Текст книги "Прыщ"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 299

Над лестницей, откуда я только что спустился, женские голоса, шаги, смех… Ещё какая-то бабская толпа подвалила… Прячусь под лестницу. Среди непрерывного дамского щебета ухо вдруг улавливает:

– И подержать дам, и потетёшкать, у тя ж, княжна, и свои такие скоро будут…

О! Блин… По Мюнхаузену: между львом и крокодилом… Княжна – наверное, та самая, которую в зале видел. «Самая великая». Которая обещалась меня со свету сжить…

«Обещанного – три года ждут» – русская народная мудрость. Время пока есть… А применить её? Прямо сейчас! В смысле: не – мудрость, а – княжну! Захват заложника! Ножик ей к горлу, вызвать тысяцкого, рассказать про планы кравчего…

Ага, и потребовать лимон баксов и фанеру до Уругвая… Чтоб было чем над Парижем пролетать…

Ситуации тысяцкого я не понимаю. Нормальный человек – испытывал бы благодарность за спасение сына. Но политический деятель… Прирежут. Просто чтобы не говорил официально то, что все и так знают неофициально. «В России всё секрет и ничего не тайна». Раскрывать секреты из общеизвестных «не-тайн» – смертельно опасно.

Надо выбираться самому. Что невозможно. Кравчий – не дурак. Опыта в подобных мероприятиях… мой против него – просто незаметен. Сам-один, без ансамбля… Наверняка – нет. А вот… Как с той сероводородной свечкой – не удалить, но привнести…

Единственный шанс – княжна. Использовать высокородную особу в качестве отмычки… Х-ха! А ведь для меня – не ново! Ведь уже использовал так боярыню Марьяну Акимовну. Для проникновения в Рябиновку. Суть полученного опыта? – Сначала делаешь ей «плохо», например, мордуешь на болоте в очередь с жужжащими радужными кровососами, потом делаешь «хорошо»: доставляешь в родительский дом. В промежутке интенсивно сношаешь и утешаешь.

Мда… разнообразные картинки того и другого… Ванька!!! Твою итить молотить! Ты можешь думать о чём-нибудь серьёзно?! Тебе тут вот-вот голову оторвут, а ты… Вон, шуба уже оттопырилась!

Кстати о шубе… и о пеньковом вороньем гнезде на голове… Прямо по Беллману: «Если не использовать наилучшим образом имеющееся сейчас, то и потом…». У меня – просто не будет «потома»! И вот из этого барахла… используя его наилучшим образом…

Чистенько у них тут. И воздух свежий. Но не надолго. Вот бы сюда мою свечку! Смеху было бы… Ничего, и так повоняю. «И дым отечества нам сладок и приятен». Во! Сща! Сща сделаю «сладко и приятно»!

Накатывал восторг, кураж. Ощущение полной безысходности, бессилия сменилось надеждой импровизации, перерастающей в радостную уверенность сумасшедшего, рискованного, авантюрного, расплывчатого… но – плана! А вот я счас ка-ак уелбантурю…!

Тихонько поднялся по лестнице, прислушался к женским восторгам в детской – вроде, никто не собирается выходить. Скинул с себя лишнее. То есть – всё, кроме рубахи, сапог с ножиком и нижнего платка – для согревания лысинки. Обильно полил кучу тряпья содержимым снятой внизу лампадки. И аккуратненько поднёс вторую лампадку, прямо от божницы в этом… предбаннике перед детской.

Огонёк лениво полизал смоченные маслом тряпки. Он не хотел, но я настаивал. Занялось. Подтащенный шерстяной половичок позволил чуть отрегулировать пламя и запихнуть всю кучу под лавку у стенки. А самому убраться к лестнице.

Я тихонько считал про себя. Пламя исчезло под половичком. Потом вылезло и заплясало сбоку, на одной из моих пеньковых косичек. Из-под лавки повалил дым. Всё гуще. Клубами. Кто-то из детской открыл дверь:

– Что-то шерстью палёной…! Ой! Пожар! Беда! Горим!

От сквозняка пламя прыгнуло из-под лавки, поднялось, зацепило рушничок у божницы, какие-то занавески на стене и мгновенно взвилось. Встало столбом огненным!

Тут уже все заорали. Десятка полтора-два баб бывают очень шумными. А бывают – ещё более, чем очень: несколько дам метнулись на выход, первая же споткнулась о сбитый коврик, свалилась, на неё – остальные. Девушки на «Святой Руси» в церкви и в доме – не убирают косы под платки. А горят волосы стремительно. На один пых. Ор подскочил ещё на десяток децибел.

Орали со всех сторон, комнаты затягивало чёрным вонючим дымом. К истошным воплям добавился такой же кашель. Я попытался помочь копошащимся среди комнаты девицам, выдернул и выкинул в сторону верхнюю. Вторая пришла мне в руки сама, на четвереньках.

– О! Княжна! Какая встреча!

– Т-ты?!!! В таком…?! Думала – обозналась… Что…

Я вздёрнул её на ноги, ухватив за подмышки. Она собиралась что-то сказать. Возможно – умное, наверняка – резкое, безусловно – княжеское. Ничего другого она не может сказать по определению – самая великая княжна же! Но не смогла – захлебнулась кашлем. Воткнулась мне в плечо и колотилась об него головёнкой.

 
   «Гори-гори ясно…
   Чтобы не погасло».
 

Вокруг горело, дымило, орало и воняло. Воняло хорошо: у меня аж глаза резало. Антураж наполнял пейзаж эпичностью и этничностью: пожар – это так по-нашему, так по-русски!

 
   «Гори-сияй…
   Ты всё огнём!»
 

«Красный петух». «Красный» на Руси – синоним красивого. «Красна девица» – не та, что дымом исходит да в трубу вылетает, а приятная на взгляд и… и во всех отношениях.

Пора убираться. Ухватил княжну по-удобнее: болтающуюся косу на кулак намотал, и пошёл искать выход.

Приезжие красавицы сначала кинулись по тому пути, откуда пришли. Нахлебавшись дыма, теперь они толпой пробежали в другую сторону, через детскую вслед за местными. Кроватка была пуста. Как и глаза немолодой полной женщины, сидевшей рядом.

– Выход где?

Пришлось потрясти её за плечо. Остановившийся взгляд медленно переместился на меня.

– Выходы? Заперты. Ключи? У ключника. Ключник в городе.

И женщина – нянька? служанка? кормилица? – снова уставилась в никуда. Ступор. От осознания неизбежности.

Итить…! Вот же… уелбантурил! Я – кретин! – А это разве новость?!

И как теперь отсюда выбираться, если все наружные двери заперты? Параноидальное стремление к целостности охраняемого периметра находится в оппозиции к шизофрении пожарной безопасности… Чего это я такое заумное только что подумал?

– Идиот! Отпусти! Ну!

Княжна вывернулась, отбросила мою руку, зло посмотрела на меня, на отблески пламени в соседнем помещении, временами прорывающиеся сквозь пелену густого чёрного дыма.

– Чего встал, болван?! Давай следом!

Она рванулась в ту сторону, куда убежали её спутницы. Еле успел поймать. Девичья коса – очень удобный инструмент управления нервной индивидуйки юного возраста.

– Дура! Двери все заперты! Ключи у ключника. Пока он прибежит да откроет…

Она зло выдернула у меня свою косу. И растерянно спросила:

– Так мы что…? Мы сгорим?!!!

Ужас в её глазах, внезапное осознание близости смерти… «в шестнадцать девических лет»…

– Тихо, малыш, тихо. Главное – спокойствие… Мы пойдём другим путём. Идём… идём в… вниз.

Мудрости от Карлсона и от Ленина – из меня выскакивают от прошлой жизни. А вот внимание к кочергам… или, применительно к данному экземпляру правильнее – кочергищам… Это от исконно-посконно-приобретённой «святорусскости».

– Что?! Куда?!

– Вот что, принцесса. Хочешь к своим подруженькам – в полыме сгореть, в дыму задохнуться – вольному воля. Или – со мной?

Она рвалась душой вслед за своей свитой. Стайность и стадность. «Как все – так и мы», «люди ж не дураки»… Туда же тянул под потолком слой чёрного дыма. А оттуда, где пожар начался, уже заглядывало в дверь яркое весёлое пламя.

Я схватил какое-то покрывало, фыркнул на него из кувшина (морс? не хмельное? пойдёт), накинул на голову и плечи…

– Ну?! А то я сам пойду!

Она отступила на шаг, развернулась, собираясь убежать.

Деточка, все эти предложения насчёт свободы выбора – чистое бла-бла. Мои отмычки от меня не бегают. Снова – за косу, лицом – в кроватку, каким-то дамским шнурком – локотки, детское одеяльце – облить из горшка. Выдернуть у неё из-за ворота крестик на цепочке, ухватить в кулаке покрепче.

– Мявкнешь – сдохнешь. Рванёшь – в огонь брошу.

Одеяльцем замотать ей голову, закрыть глаза. Как пугливым лошадям делают. Ну-у теперь…

В одной руке – кочерга, в другой – великая княжна. «Вооружён и очень опасен». Эх, Ванюша, где наша не пропадала? – Сейчас узнаю.

Головой вперёд, сквозь горящий уже дверной проём. Сквозь пламя и дым, не открывая рта, не видя ни зги, плечом в косяк, роняя княжну, нащупывая ступеньки, оступаясь и соскальзывая, пересчитывая ребрами, жабрами и, блин! фибрами…

 
   «Ой-ёй-ёй!
   Копчик мой!
   Принесли его домой,
   Оказалось – он больной».
 

А, фигня! Жить – будем!

На княжне тлел подол парадной запоны. Пришлось срывать тряпку, чуть ножку припалила, а воет-то…

– Цыц. Не ори. Покраснеет, слезет, новая вырастет. Не смертельно.

Тыкаюсь в двери. Заперто. Или ключника не нашли, или ключей нет, или к этим дверям снаружи не подобраться…

– Ты!!! Ты куда привёл?! Чувырло дубовое! Оно ж заперто!

Она рвётся, сучит ногами, пытается встать, постоянно панически оглядывается на играющее, в десятке шагов выше по лестнице, пламя. Вниз огонь идёт неохотно, лестница ещё долго гореть будет. Можно немного подождать: вдруг ключник прибежит, или с той стороны ломать додумаются…

Спокойно ждать, когда адреналин зашкаливает… Куда бы, блин, податься, и чем бы, блин, заняться…? – Так известно – чем! Главное – есть «кем»! Кочерга у меня удобная: если вот сюда за косяк воткнуть рукоятку, а носик упереть в угол между брёвен…

Вздергиваю княжну на ноги, толкаю к стене, вгоняю на уровне её шеи в выбранные места кочергу. Незначительный изгиб ручки инструмента обеспечивает надёжный прижим… обрабатываемого тела. Тело… – стоит. Навытяжку. Солдатиком.

 
   «Солдатушки, бравы ребятушки,
   А где ж ваши матки?»
 

А вот и узнаю.

Княжна стоит, прижатая кочергой за шею к бревенчатой стенке, со связанными за спиной локтями, чуть запрокинутым вверх лицом и выпученными глазами. И мне – выговаривает:

– Ублюдок! Гадёныш! Падла плешивая!

Подбираю с пола детское одеяльце, принюхиваюсь. Мда, мальчик уже большой, поди, и мясцом прикармливают.

– Дабы сохранить красу твою несказанную, принцесса, уберечь от пламени жгучего да дыма едучего, накинул я на тебя сиё детское одеяльце. Полив предварительно содержимым такового же, но – горшка. Воды-то там не было. Запашок, конечно… Но ничего – как было прежде и выше справедливо замечено: у тебя скоро – свои такие быть должны. Я почему-то полагаю – девочка. Это работа тонкая, ювелирная. Требует подготовки и тренировки. К чему мы и приступим.

И впихиваю в распахнутый от изумления рот – угол одеяльца. А остальное так это… легко и свободно… разложим по плечику. Вполне… элегантно получилось. Вздёргиваю ей подол. Подолы. Всего многослойного, на неё надетого. И немедленно получаю пинок ногой. Но только по коленке – выше… рубаха у меня длинная, женская – не пробивается.

Уже веселее пошло. Активность какую-то проявляет, собственное отношение выражает. Хоть какие-то телодвижения души… Это – радует.

Стукаю её по обожжённой голени, она отдёргивает, подхватываю под коленку и поднимаю до предела. На плечо… не дотянуть, да и эполет на мне нету. Но и так удобно: как фуражку на локоть перед катафалком. И есть куда прочно упереться ладонью. Теперь и свой подол… А одеяльце и лбом придержать можно…

Подпёртая за шею, со связанными руками, стоя на одной ноге, прижатая мною к стенке, княжна была весьма ограничена в движениях. А я – во времени. Взгляд через плечо показывал, как пламя постепенно перебирается со ступеньки на ступеньку.

В столь экстремальных условиях… ощущая начинающееся поджаривание собственной задницы… Но, итить меня… в смысле… а, пофиг всё! После трёх недель воздержания… аж горит! Печёт не хуже пламени… пока не кончу – не остановлюсь! Просто… невозможно остановиться! Даже если до румяной корочки…! Ванька с анфасу подрумяненный… Потом-то, конечно… Но – потом. Лишь бы ключник не пришёл… преждевременно.

Княжна шипела и плевалась. Как раскалённая сковородка. Что было очень натурально и органично – антураж, запах и температура всё более становились похожими на кухонный аврал перед выносом главного блюда в торжественном обеде.

Она пыталась оттолкнуть, оплевать или укусить. Но найдя её губы… и внутренние… и собственно… Она пыталась не пустить, пыталась отодвинуться, встать на носок… Лёгкий толчок под колено единственной опорной ноги… Она осела. Глубоко. Не сдержав вскрика. Как Маша с медведем:

 
«Глубоко… сижу.
Высоко гляжу».
 

Кочерга подпирала ей подбородок и заставляла смотреть в потолок, в «высоко».

По собственным ощущениям… – совершенно неподготовленная девочка. Какая безалаберность и непредусмотрительность! Ведь знала же с кем идёт! Хотя, конечно, её не сильно спрашивали. Но ведь в дом-то сама приехала! Хотя, конечно, она же не знала, что я тут буду. Но что я в городе – точно знала!

«– Казаки в городе!

– А Фрунзе знает?».

Знала и не уехала. Не спряталась, осталась. Значит – заранее согласилась! На всё.

 
   «Забил… заряд я в… в пушку туго.
   И думал: угощу подругу…».
 

Угощаю. Хотя, конечно – «макдональдс», «очень быстрого приготовления». Режим отбойного молотка… дыр-дыр-дыр… не является моим любимым, но – знаком и употребим. «Кролики – это не только ценный мех и три-четыре килограмма ценного мяса, но и…». А что поделаешь? – Работаю «кроликом» – печёт же!

Так вот что я вам скажу: каждый попаданец должен быть пожарником! То есть, конечно: учителем, врачом, законоведом, милиционером, экономистом, инженером, моряком, химиком, фехтовальщиком, ветеринаром, трахальщиком, металлургом, плотником… Но на «Святой Руси» – обязательно ещё и пожарником. Весь огонь до 20 века – открытый, почти все строения – деревянные. «Гори-сияй» – постоянно.

Огонь… Его – надо знать. Если ты его просто боишься – ты его не поймёшь. Его надо понимать, уважать, отчасти – даже любить… Тогда ты сможешь предвидеть. Не рассчитать – расчёт движения пламени – как движение денег в бухгалтерии – посмертно. Надо научиться предчувствовать. Это – опытом. Наблюдая за чудаком, который заливает горящий керосин водой. Или – вливающим тонкую струйку бензина из ведра на почти погасший костерок. Или… как ревёт верховой лесной пожар, как проваливается техника в ямы выгоревшего торфа… как в промышленном здании пламя идёт против всех законов природы против ветра, как с грохотом разлетаются стёкла… А ещё бывает «огненный смерч». Когда свинец течёт, а железо становится пластилиновым. Как было в Дрездене и Гамбурге при бомбёжках союзников, в Москве в сентябре 1812, в Киеве в 1811.

Однажды я попал на Хануку. Единственный праздник, на котором зажигают не 7, а 8 свечей. Праздник радостный, детский. Но вдруг я занервничал. Не сразу понял причину: девочка-подросток ставила подсвечник на окно. Там же занавески! Они же могут загореться! Меня не поняли: у южан, привыкших к каменному жилью, нет такого чувства пожароопасности, как у выросших среди дерева.

Я с огнём – в ладах. Может, предки постарались – были в родне люди, которые с пламенем работали. «Если плевок от бака трактора – камушком отскакивает, не шипит – немедленно сваливать» – запомнил.

Может – собственный опыт. Прямо скажу: весьма куцый. Но достаточный, чтобы дочка гоняла своих парней:

– Вы куда к костру лезете? Всё испортите! Меня папа учил. А он человек огня.

Очевидное преувеличение и хвастовство ребёнка. Однако, без панибратства, конечно, но пламя малость понимаю.

Если этого чувства нет, то попадировать в Русь… «мир праху его» – незамедлительно.

Выражение «любовный жар» постепенно становилось всё менее иносказательным – ступеньки лестницы за моей спиной потихоньку вспыхивали одна за другой. Несколько раз княжна вдруг начинала дёргаться. Видимо, хотела поделиться своими пожарными наблюдениями. Гримасничала, страшно таращилась, мычала сквозь одеяльце. Потом закрыла глаза и только ритмично морщила носик в такт моим толчкам.

 
   «Жаркою страстью пылаю
   Сердцу тревожно в груди…
   Детка! Тебя уже знаю,
   Но наша любовь впереди!»
 

Вот ещё чуть-чуть, вот ещё разок, вот… вот-вот настанет это самое «впереди»…

Становилось всё жарче, спина взмокла, и не только от моих экзерцисов. Помещение постепенно наполнялось гарью и вонью. И вот как только я… ещё чуть-чуть… ещё последний разок… тут сзади сильно зашипело, заскрипело, загрохотало… Бе-э-езды-енынь! Волна горячего воздуха с роем жгучих искр ударила вдоль пола, понизу. Будто синхронная атака взбесившихся ос на мою голую… часть тела.

Княжна панически распахнутыми глазами уставилась на рухнувшую за моей спиной в дыму и пламени лестницу, беспорядочно забилась в моих руках… Я тоже… несколько забился. В поисках. Всё никак не мог найти то… уютное местечко, откуда только что выскочил… из-за этих жалящих искр…

Э-эх… Увы. Поздно. «Невозможно дважды войти в одну и ту же реку». И не только в реку. И остановиться уже… Мда, второй раз с этой женщиной, и второй раз всё остаётся у неё на животе. Закономерность… Это что-то означает? Что-нибудь тайное, сакральное, заповеданное?

– Ну вот и хорошо, ну вот и умница. Что тут у нас? Вот же б… Быстренько!

От упавшей прогоревшей лестницы занялись полы и стены. Пламя не слишком быстро, но очень уверенно распространялась по помещению. Я стукнул ногой по входным дверям. Увы – ключник не пришёл. Ну и ладно.

Выдернул кочергу из под горла княжны. У неё уже глазки закатились. Она начала заваливаться на меня. По щекам наотмашь. Но не сильно, а то зашибу от… волнения.

– Стоять! Бегом!

Её голову – в подмышку, в другую руку – кочергу на изготовку, потопали. У боковой стены – закрытый люк в полу. Я его уже видел, но раньше подцепить нечем было. А вот с кочергой… Э-эх… раз. Ещё – раз… И, факеншит уелбантурен-н-н-н-ный…! Сдвинулось!

Что-то хряснуло, крышка люка со скрипом пошла вверх. А княжна – вниз и вбок. То ли – обморок, то ли – надышалась. Вот мне только юных аристократок на плечах таскать! При этом элегантно придерживая пальчиками подол собственной длинной рубахи… С кочергой в зубах… По лестнице без ступенек и перил – одни перекладины… А сверху всё сильнее ревёт пламя. И уже видно как прогорают доски пола, и тут я ка-ак… Нет, не упал.

Я уже объяснял: классический русский терем никаким ГОСТам, ОСТам и СНиПам не подчиняется – нету их. Каждый хозяин лепит в рамках своей эстетики, кошелька и потребностей. Но есть тенденции: этажей должно быть три, вокруг второго часто идёт балкон – гульбище, первый этаж преимущественно нежилой – подклеть. Вот мы в него и сверзились. А теперь надо быстро убираться. Потому что сверху горит, и всё пространство стремительно наполняется дымом. На верхних этажах дерево сухое, на солнышке да на ветерке стояло. А здесь – сырее. Дымит… В отсветах пламени увидел ещё одну дверь, сунулся туда…

Кочерга и фомка – близнецы-братья! В смысле: открывают пути-дороги.

 
   «Молодым везде у нас – кочéрги
   Старикам везде у нас – печёт…»
 

Деревянные-то преграды и препоны – я пройду. А вот человечьи…

В непроглядном угаре пришлось возвращаться за своей «отмычкой». Нашёл чисто по звуку – она опять кашляла. Силикоз, туберкулёз, педикулёз…? На пле-чо… Ать-два!

 
   «А я мальчик не хилóй
   Подопруся кочергой».
 

Или наоборот:

 
   «А я мальчик хоть куда!
   Да со мною кочерга».
 

Но таскать такую девицу на плечах… на косу бы не наступить… А с этой стороны? О! По сравнению с прошлым разом, её ягодички… А! Так она живая! Ходу, детка, ходу!

Следующая дверь просто на щеколде. А дальше… Точно! Есть ворота и засов изнутри! Он, конечно, засел крепко… забух, присох… Но кочерга… форева! Теперь – сами ворота… Раз-два навались… А фиг – снаружи снег! Но если покачать… И высунув кочергу… Она же – кривая! Она же и за угол стрелять может!

«Гоп-стоп. Мы подошли из-за угла…». И высунули кочергу…

Сзади раздался истошный вопль. Аж подпрыгнул. Пришлось возвращаться. За «отмычкой».

Княжна пыталась напрямик пройти сквозь стену подклета, сложенную из толстенных брёвен, и вопила.

 
   «Ох, какая же ты шумная, неласковая,
   Стеноходка моя, стенолазка моя!»
 

От моего прикосновения в темноте подклети она увеличила громкость и попыталась вбиться в стену ещё глубже.

– Ты чего?

– Ва… ва… ва…

– Я знаю. Я – Ваня. А ты чего вопишь?

– Мы… мы… мы.

– Точно. Мы тут вдвоём. Кричишь-то чего?

– Мы… мыши…

И правда: что-то попискивало под ногами. Пожар… он же для всех обитателей. Типа: «Водяное перемирие» как в джунглях у Маугли. Тут где-то и тараканы должны спешно толпами эвакуироваться.

– Ну и что? Они же маленькие.

– Ва… ва… Ваня! Не бросай… не уходи… страшно-о-о-у-у…

Я чуть приобнял её. Она сразу переключилась со стенки на меня: прижалась, попыталась уцепиться, впихнуться, влезть с ногами…

– Тихо, малышка, тихо. Главное – спокойствие. Всё будет хорошо. Сейчас я тебя отсюда выведу, вот ручки развяжу, за плечики обниму и пойдём мы широкий двор, где почестный люд.

Её нешуточно колотило. Она пыталась глубоко вздохнуть, задержать дыхание. Но простейший метод не срабатывал, и она намертво вцепилась в мои плечи. Чуть слышно мычала сквозь плотно сцепленные зубы. А я гладил её по плечу, по спинке, мурчал успокаивающее на ухо. Потом приподнял ей лицо и мягко поцеловал в губы. Мягко, нежно. Чуть прикоснувшись…

Был риск, что она неконтролируемо вцепится зубами и… и моя морда лица резко поменяет рельеф. Обошлось. Через десяток секунд её губы вдруг обмякли. И раскрылись. И постепенно затихла дрожь по всему телу.

Она просто стояла рядом. Мягкая, послушная, безвольная, без… безвкусная? Никакая. Пустая. Это у неё такой приёмчик выработался по её княжнинской жизни? В первый раз, когда мы с ней… когда я её… Тогда был момент, когда вместо страстей жарких – она вдруг замерла. Просто пустая телесная оболочка. Притвориться мёртвым – довольно распространённая уловка в мире животных.

Я ухватил её за рукав и подвёл к щёлочке ворот. Там было видно ночное небо и кусок пустого двора.

– Я тебя из огня спас, от мышей сохранил, из полымя вынес. Теперь мы проковыряем тут дырку в сугробе, выберемся на двор. Ты бегом прыгаешь в сани, вместе со мной. И мы быстренько уезжаем к моей усадьбе.

Тяжёлый вздох со всхлипом, отрицательно мотает головой. Ну что опять не так?!

– Ты… У тебя ничего не выйдет. Княжон умыкать… брат пришлёт гридней… вас всех перережут. И меня… убьют или в монастырь… навечно.

А ведь и правда! Сказки о похищении принцесс – есть, а про княжон – нет. Похищали княгинь-вдов. Ту же Анну Ярославну – королеву Франции. Гориславич держал у себя вдову одного из сыновей Мономаха. Но воровать девиц из рода Рюрика… не слыхал.

– Ты, никак, решила, что я воспылал к тебе сумасшедшей страстью?! Зачем? Страсть я – уже. Там, у стеночки. Пылает тут не я – терем тысяцкого горит. А к моей усадьбе довезёшь по пути – мне по холоду мёрзнуть неохота. А то вишь – одежонка не по погоде.

Она ошарашенно смотрела на меня в темноте, пока я кружился перед ней, демонстрируя ограниченность своего гардероба, и напевал:

 
   «Хороша я, хороша. Да плохо я одета.
   Никто замуж не берёт девушку за это».
 

– Ты… Ты больной?! Сумасшедший?!!

– Есть маленько.

А я псих, я дурной.

Поиграй хоть ты со мной.

– Но ты не боись, красная бесшапочка – я тебя не съем.

У неё заклинило мозг, и я смог заняться насущным. Проковырял кочергой снег с той стороны ворот, воротина подалась достаточно, чтобы пролезть. Княжна вылезла вслед за мной. Дальше полоса сугробов из серии «вам по пояс будет». Тыльная сторона терема. Слева пожар и общий крик, справа – торец здания. Во все стороны – снег.

– Ты чего трясёшься? Выбрались же.

– Х-холодно…

Факеншит! Босая, простоволосая, полуодетая… «самая великая княжна всея Руси» стоит на снегу и приплясывает от мороза. Сапожки… один, помнится, видел у той стеночки. Где я её коленку, как фуражку на локоть, задирал. Второй… наверное, когда на плече тащил, попой кверху. Моя вина. Э-эх, деваться некуда – вспомним молодость!

Подхватываю девушку под коленки, вскидываю на руки. Движение отработано ещё в первой жизни, ошибок не делаю.

– Держись крепче за шею, принцесса.

Она сперва ойкнула, дёрнулась оттолкнуть, потом несмело обняла. Потом… так это, крепенько уцепилась и прижалась.

Ну вот, обе стадии обработки «отмычки» пройдены. Теперь остаётся надеяться на её срабатывание.

Пробиваться через глубокий снег с юной, но уже не детской аристократкой на руках… Проваливаясь до… Ой-ёй! Что ж они у меня от холода подскакивают аж до горла…! Оставляя в снегу собственные сапоги. «И голой пяткой снег почуя…». Но я пёр напролом. Как атомный ледокол «Ваня». Вы когда-нибудь в гололёд бутылку водки роняли? – Вот и я никогда. И девушек – тоже. Только – на мягкое и тёплое.

Пёр-пёр и выпер. За углом была видна толпа народа, которая дружно, весело, с прибаутками и песнями, тушила пылающий терем. Не меньшая толпа народа не менее дружно наблюдала и обсуждала. А также выпивала и закусывала – столы-то на дворе стоят.

Как известно, пофигень-трава растёт на Руси повсеместно и изначально:

 
   «И соседи тож не плачут,
   На завалинке судачат:
   «Хорошо горит! Примета!
   Значит, жарким будет лето».
 

Я не стал «судачить», а, прислушиваясь к хрустальному звону разных… частей своего маленького, но столь дорого мне тела, резвенькой рысцой устремился к саням, которые привезли гостей с Княжьего Городища.

Несколько возчиков, со вкусом комментировавших и солидно закусывавших действия добровольной пожарной дружины, вылупили глаза. Но княжна произвела мановение пальчиком. На её плечи мгновенно упала шуба, на мои – овчина, откуда-то образовались сапоги сорок последнего размера, и сани со мной и княжной выметнулись из ворот.

Следом что-то кричали и кто-то бежали. Сани резво проскочили одну улочку, другую, крутанулись на перекрёстке, вылетели к воротам моей усадьбы. Я только сжал ей напоследок совсем ледяную ладошку, подмигнул и выкатился из санок. Они сразу рванули.

Пугливо оглядываясь – а ну как кравчий и здесь засаду на меня устроил – заколотил в ворота. Бли-и-н… Да что они там?! Повымерли?!

Отворившееся окошко с бородатой мордой и обычным здешним приветствием:

– А вот мы тя ужо… Дурной головой да об дубовы воротá… – было озадачено уже привычной двенадцатиэтажной рифмованной конструкцией в моём исполнении.

На морде синхронно открылись глаза и рот. Постояли, радуя совершенством округлости своих очертаний. Задержка, вполне в рамках принятого в интернете, составила не более 3 секунд. Затем окошечко закрылось, а рот, судя по выражениям, доносившимся с той стороны – нет. Но немедленно раздался скрип снимаемого засова. Ну вот я и дома.

Дома – хорошо, дома – тепло, дома – безопасно. Дома был замученный Аким (в нижнем белье), взвинченный Яков с мечом на плече (в нижнем белье), зареванная красная Марьяша (тоже – в нижнем белье) и ещё куча обрадованного моим появлением народа (все – в нижнем белье). Баня была ещё теплая, туда мы все и переместились. Потому как:

 
   «Хрустальный звон, хрустальный звон…
   Как много дум наводит он».
 

А уж какие даёт осложнения…!

Марьяшу, слава богу, в баню не пустили, поэтому я успел всего часа за два выслушать краткие отчёты своих домашних, обильно наполненные обычными «эта… ну… итить-ять… вот те крест святой…», и отдать необходимые распоряжения.

Повествования о собственных подвигах пришлось отложить до выхода на пенсию и написания мемуаров. Одна моя фраза:

– Свечку святому Глебу поставил. Особо вонькую. – вызвала такой поток вопросов, такую готовность немедленно экспериментально проверить… И со Святым Глебом, и со Святым Борисом, и, почему-то, со Святым Пантелеймоном. Кажется, D4 зашкаливает не только у меня. Или я инстинктивно таких подбираю?