Текст книги "Операция молот"

Автор книги: Уолтер Уэйджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)

19

Поздно вечером того же дня Кэти Пикелис получила пятидесятидолларовый букет роз – огромных, на высокой ножке – в корзине, доставленной лично владельцем «Бартонз блумз», самого дорогого в Парадайз-сити цветочного магазина. У большинства клиентов возникли бы немалые трудности сделать такой заказ в воскресенье, когда у магазина был выходной, но пять двадцатидолларовых банкнот, переданных в руки портье – даже такому, кто как две капли воды был похож на мертвого нациста по имени Гиндлер, – оказали чудотворный эффект, сравнимый разве что с действием аспирина «Байер» или трехчасовой молитвы. Не то что бы П. Т. Карстерс не полагался на силу молитвы или повсеместно разрекламированного жаропонижающего лекарства, но у него просто сложились свои приемы обращения с людьми – особенно с женщинами, – и он не видел причин отказываться от своих методов после их многолетнего успешного применения.

К букету роз прилагалась записка.

Она гласила: «С приветом от друга – П. Т. К.»

Кэти Пикелис взглянула на записку, ее губы тронула мимолетная улыбка, и девушка вздохнула.

Ох уж этот кобель! Истинный джентльмен, великолепный любовник и настоящий кобель. Она не понимала, какие же у нее намерения относительно него или какие у него намерения относительно нее. Ей было невдомек, что второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов – блистательный во многих отношениях – и сам этого толком не знал. И был этим недоволен. Он-то понимал, что ему следует делать и что ему необходимо сделать, и что он это непременно сделает. Но он все равно был недоволен – и девушкой, и собой. Гилман и Уиллистон провернули всю подготовительную работу с великим мастерством и тщанием, но они же не предупредили его, что девушка окажется столь хрупким созданием. Он мог с ней справиться, конечно, и справлялся. Ему следовало вести себя с ней очень осторожно, чтобы не поранить, и это ему удалось.

Он был само очарование – с нужной толикой душевной теплоты и с тенью многообещающей нежной улыбки на устах, – когда на следующее утро они вдвоем отправились кататься на водных лыжах. Он и в водных лыжах знал толк, демонстрируя силу мышц и ловкость безо всякого дешевого выпендрежа. Исполненные им воднолыжные упражнения оживили в ее памяти картины их любовных занятий прошлой ночью. Эта активация мозговых клеток послала тончайшие сигналы к нервным окончаниям кожи и заставила ее ощутить озноб, который не было никакой возможности подавить. Ей не помогло и жаркое июльское солнце – ничего не помогло. На ней был купальник – бикини самого маленького размера, но когда этот мужчина бросал на нее свой взгляд, ей чудилось, что она абсолютно голая. А ей было все равно. Нет, не все равно, совсем не все равно – просто ей было наплевать.

Она хотела, и желание делало ее еще более привлекательной.

Когда они вернулись в «Парадайз-хаус», Карстерс сообщил ей, как соблазнительно она выглядит, и она знала, что он не лжет. Но в то же время он явно что-то от нее скрывал. Даже после коктейля с водкой в его апартаментах и после его поцелуя, и после нескольких минут в жаркой постели, даже после ее страстных объятий и слез, чуть охладивших пылающий огонь в ее глазах, и после его ласк она все же чувствовала – как может чувствовать женщина, – что между ними возведена невидимая преграда, что остается еще что-то невысказанное, ибо он не может или не хочет ей что-то сказать.

– Было бы, наверное, лучше, если бы ты мне лгал, – сказала она, положив ему голову на плечо.

Он посмотрел на нее и нежно погладил по волосам.

– Не стоит. Я подозреваю, ты уже в своей жизни нарушалась достаточно лжи, так что с тебя хватит. Ты замечательная девушка, Кэти, и готов поспорить, что многие мужчины наговорили тебе кучу басен, но ни одному из них не удалось тебя одурачить. Это не в моих правилах к тому же. Не забыла? Я же честнейший и мерзейший старик во всем мире.

– Я знаю, что ты не мерзейший старик, кобель ты этакий, – прошептала она.

– Смешно. Нет правда, я мерзейший старик!

Внезапно посетившая ее мысль, что он вовсе не мерзейший старик, снизошла на нее как успокоение и облегчение. Она улыбнулась и поцеловала его в порыве радости. Он обязательно ей все расскажет – если есть что рассказать, – когда наступит подходящее время. И она опять его поцеловала.

– Ты что – сексуальная маньячка? – пошутил Карстерс.

– Ну, если у тебя нет никаких иных планов на ближайшие полчаса, то…

– Я говорю не о ближайшем получасе, – возразил красавец миллионер. – Я говорю о перспективе… скажем, о ближайшей неделе или месяце. А вдруг мы несовместимы. Я же много старше тебя. Меня мучают мысли о конфликте поколений.

– Я просто обожаю мужчин, которые говорят гадости и мерзости, – сказала она, притягивая его к себе.

Менее чем в ста ярдах от их постели ее отец разговаривал по телефону – открытым текстом, но с опаской – с человеком в Майами по имени Ирвинг. По правде говоря, он везде фигурировал как Ирвинг – даже в досье трех федеральных агентств, где хранилась исчерпывающая информация об игральных автоматах и прочем «игорном оборудовании», которым торговала компания Ирвинга. Основную массу продукции фирмы приобретали казино и игорные заведения, которыми владели компаньоны ну очень неразговорчивого партнера Ирвинга – седовласого государственного мужа по имени Майер, у кого было шестимиллионное состояние, тьма приятелей в мафии и малоприятное криминальное прошлое, – оно-то и вынудило его иметь компанию Ирвинга в качестве «крыши» для его, Майера, гешефтов. Если кому-то из мафии, или из «Коза ностра», или из Американской зубоврачебной ассоциации, или из Союза герлскаутов Монреаля – сегодня очень трудно уследить за всеми псевдонимами, за которыми скрывается синдикат организованной преступности Соединенных Штатов, – случилось бы попасть в Парадайз-сити, об этом Ирвинг тотчас бы узнал от Майера, потому что Майер знал всех и обладал феноменальной памятью. Майер к тому же был из тех рассудительных граждан, которые терпеть не могут неприятностей и кровопусканий, размышлял Пикелис, и поэтому он всегда выступал посредником в переговорах по мирному и взаимоприемлемому улаживанию любых разногласий.

Но ни одно из этих соображений вслух произнесено по телефону не было, хотя Пикелис сослался на «определенные неприятности», возникшие у него с «людьми, насколько я могу судить, чужими в нашем городе», на что Ирвинг уверил своего доброго клиента, что «завтра я порасспрошу кого надо» и постараюсь «узнать, может, кто что и слыхал». Майер не любил, когда era беспокоили дома по воскресеньям, ибо в выходные у него пуще обычного пошаливал желчный пузырь, но Ирвинг не сказал об этом в телефонном разговоре, потому что любой агент правоохранительных органов, подключившийся к телефонному кабелю в данный момент, разумеется, и так все досконально знал о желчном пузыре Майера, так что Ирвингу не хотелось лишний раз доставлять этим гнидам удовольствие. Ирвинг был преданным и предусмотрительным малым, он к тому же приходился Майеру племянником со стороны жены. Ирвинг мог сделать для своего дяди практически все что угодно. Можете себе представить, он даже заставил себя полюбить телячьи котлетки с пармезаном, лишь бы умилостивить северных друзей дяди Майера, когда те приезжали погостить в Майами. Трудно не любить этого добрейшего Ирвинга, подумал Пикелис, кладя трубку, хотя никто его почему-то не любил.

Вышедшая в понедельник утренняя газета Парадайз-сити известила читателей, что, как установил коронер Перси Фарнсуорт, покойная Перл Делайла Таббс была зверски изнасилована до и после нанесения ей ножевых ранений, оказавшихся смертельными, и объявила, что судебный процесс по обвинению Сэма Клейтона в изнасиловании и убийстве начнется в четверг. Судья Ральф Гиллис заявил, что он готов назначить адвоката для обвиняемого, если Клейтон не сумеет обеспечить себе защиту. Окружной прокурор Рис Эверетт благочестиво отказался комментировать дело во избежание давления на присяжных, по его слонам, «руководствуясь духом недавних постановлений Верховного суда Соединенных Штатов», но доверительно сообщил «не для печати», что сексуальные подробности предстоящих слушаний дела произведут шокирующее впечатление на общественность. Криминальный репортер, автор заметки в «Дейли трампет», не стал цитировать этих слов, но весьма прозрачно намекнул, что следует ожидать сенсационных свидетельских показаний.

Дело явно вызвало незначительный интерес среди белых представителей среднего класса. Это установил Уиллистон, проводя в то утро свои интервью, – ритуал, позволявший ему определить общественные настроения в городе и наметить потенциальных кандидатов для участия в будущем движении сопротивления. Ни один из опрошенных в беседе с ним ни словом не обмолвился о неслыханном преступлении и о готовящемся уголовном процессе, и никто не выказал ни малейшей озабоченности по поводу методов административного управления и действий правоохранительных органов в Парадайз-сити. Только одна домохозяйка, блондинка тридцати одного года, выразила некоторое беспокойство по поводу исполнения ее мужем своих супружеских обязанностей и намекнула, что Уиллистону не стоит торопиться, но никто не заговорил о безнравственности и порочности организации Пикелиса. Горожане даже и не подозревали, что оказались во власти оккупационных сил, размышлял Уиллистон, так чего ж удивляться, что они не поднимаются на борьбу против нацистских оккупантов!

Он получил приглашение мэра пообедать в городском клубе. Пресс-секретарь Эшли решил устроить официальный обед, вычислив, что это событие может стать материалом для газетного репортажа. О Роджере Стюарте Эшли не так уж часто писали в газетах, потому что ему это, прямо сказать, и не особенно-то было нужно – ведь у него не было политических противников. Но у него все же сохранились еще крупицы самолюбия, а пресс-секретарь хотел изо всех сил доказать, что выполняет какую-никакую полезную работу. Обед с жареными цыплятами проходил под аккомпанемент коктейлей с бурбоном и хорошо замаринованных банальностей о грядущем экономическом и культурном буме, который вот-вот должен разразиться на Новом Юге. Мэр также сделал несколько весьма тонких замечаний об общественных вкусах и политической власти, доказав, что под маской фотогеничного лица скрываются остатки ума и проницательности невзирая на долгие годы пристрастия его обладателя к спиртному и деньгам. Деградировавший, но все же не вконец уничтоженный политический деятель местного масштаба, Эшли показался Уиллистону слабовольным хитрецом, чья преданность собственному комфортному житью не позволяла ему в какой бы то ни было степени встать в оппозицию к Джону Пикелису.

Двух собеседников сфотографировали и вместе с заранее подготовленным заявлением мэра о светлом будущем города разослали во все средства массовой информации округа. После обеда разведчик возобновил «полевые» исследования, направив свои стопы в район Лоуэлл-сквер, где селились зажиточные представители черной общины города. Они были не так уж многочисленны: несколько адвокатов, врачей, страховых агентов, гробовщиков, торговцев и владельцев ресторанов и баров. Неподалеку от Лоуэлл-сквер он приметил Первую баптистскую церковь и вспомнил, что мэр Эшли отрекомендовал ее настоятеля как «ответственного священнослужителя, который является рупором настроений негритянского населения города». Это была не очень большая церковь, и офис настоятеля в задней части здания также был не очень велик, однако сам преподобный Эзра Снелл оказался весьма внушительных размеров. Он был высокий, широкий, с кожей цвета эбенового дерева, говорил густым голосом и держался почтительно.

– Не хотелось бы показаться негостеприимным, – заявил он торжественным тоном, – но я очень сомневаюсь, что смогу дать вам удовлетворительный ответ относительно будущего индустрии развлечений в этом городе.

Еще учась в колледже много лет назад, он, вероятно, брал уроки ораторского искусства – может, и актерского мастерства, – и теперь трубный глас этого импозантного мужчины с огромной, как барабан, грудью, звучал непринужденно и мощно.

У него был голос одаренного оратора старой школы и манеры прирожденного общественного лидера.

– Меня заботят некоторые иные проблемы, имеющие отношение скорее к сегодняшней ситуации, – добавил священник с тревогой. Он помолчал, в течение нескольких секунд изучая взглядом разведчика. – Вы работаете в исследовательской фирме Майами, не так ли? – спросил он.

– Да, вот уже три года.

– Но вы же не южанин, мистер Уоррен?

– Нет, я уроженец Вермонта. Полагаю, вы это сразу определили по моему выговору, – признался профессор психологии. – Я долгое время жил также в Нью-Йорке. Но почему вы спрашиваете?

Чернокожий священник заколебался, пытаясь облечь свой ответ в более точные слова.

– Я не хотел бы смущать вас, мистер Уоррен, но насколько я себя знаю, я склонен – возможно, по причине того, что мы сейчас переживаем трудные времена, – говорить несколько иначе с южанами. И насколько я понимаю, большинство из них – особенно белые – и со мной говорят иначе. Я не стремлюсь никого критиковать или жаловаться, вы же понимаете.

– Пожалуй, да, сэр. Разумеется, есть масса северян и жителей Запада – множество людей во всех уголках страны, – которые могут говорить «иначе» с чернокожими. Наша компания работает во многих штатах, и я встречаюсь с подобными людьми довольно часто.

Снелл кивнул.

– У меня сейчас у самого есть проблема, связанная с общественным мнением, – сказал он скорбно. – Один из прихожан моей церкви должен предстать перед судом по обвинению в убийстве, которого он не совершал, и наш народ будет настроен очень враждебно и исполнится злобой и ненавистью, когда его казнят.

– Вы имеете в виду дело Клейтона?

– Да, Сэмюэль Клейтон не убивал Перли Таббс и, конечно же, не насиловал ее.

– Почему вы так уверенно об этом говорите?

– Потому что ее никто бы не стал насиловать. Она была проституткой уже много лет. Мать выгнала эту несчастную блудницу из дома, когда ей было только пятнадцать, – это произошло восемь лет назад. Любой мог сговориться с Перли Таббс за пинту джина или за пару долларов в любое время в любой день недели. Перли Таббс была блудной овцой и падшей девушкой, и с каждым годом она падала все ниже и ниже, пока не стала совсем подзаборной…

– Может быть, у Клейтона не оказалось при себе пары долларов или пинты джина? – возразил Уиллистон.

Старик покачал головой.

– Нет, это невозможно. У него свое дело – собственный автофургон, к тому же у него есть девушка. В тот день он был в церкви на танцах – я сам его видел – со своей девушкой, пробыл здесь неотлучно и ушел отсюда далеко за полночь, уже после совершения убийства. Многие видели его здесь на танцах.

– Но он же признался?

Священник нетерпеливо передернул плечами.

– Его под пытками заставили сделать признание. У нас это обычное дело, и всем это известно.

– А свидетели? Ведь люди видели его на танцах – они же могут дать показания! – резонно заметил Уиллистон.

– Я сомневаюсь, что у кого-нибудь из них хватит мужества дать показания. Это будет означать, что они «мутят воду», как выражается капитан Мартон, а чернокожие, которые «мутят воду» в этом городе, рискуют подвергнуться аресту, получить увечья или просто исчезнуть. Меня самого можно обвинить в том, что я «мучу воду», уже только потому, что обсуждаю это с вами. Так что, пожалуйста, никому не говорите о нашем разговоре.

– Не буду. Может быть, я могу чем-то вам помочь, преподобный отец?

– Если бы вы оказались вдруг лучшим в Америке адвокатом по уголовным делам, вы могли бы помочь, но вы не адвокат. И я тоже нет. Они осудят Сэма Клейтона, – печально предсказал старик, – и вот тогда-то и разразится большая беда. Есть у нас люди – молодые чернокожие, – которые не позволят осуществить этот обставленный по всем законам суд Линча. Они добудут оружие и попытаются силой его вырвать у них из лап, и их убьют. Вот в чем заключается моя социологическая проблема, мистер Уоррен.

Идея, замерцавшая в мозгу Уиллистона, внезапно приобрела вполне осязаемый вид, и он мгновенно оценил ее огромный потенциал.

Вот что может стать общественно значимой проблемой.

Вот что может стать политической идеей-стимулом, способным сплотить мощное движение сопротивления чернокожих граждан, которые как никто другой в Парадайз-сити будут готовы пойти на риск и понести возможные потери.

– Возможно, мне удастся получить для Сэма Клейтона лучшего адвоката в Америке – Эдварда Беннета Уильямса или Джошуа Дэвида Дэвидсона, – медленно произнес Уиллистон.

– Но их услуги обойдутся не меньше чем в пятьдесят тысяч долларов, мистер Уоррен.

– Я это знаю. Я, возможно, сумею помочь вам, если вы поможете мне. Мне надо поговорить об этом деле кое с кем, и, кроме того, у меня есть к вам просьба аналогичная вашей: пусть наш разговор останется между нами. Никто, ни одна живая душа не должна узнать о том, что меня интересует это дело, ибо это может стоить мне жизни, как, впрочем, и вам тоже.

Седовласый священник подумал и согласился.

– Я не имею ни малейшего понятия, мистер Уоррен, чего вы хотите, но если здесь нет ничего аморального или противозаконного, то…

– Давайте скажем, что эта затея не вписывается в привычные рамки, но имеет общественно полезное значение.

– Вы говорите загадками, мистер Уоррен, – заметил Снелл.

– Намеренно, но только в данный момент. Я ознакомлю вас со всеми фактами, прежде чем вы окончательно решите, пообещал худощавый разведчик, – и мне кажется, это честное предложение.

– Достаточно честное, – согласился священник.

Они не обменялись рукопожатием, ибо пока не пришли ни к чему, что можно было бы скрепить рукопожатием. Уиллистон уже был у двери, когда Снелл остановил его последним вопросом.

– Вы случайно не коммунисты или что-то в этом роде? Коммунисты и раньше использовали чернокожих в своих целях, и я бы не хотел иметь дело с чем-то подобным – нас слишком долго использовали, мистер Уоррен.

Бывший боец У СО покачал головой.

– Нет, мы не коммунисты, не фашисты и вообще не имеем отношения к такого рода злодеям, сэр. Мы хорошие ребята. Я уверен, вы сами увидите, что мы хорошие ребята, когда мы встретимся в следующий раз. До тех пор будет лучше для нас всех, если никто не узнает, что мы в городе.

Незадолго до семи вечера, однако, об этом узнал еще один человек. Вечерняя газета на второй странице опубликовала фотоснимок Уиллистона и мэра, и один читатель, видевший ранее фотографии Эндрю Уиллистона, узнал человека, который в газете фигурировал под именем Артур Уоррен. Отлично!

Гилман здесь.

Еще раньше появился Карстерс.

А теперь вот и Уиллистон – самый отчаянный, злой и беспощадный – присоединился к ним.

И четвертый – Арболино – скорее всего тоже в городе.

Они откликнулись на зов, содержавшийся в конверте с газетными вырезками, и уже нанесли свой первый удар. Публичное унижение Лютера Хайетта – это, конечно, их работа.

И это только начало, если верить тому, что рассказывал о них Барринджер.

Отправитель газетных вырезок некоторое время размышлял, не пора ли выйти с ними на контакт, чтобы сообщить о себе. Это было сложное решение, грозящее непредсказуемыми опасностями. Тут, безусловно, спешка неуместна. Все значительно бы облегчалось в случае, если бы десантникам понадобилась помощь, если бы люди Пикелиса знали об их прибытии в город или если бы установили личность хотя бы одного из них. Читатель газеты вновь обратился к фотографии и стал с живейшим интересом рассматривать лицо профессора. Профессор выглядел много моложе своих лет и куда более невинным, чем его прошлое. Странно: как мало можно сказать о человеке по его лицу.

Прошло еще несколько секунд, и читатель газеты принял решение.

Нет.

Не сейчас.

20

Обещанное письмо прибыло в Атланту утром во вторник приблизительно за полтора часа до того, как мистер Милберн Пемброк, совладелец престижной адвокатской конторы «Экли, Пемброк, Трэвис, Кэбот энд Гувен» (отделения в Нью-Йорке, Вашингтоне и Париже) связался по телефону с мистером Джошуа Дэвидом Дэвидсоном. Мистер Пемброк, член Гарвардского клуба и клуба «Лотос» и весь из себя настолько витающий в облаках, что его требовалось по крайней мере два раза в год спускать на землю, был одним из партнеров весьма уважаемой и весьма процветающей корпорации талантливых юристов и обслуживал многие богатейшие американские фирмы и частных лиц. Он был бывшим президентом Нью-Йоркской коллегии адвокатов и непревзойденным виртуозом игры в крокет. Многие президенты банков и председатели советов директоров буквально трепетали, когда им приходилось беседовать лично с Милберном Пемброком, настолько он был красноречив, уважаем, величествен. Ему, как и его фирме (а это тридцать два партнера и девяносто девять сотрудников), ни разу в жизни не приходилось заниматься уголовными делами. Он считал подобную работу чудачеством, но знал, что Джошуа Дэвид Дэвидсон, чья речь и манера держаться отличались мелодраматичностью и эксцентричностью, был юристом в высшей степени достойным уважения. Совладелец уолл-стритской конторы также знал, что Дэвидсон – весьма даровитый адвокат, блестящий оратор, гениально ведущий дела по обвинению в убийстве.

Милберн Пемброк, человек безгранично осторожный, если не сказать скрытный, ничего этого не сказал Дэвидсону по телефону. Он просто сообщил, что водитель автофургона-холодильника, негр по имени Сэмюэль Р. Клейтон – Р. сокращение от «Рузвельт», – должен предстать на судебном процессе в Парадайз-сити по обвинению в убийстве и изнасиловании и что Клейтона осудят за преступление, которое он не совершал, только потому, что свидетели защиты боятся давать показания.

– Откуда вам известно, что он не совершал этого преступления? – поинтересовался длинноволосый Дэвидсон.

– Я не могу сказать, что мне это лично известно, – осторожно ответил Пемброк, – но мне так сказал и уверил меня мой клиент.

– Сэмюэль Рузвельт Клейтон, чернокожий водитель автофургона-холодильника, является клиентом фирмы «Экли, Пемброк, Трэвис, Кэбот энд Гувер»? – спросил Дэвидсон тоном, в котором сквозило недоверие и ирония.

– Нет, конечно, – отрезал адвокат, обслуживающий только крупные корпорации. – И он, кроме того, не является служащим ни одного из наших клиентов.

– Ну и?

– Прошу прощения?

– Мистер Пемброк, мне очень приятно с вами беседовать, но чего же вы от меня хотите?

– Один из наших клиентов заинтересован в том, чтобы мистера Клейтона в суде представлял крупнейший специалист в области уголовного права, и поскольку наша фирма не имеет достаточного опыта в ведении уголовных дел, я бы хотел просить вас заняться этим делом.

– Я полагаю, Эд Уильямс сейчас занят, и поэтому вы решили обратиться ко мне, – усмехнулся Дэвидсон.

– Вы угадали.

Как видим, у Пемброка был довольно крутой нрав, глубоко похороненный под покровом всей этой напускной холодности.

Дэвидсон посмеялся над прямодушием коллеги-адвоката.

– Я не хотел преуменьшить ваши способности и репутацию, мистер Дэвидсон.

Дэвидсон опять рассмеялся.

– Вам это не удалось. У меня самомнение, как Кордильеры, огромное и неприступное. Я хорошо знаю свое дело и беру дорого.

– Наш клиент оплатит ваши услуги по обычной вашей ставке или даже больше. У вас сейчас есть время?

– Но кто ваш клиент и почему это он, черт возьми, так заботится о Сэмюэле Рузвельте Клейтоне? – серьезно спросил специалист по делам об убийствах.

– Я не уполномочен этого говорить, но его это заботит настолько, что он готов заплатить пятьдесят тысяч. Так вы свободны в ближайшее время?

Пемброка не смутишь и с места не сдвинешь, заметил про себя Дэвидсон. Но и сам он был не менее крут и упрям.

– Сейчас? То есть вы хотите сказать, мистер Пемброк, немедленно?

– Насколько мне известно, через три дня начнется отбор присяжных, и суд по возможности начнется уже в конце этой недели.

– Когда ему было предъявлено обвинение?

– Вчера.

– Что-то там у них слишком быстро вершится правосудие! – взорвался Дэвидсон. – Это же смешно!

– Правосудием на этом процессе и не пахнет, мистер Дэвидсон. Мне казалось, я достаточно ясно дал вам это понять в самом начале нашего разговора.

Наступило молчание.

– Так вы возьмете это дело? – не унимался Пемброк.

– Я собираюсь уехать в отпуск – завтра. Это мой первый отпуск за последние два с половиной года.

– Значит, вы не сможете защищать Сэма Клейтона?

Молчание.

– Говорите, водитель автофургона-холодильника? – спросил Дэвидсон внезапно опечаленным голосом.

– Да, хотя я не понимаю, что от этого меняется.

– И ему грозит быть отправленным на виселицу?

– Я полагаю, в этом и состоит план, мистер Дэвидсон.

– Но я к этому плану не имею отношения, мистер Пемброк! Нет, никакого отношения! Этот несчастный получит самого что ни на есть дотошного и беспощадно агрессивного адвоката, мистер Пемброк, а сам процесс может затянуться на месяцы и месяцы! Никому не удастся поволочь Сэмюэля Рузвельта Клейтона на эшафот! – заявил адвокат по уголовным делам, в котором клокотали гневные потки. – Тут уж вы можете положиться на слово Джошуа Дэвида Дэвидсона. Я также даю вам слово Натана Луиса Дэвидсона.

– А это кто?

– Мой отец, выдающаяся личность – человек высоких моральных принципов.

Мистер Пемброк не понял, какое отношение к этому делу может иметь отец адвоката, но ему было все равно. У него пока была одна забота.

– Значит, вы берете это дело?

– Я буду в Парадайз-сити завтра. Да, я отменю свой отпуск – причем моя жена устроит мне по этому поводу истерику, тут ей нет равных – и вступлю в бой за правое дело Сэма Клейтона. И не нужен мне никакой отпуск! Мне вот что нужно: пятикомнатный номер – апартаменты в лучшем отеле города, где я смогу разместиться со своими ассистентами.

– Мне говорили, что «Парадайз-хаус»… Мой клиент уполномочил меня выдать вам на расходы аванс в размере пятнадцати тысяч. Я попрошу своего секретаря перевести вам эти деньги. А как насчет вашего гонорара? Будет ли достаточно суммы пятьдесят тысяч долларов – это помимо текущих расходов?

– Вполне. Я оставляю вам все заботы о финансовой стороне дела.

Пемброк едва ли мог ожидать такого поворота событий.

Дэвидсон обыкновенно получал за ведение каждого дела шестьдесят, а то и восемьдесят тысяч, и, как было известно, он отнюдь не был равнодушен к деньгам. Что же такого особенного он усмотрел в предложенном деле? Почему он за него взялся?

– Мистер Дэвидсон, я рад, что вы согласились защищать мистера Клейтона, о чем я тут же проинформирую нашего клиента. Он, в свою очередь, проинформирует преподобного Эзру Снелла, настоятеля Первой баптистской церкви Парадайз-сити. Как мне сказали, преподобный Снелл, возможно, сумеет вам помочь… Мистер Дэвидсон, позвольте задать вам один вопрос?

– Безусловно.

– Что заставило вас все же согласиться взять это дело?

Адвокат по уголовным делам рассмеялся.

– Я отвечу вам, если вы признаетесь мне, кто ваш клиент, – предложил он сделку. – Нет? Хорошо, тогда я сам найду его или ее. Тайны! Я обожаю тайны не меньше, чем поединок в зале суда. Я же воин, мистер Пемброк, как ветхозаветный царь Давид. Я воспитан на Ветхом Завете. «Стезя праведников как светило лучезарное». Это четвертая глава книги Притч Соломоновых. «Горе тем, которые зло называют добром, а добро злом». Это пророк Исайя.

В этом человеке уживались вместе вития, проповедник, коммерсант и адвокат. В оторопении и некотором смущении мистер Пемброк из юридической конторы «Экли, Пемброк, Трэвис, Кэбот энд Гувер» постарался закруглить беседу и, положив трубку, откинулся на спинку кресла перевести дыхание. А в нескольких милях к северу в своей конторе на углу Пятьдесят седьмой улицы и Парк-авеню адвокат по уголовным делам, названный в честь двух великих библейских воинов – Джошуа[19]19
  Иисус Навин (англ).


[Закрыть] и Давида, – деловито отдавал указания, предвкушая битву с филистимлянами.

В тот же вечер, когда он сообщил своей жене, что отпуск отменяется, она, как и ожидалось, закатила ему отменную истерику. Но, как и ожидалось, она сразу же оную истерику прекратила, как только он объяснил ей, почему согласился поехать в Парадайз-сити и защищать Сэма Клейтона.

– Ты сошел с ума, Джошуа, – нежно упрекнула она его.

– Я не вижу иного выхода, а ты? – спросил он.

– Для тебя нет, Джошуа. Для тебя нет… Знаешь, если бы я кому-нибудь рассказала, мне бы просто не поверили.

– Так и не говори никому до тех пор, пока все не закончится, во всяком случае. А когда это закончится, – пообещал он, – мы отправимся отдыхать.

В этот самый момент миссис Джошуа Дэвид Дэвидсон возобновила свои крики.

А в Парадайз-сити Эндрю Уиллистон и Тони Арболино слушали голос другой женщины – куда более приятный. Они прибыли порознь в «Фан парлор» для последней рекогносцировки объекта. Они сидели у стойки бара – их разделяли четыре табурета, – наслаждаясь внешностью и голосовыми данными певицы-блондинки, а потом отправились порознь в игорный зал. Расположение помещений и постов охраны казино оказались в точности такими, как их изобразил на плане и описал на словах Гилман. Они немного поиграли и проиграли, после чего покинули казино с разрывом в двадцать минут. Уиллистон вернулся в свой номер в отеле «Джефферсон» в половине первого и снова изучил схему Гилмана.

– Да, все точно – операция вполне осуществима.

Все должно получиться, если, конечно, не произойдет чего-то непредвиденного.

И если человек, который никогда не ошибался, не ошибся и на этот раз, они сумеют все провернуть, не пролив ни капли чужой крови – никого не убив, за исключением вооруженной охраны.

Уиллистон зевнул и посмотрел на часы.

Через двадцать три часа и одиннадцать минут они нанесут свой удар. После этого у Пикелиса не останется сомнений, что в его логово пробрались неприятельские силы, и он, как в свое время и оберштурмбаннфюрер Эгон Гиндлер, мобилизует все силы и средства и объявит тотальную охоту на невидимых противников.

Вот тут-то война пойдет в открытую, как в старые добрые времена.

Не на жизнь, а на смерть.