Текст книги "Русская идея: иное видение человека"
Автор книги: Томас Шпидлик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
Человеческая история, как и космическое пространство, универсальна. Все люди, отдельные индивиды, группы и все нации участвуют в ней. Этот характер универсальности часто бывает присущ мысли русских авторов, когда они говорят об истории, будь то западники или славянофилы.
Но такая универсальность, будучи органичной и не абстрактной, предполагает определенное призвание, свойственное каждому человеку и каждой нации. И в этом контексте славянофилы стремились выявить самобытный тип теургического русского призвания.
Универсализм и осознание своей собственной идентичности – вот две идеи, положившие начало русскому мессианизму. В общем, мессианское призвание выражает призвание нации к служению другим. Отсюда следует, что мессианизм противоположен национализму, который требует разделения, что мы видим, например, у Н. Данилевского, отца «биологического национализма». Он делит человечество на замкнутые культурно–исторические типы: русские должны жить своей независимой жизнью, поскольку они представляют собой тип «высшей культуры»[879]879
L. GANCKOV//EnFil I. Col. 1392; ср. также: Н. БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 66.
[Закрыть].
IV. Традиция
Русский традиционализмОдновременное осознание прошлого и будущего и есть то, что называется чувством истории. Связь с прошлым выражается понятием традиции. А особый аспект вйдения будущего и есть мессианизм. Традиция и мессианизм в большой степени присутствуют в русской мысли именно благодаря очень сильному ощущению исторической истины.
Часто говорят, что Русская Церковь – одна из наиболее традиционалистских. Сознание того, что она «сохраняет» в чистоте православную веру, присутствует в России постоянно, особенно после падения Константинополя. Но в то же время перед лицом таких крайностей, как, например, раскол, следует поставить вопрос о ценности и мере форм религиозной жизни, переданных от древних. Но особенно актуальным стал спор
об истинном значении традиции в начале XX века по той причине, что большое число православных неожиданно оказались перемещенными в среду, где существовало одновременно несколько различных традиций.
В этих условиях о. Георгий Флоровский выступает как выразитель подлинной богословской традиции[880]880
G. V. FLOROVSKIJ, Collected Works. Т. I. Bible, Church and Tradition: an Eastern Orthodox View. Bellemont (Mass.), 1972.
[Закрыть]. Другим великим защитником традиции был о. Сергий Булгаков, тот самый, что был обвинен в новаторстве в догматической области. Он утверждает, что традиция «всегда умеряет самозваные притязания от имени Церкви мистической, то есть нередко от имени своей личной мистики. Здесь мы наталкиваемся на антиномию: голый историзм, внешняя авторитарность в религии есть окостенение церковности, своевольный же мистицизм есть ее разложение; не нужно ни того, ни другого, а вместе с тем нужно и то, и другое: как церковный авторитет, так и личная мистика»[881]881
Н. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 261–262.
[Закрыть].
Не вдаваясь в детали, отметим лишь некоторые важные моменты, рассматривавшиеся^ обширной дискуссии по проблеме традиции.
Коммунитарный аспект познания верыКогда говорят о церковной традиции, то особенно подчеркивают преемственность исповедания веры. Но для русских вера с легкостью включает в себя любое познание. И потому можно утверждать, что познание, в сущности, «традиционно», ибо даже мысли, которые кажутся исключительно личностными, рождаются из «столкновения сознаний, иначе говоря, взаимодействия людей»[882]882
В. ЗЕНЬКОВСКИЙ, История русской философии. Т. I. Ч. 1. С. 176.
[Закрыть].
«Как бы ни замыкаться в себе, как бы ни копаться в сокровенных глубинах своего сердца, мы никогда там ничего не найдем, кроме мысли, унаследованной от наших предшественников на земле. Это разумение, как его ни разлагать, как его ни расчленять на части, всегда останется разумением всех поколений, сменившихся со времен первого человека и до нас; и когда мы размышляем о способностях нашего ума, мы пользуемся лишь более или менее удачно этим самым мировым разумом, с тем, чтобы наблюдать ту его долю, которую мы из него восприняли в продолжение нашего личного существования.
Что означает то или иное свойство души? Это идея, идея, которую мы находим в своем уме вполне готовой, не зная, как она в нем появилась, а эта идея в свою очередь вызывает другую. Но первая–то идея, откуда, по–вашему, может в нас возникнуть она, если не из океана идей, в который мы погружены? Лишенные общения с другими сознаниями, мы [мирно] щипали бы траву, а не рассуждали бы о своей природе. Если не согласиться с тем, что мысль человека есть мысль рода человеческого, то нет возможности понять, что она такое»[883]883
П. ЧААДАЕВ, Неизданные философические письмй Чаадаева//Литературное наследство. Вып. 22–24. Москва, 1935. С. 53.
[Закрыть]. Ту же самую идею П. Юркевич выразил в краткой формуле: «Философия есть дело не человека, а человечества»[884]884
В. ЗЕНЬКОВСКИЙ, История русской философии. Т. I. Ч. 2. С. 119.
[Закрыть].
Историческая реальность, человечество предстает как живой организм[885]885
Столп и утверждение истины. V, письмо 4–е. С. 107–108.
[Закрыть].
Так и традиция не является неподвижной, мертвой, но пребывает в постоянном развитии. Это развитие не произвольно, но сопряжено с прошлым; и вместе с тем оно направлено к цели, заданной Промыслом, которая относится к будущему. Таким образом, «традиционная идея» в полном смысле этого понятия есть идея цельная, завершенная.
Для о. Г. Флоровского Священное Писание есть истинная традиция, поскольку оно повествует об истории спасения во времени, от возникновения земли до эсхатологических времен[886]886
G. FLOROVSKY, Revelation and Interpretation//A. RICHARDSON, W. SCHWEITZER, Biblical Authority for Today. London; Philadelphia, 1951. P. 163–180.
[Закрыть].
История спасения не заканчивается с эпохой апостолов. И в настоящее время человек, сотворенный по образу Божию, обладает даром слова, и Господь придает этому слову глубину и божественную силу, чтобы верующие могли распространять его и посредством его общаться между собой. Unus christianus – nullus christianus (один христианин – никакой христианин. – Прим. Пер.). Только смерть – вневременна, тогда как земная жизнь есть постоянное развитие[887]887
G. V. FLOROVSKY, The Church: her Nature and Task/ / Universal Church in God’s Design. Vol. I, London, 1948. P. 42–58.
[Закрыть].
Чрезмерная любовь к прошлому приводит к его идеализации, но такая идеализация противоречит традиции, ибо она убеждает в том, что все хорошее уже было осуществлено в прошлом, а настоящее предстает как некий упадок, как отступничество. Кажется, что история спасения уже завершена, а парусия близка[888]888
Это убеждение, согласно о. Г. Флоровскому, лежит в основе движения раскола (Пути русского богословия. С. 67).
[Закрыть]. Но «предание есть сознание Церкви, сознание того, что она является живым вместилищем действующего Слова Божия, и при этом она никогда не исчерпывает того, что несет в себе – ни в жизни, ни в формах выражения… Преемственность любви и веры становится преемственностью толкования и рассуждения. Церковь предстает как постоянно действующий собор, рассеянный в пространстве и во времени и вместе с тем всегда действительно созванный, и всегда предназначенный для выражения Истины, пережитой в ее предании»[889]889
П. ЕВДОКИМОВ, Православие. С. 277.
[Закрыть].
Многочисленны связи, соединяющие мысли и жизнь людей. Традиция веры опирается на догматы, на литургию, на книги. Однако в этой области опасность консерватизма очень велика: в Русской Церкви его проявления и последствия были весьма отрицательными. Но и большие почитатели древних книг (каким был, к примеру, Паисий Величковский), и старцы умели избегать книжнического духа и утверждали, что предание основано на духовном смысле прочитанного, а не на его букве.
Точно так же в догматическом богословии неприкосновенные древние формулы не препятствуют развитию богословия. И о. С. Булгаков утверждал, что «искреннее богословствование должно быть modern, то есть соответствовать своему времени». Речь идет не о развитии «самих православных догматов, которые не знают развития». Не догматы нуждаются в модернизации, а их «осознание и выражение» в соответствии с голосом Духа, Живого и Животворящего[890]890
Прот. С. БУЛГАКОВ, Православие. С. 197–198.
[Закрыть].
Мы только что говорили о том, что истинная традиция следует Духу, а не букве. Но Дух не совпадает с тем, что называется «традицией идей», важной д ля культуры в целом, а значит, в частности, и для культуры церковной. России не хватает идеологической традиции, с горечью констатирует П. Чаадаев. Господь дает людям и народам идеи, которые они различным образом развивают. И только через много поколений вдеи эти становятся достоянием человечества в форме «традиций». Интересно отметить, какое большое значение в рамках исторического развития Чаадаев придает «преемственным идеям», как он их называет; сама жизнь народов зависит от них. К сожалению, говорит он, «мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих»[891]891
Сочинения. Москва, 1913. Т. I, С. 84; Е. PORRET, Berdiaeff. Р. 43.
[Закрыть]. С точки зрения веры русские не добавили ничего идеологически нового к воспринятой ими греческой вере.
Но можно ли свести традицию и традиции к чему–то идеологическому, как об этом справедливо вопрошают славянофилы? И потому о Г. Флоровский в своей книге Пути русского богословия говорит о другой, «молчащей» традиции, трудно объяснимой в обычных терминах, но которая, тем не менее, часто придает решающее направление религиозной истории народа, именно она, а не идеи, преобладающие в обществе на поверхностном уровне[892]892
Пути русского богословия. I, 1. С. 1.
[Закрыть].
Эта безмолвная традиция создает свои специфические формы, проявляющиеся, к примеру, в пении, которое особым образом «истолковывает» общеизвестные тексты. Именно о литургическом пении И. Резников пишет: «И действительно, лишь серьезное исследование, без сомнения, являющееся наиболее плодотворным, приводит к заключению о том, что традицию следует рассматривать в зависимости от места и времени, подразумевая при этом, что понимание того, что составляет общую основу и оценку ее значительности и сущности, требует значительных размышлений и обсуждений. Вместе с тем отметим, что жизненность традиции – как и дерева – зависит от обилия ее ветвей и от жизнедеятельности различных отростков ее общего ствола; можно сказать, что не существует истинной традиции без правильной жизнедеятельности различных ее отростков, как не существует дерева без ветвей и листьев. Конечно, слово традиция имеет многозначный смысл»[893]893
I. REZNIKOV, Sur Г interpretation du chant dans I’Eglise russe// Mille ans. P. 213.
[Закрыть].
Согласно утверждению Вяч. Иванова, выражением безмолвной традиции народа в полном смысле слова' является язык. Достаточно подумать
о том, сколько поколений должно было произносить, например, слово «мать», чтобы это слово обрело свое эмоциональное значение[894]894
Заветы символизма//Борозды и межи/Собр. соч. Т. II. С. 589 и сл.; Т. SPIDLIK, Un facteur d’union: la poesie. Viacheslaf Ivanoff (1866–1949) / / OCP33 (1967). P. 137.
[Закрыть]. А для Бердяева наиболее важным элементом традиции является миф. Он является не вымыслом, но выражением подлинных явлений духа, выражением – бесконечно более богатым, чем понятие – «глубочайших, центральных, единственных реальностей духовного мира и духовного опыта»[895]895
Н. БЕРДЯЕВ, Философия свободного духа. С. 113.
[Закрыть].
Безмолвная традиция народа трудноуловима. Она имеет глубокие корни, корни, не являющиеся христианскими. Ведь крещение Древней Руси не разрушило языческих основ культуры, хотя и придало им новую ориентацию и настроенность. И потому о. Г. Флоровский делает вывод о том, что «молчание» русской культуры вплоть до времен Петра I свидетельствует не об отсутствии культуры, а о «кризисе византийской культуры в русском духе»[896]896
Пути русского богословия. I, 1. С. 1 и сл.
[Закрыть].
В этом контексте возникает понимание того, что в Предании существуют «предания», то есть что одновременно существует единство веры и множественность ее выражений[897]897
Вл. ЛОССКИЙ, Предание и предания//Богословие и Боговидение. Москва, 2000. С. 513–544.
[Закрыть]. Эти различные предания разделяют христиан между собой, и потому справедливо сказать, что эти разделения «существуют между христианами, а не между подлинно христианскими преданиями»[898]898
G. FLOROVSKY, The Doctrine of the Church and the Ecumenical Problem// The ecumenical review, 2. Geneve, 1950. P. 152—161.
[Закрыть]. И такие авторы, как Чаадаев, как представители славянофильского движения, были искренне убеждены в том, что истинно русская традиция обретает свою полную ценность лишь в гармонии с традициями других народов. Только интеллигенция чувствовала себя беспочвенной из–за усвоенных ею западных влияний[899]899
H. БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 28.
[Закрыть].
Соединить предания – нелегкая задача. Формальный критерий преданий, выраженный Викентием Леринским, – то, что «исповедуется всегда, повсюду и всеми»[900]900
«Quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est» (Commonitori–um, 2//PL 50,640).
[Закрыть] — достаточен ли он для обеспечения единства? Ведь в таком случае содержание Предания сводится лишь к общим элементам, что делает его в определенном смысле абстрактным.
Но русские мыслители не любят абстрактного единства, они хотят видеть в Предании живое всеединство, всеединство не идеологическое, а духовное. Ибо только Дух соединяет различные предания. И если это единство остается незавершенным, то лишь потому, что Дух постепенно пронизывает культуры и ментальности народов. Полная гармония преданий может осуществиться только в эсхатологические времена.
V. Мессианство
1. Мессианская вераХристианское мессианство
В Ветхом Завете основа мессианства заключена в обетованиях, в ожидании Мессии, «Помазанника», Спасителя[901]901
Р. Е. BONNARD, P. GRELOT, Messie//X. LEON–DUFOUR, Vocabulaire de Theologie Biblique. Paris, 1971. Col. 746.
[Закрыть].
Первое обетование было дано первым людям, женщине и ее потомству (Быт. 3,16). Значит, здесь речь идет о мессианстве универсальном. Но впоследствии мессианским народом стал народ еврейский (ср.: Геи. 3, 16). И, следовательно, этот народ имеет особое призвание, особую миссию: он избран для совершения особой работы в замысле спасения[902]902
J. GUILLET, Vocation//Ibid. Col. 1373–1376.
[Закрыть].
Родившаяся Церковь, новый народ Божий воспринял свое христианство как призвание. Поскольку оно родилось от Духа и поскольку Дух – один, то и призвание только одно. Но эта уникальность призвания вовсе не препятствует тому, чтобы в его недрах, в едином Теле Христовом существовало различие даров, служений, действий (см.: 1 Кор. 12, 4–6) в общем эпиклезисе, в общем призыве: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Откр. 22, 20).
В христианской перспективе говорят о «мессианстве двух времен»: после победы Иисуса над смертью уже исполнились великие обетования, хотя полное их осуществление еще впереди, на него уповают и его ожидают[903]903
C. MOLARI, L’attesa messianica oggi nel cristianesimo/ / Vita monastica, 41 (1988). P. 60–90.
[Закрыть].
Эта напряженность ожидания становится свидетельством или испытанием веры: слабые теряют веру и становятся атеистами. «Не является ли [для них] молчание Бога в истории, – задается вопросом П. Евдокимов, – знаком Его отсутствия или даже более того, Его несуществования? Все невыполненные обетования говорят об экзистенциальной тщетности религии»'.
Итак, те, кто ощущают силу своей веры, убеждены, что их собственное призвание состоит в том, чтобы, как ап. Петр, «утверждать братьев своих» («/7/с. 22, 32). Такая убежденность в своей миссии в отношении веры и спасения может стать настолько всеохватывающей у некоторых людей (групп или народов), что перерастает в «мессианство» со всеми присущими ему особенностями.
Мессианское сознание в России
Итак, после народа еврейского именно русскому народу наиболее свойственна мессианская идея, она проходит через всю русскую историю вплоть до эпохи коммунизма. Мечта каждого русского интеллигента – стать спасителем человечества или, по крайней мере, своего народа[904]904
H. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 258; Н. БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 11.
[Закрыть]. Русский человек, пишет А. Карташев, «назвал себя, свой народ, свою землю, свое государство, свою Церковь совокупным именем: Святая Русь». Ни один из христианских народов не дерзнул на это. Но русский народ облюбовал и присвоил себе это имя не из гордыни, а в смиренном значении посвящения себя на служение святости. Как бы крещальное имя, или имя иноческого пострига, напоминающие нам о данных обетах. «Во Христа крестихомся, во Христа облекохомся». Стали «род избранный, царственное священство, народ святой, люди взятые в удел» (1 Петр. 2,9)»[905]905
А. КАРТАШЕВ, Православие и Россия//Сб. под ред. С. ВЕРХОВСКОГО, Православие в жизни. Нью–Йорк, 1957. С. 192.
[Закрыть].
Некоторые внешние влияния содействовали развитию этого мессианского сознания. «Славянофилы усвоили себе гегелевскую идею о призвании народов, и то, что Гегель применял к германскому народу, они применяли к русскому народу»[906]906
Н. БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 42.
[Закрыть]. Многие русские интеллигенты ездили в Германию, чтобы слушать лекции Шеллинга, который очень любил русских и верил в их мессианское призвание[907]907
Там же. С. 34.
[Закрыть].
Здесь следует упомянуть о влиянии замечательного философа и проповедника польского мессианства А. Чешковского, который в свое время был недостаточно оценен[908]908
И действительно, «мессианизм был свойственен не только русским, но и полякам. Страдальческая судьба Польши его обострила. Интересно сопоставить русские мессианские и эсхатологические идеи с идеями величайшего философа польского мессианизма Чешковского, который до сих пор еще недостаточно оценен. Его главное четырехтомное сочинение «Notre Рёге» [изд. по–фр.] построено в форме толкования молитвы Отче наш. Это есть оригинальное толкование христианства в целом, но в особенности есть христианская философия истории». См.: Н. БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 213–214.
[Закрыть]. В статье Русская идея Вл. Соловьев приближается к мыслям Чешковского[909]909
GOERDT, 1. S. 504.
[Закрыть]. «Бесполезный в глазах некоторых, слишком смелый по мнению других, этот вопрос, в действительности, является самым важным из всех для русского, да и вне России он не может показаться лишенным интереса для всякого серьезно мыслящего человека. Я имею в виду вопрос о смысле существования России во всемирной истории[910]910
Здесь уместно процитировать следующее утверждение П. Чаадаева: «Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой–нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение?» (П. ЧААДАЕВ, Сочинения и письма. Т. II. Москва, 1914. С. 113).
[Закрыть]. Когда видишь, как эта огромная империя с большим или меньшим блеском в течение двух веков выступала на мировой сцене, когда видишь, как она по многим второстепенным вопросам приняла европейскую цивилизацию, упорно отбрасывая ее по другим более важным, сохраняя, таким образом, оригинальность, которая, хотя и является чисто отрицательной, но не лишена, тем не менее, своеобразного величия, – когда видишь этот великий исторический факт, то спрашиваешь себя: какова же та мысль, которую он скрывает за собою или открывает нам; каков идеальный принцип, одушевляющий это огромное тело, какое новое слово этот новый народ скажет человечеству; что желает он сделать в истории мира? Чтобы разрешить этот вопрос, мы не обратимся к общественному мнению сегодняшнего дня, что поставило бы нас в опасность быть разочарованными событиями последующего дня. Мы поищем ответа в вечных истинах религии. Ибо идея нации не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности»[911]911
Вл. СОЛОВЬЕВ, Русская идея/ /О христианском единстве. Брюссель, 1967. С. 183–184.
[Закрыть].
Субъект русского мессианства – народ
Субъектом божественного призвания должна быть конкретная личность или личности. Вот почему, в числе прочего, народники не хотели говорить о «нации», считая ее идеей отвлеченной, а предпочитали слово «народ»[912]912
Ср.: БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 104.
[Закрыть]. Понятие народа у славянофилов соответствовало этому условию: это исторические формы Древней Руси, развивавшиеся при особом воздействии Божией благодати; это исторический народ, который эккле–зиологически рассматривается как «народ Божий»[913]913
См. выше с. 135 наст, издания.
[Закрыть].
Но эту «богословскую» концепцию нельзя принять в таком виде. Если исходить из реальной ситуации, то возникает ряд сомнений. Часто цитируют знаменитые тютчевские строки: «В Россию можно только верить»[914]914
Вл. СОЛОВЬЕВ, Поэзия Ф. И. Тютчева//Сочинения. Брюссель. Т. VI. С. 477.
[Закрыть]. Гоголь исповедовал веру в русский народ, живя за границей[915]915
Ср.: P. EVDOKIMOV, Gogol… P. 104.
[Закрыть]. Чем более глубоким становилось его религиозное сознание, тем в большей степени ощущал он, что связан со своей страной узами веры. Иррациональный аспект этой веры прекрасно выражен Достоевским в Бесах. Шатов, один из наиболее примечательных персонажей, признается: «Я верую в Россию, я верую в ее православие… Я верую, что новое пришествие совершится в России… Я верую… – залепетал в исступлении Шатов»[916]916
Бесы. Ч. II, гл. 1, VII//Собр. соч. Т. 10. С. 200.
[Закрыть].
Ярким проявлением этой ментальности было появление самозванных царей из народа и пророков–целителей[917]917
Н. БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 16.
[Закрыть]. Порой можно даже обнаружить своеобразную замену Бога людьми. Так было в случае с Шатовым. По Бердяеву, «Шатов начал верить, что русский народ – народ–богоносец, когда он еще в Бога не поверил. Для него русский народ делается Богом, он – идолопоклонник»[918]918
Там же. С. 204.
[Закрыть].
Но можно ли считать, что подобное завихрение затронуло славянофилов и их предшественников (например, хорвата Крижанича)? Бердяев не столько критикует самого Хомякова, сколько «детей и внуков славянофилов», продолжавших прославлять русский народ как «самый смиренный народ в мире» и при том гордящийся своим смирением. В этом смысле национальная концепция народа становится противоречивой, как и всякое национальное мессианство[919]919
Там же. С. 49, 66; Н. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 316; COPLESTON, Philosophy. Р. 46.
[Закрыть].
Эти колебания и завихрения, связанные с проблемой мессианства, на протяжении веков привели к постепенному изменению концепции русского мессианства.
Москва – третий Рим
Крещение Древней Руси рассматривалось как крещение «работников последнего часа» (Мф. 20, 12). Может быть, Киевские летописи, выделявшие это обстоятельство, хотели тем самым подчеркнуть ее особое призвание? Очевидно, что позднее Москва, считавшая себя «третьим Римом», полагала, что она будет и последним Римом, «а четвертому не бывать»[920]920
Послание старца Филофея великому князю Василию о неблагоприятных днях и часах//Памятники литературы Древней Руси. Конец XV – первая половина XVI века. Москва, 1984. С. 453.
[Закрыть]. Русские и иностранные историки подробно описали обстоятельства и последствия этой убежденности[921]921
См. библиографию в конце книги.
[Закрыть]. Добавим несколько замечаний на эту тему.
Часто забывают, что глубокий смысл и источник этого мессианства – не триумфалистский, а апокалиптический, и по своему происхождению – ностальгический. Основания для такого умозаключения следующие: «Вселенская Церковь пребывает в руинах. Значит мы, русские, являемся святым остатком последних дней, остатком, который должен сохраниться в святости»[922]922
Ср.: J. MEYENDORFF, Temoignage universel et identite locale dans I’Orthodoxie russe//Mille ans. P. 112.
[Закрыть]. К сожалению, эта религиозная идея очень скоро прониклась земным духом и обмирщилась. В мессианское сознание входит империалистический соблазн. «Мы стали тем, кем был первый и второй Рим». «Русское религиозное призвание, призвание исключительное, связывается с силой и величием русского государства, с исключительным значением русского царя»[923]923
Н. БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 12.
[Закрыть].
Движение раскольников восстало против этой концепции[924]924
Там же. С. 15 и сл.
[Закрыть], призывая вернуться к апокалиптической и мистической устремленности. Раскольники почувствовали измену в Церкви и государстве, измену святости иерархической власти. Из раскольнического движения возник феномен «нетовщины» – отрицания ценности существующего царства, которым овладел Антихрист[925]925
В. MARCHADIER, Raskol//DS 13 (1988). Col. 127–134.
[Закрыть].
Таким образом, мессианская идея раскольников была глубоко эсхатологической: они считали себя единственными, ожидающими второго пришествия Христа в падшем мире, который хочет воздвигнуть новый Рим по образцам мира разложившегося.
Политическое мессианство
С наступлением раскола начался раскол самой русской идентичности: сознание чисто духовного призвания, бывшее у старообрядцев, стало заменяться мессианством, понимаемым как провиденциальная политическая миссия. Такова была суть убеждений царя Александра I после наполеоновских войн и основное содержание обещаний большевиков осуществить рай на земле.
Многие мыслители оправдывали такое воззрение. К. Леонтьев, например, доказывал провиденциальность царской власти, обосновывая это историческими причинами и страхом перед социализмом, который, писал он, «рано или поздно возьмет верх… среди потоков крови и неисчислимых ужасов анархии»[926]926
Н. БЕРДЯЕВ, Константин Леонтьев. Париж, 1926. С. 216.
[Закрыть]. К тому же известно, насколько реакционный деспотизм Николая I черпал поддержку в движении, соединившем в себе «Православие, Самодержавие, Народность»[927]927
Знаменитая формула министра просвещения Уварова (1833–1845) при Императоре Николае I; ср.: A. KOYRE, La philosophie et le probleme national en Russie au debut du XIXsiecle. Paris, 1929. P. 11; COPLESTON, Philosophy. P. 46; M. WINKLER, Slavische Geistwelt. Т. I. Russland. Darmstadt; Genf, 1955. S. 178–184; GOERDT, I. S. 49; G. PIOVESANA, Storia… P. 83 ff.
[Закрыть]. Идеалисты не принадлежали к этому движению, но некоторые из них разделяли ту же программу.
Поэт Федор Тютчев расцветил представленную им идею «русского христианского царства» такими привлекательными красками, что Вл. Соловьев посвятил ему полную восхищения статью[928]928
Вл. СОЛОВЬЕВ, Сочинения. Брюссель. Т. VI. С. 463–480.
[Закрыть].
Церковное мессианство
Мессианская миссия как таковая была связана, прежде всего, с Церковью. Это сознание было присуще всем служителям Церкви. Деятельность Русской Православной Церкви в этом направлении была очень значительной[929]929
S. BOLSHAKOFF, The foreign missions of the Orthodox Church. London, 1943.
[Закрыть]. Существует особое объяснение связи между сознанием Церкви и России: христианская Церковь по своей природе универсальна. Но раскол между Востоком и Западом, падение Константинополя, оккупация турками Балкан, казалось, подтверждали убеждение в том, что православная вера не сохранилась нигде, кроме России[930]930
E. PORRET, Berdiaeff. P. 39.
[Закрыть]. Истинность этого православия связана не только с догматами, но, прежде всего, с сохранившимся духом Церкви, огражденным от римского и протестантского рационализма[931]931
А. ХОМЯКОВ, Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях//Сочинения. Т. II. Москва, 1907. С. 108–109.
[Закрыть]. Это мнение А. Хомякова в общих чертах разделяли все славянофилы, и, по сути, оно не очень отличалось от позиции некоторых западников. П. Чаадаев, например, сокрушавшийся об оторванности своего Отечества от общечеловеческой культуры, в конце своей жизни благословлял эту изолированность, поскольку благодаря ей христианская вера смогла уберечься от страстей, властвующих над земными интересами[932]932
Н. ЛОССКИЙ, История русской философии. С. 71.
[Закрыть]. Это мнение становится преобладающим. Для Тютчева Россия – «хранительница православной веры»[933]933
G. GUARIGLIA, II messianismo russo. Roma, 1956. P. 144 ff.
[Закрыть]. Часто цитируют высказывание Достоевского из Дневника писателя об утерянном образе Христа, сохранившемся лишь в русском православии[934]934
В. SCHULTZE, Profetismo e messianismo russo religioso. Essenza, origini e rappresentanti principali/ /OCP 22 (1956). P. 182.
[Закрыть].
А. Каревский считает, что к русскому православию можно отнести евангельские слова: «non prevalebunt (неодолеют. – Прим. Пер.)»{Мф. 16, 18). Он пишет: «Вопрос о достоинстве православия, то есть русского исповедания христианства, имеет первостепенную важность, можно сказать, для всего мира, для тысяч людей, исповедующих другую веру, и для большого числа раскольников, единокровных наших соотечественников»[935]935
А. КАРЕВСКИЙ, Россия – светоч Православия. Казань, 1894. С. 8.
[Закрыть]. Желание вновь погрузиться в глубины русского православия было движущим мотивом обращения многих представителей русской интеллигенции накануне Первой мировой войны[936]936
В числе прочих это произошло и с П. А. Флоренским и С. Н. Булгаковым.
[Закрыть].