всего этого… действовало затягивающее и возбуждающе. Мои мозги, внимание – вышибало совсем.

Умом, остатком, краешком разума я понимал, что меня просто соблазняют, просто «имеют». Для достижения своих, сугубо имущественных целей. Вот уже и забота о вооружении дружины стала «наша». Но остановиться… я протянул руку и ухватил её за подставленную, сдвинутую её собственной рукой мне навстречу, грудь. И сжал.

Её «ах» был почти неслышным и имел совсем другую интонацию, чем только что прежде: не удивления, а наслаждения. И глаза её не распахнулись, как давеча, в изумлении, но медленно закатились от удовольствия.

Я постепенно менял «хват» и ускорял «жим». Её «немой вскрик» становился всё более частым и всё менее «немым». Понятно, что она начала это дело, «предложилась» – исключительно в надежде решить проблему с воинской экипировкой. Но «игра» была ей приятна, затягивала и увлекала. Уже и правая её рука отдёрнула далеко в сторону другой край летника и, сжав вторую грудь, подставила, «протянула» мне её.

«Маска» – прирастает. Начав имитировать страсть, она постепенно заводилась сама, переходя от изображения – к сущности. От доставления удовольствия «нужняку» к получению удовольствия самой. От проституции к бл…ству? «Возлюби имеющего»…

Станиславский – прав. Примите вид изображения эмоции, и вы ощутите эту эмоцию. Когда на вас напала депрессия – подойдите к зеркалу и начните строить самому себе гримасы. Если за первые 30 секунд вы не повесились, то через четверть часа будете хохотать. Главное – начать, заставить себя делать. «Делать» здесь – чувствовать. Давний вопрос: «Влюблён по собственному желанию» – возможно ли?

– О-ох… Ох, Ванечка, сколь же давно… о-ох… меня так никто… о-ой… сильный ты какой… у-у-ух… уж и забыла совсем… как это… Ох, верно Рыкса говорила… лих ты насчёт баб… ох, лих… и – ловок…

Понятно: Рыкса поделилась впечатлениями от моих «успокоительных» занятий с нею, и, наверняка, приврала. Для поддержания своего реноме: не просто с первым прохожим, а с выдающимся, уникальным и особо одарённым… Репутация, блин. «Зверь Лютый – Злыдень Писюкастый. И такой миленький…».

Факеншит! Надо соответствовать: «Если женщина просит…». Рада – напрашивалась. Лёгкая игра в кокетство для получения профита, увлекала её, переставала быть только игрой, возбуждала и затягивала.

Мне было… несколько неудобно: я не мог исполнить все вариации «хватов». Пришлось перебраться к ней поближе – на скамейку. Но и такой близости хватило ненадолго. Она уступала мне ростом, я попытался посадить её на стол, но возраст…

Нормальная святорусская женщина к её годам имеет уже кучу детей, торчащий живот, отвисшие груди и толстые ляжки. Всё это присутствовало. В размерах, укладывающихся ещё в рамки моего представления о «даме приятной во всех отношениях». Но объёмы пространства… занятые её телом… ограничивали положение тела моего. Что препятствовало глубине и полноте контакта. И резко сокращали список возможных положений и позиций. Одно, не вполне удовлетворительное для меня положение, перетекало в другое, в третье… Она ахнула, когда я опрокинул её на стол, попыталась выразить неудовольствие, когда я задрал ей подол, но ощущения от моих рук, уже без предохранительной прокладки из слоёв полотна, отвлекли её.

«Дёрни за верёвочку, дверь и откроется» – очень полезный слоган. Только использовать его надо вовремя. По моим внутренним ощущениям – самое время.

Рада, с некоторым запаздыванием, попыталась возражать, но мой «непрямой массаж сердца» переключил внимание и развеял сомнения. «И она прекратила недозволенные речи». Я уже сказал, что… объёмы ограничивают геометрию. Поэтому, широко разведя и высоко подняв ей ноги, я приступил к древнейшему, ещё до-человеческому занятию, заменив нажим в верхней части её тела, на обратный натяг. Не знаю как у других мужчин, а для меня это вечная проблема: становлюсь настолько пылким, так увлекаюсь, что женщины от моих толчков… отползают. Не все, не всегда, есть позиции, где это невозможно или не критично. Но вот так, на спинке на столе…

«– Отгадайте загадку: длинный, круглый, инструмент для игры, выполняет возвратно-поступательные движения, слово из трёх букв с «и кратким» на конце?

– Кий, что ли?!

– Вот именно. А не то, что написано на заборе».

Работая «кием», приходится придерживать «лузу». Синхронизируя, в фазе или противофазе, её «отползание» с её «возвращением». А то стол-то длинный, не бильярдный – без бортиков. Упустишь – не достанешь. Я всё сильнее наклонялся над ней, пытаясь найти наиболее впечатляющее нас обоих положение: все-таки многократные роды оставляют неизгладимые следы… в некоторых путях. Чем-то мы, хомнутые сапиенсы, сходны с ехидной – количество проходов маловато. Бензин по нефтепроводам не гоняют. А вот у нас… специализации в человеческом организме недостаточно. А мне страдать: она уже вошла в тонус, всё раскрылось и я теперь… как в проруби. Краёв не вижу. Точнее: вижу, но не чувствую. Отвратительное ощущение. Тем более, что я знаю, как нужно сменить эту позицию, чтобы всё стало… плотно, но геометрия…

Рада морщилась с закрытыми глазами, подгоняла меня:

– Ну же! Ещё! Сильнее! Ещё!