Текст книги "Прыщ"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава 300

Теперь – в свои покои. Переходим к… к следующей фигуре марлезонского балета. Па-де-де с подпрыгом на остреньком с горяченьким. Бумага – в стопочке, перо – очинено, чернила – налиты. Начали:

«+

Господину светлому князю Смоленскому Роману Ростиславовичу от боярского сына Ивана Рябины нижайший поклон.

Сим доношу до сведения твоей светлости, что…».

Как меня заколебал местный полуустав! Но скорописью… не поймут-с. Два часа, четыре варианта. Лишние – в печку, окончательный – переписать набело. Приличную одежду, чистую косынку на плешку, целые (наконец-то!) сапоги. Доспехи, оружие…? Если мне нужно железо, то можно и не ехать. Зеркало. Хорош? – Хорош. Экипаж к подъезду!

Ну, Ванюша, «Аве цезарь! Идущие на смерть…». Фигня! Не мой случай. «Идущие на жизнь…». Будем жить! Поехали.

Как всегда на Руси в этот сезон – было ещё темно, но уже поздно. Как всегда после таких праздников – уже поздно, но народ ещё не проснулся. Двенадцать дней – «от звезды до воды», от Рождества до Крещения – жизнь на «Святой Руси» идёт шиворот-навыворот – как костюм у ряженного. Но стража у ворот Княжьего Городища службу свою знает:

– Ты хто? «Прыщ»? Рябина? Не, не знаем такого. Не велено.

Так бы я со своим «гладиаторским» замахом и завис бы у ворот, но из сторожки, что-то жуя на ходу, вылез Добробуд:

– О! Иване! С Рождеством Христовым!

Не уверен, что православный канон предписывает троекратное лобызание на Рождество, но уклониться не успел. Теперь знаю: Добробуд с утра ел пироги с брусникой и запивал простоквашей. Желудок у Добробуда крепкий – может, и не пронесёт.

В сенях у кравчего сидел незнакомый парень. Поэтому пришлось втолковывать:

– По делу боярича Ивана Рябины. Велено докладывать сразу. Срочно! Живо! Бегом! Твою мать!

Из-за незакрытой двери донеслись фырчание, ворчание, сипение, обматерение, томный женский вздох, затейливый пук… и прочие звуки, сопровождающие приведение святорусских бояр в рабочее состояние и вертикальное положение.

Демьян выполз в сени не раскрывая глаз, жадно присосался к ковшу у стоявшей в сенях кадушки.

– Ну, чё надо…?

И – замер. Меня увидел.

Глаза у него заметались. По мне, по помещению… Он был бос, в накинутом на голое тело каком-то… армяке, сонный, похмельный… не боец. Можно было бы его… И куда потом? Прорываться с боем?

– Э-э… Я сща быстренько оденусь, сходим тут…

Я вытянул из внутреннего кармана кафтана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул.

– Нет. (Слуге, торчащему в дверях) Сгинь. В избу. И дверь закрой плотно.

Парень вопросительно посмотрел на кравчего. Тот кивнул и, набрав ещё ковш холодной воды, присел напротив.

– Чти.

Кравчий заторможено развернул лист. Тупо уставился в него.

Сколько раз меня ругало начальство за предоставление бумаг в сложенном виде! Просто выкидывали сразу! А мне неудобно было таскать папку. Со временем… того начальства стало меньше на бренной земле. А потом пришёл безбумажный документооборот и проблема отпала. Здесь документооборот только начинается – придётся портативный бювар прогрессировать. Предполагаю, что кравчий впервые в жизни видит донос на бумаге. Обычно такие вещи пишут на бересте, но я ж прогрессист! Доносительство – занятие серьёзное, требует внедрения наиновейших технических средств.

Я уже говорил, что стукачество – основа демократии. В Европах этому учат в средней школе – на что смотреть и куда звонить. Очень грамотно начинают с проповеди профилактики преступлений против человечности, и продолжают «стуком» по поводу нарушений правил дорожного движения и уклонения от уплаты налогов.

Странно, но известные мне попадуны, даже пребывая в столь отдалённых местах своего вляпа, как-то… не проявляли стремления к целенаправленному внедрению истинно демократических ценностей и технологий добровольного «стукача-энтузиаста».

Кравчий всхрюкнул, сжал, скомкал в кулаке бумагу.

Его прокол спросонок: грамотка, написанная князю, слугой, без княжьего на то соизволения, прочитана быть не должна. Ты, Демьян, уже лопухнулся, формально – узнал лишнее. Хотя всё это написано только для тебя.

Он «пустил петуха». Откашлялся.

– Это… ты с этим – к князю? Вправду?!

– Ты же знаешь: я никогда не лгу.

– А… А как же с делом-то? Ублюдок этот, ну, Судислав…

– Живой? Значит, не судьба. Пожар, форсмажор, обстоятельства непреодолимой силы. Против воли божьей… сам понимаешь.

Это – хорошая новость. Мне этот малёк… никак. Но лучше пусть он умрёт без моего участия. Здесь все и так умрут. Без моего участия и задолго до моего рождения. Но умножать меру несчастий… без моей необходимости… «Убить Судислава» – произнесено не было. Я – не обещался, моей лжи – нету.

– Пугаешь, значит. Думаешь князь мне голову срубит? Так ведь и тебя такое же ждёт. Косточки наши рядом лягут.

– Ты не понял. Это – описание похищения частицы Креста Животворящего у игуменьи Евфросинии Полоцкой. И передачи его тебе для князя Романа. Это – татьба и святотатство. На которое князь послал слуг своих. Тебя и меня. Но я раскаялся. О раскаивании – и доношу. За разглашение известия о сем деянии – нас обоих князь… ты прав – косточки рядом гнить будут. Но ты не дочитал.

Демьян мрачно смотрит на меня, потом разглаживает бумагу и продолжает чтение. А я комментирую:

– Не было злодейства и святотатства. Ибо я человек добрый и христолюбивый. На такие мерзости и пакости – неспособный.

Он смотрит на меня, открыв рот. Такое было у мужика серьёзное, волевое, харáктерное лицо, а тут… тупой баран.

– Эта… Постой… Ну ты ж сказал… Ты ж никогда… Соврал?

– Отнюдь. Вспомни. Ты спросил: это – оно? Я подтвердил – оно. Всё. А то, что «оно» – щепка во дворе подобранная… Ты ж не спрашивал. Дёма, дурашка, ты всунул князю вместо святыни – деревяшку с мусорки! А он к ней прикладывается, с ней целуется, перед нею молится, помыслы и чаяния свои поверяет…

Вот теперь я вижу ужас на его лице. Рассыпался мужик, растёкся.

Ага, себя вспомни. Очень оказывается познавательно – побыть «по ту сторону дыбы». Всякие чувства типа пренебрежения, презрения к «нагибаемому» собеседнику… только если работают на достижения цели, на «нагибание». Внешние выражения чувств – могут быть полезны, сами эмоции – вредный туман.

Образ превосходства, покровительственного презрения, вятшести – здесь полезен, его надо держать. И надо… «шандарахать» собеседника из стороны в сторону, не давая ему собраться с мыслями, додуматься до какой-то собственной идеи. Довести его до конца, как ошалелого телка на верёвочке.

– Ты, дурень старый, не только святыню украл, ты ещё и государя обманул. И дураком его сделал. Жадным и глупым простофилей. Но это ещё не всё. Демьян, ты ж умный мужик, ты ж понимаешь, что с таким доносом к Благочестнику идти – только сдохнуть. Поэтому…

Я вытаскиваю у него из руки смятую бумажку, щёлкаю зажигалкой. Славно горит – не береста. А уж пергамент спалить – и вовсе. Лохмы пепла падают в ковш с водой, из которого он пил. Наконец, бросаю туда и последний чистенький уголок.

Демьян смотрит завороженно. Не врубается: донос, вроде бы, на него – князю. Но принесён ему. Причём – соучастником, который сам пойдёт под топор. Но донос – сожжён… Как-то связать… после гулевания всю ночь напролёт… Потом вопросительно поднимает на меня глаза. И я уверенно продолжаю втюхивать прямо в эти мутноватые гляделки:

– Поэтому, господин кравчий, озаботился я подбором надёжных людей в кое-каких городах русских. Вот представь: есть где-то сундук, в сундуке том – лежит грамотка. Хозяину сундучка – ничего не надо делать, получаешь себе лепту малую, а как пройдёт слух о беде, со мной приключившейся, смерть вдруг ко мне пришла, или, там, застенок с чего-то… Грамотку из сундука достаешь и вятшим людям местным отдаешь.

– К-каким?

Профи: начинает с конца, с эффекта срабатывания, с результата.

– Разным. К примеру – Евфросинии Полоцкой. Милейшая старушка. Уж она-то этот случай не оставит! Она-то своих князей уже построила, теперь на соседних голодно косится. Шуму… – по всей Руси. А уж как в Новагороде на торгу крик подымут… Вся Русь над князем Романом смеяться будет. Не ругать-ахать от злодейства, а ржать-хохотать с его глупости. Ну, что скажешь? Ты ж слуга княжеский, жизнь да честь его защищать клявшийся. Крест на том целовавший. Ну, защищай.

Я никогда не вру. Утверждение: «озаботился…» – истина: есть у меня в Елно надёжный «коростель». Продолжение «представь…» – чисто гипотетическое утверждение, приглашение пофантазировать. «Евфросиния – милейшая старушка»… ну, я так вижу.

В первой жизни я никогда не работал по шантажу. Нужды не было. Но здесь-то…! «Святая Русь» – школа шантажистов и вымогателей. По крайней мере – в моём случае.

Когда я в Елно тамошнюю посадницу попытался… чуть головы не лишился. Два раза. Теперь – чуть поумнел.

Основной приём тот же: источник конфликтной информации – «далеко-далеко, где кочуют туманы».

Разница: бешеная посадница была любительницей, видела во мне наглого одиночку. Которого можно испугать, расколоть и прирезать.

Кравчий – профи, видит некоторые мои «паутинки мира». Испугать меня… сценка в застенке оказалось обманкой. Собственный прокол в оценке моей управляемости – для него очень болезнен, заставляет осторожничать, предполагать неизвестное и – худшее.

Прирезать? – Да без вопросов! Но тогда уж – и без ответов.

Демьян как-то собрался. Негромко скомандовал в сторону:

– Свистун! Ко мне!

В тёмном углу сеней какая-то неприметная дверка, ход в пристройку? Дверца открывается и оттуда рысцой бежит… Факеншит! «Салоп»! Нехорошо. Вдвоём они меня… А я, как дурак… в углу у дверей ручка колуна торчит. Успею?

Нет. Не успеваю.

И – не надо.

«Салоп» подбегает к кравчему, наклоняется, подставляя ухо к устам господина своего. Тот одной рукой обнимает его за шею, вторая рука проскальзывает под накидку-салоп… Глаза «салопа» широко распахиваются, рот пытается захватить воздух. Демьян чуть толкает в сторону, и тело валится на пол. Из груди у него торчит нож. Прямо в сердце. А на правом боку видны пустые ножны.

– Упокой, господи, душу раба твоего. Добрый человек был. Только свистел часто и суетился сильно. Побежал, вишь ты, запнулся, на ножик свой упал…

Демьян быстро креститься, а я с трудом закрываю челюсти. Нет, я конечно, уже не раз видел, и даже сам… И вообще: «попадун – глаз урагана», вокруг должны постоянно дохнуть туземцы. Но вот так хладнокровно, мимоходом… Кажется, ген D4 в средневековье распространён значительно шире, чем в моё время.

– Цена?

Очухался. Нытья не было вообще, из ступора выходит. Интересно сравнить с самим собой днём раньше. Вот, пошли однословные фразы.

– Штука гривен.

– Чего?! Гривну? Кунами? Одну?!

– Одну. Тысячу. Гривен.

Демьян хлопает глазами. Да, такие суммы в частном обороте на «Святой Руси» не фигурируют. Но я же расту! И расценки у меня растут.

– Не. Неможно. У меня и денег-то таких отродясь…

– Речь – не об твоей кисе. Ты как-то толковал о важных людях, которым я помешал Вержавским серебром накачиваться. Вот и прибери остатки. Чтобы они другими делами заняты были. А не за головёнкой моей охотились.

– Не, да откуда…

– На нет – и сюда нет. Только – туда.

Я встаю с лавки уходить. Кравчий с секундной задержкой кидается следом, хватает за плечо. Оба останавливаемся, смотрим друг в глаза. Ярость на его лице постепенно сменяется… более вежливым выражением. Даже где-то смиренным и просительным.

Прекрасно понимаю его задушевное желание: своими бы руками гада… Но… Он даже отряхивает невидимую пылиночку с моего плечика.

– Не… ну правда же… откуда такие деньжищи… нет-нет, я попробую… но…

– Пробовать – не надо. Надо – принести. Ладно – поверю. Сейчас едем к Акиму, делаем две заверенные долговые грамотки. С погашением на Крещение и на Пасху. За просрачивание – двойной рез. Ответ – всем майном и головой. Там и свидетели найдутся. Всё понял? Едем.

Пыхтит, крутит головой. Самый простой способ – прирезать меня тут же. Решает все проблемы. И – создаёт новые… Слишком много вокруг меня странностей. Да хоть бы тот же новый материал – бумага. Такого здесь не бывало. Это что-то значит? Я пишу хоть и полууставом, но с разбивкой по словам. Не могу без пробелов! Это какой-то тайный знак? Какая-то чертовщина?

Конечно, на «Святой Руси» есть свои шантажисты. Но они работают простенько, по-семейному:

– Отдай! А то батяне скажу!

Способ передачи информации – прямой, устный. Получатель – конкретный начальник.

Здесь нет манеры римских патрициев времён Империи – «писать правду в завещании». Живые римские аристократы предпочитали своих правителей усиленно славословить. А те же, но мёртвые – ругали не выбирая выражений. Именно из завещаний патрициев Светоний набирал «порочащие честь и достоинство» императоров эпизоды для своих «Двенадцати цезарей».

Описываемый мною «посмертный удар», «мёртвый хватает живого» – для «Святой Руси» совершенная новость.

Вторая новизна: обращение не к отдельному лицу, но – «публикация».

Воспроизводство, копирование информации в средневековье – очень трудоёмкий, медленный процесс. Но у меня – другие материалы. С неизвестными ему свойствами.

Человек может нацарапать за вечер одну такую грамотку на бересте. А сколько можно сделать бумажных копий? Доносы никогда не делают тиражом. Опубликование… обращение к общественному мнению… к сообществу власть имущих и благочестию следующих… к множеству их…

В 21 веке может мгновенно распространится видеоролик с «человеком, похожим на…». Или личная переписка, вдруг ставшая доступной каждому прохожему по сети, или секретный меморандум, который какой-нибудь «кибер-… что-то там» выложил в открытый доступ.

Здесь постоянно – сокрытое, сокровенное знание. «Не мечите бисер перед свиньями». Здесь постоянно бывает «разглашение тайны» – кто-то что-то болтанул. Но «опубликования тайны» – не бывает. Это – новизна непонятная.

Тайна. Написанная. Доступная всем…

Мне даже жаль Демьяна: он – профи. «Специалист подобен флюсу» – у него есть набор отработанных, накатанных ситуаций и реакций в них, сумма признаков, методов и технологий. К которым он привык, которым он доверяет, которыми он «владеет». Начиная с «куда смотреть, на что обращать внимание».

Но здесь он видит кучу необычного. И от этого – теряется. Не может уверенно просчитать последствия и варианты. Ему, в таком «тумане», в «болоте» непривычности, неопределённости – нужно срочно принять решение. Ошибка – катастрофа. И для него самого, и для его дела – для чести и безопасности его князя.

Ему непонятно: правду ли я говорю? Смог ли я реально построить функционирующую систему… распространения порочащей информации? Не в форме молвы, слухов – это-то знакомо и распространено, но в форме письменного документа? Не – «в уши», но – «в глаза». Доверие к информации зависит от формы её представления – написанному верят больше, чем услышанному, увиденному – больше, чем написанному.

Хохмочка принца Гамлета с представлением, устроенным бродячими комедиантами перед королевской семьёй – из серии про видео. Реакция убийцы – от наглядности. От собственной сопричастности к зримому. Вот выдержки и не хватило. У меня такой возможности пока нет, но Демьян знает, что здесь даже не показываемому – писанному – верят. Потому что главное здешнее писание – Святое.

А вот уверуют ли кравчий? Явный зазор между истиной и правдой. Важно не то, что я сделал – важно, поверит ли он? Вопрос веры в чистом виде. Здешние люди с младенчества воспитаны в вере. В вере Христовой.

Ну, Ваня, нынче и узнаешь: годен ли ты в апостолы и пророки, в веро-внушатели и правдо-распространители?

И ещё: инстинкт самосохранения у него вполне развитый. Но несколько модифицированный по сравнению с 21 веком. Он – человек системы, а я «замахнулся на самое святое», что есть у всякого «янычара» – не на Родину, Русь – это-то фигня. Абстракция, изредка вспоминаемая по большим праздникам. На самого князя! Демьян «с молоком матери» впитывал атмосферу служения. Служения князю. Именно этому, единственному и неповторимому. «Культ личности» – основа всей средневековой феодальной пирамиды.

«Увидев на экране кинохроники Генерального Секретаря, женщины в зале восторженно закричали: – Это Он! – и залились слезами радости и умиления».

Вне этого Демьян не только служить, просто существовать – не может, не представляет. Это – как дышать. Сказано же: «отставных разведчиков – не бывает». Здесь это правило – значительно жёстче и шире.

Я уже объяснял: фраза – «и хрен меня потом найдут» – здесь не работает. Рассуждения Курбского о праве аристократов «отъезжать» от одного государя к другому – о другой ситуации, побеги московских бояр в Литву и Крым – другая эпоха. В «Святой Руси» случаи перехода бояр к другому князю – единичны. Исключая ситуации, когда они хором призывают князя. Не боярин бегает от князя к князю, а князь бегает от одного боярства к другому.

Если Благочестник узнает об этом доносе – Демьяну смерть. Поэтому он и зарезал своего человека – «салопа»: уж очень «горячая» информация, уж очень велики ставки. Если об этом доносе узнают другие князья и вятшие, то Демьяну – смерть, Роману – позор. Что для Демьяна – тоже позор. Здесь верят в загробную жизнь: позор настигнет и после смерти. «Гореть ему в аду».

Казалось бы, мне полезнее «оседлать» таким шантажом самого Благочестника. Но не получится. Потому что Ромочка – искренне верующий человек. «Щит веры православной» защитит его от последствий разглашения тайны. Точнее: от восприятия реальности последствий.

Я уже говорил: искренне верующий человек – опасен для окружающих. Просто у него другая система ценностей.

Если вы гоняете в Англии по правой полосе, то это не значит, что вы плохой человек. Просто для вас полосы основного и встречного движения – другие, континентальные.

Благочестник заставил меня ограбить бедную старушку – Евфросинию Полоцкую. Не потому что раритетную деревяшку можно хорошо продать. Даже не потому, что ею можно похвастаться. Нет, чисто ради обладания – этот кусок дерева спрятан, сокрыт. Он доступен лишь самому Ромику только по критическим дням, в годину тяжких сомнений. Для поддержания и укрепления только его, истинно верующей души. При виде этого отщепа яблоневого полена дух его исполняет гигиенические процедуры: обливается благодатью и умывается просветлением.

Цель государя – забота о процветании подданных, цель верующего – забота о спасении собственной души. Верующий государь – гермафродит душой, расколотая личность, шизофреник.

Государь-материалист, организовав кражу чужого имущества и попавшийся, будет доказывать свою правоту, казнит клеветника, предпримет меры для восстановления своей репутации среди соседних правителей и народов. Ибо честь государя – благо подданных. Включая конкретные суммы недополученных доходов торговцами, налогов, битые морды и разбитые головы… вплоть до войн и мятежей.

В «Святой Руси», хоть и не часто, есть практика изгнания князей по основанию: «недостойное поведение». Потому что «недостойность» государя рикошетит в подданных.

Подданному бьют морду и выкидывают с торга на основании:

– Князь у вас – тать и святотатец! И ложки твои деревянные – краденные! Да вы там все – дерьмо и ворьё!

И никто не вмешается. Потому что связка первой и последней фразы – уже стала общепринятой и убедительной. «Каков поп – таков приход». Избавится от конкурентов – желающие есть всегда.

Истово верующему государю это всё – прах и тлен мирской. Что ему суд человеческий, когда он каждый день перед судией небесным?

Благочестнику это – «суета сует». Он, совершив преступление, будет молится и каяться. Поститься, валятся в рубище на полу перед иконами, сходит куда-нибудь на коленях к святым местам, сделает богатые вклады в церкви и монастыри. То есть, совершит ряд деяний (в реале), которые, по распространённому «здесь и сейчас» мнению, очистят его душу от греха (в виртуале).

Он – отмолит. Спасёт душу. Но не репутацию государя и государства.

На Западе сходная логика привела к очень удобной для клиентов системе: к торговле индульгенциями. Паписты просто развили международный принцип: согрешил – покайся материально. Здесь, в 12 веке, новгородский епископ Нифонт отмечает, что у прихожан сформировался «ценник» на грехи: оскоромился птицей – поставь свечу, закусил не вовремя говядиной – тащи кусок ткани…

Причём прихожанам плевать на догматы вероучения – греховность определяется собственными, сиюместными и сиюминутными, обычаями и суевериями:

«А ещё я прочитал, что если в воскресенье, субботу или пятницу ляжет человек с женой, и зачнет она дитя, – то ребенок будет либо вором, либо блудником, либо разбойником, либо трусом, а родителям – епитимья 2 года». – «А такие книги, – сказал Нифонт, – нужно сжечь».

Глупость, суеверие, особенно – написанные, воспринимаются как истина, становится общепризнанным и является основанием для реального наказания. Переломить это… Увы, не везде в иерархах столь смелые и могучие личности, как Нифонт Новгородский.

У Благочестника «страх божий» – сильнее «страха стыда». Логика… религиозная: Спаситель умер на кресте за всех нас. Значит, частица его креста – моя по праву. А если я не прав, то господь укажет, накажет и помилует. Ибо я – верую, молюсь и раскаиваюсь.

В такой системе ценностей «паутинки», связывающие с реальностью – ослаблены. Как у праотца Авраама, положившего под реальный жертвенный нож своего сына. Во имя творца виртуальной паутины – «паука» – бога.

Короче: приоритеты ценностей верующего… как бы это в рамках литературного… несколько смещены.

Забавно: можно «нагнуть» слугу – угрозой позора господина. «Паутинка» между «янычаром» и князем прочнее даже инстинкта самосохранения. Но нагнуть самого, вот именно этого, господина, такой угрозой – не удастся. Выбирая между «честью» и «благочестием» Благочестник выберет… не в мою пользу.

Ещё забавнее: не только «прижать» его нельзя, но и незачем. Что важного для моих планов может дать подчинение Благочестника? Что я, при наличии его вынужденного послушания, могу сделать?

Удвоить-утроить территорию вотчины? Взвоют, удивляясь такой непонятной милости, все местные бояре. Начнут капать ему на мозги, начнут ставить палки в колёса по любому поводу, натравят земских и церковных. Втянут в разборки. И – угробят. Даже вопреки его прямому приказу. «Побежал, запнулся, на ножик свой упал… Упокой, господи, душу раба твоего. Добрый человек был».

Незадолго до своей смерти Каха Бендукидзе сказал:

«Реформы – это борьба. Борьба, в которой у вас есть противники и союзники… И вы проводите реформы в момент, когда совокупная мощь ваших союзников больше совокупной мощи ваших противников… И если у вас написана какая-то бумажка, это не значит, что конкретную реформу Х в определенный момент вы сможете провести, потому что неизвестно, будет ли в тот момент мощь ваших союзников больше мощи ваших противников».

Предположим, Благочестник стал бы моим вынужденным союзником. Но как только я начну действовать, как только заявлю, что моя цель «благоустройство всея Руси путём всеобщей белоизбизации» – все остальные – князья, церковники, бояре, горожане, крестьяне… Все! Станут моими противниками. И не только в этой земле, но и во всей «Земле Русской».

«Мощь моих союзников» не потянет против «мощи моих противников».

Для строительства «белых печек» нужны деньги. В казне – лишних денег нет. Это аксиома. Увеличивать налоги? Урезать расходы? Менять законы? А ножик под ребро? Ванька сдохнет, и всем станет хорошо – древнее благочестие и истинное боголюбие – продолжаются. «Как с дедов-прадедов бысть есть».

И ещё. Здесь феодализм. Но не абсолютная монархия. Элементов «свободы и народовластия» в «Святой Руси» – полно. Если только не уточнять – кого нынче считаем народом и чья свобода имеет значение.

Светлый князь… конечно – «красно солнышко». Но не совсем. Над ним есть Великий Князь, «Русская Правда», «Устав Церковный».

Мономах, уж на что был умный, а решения свои устанавливал не своим словом – «я решил!», а вотировал тройственным кагалом: дружина княжеская, жители киевские да чёрные клобуки.

А теперь гляньте на этот список из «трёх составных частей»» и скажите: кто из них вывернет кошельки, чтобы у смердов на Руси были «белые печки»?

Если Благочестник сильно дёрнется в сторону прогресса под моим давлением, то папа – Ростик из Киева – сделает сыночку «бяку»: загонит в какой-нибудь Друцк или Торжок. Сыновей-то пятеро – есть из кого выбрать.

Если не нажимать, потихоньку-полегоньку, то… Как долго вы можете держать человека под дулом? Как скоро ему станет наплевать на собственную смерть? «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». И как скоро вы сами – начнёте ошибаться?

Шантаж хорош для хапка-рывка. Что-то реальное, большое, долгое…

Элементарно: Благочестник раскаивается и отправляет мою деревяшку в Полоцк. А меня – в застенок. Где мне последовательно ломают руки и ноги. Просто для их собственного удовольствия. Оно мне надо?

А вот на уровне кравчего… Он не может пойти с повинной к князю – это бесчестие и смерть. Ему придётся убедиться в том, что у меня нет людей по разным городам, которые сидят на «сундуках с грамоткой». Учитывая размах торговой деятельности Николая, отследить все контакты… очень не скоро.

«Трудно найти чёрную кошку в тёмной комнате. Особенно, если её там нет». Пусть поищет.

Демьян собирался тяжко. Медленно и бестолково. Начал, было, канючить:

– Ты иди – я завтра приеду.

Пришлось достать из ковша обгоревший пустой уголок доноса и объяснить, что уже завтра такой же бумажкой – Бонята будет гостей развлекать, сам Демьян – на дыбе висеть, а я – коней погонять. «И хрен меня найдут…».

Был бы я нормальным боярским сыном – Демьян бы не поверил. Но я ж… выкидыш вотчинно-строения. Не урождённый, взлелеянный, взращённый, потомственный, «как с дедов-прадедов заведено», а приблудный и принятый подкидыш, «приймак» непонятный: Ванька-ублюдок, «перекати-поле», «плешак мутный».

Выбрались, наконец, приехали к нам в усадьбу. Разговоров вежливых да пустых – не надобно, сделали быстренько две долговые грамотки.

Во-от… Теперь главное:

– Ольбега верни.

Да, были у него какие-то предполагаемые… вариации по теме. Только я-то, может, и глупый, и многих ваших хитростей не понимаю. Но ты попробуй-ка Акима обмани. Который уже с полчаса зубами хрустит. И Якова. У которого рука на рукояти полуторника будто присохла. Или ты думал – я тебя в усадьбу затягивал, чтобы ты на бересте каляки-маляки рисовал?

– Не шелести бестолку, Демьян. Сначала Ольбег сюда войдёт, потом ты отсюда выйдешь.

Убедил, как я понял, не я, со своими злохитромудростями, а вид Акима. Который без всяких мыслей… просто в горло вцепится и хрип перегрызёт. Просто закусает насмерть. Глубоко наплевав на все эти грамотки, серебрушки и княжеские милости с немилостями. Что у Акима немалый опыт на князей наплевизма и по матери послизма… – общеизвестно.

Демьян объяснил: где парня держат, что сказать надо, перстень свой с руки снял, отдал показать. Недалеко тут, на посаде. Ивашка смотался.

Мальчишка голодный, холодный, испуганный, в ссадинах. Но – целый. Аким… выдохнул. Обмяк, слёзы в глазах, Марьяша воет, Ольбег тоже… чуть держится – губы пляшут… повели пацана сразу и в баню, и на кухню…

– Ну, вроде все дела поделали. Пойду я. Сани-то дашь?

– Погодь, кравчий. Ещё дело есть.

Во как! Я думал: Аким внучка увидит – ни на шаг от него не отойдёт, про весь мир забудет, а он снова ощерился да на кравчего нехорошо смотрит.