Текст книги "Прыщ"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава 292

Проверить? – Не буду. Моё дело – затихнуть и осмотреться. Не дают. Один из нашей семёрки, внимательно оглядев меня, спрашивает с наглой улыбкой:

– Чего, нищего на паперти раздел?

Кажется, я перестарался со своим упорством в простоте и удобстве одежды. На мне овчинный тулуп, заячья шапка, валяные сапоги. Остальные – в шубах. И крытых, и мехом наружу. Есть пара бобровых шапок, есть лисьи, сапоги изукрашенные, кушаки цветные. Дресс-код… Детка, мы не на танцульках. А пошли бы вы все…

Очередной недозревший «павиан» лезет в «предводители дворянства». Морду ему бить? Я же так не хотел отсвечивать… Вежливо почти соглашаюсь:

– Не, не раздел – поменялся.

– Оно и видно: боярский сын, а одет по-смердячему.

Окружение дружно подхихикивает. Мне – плевать. Но «лицо терять»… вредно.

– Люди говорят: встречают по одёжке. Слышал?

– Ну.

– Чего «ну»? Повстречались? Теперь давай расставаться. Бай-бай, бэби.

Какой у меня вежливый посыл получился! Американизмы роли не играют – смысл понятен по интонации.

Я отворачиваюсь от собеседника и краем глаза вижу, как уверенная улыбка на его лице сменяется растерянностью. И переходит в озлобление.

Тоска-а-а-а! Как мне это всё… остонадоело! Эти однообразные подростковые игры в «царя горы»… Самоутверждение микро-самцов, «петушиные бои»…

Я – единственный в этом мире, кто делает перл-аш, кто построил паровой молот, кто воспроизвёл блочный лук… У меня – степные ханы, немецкий масон, русская богиня смерти – в подсобниках… А какой-то прыщеватый гонористый абориген… со своим идиотским «вятшизмом»… «гармонист недоигранный»…

Так всё-таки – в морду?

Сверху, с гульбища доносится громкий рёгот парней. Дружинные отроки… К ним ещё парочка подошла, и они теперь в четыре рыла «рвут животики» над какими-то своими шутками по нашему поводу, над проявлением своего провинциально-подросткового, извините за туманность аллегории – юмора… И вот с этими… хомнутыми сапиенсами мне предстоит провести всю свою вторую жизнь?! Да ещё и рвать себя за-ради прогресса?! Для них? Чтобы вот таких – побольше выживало?!

Человечество, как же ты мне не нравишься… Хаям прав:

 
   «Один Телец висит высоко в небесах,
   Другой своим хребтом поддерживает прах.
   А меж обоими тельцами, – поглядите, —
   Какое множество ослов пасет аллах!».
 

С крыльца скатывается Мончук:

– Давай-давай, скоренько!

Мы снова бежим трусцой за дедком в «помётном» кафтане. Я в эту часть Княжьего Городища ещё не попадал. А народу-то на княжьем дворе живёт… тысяч несколько. Понятно, почему многие княжеские резиденции, тот же Смоленск или Ростов, начиная свою историю как одиночные укреплённые усадьбы, довольно быстро разворачиваются в настоящие города.

У Смоленского князя дружина сотен в пять-шесть гридней. К ним – отроки, конюхи, мастера, кухарки, прачки… Понятно, что здесь не вся дружина: часть, наверняка, на рубежах, в других городах… Но, кроме «силовиков», здесь живёт ещё куча гражданских: писари, ярыжки, мятельники, вестовые, слуги – теремные и дворовые… и к ним снова – мастера, отроки, кухарки, прачки…

Место нашей постоянной дислокации… Факеншит! Да у нас в таких бараках… Спокойно, Ванюша. Твоё мнение по поводу как там «у вас» – здесь никому не интересно. Здесь на всё «воля господня». С примесью «воли государевой».

Довольно длинный, метров 20, низенький барак. Крыша… из того, что видно под снеговой шапкой – щепой крыта. В середине стены – дверь с крыльцом в одну ступеньку. Дверь на петлях. Петли ременные, разные, обтрёпанные.

Чем всякой хренью типа поста заниматься – лучше бы он у себя в хозяйстве порядок навёл. «Он» – Благочестник. Никто не слыхал? – И слава богу. Топаем как все, не отсвечиваем.

Факеншит! Да как же можно не выделяться, когда…

Здоровый я вырос. Длинный. Или правильнее – продолговатый? Моей продолговатости – только ещё один в команде, остальные – мелкие. А проёмы дверные тут… как и вообще на Руси принято: входя – поклонись. Недопоклонился.

– Гы-гы-гы… Слышь, длинный, мозгов-то последних не расплескал?

– Есть маленько. Однако ж поболе твоих осталось.

Ну чего этот придурок ко мне привязался? Я ж никого не трогаю! Хотя понятно: нарождающийся бабуинизм не допускает свободы личности в стае, требует обязательного выделения «омеги», «мальчика для биться». «Единение в оплёвывании» – укрепляет коллектив. «Ублюдок» в кругу «высокородных и сиятельных»… – вполне подходяще.

Одна проблема: я на эту роль не подряжался. Зря он так рискует – меня ж ещё и от собственной скуки корёжит:

 
«Звенит высокая тоска,
Неизъяснимая словами.
Я окружён здесь дураками —
Найдётся цель для кулака».
 

Спокойно, Ванюша. Не отсвечивать.

Помещение… как всегда – темно и низко. Ещё и холодно – не топлено. Мончук машет рукой в парня, скукожившегося у холодной печки:

– Се – Красимил. Он у вас будет пестуном. Всё расскажет, покажет, приглядит и посоветует. Слушаться его как отца родного! Всё – я побёг, делов… невпроворот.

«Красимил» это от – «милый красавец»? Тогда понимаю местных дам, которым, по «Церковному Уставу», дают до семи лет за связь с иностранцами. Да и то, говорят, не помогает.

Хотя… Критерии тут… Парень на пару лет старше, здоровый. Точнее – больной. Но – длинный. И – толстый. Как-то… одутловато. Белый, мучнистый цвет лица. Сердечник? Или язва желудка? Не туберкулёзник – худобы нет. Белый, толстый, высокий… по здешним понятиям – точно красавец.

– Ты и ты…

– А можно и я, дяденька?

Ну на хрена я постоянно древние анекдоты про пионеров вспоминаю?! Ведь всё равно – правильного ответа не будет.

Что пестун наш бородатого анекдота не знает – не показатель. Хуже другое: шестое чувство – чувство юмора отсутствует. – Ну и что? Бывают же инвалиды: слепые, глухие, не нюхающие… А вот что клинит в диалоге…

«Полез за словом в карман» – русское народное. Но – более позднее: здесь карманов на одежде пока нет. Вот он туда и полез.

– А… ну… ты?… эта… да… тама эта… дров принесите.

– А взять где?

Глуповат – опять клинит. Он что: предполагал, что мы знаем, где тут наша поленница?

Те, из моих современников, кто застал ещё дровяное отопление в коммунальных домах, представляет себе насколько это занятие – сходить за дровами – увлекательно. Особенно, когда тащишь дровишки из чужой поленницы.

Княжье Подворье – целый микрорайон коммуналок. Схлопотать по сопаткам? За пару полешек?

Красимил объясняет. Лучше бы он этого не делал. Проблемы с ориентацией: говорит – «направо», показывает – «налево». Проблемы с речью:

– тама… эта… ну тама!.. она самая…

Ладно, примету назвал: у торца «нашей» поленницы две жерди в землю вбиты, верёвкой накрест связаны.

Топаем вдвоём за дровами. Напарник… ну естественно – Добробуд! Это судьба… Парень насторожено косится. Пытается сделать злобно-пренебрежительное выражение лица на морде.

Сейчас будет «честь предков» отстаивать. Выступать по теме: «а вот мой папенька – хороший!». Вот чтобы я возражал! Но он же продолжит: «а твой – дерьмо». И тут мне придётся физкультурно вбивать в него «дружбу народов». Вбивать – «в бубен». Или правильнее – «в торец»?

Собственно говоря, именно здесь и проходит граница между патриотизмом и национализмом.

«Я люблю тебя, Россия» – патриот. Закономерно, справедливо, обоснованно…

Увы, «от любви до ненависти – один шаг» – международная любовная мудрость.

Куча народу, не промыв глаз и ушей, этот шажок делают и спросонок орут: «А вы все – падонки!».

Избыточно обобщающее утверждение. Пошла пропаганда розни. Этнической, конфессиональной… Здесь – родовой. «Слава Колупаям!» – допустимо, «Геть клята Рябина с ридной Колупаевщины!» – наказуемо.

Может, ему профилактически морду набить? Пока он ещё акустику загрязнять не начал? Сразу поленцем по темечку для скорости? А то – холодно. Эти подростково-собачьи прелюдии… В форме облаивания, обрыкивания и обвизгивания…

Я так и не нашёл пары связанных жердей чтобы торчали у торца поленницы. Просто выбрал приглянувшуюся, забрался на штабель дров и уже подкидывал на руке подходящее «воспитательное» поленце, когда из-за угла штабеля вывернулся седобородый хрыч. В продранном тулупе, свороченным на ухо малахае и с железной клюкой.

Ага, сторож прибежал. Как это мне знакомо, как оно мне всё надоело, за восемь веков – ничего не изменилось… Не изменится. От дня нынешнего до века грядущего. Но попытаться нужно, прямо сейчас:

 
   «Сегодня самый лучший день,
   Пестреют флаги над полками.
   Сегодня самый лучший день.
   Сегодня битва с дураками».
 

Сторож орёт, заводя себя всё более громким визгом, всё более сильными выражениями. Машет клюкой на Добробуда. Тот, с охапкой поленьев у груди, испугано отступает, запинается, грохается на задницу в снег. Сторож вскидывает клюку. Бить, наверное, не будет. Если будет – не сильно. Так только, «для науки».

Ну что за страна?! Ну что за народ?! Безудержное служебное рвение. «Бдеть, переть, не пущать». А посмотреть? А подумать? Ведь по этому Колупаевичу видно – парнишка не из простых, на дровяного воришку… – не типичен. Просто спросить – нельзя? Теперь вот прыгать придётся.

 
   «Пусть болит мая травма в паху,
   Пусть допрыгался до хромоты…».
 

Спрыгиваю у сторожа за спиной. Тот разворачивается как есть: клюка – поднята, глаза – вылуплены, борода – заплёвана, речи – матерные. Укладываю поленце на ладонь левой, левую – к его лицу. Толчком правой пропихиваю поленце по ладони левой – к его носу.

– А-ах!

И – сел. На Добробуда. Тот… визжит, пищит и поленьями гремит. Не прекращая звучания, переходит к движению: выворачивается, выскабливается из-под сторожа, подымается. Медленный парнишка. Но цепкий – дровишки так и не отпустил.

– Дядя, мы – новые княжие прыщи. Все обиды – ко второму ясельничему Мончуку. А ты кто?

– Я? Я… эта… Я княжий слуга! Я самого светлого князя…!

– Цыц. Вот он (тыкаю пальцем в Добробуда) – боярский сын. Сын столбового боярина из славного града Пропойска. Ты ему только что слов разных наговорил. Про его матушку, про батюшку и про прочую высоко-боярскую родню. Знаешь сколько, по нынешним временам, стоит так поругаться? По «Уставу Церковному»? А нынче ещё и пост. Иван Златоуст сказал, а князь Роман подтвердил: «Истинный пост есть удаление от зла, обуздание языка, отложение гнева…». А ты на боярича со злом, да с необузданным языком… Прикидываешь, какого размера на твоей спине «отложение гнева» произойдёт?

– Не… Дык… чего ж… я ж… И чего?

Вменяем и конструктивен – можно не бить.

– Вставай, отнесём дрова – печь в гриднице протопить надо.

Набираем дров, топаем в казарму. По ходу выясняется, что дядя – не только дровяной сторож, но и истопник. Смысл… Вполне наш, исконно-посконный: «Кто что охраняет, тот то и имеет». Кончатся дрова, топить нечем станет – истопнику бяку сделают. Вот он и сторожит… «исходное сырьё для актуализации своих трудовых навыков». Топит он печи в шести помещениях, а клюка у него – не клюка, а здоровенная кочерга. Бить всяких татей и охальников – удобно, а вот таскать с места на место…

– Дядя, а ты бы выпросил себе по кочерге на каждую печку. Не таскался бы с ней туда-сюда. Удобнее же.

– Э… Это ж скока будет? Ещё пять… этих… Не… не дадут.

Специфическая форма «проклятия размерности». Как будет четыре «этих» – понятно: четыре кочерги. А вот пять… Кочергов? Кочерг? Кочергей? Этот вопрос бурно обсуждался даже и в 20 веке, в эпоху Советской России, в тогдашних госучреждениях. Грамматическое решение проблемы правильного поименования пяти «этих» – человечество так и не нашло, актуальность отпала вместе с печным отоплением.

Красимил истопнику обрадовался – аж розовым малость подёрнулся. Оставил дядю печку топить, а сам повёл нас на кормёжку.

Мда… Я и раньше Домну добрыми словами вспоминал. А теперь – ещё и с необъятной тоской. Можно добавить: неизбывной, невыразимой, невыносимой… Но хорошо объяснимой: жрать хочу! Человеческую еду в человеческих условиях!

Как-то за эти годы в Пердуновке, без особых рывков, реализацией кое-каких мелких изменений, исправлений, улучшений, мытьём полов и столов… получилась нормальная столовка. А здесь…

«Гарри посмотрел на стоявшую перед ним пустую золотую тарелку. Он только сейчас понял, что безумно голоден».

Ну, типа – «да». Очень кушать хочется. Позавтракать толком мне сегодня не дали.

Золотая тарелка мне не нужна: будет отвлекать. Неотрывной мыслью – «а в какой момент её уже спереть можно?». Опять же – гнётся, царапается… А вот что в тарелке…

«Гарри посмотрел на стол и замер от изумления. Стоявшие на столе тарелки были доверху наполнены едой. Гарри никогда не видел на одном столе так много своих любимых блюд: ростбиф, жареный цыпленок, свиные и бараньи отбивные, сосиски, бекон и стейки, вареная картошка, жареная картошка, чипсы, йоркширский пудинг, горох, морковь, мясные подливки, кетчуп и непонятно как и зачем здесь оказавшиеся мятные леденцы».

Бедняга, ему бы не в Англии, а в Вайоминге жить: в меню нет ни морепродуктов, ни зелени. Отсутствие рыбы и овощей чревато, для растущего организма, серьёзными пожизненными проблемами.

Впрочем, Гарри Поттер – волшебник. Будет по утрам помахивать своей волшебной палочкой, наколдовывая себе кучку поливитаминных, мульти-микроэлементных и гормонально-корректирующих пилюль. И что-нибудь успокаивающее: в условиях нарастающего торжества справедливости над всесилием правосудием, когда количество психотерапевтов среди евро-американцев превысило количество адвокатов – успокаивающее обязательно.

Перечень жратвы от Поттера мне понравился. А теперь вспомним устав Филиппова поста: «В понедельник можно горячую пищу без масла». «Пища», что лежит перед нами в миске – пшёнка. Без тушёнки. И без масла. Совсем «без». Чуть тёплая.

Не Хогвартс. И даже – не Пердуновка.

Интересно: а бутерброды с беконом или йоркширский пудинг – это сухоядение? Буду ждать среды…

Понял! Я понял принципиальную разницу между нашим исконно-посконным и таким же, но – ихним! У нас – сперва говорят, потом кормят.

«Сытое брюхо – к ученью глухо» – наше это, русское народное мудрое!

Есть, конечно, и либералистическое: «Не любо – не слушай, а врать – не мешай». Но там же очевидное продолжение: не слушай. И – не кушай.

А брито-массоны всё делают не по-людски:

«Когда все насытились десертом, сладкое исчезло с тарелок, и профессор Дамблдор снова поднялся со своего трона. Все затихли.

– Хм-м-м! – громко прокашлялся Дамблдор. – Теперь, когда все мы сыты, я хотел бы сказать еще несколько слов».

Десерт?! В пост?! Когда надлежит произвести «прекращение клеветы, лжи и клятвопреступления»? А тут сладкое… Вы же слышали, что «запретный плод – сладок»! Разврат, непотребство и богохульство! В эпоху, когда надлежит бдеть, терпеть, говеть и… и обалдевать, наконец!

Нет, наша традиция – правильнее. Голодный… он же слушает, он же внимает, он же надеется – а вдруг скажут:

– Кушать подано! Идите жрать, пожалуйста!

А сытый? Ему же всё фиолетово. У него же… леность и умиротворение. На фоне хорошо наблюдаемого снижения интеллектуального уровня от кислородного голодания мозга – кровь к желудку отливает. Который вовсю переваривает. С лёгким, даже, сарказмом:

«– Он… он немного ненормальный? – неуверенно спросил Гарри…».

Да если бы я тут так про Ромочку Благочестника спросил…

Я старательно «не отсвечивал». Никакой дедовщины! Да и зачем? – Масла-то шайбочками нет – отбирать нечего. И вообще: смешно мне – я вполне взрослый мужчина «со средиземноморским загаром»… Был когда-то. Но ведь живу уже вторую жизнь, прогрессирую помаленьку, вотчину почти построил. И связываться с 15-16-летними детьми… Выпендриваться, права качать… Вот я тут из всех прыщей самый прыщеватый…

Хлебаю себе эту… пшёнку. Спокойно, в очередь, из общей миски… Хлебушек у подбородка держу, чтобы не закапаться. Тут та самая «наглая морда» лезет без очереди. Да и фиг бы с ним – пшёнка эта… и не солена, и не промыта. «Не очень-то и хотелось» – бывает не только про женщин.

Но толкнул он меня. О-хо-хо… Ведь не хотел же! Ведь столько времени сдерживался… Не судьба.

Облизнул ложку и чудака – по лбу. Или правильнее – «в лоб»? А, без разницы. Главное – с оттяжечкой, звучно, от души.

– Ах! Ты чё?! Ты на кого?! Да я тя…

– Цыц, шмакодявка. Прикрой хайло. Пасть порву, моргалы выковырну, во фритюре отпонирую и фрикадельками по двору раскидаю.

Наглядно демонстрирую высокий уровень языковой культуры, достигнутой прогрессивным человечеством к началу третьего тысячелетия.

Забавно: что словом убить можно – все знают. Но попаданцы, почему-то, при конфликтах с враждебно настроенными аборигенами, тяготеют к заимствованию из своей эпохи огнестрельного, автоматического и крупнокалиберного. А вот с семантикой… Видимо, в попадизме навыки разговорного жанра недостаточно развиты.

А вот это нехорошо: пестун наш мне выговаривать начал. Сам инцидент он проспал. Но принял сторону моего противника. Похоже, они с этой «нагло-мордой»… стакнулись. Пока я за дровами ходил. Я правильное слово использую? Не – «стаканулись», а – «стакнулись»? Теперь стачка будет? – Нет, наоборот – работа. Мне.

– А дабы вежество застольное крепче запомнил, то идти тебе, боярский сын Иван Рябина, дровы колоть. Покудова мы отдыхать после обеда будем.

– А можно и я?

О! Пионерский анекдот с моей подачи пошёл в средневековые массы! Добробуд – крепкий парнишка оказывается. Не в работе дело – невелик труд. Дело в смелости: меня тут начальство «нагибают-с», а он – со мной. Бунтарь растёт, революционер. Хотя и мешковатый.

– Ты… эта…

– Можно, Добробуд. Мне помощник нужен. Красимил, где топор взять?

Чем хорош тупой начальник – у него фокус внимания легко перещёлкивать. Пошли втроём топор искать. Бардак. Хотя чего ещё ждать таким… прикомандированным, как «прыщи свежие»? Тут топора – нет, там – не дают, в третьем месте – такой тупой… И топор – тоже.

Короче – спёр. Вместе с точильным бруском. А когда хозяин начал возмущаться – подсунул ему пестуна для дискутирования и сбежал.

Люблю я это дело – дрова колоть. Именно – пиленные дровеняки. Тутошние смерды брёвна не пилят, а обгрызают по концам, щепят по нужде. Поленниц – нет, такой… полу-рассыпанный по двору штабель обгрызенных брёвен. А здесь – сделано правильно.

Ещё правильно, что у меня Добробуд вокруг мечется: полешки разлетевшиеся собирает, в поленницу складывает. Как мечется? – Вы бегом в мешках никогда не занимались? – Так вот: мешок может быть не только на ногах, но и в мозгах.

Мне кайф грести – это не мешает. Хорошее дело: чурку на колоду поставил, топором так это… хек! Уноси готовеньких. А не прошиб с первого раза – подкинул дуру насадившуюся и обратной стороной – обухом, да с замахом через плечо, да с приседом, да с выдохом, об колоду… И опять же – уноси.

Я наяривал топором, согрелся, разделся до пояса, вошёл в режим, муркал что-то себе под нос… Тут Добробуд пропал. В смысле: перестал мелькать по краю поля зрения. Он и так-то… не шустрый, а тут и вовсе затих. Пришлось оглядеться.

Добробуд, открыв, по обычаю аборигенов, для улучшения зрения рот, смотрел мне за спину. Там, в начале прохода между двумя высокими поленницами, где я, собственно, и наяриваю, толпилась кучка бабья. Штук пять-шесть. Они разглядывали нас и невнятно щебетали. Замотанные в разнообразные платки и шубейки, из которых торчали только носы и глаза.

Один нос вызывал смутные воспоминания. О картошке-синеглазке. Как давно я не кушал картошки… А тут… после двух ложек пустой пшёнки за весь день… Шляются всякие, с продовольственными носами, от дела отвлекают…

Я уже взялся снова за топор, когда вспомнил – где я видел такой картофельный нос. Такая «картошка» торчала посреди лица женщины, которая когда-то выводила меня на рассвете через заднюю калитку с Княжьего Подворья. А это значит… Вот рядом… Вроде похожа…

– По здорову ли поживаешь светлая княжна Елена свет Ростиславовна?

Ошибся. Ответила соседка:

– И тебе не хворать, боярич Иван… э… боярский сын. Поживаю по божьему соизволению, грех жаловаться. А вот ты чего на княжьем дворе делаешь? Да ещё в таком… виде.

Опа! А как выросла! Прежде она «картошке» и до подбородка не доставала. А теперь вровень. Вот чего я ошибся – все растут, не только я.

Расцвела, поди, похорошела… – А фиг её знает – в такой одежде не разглядеть. Ответ её… Тут несколько оттенков: имя моё помнит. Уже хорошо: в моё время далеко не все дамы могут вспомнить имя своего первого. А то и просто не знают. «Секс – не повод для знакомства» – распространённая молодёжная мудрость.

Имени-прозвища Акима – не помнит или не говорит. Типа: не велика кочка, чтобы по отчеству звать. О себе – формально. Типа: не твоё дело. «Чего делаешь?» – выражение скорее неудовольства. Но – без мата. Пока. Насчёт вида… Тут, скорее, смущение. Ещё не определившееся в сторону негатива или позитива.

Идиотизмом занимаюсь – понять девушку невозможно. В принципе невозможно – они и сами себя не всегда понимают. Но если она разозлится… Поэтому просто попробуем переключить её внимание на другого:

– Я тут, княжна Елена, в новых прыщах княжеских. Нынче утром брат твой, светлый князь Роман соизволил принять детей боярских в службу. Вот и сотоварищ мой – Добробуд Доброжаевич Колупай. Из самого Пропойска. Добрый сын добрых родителей. Полнёхонький кладезь всевозможных достоинств и добродетелей. А уж трудолюбие и добронравие его – ты и сама видеть изволишь. Дабы не сидеть в хоромах тёмных да холодных вызвались мы удаль свою молодецкую потешить – дровишек поколоть. А то… и скучно, и зябко.

Добробуд изумлённо переводит глаза. С меня на дам и обратно. Это мы поленьями – «удаль тешим»?! Это я, ублюдок из хрен знает какого Угрянского захолустья – его, Добробуда, достославного Пропойского боярского сына, светлой княжне представляю?! Самой великой княжне?! «Девице всея Святая Руси»?!

Потом, со слышимым щелчком, закрывается его нижняя челюсть, он вспоминает об этикете и приступает к исполнению своего фирменного номера: глубокий поклон с жонглированием.

Не шучу – такие номера только в цирке видел. У него на руках несколько поленьев, выпустить их он не может – я же сказал – цепкий он. Кланяется, роняет поленце, подхватывает, резко дёргает головой, теряет шапку, подхватывает, надевает, теряет поленце… Темп растёт, количество предметов, одновременно находящихся в воздухе – увеличивается. Впору уже пускать барабанную дробь.

Вот был бы он характерным клоуном-жонглёром – ему бы цены не было. Мировая слава, известность, гонорары, поклонницы… А здесь… Вырастет – станет очередным боярином в Пропойске.

Бабы начинают хихикать, Добробуд теряется совершенно: продолжая ловить выпадающие из рук в разные стороны поленья, пытается закинуть шапку, упавшую на снег, ногой на голову.

Вгоняю топор в колоду, забираю у него поленья, закидываю в штабель. Хватит народ смешить – не на манеже. Дамы смотрят разочаровано: представлению помешал.

А княжна, похоже, сердится. Однажды она обещала мне кучу неприятностей, если снова на глаза ей попаду. Следует объясниться:

– Ты уж, пресветлая княжна, прости нас, невеж, но мы тут по воле светлого князя. Для службы. Так что позволь, дабы княжьей немилости на нас не было, занятие наше продолжить.

Вскидываю очередную чурку на колоду, затягиваю хвосты своей косынки на лысине, вскидываю топор… Хек! Хорошо пошло. Аж в разлёт.

– Ты бы, княжна Елена, отошла бы… куда подальше. А то, не дай господи, полешко отскочит да и зашибёт ненароком.

На грани оскорбления – «куда подальше». Но крыть нечем: техника безопасности. Она раздражена: я впрямую нарушил её давний приказ. Но снова крыть нечем: исполнение гос. обязанностей. Фыркает, собираясь уходить, я ставлю новую чурку… Э… хек! Поднимаю глаза – она смотрит. И мы смотрим прямо в глаза друг другу. Она начинает краснеть, дёргается, фыркает, разворачивается и скорым шагом, почти бегом удаляется.

А я… тоже хмыкаю. Неуверенно.

Я не знаю, что она подумала. Могу только предположить. О-хо-хо… Этот остановившийся взгляд, чуть приоткрытый рот… Я – не красавец. Совсем нет. Я не культурист, или гимнаст, или пловец. Но… я чуть старше своих сверстников, и тело у меня… уже не подростковое. Не то, чтобы сильно фигуристое, накачанное. Нет-нет! Культуризничать, красоту наводить – у меня ни времени, ни стремления. Но чего-то я делал, бегал, прыгал, на коне скакал… Вот тут – ударение не перепутайте!

Постепенно вырисовался у меня такой… довольно приличный «костюм» для моей семиграммовой души. Лишнего не висит, а что надо – имеется. Не торчит, не выпирает, но в динамике, при работе топором… А здешние аристократки, в отличие от крестьянок, картинками обнажённых мужских торсов – не закормлены, общими банями – не замучены. У нас тут отнюдь не Древняя Греция с её Олимпийским движением. И опять же – три года назад… хотя я тогда был меньшее и тощее… Но ведь «испортил» же! И ей даже понравилось…

Да ну, фигня! Ванька, перестань себе льстить! Она просто задумалась – как бы тебя травануть по-тихому, чтобы ты и перед смертью лишнего мявкнуть не смог. По теме ваших прежних приключений.

Прошлый раз наша беседа закончилась весьма конструктивно. «Самая великая княжна» соблаговолила меня охарактеризовать, посоветовать и наобещать:

– Хрен тебе, болван стоеросовый. Сгинь немедля. Другой раз увижу – изничтожу.

А ещё грозилась поговорить с кем надобно, чтобы мне отравы сыпанули.

Вот же блин же! Такая и подослать может…

 
   «Ножичек по рёбрышку – чик-чик-чик,
   Ванечка в могилочку прыг-прыг-прыг…».
 

Вот и увиделись в «другой раз». Я пока живой. Надолго ли? И как тут не «отсвечивать», когда она туда-сюда по закоулкам шныряет? А ведь в Княжьем Городище есть ещё несколько человек, которые меня в лицо знают. И они при встрече – не обрадуются. Надо скорее к Гавриле, в какой-нибудь склад-подвал и – затихариться.

По возвращению в казарму с удовлетворением ощутил тепло от вытопленной печки. И – возмущение от всего остального.

Я уже много говорил о своём решении ставить белые печки. Но что «печь по чёрному» – настолько… дерьмо – надо самому лично периодически пробовать. Чтобы сохранить в душе чувство бешенства. И… и полного неприятия.

Печь вытопили. На уровне пояса по помещению медленно плавает дым слоями. Здесь говорят – «ходит». Вот он ходит-ходит и выходит. В открытые душники и дверь. Кстати, на почти всех строениях на «Святой Руси» над оконными и дверными проёмами характерные «чёрные веера» – копоть. Похоже, будто все дома на Руси – пожарища.

 
   «По дому гуляет
   Дымок молодой.
   А люди рыдают:
   Он едкий такой»…
 

Дым – гуляет, сажа – выпадает. Хлопья сажи и пепла, неторопливо кружась, как чёрные снежинки, опускаются вниз. На всё, что есть.

Вдоль стен на уровне бедра прибиты неширокие помосты из тесин. Говорят – «полати». Мы на них спать будем. Под каждой полатью… а как правильно в единственном числе? – мешок с сеном – тюфяк. Каких-то тумбочек, столиков, шкафчиков… Даже каких-то вешалок, гвоздиков в стенах… Хотя понятно – при таком саже-паде…

А я удивлялся известной фразе Бибикова, сказанной им Екатерине Второй:

«Везде сарафан пригожается, а не надо сарафан – под лавкой наваляется».

Откуда такая русская народная мудрость? Откуда у русских женщин манера кидать одежду на пол, под лавку? – А больше некуда!

 
   «Грязь кружится, летает, летает
   И по комнате кружа
   Выпадает она, выпадет.
   Очень много её, до фига».
 

Конец пятьдесят третьей части