Текст книги "Русская идея: иное видение человека"
Автор книги: Томас Шпидлик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
Хотя Церковь и государство рассматривались как составные части единого целого, все же в истории Отношений между этими двумя сущностями довольно рано стали проявляться определенные центробежные силы. С XI века Церковь получила многочисленные привилегии, закрепленные во Владимирском Уставе (XIII—XIV века), так что она начала ощущать нравственное превосходство над всем обществом. Этот дух претворялся в чувство долга увещевания тех, кто правил от имени законов Божиих.
Увещевание со стороны настоятелей практиковалось в монастырях и даже в гражданском обществе, где некоторые герои становились известными за то, что осмеливались мужественно говорить истину царям–тиранам[761]761
См.: Т. SPIDLlK, Joseph de Volokolamsk//ОСА 146. Roma, 1956. P. 141.
[Закрыть]. Тут же вспоминаются юродивые. Но, как правило, эти юродивые были мирскими людьми, принимавшими на себя подобное бремя, чтобы возместить нерадивость Церкви, слишком вялой в своем увещевании, и проникавшимися такими чувствами после чтения трактата диакона Агапита[762]762
Отрывки из трактата Увещевательные главы (PG 86, 1163–1186) можно найти уже в Изборнике от 1076 года; см.: I. SEVCENKO, A Neglected Byzantine Source of Muscovite Political Ideology//Essay dedicated to Francis Dvornik. Harvard Univ. Press, 1954. P. 141–180; ОН ЖЕ, «Ljubomudrejsij Kyr» Agapit Diakon. On a Kiev edition of a Byzantine Mirror of Princes withafascimile reproduction. Cambridge (Mass.), 1974.
[Закрыть]. Епископ Новгородский Лука Жидята писал, вдохновленный тем же духом, что долг увещевания князей и даже противостояния им находится «на первом месте для слуг Божиих»[763]763
PODSKALSKY, Christentum. S. 174, Anm.
[Закрыть].
Можно привести многочисленные примеры в подтверждение того, что отношение к этому долгу было достаточно серьезным. Монахи Киево–Печерского монастыря, св. Феодосий, настоятель Иоанн, Григорий Чудотворец, – все они увещевали князей.
В 1430 году на севере России, в районе Вологды, игумен Григорий Ав–нежский упрекает князя Димитрия Шемяку за преступления и невероятную жестокость во время развязанной им гражданской войны. «Князь Димитрий, – говорит он ему, – разве ты не читал в Святом Писании, что того, кто не проявлял милосердия, ожидает суд без милосердия? А ты, ты совершил антихристианские дела»[764]764
N. ARSENIEW, La piete russe. P. 110.
[Закрыть]. И св. Филипп Московский жизнью своей заплатил за обличение Ивана Грозного[765]765
Св. Филипп, митрополит Московский. Париж, 1928.
[Закрыть].
Что же касается Русской Церкви на пороге нашего времени, то ее несчастье, по мнению Арсеньева, состояло в слишком большой зависимости от государства, что привело большинство ее представителей к потере внешней свободы, необходимой для сохранения духовной независимости. Но эта ее вина, добавляет Арсеньев, была в значительной степени искуплена многочисленными мучениками после революции[766]766
N. ARSENIEW, Op. cit. P. 110 ff.
[Закрыть].
Тот, кто увещевает своего начальника, вовсе не хочет противостоять ему: наоборот, это деяние соответствует духу киновии св. Василия Великого, перенесенному в гражданское общество.
Другой, часто встречавшейся, но противоположной тенденцией было желание анахоретов уйти из общества, отделиться от человеческого сообщества, не предъявляя ему никаких явных упреков.
Когда говорят о суверенности царей в монолитном русском обществе, это звучит несколько обобщенно, ибо в таком случае забывают о важности течения «политического исихазма», которое было распространено в России на протяжении многих веков. Об этом мало говорится, но в действительности в России было много тех, кто не верил в совершенную организацию общества на земле, организацию, которая могла быть вдохновлена абсолютной властью православного царя. Их концепцию устройства мира можно было сформулировать таким образом: мир преходящ, неустойчив, бесконечно дробим. Он предохраняет себя от распада неиссякаемой «деятельностью» или божественной «энергией». А политическое многообразие и различие должны быть предохранены от распада с помощью духовных средств. Император, царь, великий князь должны только помогать Церкви осуществлять эту гармонизацию бытия, не уничтожая самовластно наиболее слабых[767]767
G. PROKHOROV, La litterature vieux–russe et I'hesychasme/ /Mille ans. P. 91.
[Закрыть].
Бердяев считал, что такая историческая тенденция всегда присутствовала в подсознании русского народа, но исключительно на русский лад, без желания отрицать противоположную позицию. Итак, «получалась болезненная гипертрофия государства, давившего народ и часто истязавшего народ». В то же время «русская литература, русская мысль были проникнуты ненавистью к империи, обличали ее зло. И, вместе с тем, предполагали империю, предполагали огромность России. Это – противоречие, присущее самой духовной структуре России и русского народа»[768]768
H. БЕРДЯЕВ, Русская идея. С. 218–219.
[Закрыть]. Это противоречивое отношение тяжким грузом ложилось на русские души. Теократическая идея, подчеркивает Бердяев, осуществленная в истории, исключает эсхатологическую перспективу, укорененную в русском народе[769]769
Там же. С. 208.
[Закрыть].
Г. Федотов очень жёсток в своих оценках: «Есть некоторое противоречие в том, что православие, столь враждебное монархическому (папскому) началу в Церкви, как несовместимому с соборностью, не только благословляло (что вполне законно), но часто и готово было догматизировать монархию в государстве»[770]770
Г. П. ФЕДОТОВ, Основы христианской демократии//В собрании статей в 4–х тт. Тяжба о России. Т. III. Париж, 1982. С. 141.
[Закрыть]. И значит, «православная симфония» – это ложный идеал. Крещение императора и включение Империи в Церковь не разрешало основного противоречия, представленного в Библии в форме борьбы между духовным и плотским[771]771
Там же. С. 141. Федотов напоминает, что царство в истории Израиля было лишь одной из форм теократии и, конечно, не самой удачной. И потому не очевидно, что эта политическая форма наиболее приспособлена для конкретного осуществления принципов веры.
[Закрыть].
Если идеал «православной симфонии» неосуществим и ложен, то можно спросить, возможна ли какая–то другая симфония между Церковью и государством. Нет, невозможна, решительно отвечает Б. Вышеславцев. Прежде всего, следует признать существующую между ними антиномию и то, что Церковь представляет собой идеал свободы во Христе, тогда как государство осуществляет свою власть с помощью внешней силы, что является следствием грехопадения, так же, как и способы осуществления такой власти[772]772
Вечное в русской философии. Гл. V. Проблема власти. С. 204–212.
[Закрыть]. Как же разрешить эту антиномию? Автор описывает три ложных решения: 1) считать государственную власть божественной на том основании, что она действует в рамках божественных законов; 2) разделить сферы действия власти на духовную и мирскую и исходить из того, что возможно их мирное сотрудничество; 3) передать всю власть в руки абсолютного монарха[773]773
Там же. С. 207 и сл.
[Закрыть].
Какже быть? Необходимо доверяться Духу, чтобы понять, в какой именно момент нужно смиренно подчиниться власти кесаря, а в какой – нужно противостоять ей, выбрав повиновение Богу, а не людям. Только Дух может служить гарантом разрешения антиномии, ибо только Он направляет движение мировой истории от рабства к полной свободе сынов Божи–их. И потому любые внешние формы, идет ли речь о Церкви или о государстве, следует рассматривать лишь как временные и относительные.
В заключение приведем слова Вл. Соловьева: «Если мы знаем, почему и во имя чего мы должны подчиняться известному учреждению, то мы тем самым знаем способ и меру этого своего подчинения; оно никогда не будет у нас безграничным, слепым и рабским, мы никогда не сделаемся безвольными и бессмысленными орудиями внешних сил, – никогда не поставим Церковь на место Божества и государство – на место человечества. Преходящие формы и орудия провиденциального дела в истории мы не примем за сущность и цель этого дела»[774]774
Оправдание добра. Ч. II, гл. 8, IX//Собр. соч. С. – Петербург, 1903. Т. VII. С. 193.
[Закрыть].
V. Культурная жизнь
Проблема культуры в истолковании ОтцовПроблема культуры в связи с евангельским благовестием в эпоху Отцов[775]775
См.: Crescita dell’uomo nella catechesi dei Padri (Eta Postnicena) // S. FELICI, Bibl. di scienze religiose, 80. Roma, 1988; A. J. FESTUGIERE, Les moi–nes d’Orient. Paris, 1961. Т. I: Le moine et l’etude.
[Закрыть] — это проблема внедрения христианства в пространство Римской Империи. Каждый, кто живет в определенной среде, естественно, стремится быть «культурным», ибо культура слагается из различных форм передачи ценностей этой среды. Очевидно, что ценности, предлагаемые данной средой, могут вступать в конфликт с ценностями, содержащимися в истинном культе, в религии Христа.
Понятно, что сначала отношение духовных авторов к культуре было скорее отрицательным. Однако утверждение того, что монахи должны были выбирать между культурой и святостью, слишком упрощает ситуацию. В творениях св. Василия Великого можно выделить несколько типов отношений к культуре: 1) радикальное отрицание языческой мудрости; 2) признание культуры как подготовки к евангельскому благовестию; 3) использование культурных понятий для лучшего понимания Откровения; 4) поиски духовного смысла того, что мы узнаем из мирской мудрости[776]776
T. SPIDUK, Basilio Magno e la cultura/ / Crescita dell’uomo nella catechesi dei Padri. P. 67–72.
[Закрыть].
Для славянских народов благовестив Христа было провозглашено в рамках культуры, уже христианской. И потому оно было принято с доверием, как элемент созидания единого общества, религиозного и гражданского[777]777
IDEM, Les grands mystiques russes. P. 205–230.
[Закрыть]. Почему же тогда столько юродивых так настойчиво критиковали культуру? Бердяев видел в этом одно из многочисленных проявлений антиномичности русского характера. Наряду с большим желанием приобщения к книжной премудрости, «русским свойственно и обскурантское отрицание культуры, этот обскурантский элемент есть и в официальном православии. Русские, когда они делаются ультра–православными, легко впадают в обскурантизм»[778]778
Русская идея. С. 133.
[Закрыть]. Верное лишь отчасти, это утверждение недостаточно учитывает важность глубинной богословской основы. Движения в защиту sancta simplicitas являются частью исповедания веры в духовную истину, превосходящую разум человеческий[779]779
Т. SPIDLIK, «Fous pour le Christ» en Orient//DS 5 (1971). Col. 752–761; G. OURY, Idiota//Ibid., 7, 2 (1971). Col. 1242–1248.
[Закрыть].
Проблема православной веры перед лицом западной культуры особенно остро встала в эпоху Петра I, когда культура отождествлялась лишь с тем, что было известно на Западе. Отношение, выработанное Отцами на заре христианства, снова становится актуальным. Петр Великий стремился освободиться от влияния тех церковников, которые придерживались «ультраправославных», «обскурантистских» взглядов. А в Духовных академиях, насколько могли, стремились к примирению содержания новой универсальной культуры с православной традицией. Во всяком случае, «академикам» удалось убедить своих соперников в том, что подобный синтез возможен[780]780
В. ЗЕНЬКОВСКИЙ, История русской философии. Т. I. Ч. 2. С. 5.
[Закрыть].
Но возникает новое противоречие: если нетрудно было примирить современную науку с православным учением, то как помешать возникновению пропасти между православным народом и образованными классами? «Русский нигилизм был нравственной рефлексией над культурой, созданной привилегированным слоем и для него лишь предназначенной», тогда как «русский гений хотел припасть к земле, к народной стихии». Вот почему родилось движение восстания «против условной лжи цивилизации… Именно во вторую половину XIX века пробужденное русское сознание ставит вопрос о цене культуры (…) и даже прямо о грехе культуры»[781]781
Русская идея. С. 133.
[Закрыть]. «В 70–е годы тема о культуре ставилась иначе, чем в нигилизме 60–х годов. Это была, прежде всего, тема о долге слоя, воспользовавшегося культурой, интеллигенции перед народом. Культура привилегированного слоя стала возможной благодаря поту и крови, пролитых трудовым народом. Этот долг должен быть уплачен»[782]782
Там же. С. 140.
[Закрыть].
К концу XIX века вопрос о культуре стал формулироваться в плане религиозном: не являются ли вера и культура проявлениями одного и того же Духа?
Эту идею развивает критическая книга А. М. Бухарева О православии в отношении к современности[783]783
С. – Петербург, 1860.
[Закрыть]: необходимо строго разграничивать Божественную сферу и мирскую стихию, и вместе с тем признавать, что Бог присутствует во всей человеческой жизни, во всех ее аспектах, религиозных и культурных[784]784
В. ЗЕНЬКОВСКИЙ, История русской философии. Т. I. Ч. 2. С. 121.
[Закрыть]. Культура – это тоже проявление Духа: стеснение свободного творчества в культуре означает «прекращение богослужения мысли сердца»[785]785
Там же. С. 123.
[Закрыть]. Н. Бердяев возвращается к той же мысли: «Культура связана с культом, она из религиозного культа развивается, она есть результат дифференциации культа, разворачивания его содержания в разные стороны»[786]786
Смысл истории. Париж, 1969. С. 255.
[Закрыть]. Как святость, так и гениальность заслуживают нашего почитания. Александр Пушкин и св. Серафим были современниками, «бесполезно было бы заменять одного другим: Промысел послал нам обоих»[787]787
N. BERDIAEV. Fragm. 18//BUBNOFF И. S. 293 if.
[Закрыть].
И потому П. Евдокимов отвергает формулу, в соответствии с которой христианство должно «использовать культуру». Ведь «когда культура начинает чувствовать, что ее лишь терпят, что она инородное тело, которым пользуются для своих нужд, то она уходит и быстро становится автономной, секуляризованной, атеистической»[788]788
Женщина и спасение мира. С. 123.
[Закрыть]. А она имеет право на то, чтобы ее считали проявлением Духа. В книге Евдокимова L’amour fou de Dieu (Безумие любви Божией) мы находим такое объяснение: «Некогда святые князья были канонизированы не за их личную святость, но за верность харизме царской власти, направленной на служение христианскому народу. Мы входим в эпоху последних проявлений Святого Духа… в которой предчувствуется канонизация ученых, мыслителей или художников, тех, кто отдает свою жизнь и являет верность своей харизме царского священства, кто творит для Царства Божия… Ученый, мыслитель, художник, социальный реформатор, – все они могут обрести харизму царского священства и каждый из них, как «священник», может превратить свое творчество в священническое дело, в жертву, превращающую любую форму культуры в место Богоявления: воспевать Имя Божие средствами науки, мысли, общественных деяний («братская жертва») или искусства. Культура по–своему присоединяется к литургии, она позволяет услышать «литургию космическую», ибо становится славословием»[789]789
P. EVDOKIMOV, L’amour fou de Dieu. Paris, 1973. P. 134.
[Закрыть].
Не случайно, пишет о. П. Флоренский, слово культура происходит от слова культ. «Культура – это целевая и крепко связанная система средств к осуществлению и раскрытию некоторой ценности, принимаемой за основную и безусловную, то есть служит некоторому предмету веры… Вера определяет культ, а культ – миропонимание, из которого далее следует культура»[790]790
Автореферат П. А. Флоренского //Собр. соч. Т. 1.Москва, 1994. С. 39и сл.
[Закрыть].
«Если каждый человек, созданный по образу Божьему, является Его живой иконой, то культура является иконой Царствия Небесного. В момент великого перехода Дух Святой Своими легкими перстами коснется этой иконы: и что–то от нее останется навек. В «вечной литургии» будущего века именно посредством всех этих элементов культуры, прошедших через очистительный огонь, человек будет воспевать славу своему Господу. Но уже здесь, на земле, человек, принадлежащий к христианской общине – ученый, художник, – все в своем качестве священников всеобщего священства, совершают свою собственную литургию, в которой присутствие Христа осуществляется в меру чистоты места этого Присутствия»[791]791
П. ЕВДОКИМОВ, Женщина и спасение мира. С. 129.
[Закрыть].
Единственная опасность при этом, как и в случае всех деяний человеческих, —это сотворение идеала, не соответствующего eschaton’y[792]792
Ср.: Uamour fou de Dieu. P. 123.
[Закрыть]. И действительно, культура не может развиваться бесконечно. Она не содержит цели в себе самой. Объективируясь, культура становится системой принуждения, и так или иначе замыкается внутри своих собственных границ, и ее проблема неразрешима. Рано или поздно, мысль, искусство, социальная жизнь достигают своих собственных границ – и они оказываются перед выбором: удовольствоваться бесконечностью собственной имманентности, опьяняясь ее пустотой, или преодолеть свою ограниченность, и благодаря прозрачности своих просветленных глаз – отражать трансцендентное[793]793
Там же. P. 129.
[Закрыть].
Будучи божественно–человеческой, культура содержит в себе два элемента: вечный и преходящий. Расчленение этих двух элементов неизбежно приводит к упадку культуры.
Н. Бердяев прослеживает три стадии или три эпохи культуры в истории человечества, выявляющие развитие культуры и ее упадок: природно–органическую, культурную в собственном смысле и технически–машинную. «Этому соответствует различное отношение духа к природе – погруженность духа в природу; выделение духа из природы и образование особой сферы духовности; активное овладение духом природы, господство над ней… Люди культуры, как ни далеко они ушли от природной жизни, смотрели еще на небо, на звезды, на бегущие облака… Культура полна была символами, в ней было отображение неба в земных формах, даны были знаки иного мира в этом мире. Техника же чужда символики, она реалистична, она ничего не отображает, она создает новую действительность, в ней все присутствует тут. Она отрывает человека и от природы, и от миров иных»[794]794
Н. БЕРДЯЕВ, Человек и машина//Путь, 1933. № 38. С. 7–8.
[Закрыть].
Здесь Бердяев говорит о религии вообще, тогда как Чаадаев, Гоголь, Флоренский, Вяч. Иванов настаивают на необходимости именно христианской веры, а не какой–либо иной. И для них смысл и цель искусства отождествляются с построением Царства Божия[795]795
В. ЗЕНЬКОВСКИЙ, История русской философии. Т. 1.4.1. С. 179,192– 193.
[Закрыть].
Говорят, что культуры, как и люди, умирают. Какой же тогда они имеют смысл?
На этот вопрос Н. Арсеньев отвечает, что смысл культуры состоит в ее связи с жизнью человека. Культура не теряет своей ценности, коль скоро она становится частью вечной жизни, если она встречается с Божественной Реальностью. Но Божественная Реальность заключена в сферу любви. И значит, смыслом культуры является любовь[796]796
Н. АРСЕНЬЕВ, О жизни преизбыточествующей. С. 262 и сл.
[Закрыть]. Именно эту идею, которая станет наиболее важной частью концепции культуры в русской мысли, развивают Вяч. Иванов[797]797
Ср.: С. 47.
[Закрыть] и о. Павел Флоренский[798]798
Автореферат П. А. Флоренского//Там же. С. 39 и сл.
[Закрыть].
VI. Семья
Семья в русском обществеСемья—это основа национальной и религиозной жизни России. Н. Арсеньев отмечает исключительную роль для русского национального развития, полного противоречий, семейной традиции, освященной религиозной жизнью. Он пишет: «Хаотический элемент, избыток чувств, иногда даже восстание против любого устойчивого порядка, против любой узды и любого закона (какими представали в воображении масс популярные фигуры великих разбойников, Стеньки Разина и вообще волжских разбойников и разбойников брянских лесов) обретали противовес в установленном порядке обычаев и религиозных традиций, в ритме церковных обрядов, в семейных традициях, освященных религиозной жизнью»[799]799
N. ARSENIEW, La piete russe. Neuchatel, 1963. P. 47.
[Закрыть].
Известно, какое большое влияние оказала семья на богословские взгляды А. Хомякова; существенную роль в выработке представлений о мире и жизни имели для него мать и жена: «Повинуясь настойчивым просьбам матери, как и собственной потребности в чистоте, Хомяков хранил девственность вплоть до своей поздней женитьбы в тридцать два года […]. Из всех великих представителей русской литературы XIX века Хомяков обрел в браке наибольшее счастье. Письма Хомякова жене, скончавшейся преждевременно в тридцать пять лет, так же, как и письма, адресованные друзьям уже после ее кончины, достойны занесения в антологию христианской любви». С другой стороны, сам Хомяков писал: «Наша любовь была бесконечной, насколько такой может быть земное чувство. Лишь семейное счастье заслуживает наименования счастья»[800]800
N. STRUVE, Alexis Khomiakov//Mille ans. P. 226 ff. (цитата из А. С. Хомякова переведена с франц. – Прим. Пер.).
[Закрыть].
Вл. Соловьев идет еще дальше и утверждает, что без семьи любовь может утратить присущий ей личностный характер: «Здесь действительно, не по намерению только и стремлению, но и фактически, каждый есть цель для всех, за каждым ощутительно признается безусловное значение, каждый есть нечто незаменимое. С этой точки зрения семья является элементарною, образцовою и образовательною ячейкою всемирного братства или человеческого общества, каким оно должно быть»[801]801
Оправдание добра. Ч. III, гл. 13, IV//Собр. соч. Т. VII. С. 286.
[Закрыть].
Среди старинных документов о семейной жизни отберем д ля рассмотрения четыре: Поучение Владимира Мономаха, Измарагд, Домострой и Житие Иулиании Лазаревской.
Как великий князь, Владимир Мономах занимал Киевский престол с 1113 по 1125 год. Всю жизнь он воевал. Свое Поучение он написал в 1099 году, во время одной из военных кампаний. Это произведение не является целиком оригинальным; князь черпал вдохновение из Изборника Святослава, где было помещено поучение некоего Ксенофонта к детям[802]802
PODSKALSKY, Christentum. S. 247 ff.
[Закрыть]. Несмотря на многочисленные заимствования, Владимир сумел довольно точно отобразить в своем труде жизнь начала XII века на Руси[803]803
Ibid. S. 215 ff.
[Закрыть]. Мы можем засвидетельствовать, к примеру, что простым верующим в ту эпоху предлагался тип справедливости и святости, свойственный их образу жизни. Мономах перечисляет ряд христианских добродетелей, противопоставляемых грубым обычаям того времени: подавать милостыню бедным, не убивать ни правого, ни виноватого, выполнять данные обещания, почитать церковных служителей, избегать нерадивости, пьянства и распутства, с пользой тратить свое время, быть мужественным во время справедливой войны[804]804
Ibid. S. 217 ff.
[Закрыть].
Основной темой сборника Измарагд, «наилучшего ключа для проникновения в русскую средневековую религиозность»[805]805
G. P. FEDOTOV, The Russian Religious Mind II. Cambridge. Mass., 1969. P. 39; PODSKALSKY, Christentum. S. 247 ff.
[Закрыть], является спасение «в мире». Важно не место, где ты живешь, но как ты живешь, ибо «милость Божию можно обрести повсюду». Порой монах или отшельник могут иметь меньше духовных заслуг, чем простой мирянин. В Измараг–де содержится также много проповедей, посвященных разным аспектам семейной жизни.
Домострой рассматривается как наиболее характерное выражение русского Средневековья. Эта книга появилась в XV веке и в своей наиболее известной редакции приписывается протоиерею Сильвестру, набожному и рассудительному советнику Ивана Грозного (во время славного и добродетельного периода его жизни)[806]806
Термин домострой – это перевод греческого слова oikonomia (N. AR–SENIEW, La piete russe. P. 53). Последнее русское издание: В. В. КОЛЕСОВ. Москва, 1991; см.: Н. P. NIES, Der «Domostroj» oder «Wie man als rechtglaubiger Christ leben soil»//Kirche im Osten 14 (1971). S. 26–67.
[Закрыть]. Этот знаменитый трактат состоит из отрывков, взятых из поучительных книг Ветхого Завета, из произведений святых Отцов (особенно св. Иоанна Златоуста), из жизни святых и произведений древнерусских авторов (среди прочих и Владимира Моно–маха). Некоторые части, по–видимому, носят следы влияния новгородского сборника аналогичного содержания и описывают идеальную жизнь в доме знатного новгородского боярина конца XV века. Другие тексты воссоздают атмосферу московской жизни XVI века.
Житие праведной Иулиании Лазаревской в агиографической форме содержит рассказ об осуществлении принципов и идей, изложенных в Измарагде[807]807
T. A. GREENAN, Iouliana Lazarevskaia, symbole d’un peuple croyant// Mille ans. P. 153–188.
[Закрыть]. Святость Иулиании Лазаревской была особенной: в обществе, где положение женщины было подчиненным, Иулиания пользовалась большим духовным авторитетом в своей семье. Она представляет новый, не встречавшийся ранее тип русской святости. Она не мученица, не монахиня, не настоятельница, она просто мать семейства. Она не умерла молодой и ее смерть не была героической. Ее смерть, тихую и прекрасную, нельзя назвать духовным подвигом. Подвигом была вся ее жизнь[808]808
Vie de sainte Iouliana Lazarevskaia, ecrite par son fils. Ed. M. O. SKRIPIL’; Повесть об Иулиании Осоргиной//Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 6. Москва; Ленинград, 1948. С. 256–323; А. В. ТОЛСТАЯ, Праведная Иулиания Лазаревская. Париж, 1928.
[Закрыть].
Нельзя не заметить определенных различий при сопоставлении Жития Иулиании Лазаревской и Домостроя, где семья рассматривается как маленький монастырь, которым управляет отец как игумен, наделенный абсолютной властью. Жена полностью подвластна своему мужу, телесные наказания весьма приветствуются, а чтобы повысить авторитет мужчины, отцам дается совет никогда не улыбаться своим маленьким детям[809]809
См. комментарии П. ЕВДОКИМОВА//Женщина и спасении мира. С. 171.
[Закрыть]. И потому книга эта подвергалась суровой критике более поздних русских мыслителей. «Трудно представить себе большее извращение христианства, чем отвратительный Домострой», — писал Бердяев[810]810
Русская идея. С. 13; ср.: GOERDT, I. S. 398–400 (Pisarev); S. 393–398 (А. N. Dobroljubov).
[Закрыть], а Иван Аксаков даже спрашивал себя, как русский народный характер мог породить гнусную мораль Домостроя[811]811
Русская идея. С. 13.
[Закрыть].
А в описании жизни Иулиании мы видим, какой большой духовный авторитет имела мать семейства, авторитет, который постепенно распространялся на детей, на мужа, на всех домашних[812]812
«С рабами, как с родными обходилась; была для них мать, а не госпожа», – пишет ее сын; см.: А. В. ТОЛСТАЯ, Праведная Иулиания Лазаревская. С. 13.
[Закрыть]. Согласно Н. Арсеньеву, этот материнский дух мало–помалу стал преобладать в русских семьях. Наиболее известным примером является семья А. Хомякова. Он писал о своей матери: «Я знаю, что во сколько я могу быть полезен, ей обязан я и своим направлением, и своею неуклончивостью в этом направлении… Счастлив тот, у кого была такая мать и наставница в детстве, а в то же время какой урок смирения дает такое убеждение!»[813]813
Письмо госпоже Мухановой//Сочинения. VIII. С. 422.
[Закрыть]
