Текст книги "Прыщ"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Полученный опыт оказался для меня бесценными уже осенью. Разбойников вокруг меня вилось немерено. Однако же были у меня уже готовые заготовки. Две вещи особенно я насаждал: постоянную связь между селениями, а не так, как здесь живут – зимой полгода в иное никто из сторонних не заходит. А местного прижать так, чтобы он говорил только то, что ватажковому разбойников нужно – труда нет. И прямо-таки охота на «воровские гнёзда». Кто всю зиму «красного зверя» бьёт, а кто – шишей. Народ во Всеволожских землях собирался всё более шебутной. Упустил бы – кровищи вдоволь нахлебались бы. Для того пришлось многие труды положить, коими обычно князья пренебрегают. Новизны по-придумывать, людишек и добрых, мирных – по-прижать. Своего сил да времени немало извести. Однако же, оно окупилось.

Странно ли, что у меня с самого начала с Новогородцами лютая нелюбовь была?

Глава 307

Ярёма, нарвавшихся на княжьих Володши, решил отсидеться. И удачно захватил усадьбу, да ещё и с майном прежнего хозяина. И вот я сижу в сорока верстах от Твери, на десяток вёрст вокруг – никакого жилья, беременная запуганная девка, маленький ребёнок, как-то меняющийся зомби, коней – нет, припасы… частично.

Впрочем, Ярёма готовился к зимовке ватагой в сорок мужиков – запасы сделаны. Так это… по-воровски. Сена – почти нет. Но нам и не надо – нет коней, овечек зарезали, коровёнку… тоже. У неё, вишь ты, сухостойный период! И где я ей здесь быка найду?! Да ещё год назад. Нехорошо: мальчишке бы надо молока, но нету. И так во всём: овса – хоть засыпься. А ржи и пшеницы – по мешку.

Ходили в лес, ловили зайцев. Нет, что вы! Не руками! Силки ставили. Дрова пилил-колол. Снег кидал. Думал. Отдыхал. После моих смоленских приключений – резкий контраст. Ничего не происходит, новых людей, идей, вещей – нету. Всё – из себя. Физкультурную форму подправить – что-то я с этой «княжеской» суетнёй – по-обленился. По лесу походить – по-вспоминать уроки Фанга. Как-то они там, «на нарах»?

И главный вопрос: как жить дальше? Пойти по второму кругу? Наверное, я могу явиться к этому Володше и попроситься в службу. Лет через двадцать получу вотчину по выслуге. Если бог даст. Или… а почему нет? Жениться на Рыксе. Куча проблем, но прошибаемо. Опять же – если ГБ даст. И? Снова ставить вотчину? Только не на Угре, а на Волге. Перетащить сюда своих людей, отбиваться от разбойников, раздирать целину, молиться чтобы войны не было… И через 3-5-7 лет упереться в тот же потолок? «Асфальт на темечке».

Выше боярина я подпрыгнуть не могу – Русью правят рюриковичи. Без искренней поддержки властей мой проект «Русь Б» – в смысле: «белоизбанутая» – в разумные сроки невозможен. А они сами… Если один говорит – «да», другой обязательно говорит – «нет». Хоть про что. Я уж не говорю, что им как-то ужаться придётся, с податями что-то сделать, как-то думать иначе… «Не схотят они».

Может и правда, жениться на Рыксе? Наловлю зайцев, выучу их на барабанах играть, буду ходить по Руси и про «белые печки» сказки сказывать? Я ж ведь не хочу ничего такого особенного! «Белые избы» здесь и без меня поставят. Во второй половине 19 века их тут много будет. Весь мой прогресс не в – «что делать?», а – «когда». Всего-то на семь веков раньше. Это ж не принципиально? Никакой особой новизны – все элементы технологии у местных есть. Но собрать вместе… Зайцам семьсот лет барабанить… Тоска-а-а…

Рыкса старательно набивалась «налезть». Как когда-то давно напрашивалась Марьяша. Не-трахнутая женщина чувствует себя брошенной, битая – ещё и боится. Успокаиваем. Успокоительное даём на пару с Суханом – о своих людях надо заботиться постоянно. Она сначала перепугалась, вспомнила недавние экзерцисы с разбойниками толпой, но мы осторожненько – девушка уже на седьмом месяце.

Кстати, её нехитрая хитрость сработала: я так и не ушёл из усадьбы, не бросил кашубку одну – «волкам на съедение». Волки – были. Два раза из лесу приходили стаи. Попасть в волка хоть сулицей, хоть стрелой – куда сложнее, чем в человека. Но огорода высокая, главное – держать ворота закрытыми и чистить снег вокруг. А то такие намёты наметает… Фраза из «Обыкновенного чуда»: «Вас пошлют убирать снег в Сибири. Весь» – актуальна и для Среднерусской возвышенности.

Несколько раз видел на реке обозы. Можно было, наверное, напроситься в попутчики. Но… нарваться можно. Что-то мне рассказы Юльки-лекарки вспоминаются. Как она с матушкой своей в Киев шла. Опять же, пример недавнего нашего проводника-«гномика»… Тут, наверняка, и еще такие водятся. «Пуганая ворона куста боится» – русская народная мудрость. «Обжёгшийся на молоке – дует на воду». Молока у нас нет, но я «дую».

Сам-то я рискнул бы. Но тащить зимой в чьих-то дровнях, в неизвестной компании, перепуганную беременную бабу с малым… «Не зная броду – не суйся в воду». Ждём. Когда вода будет.

Бросать полячку… не хотелось. Сказано же нашим народом: «бабе цена грош, да дух от нее хорош».

Рыкса понемногу оживала, что-то шила-штопала в «приданое» будущему младенцу, непрерывно щебетала про своих заборяков. Это такая разновидность кашубов, где Рыксин папа был большим начальником. Потом ему настучали по голове сильно, и сиротка отправилась в прислужницы-наперсницы к Самборине в Гданьск.

– А что у твоей княгини имечко такое… итальянское?

– Чегой-то италиянское?! И вовсе не италиянское, а наше самое исконное кашубское! У неё дед – Самбор. Первый князь Гданьский. А она вся в деда пошла. Только с дыркой. Хи-хи-хи… А раз пошли мы в баню. А я ей говорю: глянь, у тебя возле самого потаённого места, с правой стороны – родинки как крест у схизматов. Это знак: быть тебе замужем за православным. А то если муж католик – как же он туда сунется? Вот и сбылось как я предсказала.

Нарисовавшаяся в воображении цветная картинка группы юных прелестниц в бане, заставила меня приступить к рассказчице с однозначными намерениями. Впрочем, прервать её повествование такой рутинной мелочью было невозможно. Ни мои действия, ни принявший у меня вахту Сухан, не остановили её поток её мемуаров.

У меня хорошая память. Это не результат, но дар. Множество событий, людей, мелочей остаются в ней. Всё увиденное, услышанное, почувствованное. Даже и не специально запоминаемое. Есть люди с куда более лучшей памятью. Есть целые народы, представители которых способны с одного раза запомнить, например, длинную последовательность действий мастера в прежде невиданной области деятельности. Мне до такого далеко. Что родители дали – то и есть. Не порчу, улучшаю, использую. Приходит день, и какая-то мелочь, какая-то фраза просто болтающей бабёнки вдруг выдёргивается с моей свалки. И превращается в смертельное оружие мести. В точку перелома. Перелома «об колено» судеб людей, народов, царств.

«Слепо-глухой буриданов осёл» – вот наиболее точное описание моего тогдашнего состояния. «Буриданов осёл» не мог выбрать между двумя равными охапками сена. И умер от голода.

Мне голод не грозил. Но и «охапок сена» – не видно и не слышно. Всё между ушами: все варианты, все выборы, все цели. Но цели-то недостижимы!

Как жить дальше? Как жить? А жить ли? – Тьфу ты, господи! Экая хрень в голову с тоски лезет!

Два с половиной месяца я пребывал в таком «буридановом» состоянии. Изнурительно. Хочется бежать во все стороны сразу. Поэтому не делается ничего. От чего ещё тоскливее.

Наверное, это было нужно. Организму, молотилке со свалкой. Чтобы улеглось, устаканилось, выкристаллизовалось, перешло в новое качество…

Эти месяцы моя душа, как и положено душе – страдала, а вот я лично – отжимался на кулаках, молотил в войлочную макивару, сгребал снег… Может и до какого-нибудь «рекорда Гиннесса» доотжимался бы, но… В отличие от Буридана, я живу в «Святой Руси». Где бывает весна. И у меня на руках беременная баба. «Умирать да рожать – не погодить» – русская народная мудрость.

Во-от! Вот отчего бедный Буриданов ослик помер: у него бабы не было! А другой осёл – Аппулеев – наоборот, жил и процветал. «Золотым ослом» стал. Потому что у него бабы были!

В начале апреля, вдруг, среди бела дня, пошёл треск. Я сперва не понял – небо чистое, ни на грозу, ни на пожар – не похоже. Брони – вздел, Рыксу – в подвал, выскочили за ворота… Нет никого. Тут опять треск. Такой… уже к грохоту ближе.

Чисто случайно на реку глянул. Ох ты ж боже мой! Лёд ломает! Его вспучивает, поднимает, во все стороны трещины змеятся, поля ледяные сдвигаются, друг на друга налезают, крушат, крошат, крутят… Как они воду между собой зажмут – фонтаны со снегом во все стороны!

Ссыпались вниз, давай лодочку покойного боярина вверх тащить. А у реки воздух… как вино! Не просто сыростью весенней пахнет – водой. Холодной, чистой, бурлящей водой. Струя речная из ледяного плена выбралась. В ней и сила, и воля, и гнев, что к солнцу не пускали, и хмельное-дурное что-то – «Всё! Всё могу! Всё снесу!». Да дай тому Буриданову ослу такого воздуха понюхать – козликом бы запрыгал, наплевав на любое сено в любых количествах!

Вытащили лодочку повыше, закрепили. Просмолить надо, смола в усадьбе есть. Начали собираться. Рыкса как почуяла, что дело к дороге – опять в плач. То боится, что я её тут с дитём брошу, то тревожится, что я её майно заберу. Насчёт майна – она права, «жаба» – существенный элемент моего мировосприятия. Лучше я всё на себя запишу, а уж потом, что надо будет – то и подарю. Ванька-благодетель… Но увозить-то всё надо – люди прохожие приберут, не побрезгуют. А ещё она просто от страха воет: рожать боится.

Она права – в любой момент «треснуть» может. Но и спешить нельзя: ледоход на Волге идёт не в один раз. Точно – к ночи лёд снесло, вроде – чистая вода. Утром выхожу – торосы от края до края, вода верхом идёт. Чуть нашу лодочку не унесло. А лодочка… как та пирога долблённая у Робинзона Крузо, которую бедняга так и не смог стащить к воде в одиночку. Здесь – «рязаночка» на 12 гребцов. И мы её с Суханом снова вверх… от половодья по оврагу. Как сами не родили…?

Три дня река шутки шутила: то – чисто, то – лёд несёт, вода то – спадать начинает, то – опять вверх лезет.

Наконец, у меня терпелка кончилась: оставили лодочку на воде, нагрузили её барахлом выше бортиков, посадили бабу на руль – чтоб я ещё когда в жизни такою глупость повторил! – и выпихнулись.

Сперва суеты много было, лодочка подтекает маленько, баба ноет, дитё плачет. После разошлись: Сухан веслами машет, я рулю да воду вычерпываю. Но главное – Волга. Она – несёт. Она так несёт… Чуть Тверь не проскочили! Выгребали, выгребали… выгребли. А Рыкса уже… подолы мокрые да не от речной водицы. Сама то вздёргивается, то глазки закатывает. Я, конечно, понимаю, что у заборякских баб роды – как и у всех остальных. Но принимать участие – не горю. Такая форма «дружбы народов»… – для меня не сильно привлекательна.

Пока в усадьбе разговаривали, Рыкса всё больше рассказывала, как её княгиня любит-уважает. Типа:

– Как придём в город – сразу на княжий двор. У Самборины всё хорошо в доме сделано, она – и примет, и обиходит. Уж мы-то с ней – завсегда душа в душу…

А вот как припёрло – о другой заговорила:

– Иване, тама вона, по левой стороне третий дом. Там боярыня Рада живёт. Скажи ей, слуг пусть даст, не дойду я. Ой лихо мене лихонько…!

И я – бегом! С пристани в город и обратно. Куча суетни, крикни и нервотрёпки. Приволок повитуху со слугами.

– Воды давно отошли…? Да ты что…?! А схватки?! Сколько?!!! Быстрей-быстрей… На сколько пальцев? На четыре?! Не дотащим!

Мда… измерять раскрытие посреди раскисшей дороги рядом с городскими воротами… Рыкса белая вся, то – орёт, то – дышит взахлёб. Вцепилась мне в руку. Как её прихватит… не всякий мужик такую силу в руках имеет. Её потом прошибает – аж течёт. Меня… за компанию. Уставилась на меня, глаза вытаращила и орёт:

– Матка! Матка!

Я уж думал – слазить туда надо, зацепилось что. Тут она обмякла в очередной раз и шёпотом:

– Бозка…

А, понял. Речь о Пречистой Деве. Значит – всё путём, побежали дальше.

В усадьбе меня сразу зашикали, затыкали и запинали. В смысле:

– Неча тут мужикам… уж и головёнку видать… Пшёл с отсюдова!

Выгнали из бани на двор. Стою дышу. Несколько… ошалевши. Подходит парень моих лет. Длинный. Но – лёгкий. Беленький, тощий, гладенький – без бороды. В высоких красных кожаных сапогах, толстом кожаном жилете на голое тело и кожаной юбке по колено с разрезом на заду. Оглядел меня так это… оценивающе.

– Ты где спать-ночевать будешь? У меня, что ли, ляжешь? Смотри-решай, постель – постелят.

Факеншит! Куда я попал?! Что за заведение?!

Чем загадки отгадывать – спрошу-ка я прямо:

– Э… А ты кто?

– Чё? Не знаешь? Я – Лазарь. Боярин, здешней усадьбы володетель. Ты на моём подворье стоишь. Слышь, а у тебя, случаем, оружейных каких вещичек нету? А? Продай. Ежели недорого.

Мда… В таком прикиде уместно БДСМом заниматься, а не боярским подворьем править. Хотя, конечно, чисто ошибка моих стереотипов: кожаные безрукавки и куртки, кожаные юбки с разрезом, широкие кожаные пояса с клёпками, высокие сапоги – обычные элементы средневековых доспехов. А что на голое тело – днём тепло, парень, видать, тренировался да вспотел сильно.

– Два ножика новгородских, две недели постоя с баней и кормом, я да слуга. Гоже?

– По рукам. Эй, Резан, помоги гостям барахло ихнее принесть.

Почему слугу «Резаном» назвали – у него на лице написано. Шрам от виска с одной стороны лица до подбородка на другой стороне. Нос и губы на две стороны развалены, зубы… были. Имплантаты, пластическая хирургии… Гос-с-споди, здесь «заячью губу» у ребёнка зашить не могут!

Пока вещички из лодки перетащили, Резан кое-чего просёк. Начал, было, наливать да расспрашивать. Но у нас с «наливом» – туго. Сухан… «живой мертвец» – не пьёт. Да и я… воздерживаюсь. С этой бражки только до ветру тянет. А вот Резан, потихоньку-полегоньку… он и так-то… страхолюден, а тут уже и морда красная, слюнями брызжет, уже рубаху на груди рвёт:

– Я…! Да я…! Самый главный боярский конюший…! Самый главный боярский оружничий! Я…!

– Погодь. Это же два разных дела. Два разных человека быть должны.

Тут он всплакнул, принял ещё кружечку с моим «закрепителем бражки и контактов», и стал изливать. Широко и привольно. Как Волга в половодье. Душу изливать, а не то, что вы подумали.

Здешний хозяин, отец Лазаря, был из местных Залесских служилых людей. Служил Володше, получил вотчину, прошлой осенью, в предзимье пошёл со своими людьми на разбойников. И нарвался. Встал на ночёвку в деревеньке. Там их всех шиши ночью тёпленькими и порезали. Самого боярина вытащили без штанов из постели какой-то тамошней гулящей бабёнки. Поговаривали, что именно из-за того горячего бабского тела боярин и проспал. И свою голову, и людей своих.

Лазарь чудом не попал в ту историю: приболел. Теперь пятнадцатилетний парень, ещё даже не отслуживший обычной княжьей службы в «прыщах», сразу стал главой боярской семьи. Мать его – Рада, управлялась с хозяйством, но, по смерти мужа, обнаружились и долги, и неурядицы в вотчине, и «милость княжью» за службу не выплатили. Хоть баба и не дура, а хозяйство обеднело, денег нету. А сына надо срочно собрать: Володша, с частью Тверских бояр, должен ныне идти к Боголюбскому для похода на Бряхимов.

– Слышь-ка, этот-то… дрыхень изяславский… других-то – тута оставляет! А нас-то… Шоб лодейно и оружно! А у нас-то… Ведь все с боярином легли! Все! Где броней-то взять?! Где воев добрых?! А этот… хрен заморский… княжий конюший… сука белесая! Губами плямкает да язвит: не выставишь хоругвь – не боярин. Князь чести лишит, шапку не даст, вотчину – долой, самого за измену… охо-хо…

Дядя ещё по-сокрушался, потом внезапно провалился головой ниже уровня столешницы и, оставив одну руку сверху, другую уронив на пол, заснул.

 
   «Спи, моя радость, усни
   В доме погасли огни…».
 

Всё-таки, я – неискоренимый гумнонист и общечеловек. Нет, чтобы бросить такую страшную морду на половичке у порога – лихих людей отпугивать. Поднапряглись и отволокли с Суханом болезного в людскую. Новостей тамошних послушал: Рыкса мальчика родила. Вроде – все будут жить. У Рады, говорят, насчёт младенцев – «рука лёгкая». А вот насчёт хозяйства… Не прошло и полгода со смерти хозяина, но хорошо видно, как загибается, нищает усадьба. С челядью потолковал, послушал. Они меня за боярича не принимают – одежонка не баская. Забавно получилось: как-то нормально представиться не пришлось, всякая суета с роженицей – не того было. Все считают нас за Рыксиных слуг. Ну и ладно, меньше звона покуда будет.

«Покуда» – потому что играется совершенно очевидная вещь: продажа со сверх-прибылью. С осени начиная, Залесская земля готовится к большому походу. Всё свободное железо перековывается в оружие, всё оружие раскупается боярами да горожанами. Вроде бы, городовые полки в поход не идут. Кроме Муромского и Владимирского. Боголюбский и о других врагах помнит, и от шишей защиту оставляет. Ну, так и эту «защиту» в любой день могут на стены позвать. Цены на оружие поднялись в два-три раза. А у меня полная лодия этого всего! Рыксин муж пришёл в усадьбу на зимовку с дружиной – вещички и остались. Кое-что и от разбойничков гожее есть. Есть, например, два десятка стёганок-тегиляев в приличном состоянии.

С утра пораньше выбрался на городской торг – в Твери базарный день. Списочек своих товаров с местными ценами прикинул… Да уж, не худо местные оружейники в эту весну навара взяли.

Хожу по торгу, прицениваюсь, людей слушаю, на ус мотаю. Вдруг сбоку:

– Ой, не ошибся ли я? Никак молодой Рябина? Не признал? Так то ж я, Гвездонь с Ельны! Ты уж у меня в начале зимы товар брал. Весов разных с пяток. Не вспомнил, боярич?

Было такое – в начале нашего нынешнего зимнего похода, когда я в Елно заскочил да со Спирькой о «белых избах» толковал, были там и другие дела. «Коростель» много товару разного набрал, но пришлось кое-чего и в последний момент докупать. В частности – весы купеческие.

Я уже несколько раз говорил, что купец без своих весов и гирь торг не ведёт. Потому что взвешивает не только товар, но и серебро.

Лучшие весы – «коромысла» – делают в здешних краях. Вообще-то, Верховое Заволжье славится своим щеповым товаром. В лесистом Верховом Заволжье деревни малые. Земля – холодна, неродима, своего хлеба мужику разве до масленой хватит, и то в урожайный год. Как ни бейся на полосе, сколько страды над ней ни принимай – круглый год трудовым хлебом себя не прокормишь. Пока вокруг вековечные, дремучие леса – они и кормят. И сами собой, и выжженными, раскорчёванными новинами. Вот и идут крестьянские общины вниз по Волге, вверх по притокам, оставляя за собой проплешины выпаханной, «съеденной» земли. Нигде здесь крестьянин не живет с нивы – лес да река помогают. А ещё – ремесло. Не имея вдоволь своего хлеба, здешний житель принимается за промысел. Вареги вяжет, поярок валяет, шляпы да сапоги из него делает, шапки шьёт, топоры да гвозди куёт, весовые коромысла – чуть не на всю Русь делает. А коромысла-то какие! Хоть в аптеку бери – сделано верно. Хотя аптек здесь нет, но «аптечные весы» нужны каждому продавцу.

Переход от охоты, рыбалки, собирательства, которыми прокормиться умножающийся народ не может, к земледелию, которое тоже недостаточно, и далее – к ремеслу, к специализации общин на производстве продаваемого товара, идёт на Верхней Волге, уже давно. Нынче процветанию здешних ремесленных сельских артелей да «бизнесменов-туземцев» препятствуют то шиши речные, то княжьи усобицы. Новогородцы, переселяющиеся сюда и сами, и по приглашению Долгорукого – тот зазывал сильно, ссуды льготные новосёлам давал, становятся жертвами, «кормовой базой» своих недавних земляков – ушкуйников. Да и бояре новгородские, «белые люди» всегда рады стравить князей русских, чтобы выжгли те конкурентов, беглых, ушедших из-под боярской республики, «чёрных людей».

Потом придёт Батый… И всё станет пеплом. Потом по этим же местам раз разом будут прокатываться разные рати: Дюденева, Щелканова… Но Русь перерастёт, пересилит Степь. Походы Ивана Грозного откроют русским мастерам всю Волгу до Каспия, «век Екатерины» избавит от угрозы степных набегов и польских разорений, реформы Александра Освободителя дадут волю. И, наконец-то, во второй половине 19 века, Мельников-Печерский будет писать об здешних жителях:

«Ложки, плошки, чашки, блюда заволжанин точит да красит; гребни, донца, веретена и другой щепной товар работает, ведра, ушаты, кадки, лопаты, коробья, весла, лейки, ковши – все, что из лесу можно добыть, рук его не минует. И смолу с дегтем сидит, а заплатив попенные, рубит лес в казенных дачах и сгоняет по Волге до Астрахани бревна, брусья, шесты, дрючки, слеги и всякий другой лесной товар.

Волга под боком, но заволжанин в бурлаки не хаживает. Последнее дело в бурлаки идти! По Заволжью так думают: «Честней под оконьем Христовым именем кормиться, чем бурлацкую лямку тянуть».

Живет заволжанин хоть в труде, да в достатке. Сысстари за Волгой мужики в сапогах, бабы в котах. Лаптей – видом не видано, хоть слыхом про них и слыхано. Лесу – вдоволь, лыко нипочем, а в редком доме кочедык найдешь. Разве где такой дедушка есть, что с печки уж лет пяток не слезает, так он, скуки ради, лапотки иной раз – ковыряет, нищей братье подать, либо самому обуться, как станут его в домовину обряжать. Таков обычай: летом в сапогах, зимой в валенках, на тот свет в лапотках…

Заволжанин без горячего спать не ложится, по воскресным дням хлебает мясное, изба у него пятистенная, печь с трубой; о черных избах да соломенных крышах он только слыхал, что есть такие где-то на «Горах» («Горами» зовут правую сторону Волги).

А чистота какая в заволжских домах!.. Славят немцев за чистоту, русского корят за грязь и неряшество. Побывать бы за Волгой тем славильщикам, не то бы сказали.

Волга рукой подать. Что мужик в неделю наработает, тотчас на пристань везет, а поленился – на соседний базар. Больших барышей ему не нажить; и за Волгой не всяк в «тысячники» вылезет, зато, как ни плоха работа, как работников в семье ни мало, заволжанин век свой – сыт, одет, обут, и податные за ним не стоят. Чего ж еще?.. И за то слава те, господи!».

Это написано в 1870-х годах. У меня тут 1160-е. Ребята, а можно я не буду семьсот лет ждать? Можно мы как-нибудь… вроде этого – сейчас сделаем? Мне ведь «на Луну слетать» – не горит. Весь мой прогресс – вот это самое, что Мельников-Печерский написал. Чтобы тепло, светло, чисто, сытно… Я, конечно, прогрессист, но не безобразник: ничего такого особо невиданного – мне не надо. Всё, чего мне хочется – оно и так случится, оно и без меня будет. Просто мне, как крайнему эгоисту и эгоцентристу, самому в таком пожить хочется.

Ребята! Давайте прямо сейчас сделаем!

«И говорят в глаза: никто не против, все «за». И добавляют уверенно:

– Будет! Всё будет! Вот прям как ты сказал. «Царство божье» – называется. «И за то слава те, господи!».

А потом начинают задавать простые вопросы:

– А шишей речных – ты выбьешь? А ушкуйников новогородских с их разбойным гнездом – ты выжжешь? А коли меря подымутся или булгары придут – кто их урезонит? А иначи – всё прахом пойдёт, дымом вылетит.

Для процветания этого края нужна торговля. Нужно обеспечение внешней и внутренней безопасности земли и путей. А Древнерусское государство закономерно, по марксизму, сползает в феодальную раздробленность. И вот такие земли – пограничья, хоть и внутри Руси, но между разными «шапками», регулярно разоряются и выжигаются. То и вправду война – рати идут. То просто бардак – шиши разные шляются.

Если всё – каждый год дымом пускать, то точно: «изба у него пятистенная, печь с трубой» – из сказок про «царство божье».

Вот, девочка, смотри как просто-то получается. Ныне придумывают иные: Воевода Всеволжский из самого из младенчества хотел Святую Русь благоустроить да возвеличить, и для того, уяснив себе откровение от самой Пресвятой Богородицы во сне ему явленное, не щадя трудов и даже живота своего, во всяк день к тому стремился.

Да ведь глупости сочиняют! И про меня, и про Богородицу. Я выбирал, сколь ума хватало, лучшее из необходимого. Из необходимого – чтобы голову сберечь да с тоски не свихнуться. Не выдумывал всяких невидалей-небылиц, а делал то, без чего и жить-то нельзя. И, где можно, время берёг. Почитай, все мои дела – и так бы сделаны были. И поболее, и получше. Моего-то – что не во всякую дырку Русь слазить пустил. Что быстрее идём, по отноркам всяким не застреваем. А то у нас народ… покудова все трясины да буераки рёбрами своими не посчитает – дороги не сыщет. «Задним умом – крепок».

Не в том сила моя, что всякого невиданного поделал, а в том, что известное, простое – сделал вовремя. Из без меня вырастающему – вызреть помог. Из худого выбирал сразу лучшее, а не всякое худое прежде надкусывал.

Нынче Ростик уселся в Киеве крепко, Боголюбский строит свой Владимир, Новгороду они дружно сказали «цыц», а против двух князей сразу – вече не вякает. И сразу снова стал подниматься этот верхневолжский край, снова пошли по Руси здешние «коромыслы».

На «Святой Руси» два типа весов. Нынешние святорусские товарные весы – типа безмена. Палка, на одном конце крюк для товара да кольцо для подвеса, на палку надевают гирьку и двигают. Дальше пересчитывают вес гирьки в вес товара по «правилу рычага». Форма таких весов – общеевропейская, с античных времён широко применяется во всех странах Европы. Разница между древнеримскими и святорусскими – только в кратности отношения плеч коромысла. Русские весы позволяют взвешивать при 40-кратном отношении. Гирька в один фунт позволяет взвесить пуд товара. А по запасу прочности – до 7–8 пудов. Такие измерительные приборы требует от кузнеца-изготовителя, кроме довольно сложной фигурной ковки и слесарной работы, ещё грамотности. Градуировку на каждых весах делает индивидуально – нужно знание хотя бы умножения и деления.

Делают здесь и малые, равноплечные весы с чашками. Применяют для взвешивания пряностей и драг. металлов. Именно на таких, «аптекарских» весах, при закрытых от сквозняка окнах и дверях, взвешивают перец в торговых республиках Северной Италии. На взгляд «попандопулы» – вещь ненужная, много ли мы в 21 веке аптекарскими весами пользуемся? Но здесь – прибор повсеместный, у всякого торгового человека – в кошеле на поясе. «Святая Русь» своего серебра не имеет, монету не чеканит, приходящие дирхемы – обгрызает по краям.

Серебро – основное средство платежа. Но это – весовое серебро. Каждая сделка включает в себя взвешивание. И длинный скандал по поводу качества серебра, его веса, достоверности гирь, правильности весов… Согласие о сумме ещё не означает согласие о её материальном выражении.

Русские князья, понимая важность правильности мер и весов, сами за контроль в этой области не берутся. Не доверяют себе, наверное. Функция поверки измерительных приборов возложена на церковников, вбита в их уставы: «торговыи всячьская мерила, и спуды, и свесы и ставила, блюсти без пакости, ни умалити ни умножити».

Гвездонь и таскает с Верхней Волги разные весы в Елно и по округе. Понятно, что Прокуй у меня таких «измерительных приборов» понаделал без проблем. Что-то взвешивать – в большом хозяйстве постоянно нужно. Но, едва мы начали товары свои на внешний рынок продвигать – встала проблема. Народ верит известным клеймам, такое же коромысло, но с рябиновым листком – не котируется. Начинаются глупые наезды насчёт скидок, уценок… хай стоит… «насыпь с горкой», «отмерь с походом»… Дешевле взять чужое, но покупателям известное, пользующееся их доверием.

В начале зимы Гвездонь расторговался хорошо, поехал за новым товаром. Да и увлёкся. Шёл санями, пока по здешним деревням проехал, товару набрал – пошёл ледоход. Вот он и застрял в Твери. Надо брать лодку, а приличной лодейки нет – «вятшие» разобрали, в лодейный поход собираются.

– Да уж, земеля, попал ты сурово. Малую лодку брать – голову положить. Шиши-то изо всех щелей ныне повылазят. Больших лодей на продажу нету. А ждать… вода уйдёт, на волоках большое корыто таскать – пупок развяжется…

Я этого мужика и видал-то только раз. Но тут, в чужой земле, в Твери, мы, елнинские – земляки, чуть не родственники. Разговор идёт открытый, задушевный.

– И не говори, боярич. Как вывернуться – ума не приложу. Вся прибыль, какую взять мог бы – тут на постой потратим. Да и дома ж дела ждут. Баба ж… она ж дура. Ей же общество такой жребий даст… что на покос, что на выпас… Весну упустить – потом годы из нищеты выскабливаться… Слышь… эта… боярич… про тебя слава идёт… что ты, де… ну… люди, сам знаш… болтают про тя разное…

– Гвездонь! Не жуй, говори внятно.

– Дык… Ну… Сказывали бабы… Что ты… не в обиду тебе сказано… «Зверь Лютый». Вот.

Мужик аж взопрел от напряжения. Снял шапку и лоб рукавом вытер. Пропотел от собственной смелости.

– Слыхал я такое. Правда, болтают. И чего? Куда тут мою лютость да зверство применить? Погрызть тебя, чтобы ты быстрее бежал? По воде аки посуху.

– Не! Не, не дай бог! Но люди бают, что ты… ну… типа вроде… Ловок ты, сказывают. Так это… не по-человечьи. Во всяких хитростях да мудростях… будто тебе… сама Царица Небесная щастит… Не! Это не я придумал! Бабы у нас раз балаболили, чешут мокрохвостки языки про что и не ведают…