Текст книги "Западный край. Рассказы. Сказки"
Автор книги: То Хоай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)
Скачет ручей с камня на камень.
Чем же, о юноша, лакомилась твоя матушка,
Что ты уродился пригож лицом,
как серебряная монета?..
Зианг Шуа не могла нарадоваться на молодца-сына, приворожившего девушек со всей округи.
Кхай сказал еще несколько слов, чтоб успокоить мать, перебросил через плечо ремень винтовки, взял сбрую и вышел седлать коня. Зианг Шуа глядела ему вслед. Сердце ее тревожно сжалось, на глаза навернулись слезы.
Она мечтала: настанет день и Тхао Ниа тоже вернется домой. Он будет, подобно Кхаю, пригож лицом, словно серебряная монета. И девушки со всей округи, куда бы они ни шли, за хворостом ли или на дальнюю пашню, непременно сделают крюк и пройдут мимо ее дверей, чтобы взглянуть на него хоть краешком глаза.
VI
Над Финша светила луна.
В начале лета по ночам, ярус за ярусом, громоздятся тучи и влажно-золотые полотнища лунного света ложатся на леса, на долины с чужедальними деревнями, на поля, распростертые по уступам гор.
Внизу все утопало в молчании. Казалось, на всей земле только и есть что селенье Финша, забравшееся высоко-высоко, к самому небу. Только свирель какого-то загулявшего парня переливалась в лунном мареве. Сверкающая луна повисла прямо над головой; казалось, протяни руку, и дотронешься до нее – точь-в-точь как в старинных сказках, что рассказывают старики.
Потом вдруг загудел самолет. Парни и девушки – сидя подле дверей, они играли на свирелях и распевали песни – видели, как самолет, словно огромный ворон, пролетел под луной.
Все сразу поняли: самолет этот американский. Люди уже давно наслышаны были про двенадцатиглавую крылатую машину, поэтому никто не испугался – самолеты здесь были не в диковину.
– Эй ты, пугало, – пошутил кто-то, – спустись-ка да присядь на минутку!
А старики, разбуженные гулом моторов, говорили:
– Вот он, враг-то, так и кружит над головой!
И долго еще беспокойно ворочались с боку на бок.
Потом самолет загудел снова. Он возвращался, черной тенью прорезая лунный свет.
Парни разбежались по домам, а там, накинув на себя что под руку попало, бросились бежать туда, где самолет вроде сделал круг.
* * *
Ранним утром всей деревней выходили в поле.
Ми услышала, как из тумана донесся чей-то голос, но самого человека не было видно. Да и слова его звучали невнятно. Ми побежала к меже – узнать, в чем дело.
Соседи пропалывали кукурузу. Листья на деревцах жен[51]51
Жен – невысокое дерево со съедобными плодами; его сажают на горных склонах, где трудно выращивать другие культуры.
[Закрыть], поднявшихся вровень с кукурузой, уже начинали краснеть. На огуречных плетях распустились не ко времени ярко-желтые цветы. Последние тыквы, медно-красные с алыми пятнами, похожи были на дурные плоды эклон[52]52
Эклон – дикое растение с ярко-красными плодами.
[Закрыть].
Кукуруза в этом году уродилась плохо. Хилые стебли ее совсем поникли. Во втором месяце года буря побила, а местами вырвала с корнем еще не окрепшие ростки: не успели листья разрастись как следует, проливные дожди прибили кукурузу к земле, и она так и не оправилась. Вот сорняки и заглушили ее. Каждая семья, не щадя сил, выпалывала траву и распахивала новые делянки под соевые бобы. Мео – народ бывалый, умеют глядеть вперед, земля у них никогда не пустует: кукуруза не уродилась – бобы выручат.
Вскоре Ми вернулась на поле и передала матери диковинную весть: прошлой ночью в деревне, что стоит за горой, поймали диверсанта, сейчас его ведут сюда, в Комитет.
– Диверсант, это кто такой? – спросила Зианг Шуа.
– Диверсант, – ответила Ми, – это враг. Он спрыгнул на парашюте ночью, когда прилетал самолет.
– A-а, верно, ночью и я слыхала шум. Выходит, он вроде как разбойник?
– Это янки, – сказала Ми, – засылают к нам диверсантов, чтоб все здесь разрушить.
– Та-ак, не перевелись, значит, еще разбойники и разрушители? Убить его – и делу конец!
Весть про диверсанта передавали из уст в уста, и сердца людей загорались гневом. Все двинулись к Комитету. Всадники скакали галопом, следом спешили запряженные быками повозки. Ребятишки подхлестывали быков, стараясь поспеть за лошадьми. Колокольцы на шеях у быков громко звенели, усиливая гомон и шум, огласивший горные пашни.
Комитет помещался в доме, где недавно продавали соль.
В одной комнате стоял стол из струганых досок и две длинные скамьи, в другой – расстелена циновка, чтоб дежурному или приезжающим по всяким делам было где переночевать. На стене висел календарь. Из его обложки был склеен незамысловатый «ящик» для писем и документов. В углу, где сходились две плетеные стены, наклеен был присланный недавно из Райотдела культуры большой плакат с изображением девушки в головной повязке и блузе, какие носят белые мео, и широкой юбке с цветастой каймой, как у красных мео. Деревенские жители утверждали: «Барышня эта ни капельки не похожа на наших девчат».
Вокруг Комитета собралась толпа. Опоздавшие, желая узнать, что происходит в доме, старались протолкаться вперед. Вдруг из толпы выбрался какой-то парень, бледный, ни кровинки в лице. Увидав поднимавшуюся по тропе Зианг Шуа, он крикнул:
– Послушайте, Зианг Шуа, он говорит: «Я из семьи Тхао!»
– Кто?
– Да он же!.. Он!
– Неужто парашютист? – удивилась Ми.
А парень продолжал:
– Говорит: «Я из семьи Тхао!..» Так и сказал: «Я из семьи Тхао!..»
Наконец крикун убежал прочь.
Мп поддержала под руки мать, вдруг опустившуюся на камень у обочины.
«Кто это?.. Где он? Неужто вернулся Тхао Ниа, ставший после смерти тигром, Тхао Ниа, спасенный и воскрешенный людьми са близ речки Намнгу? Но как же он обернулся парашютистом? Нет, не может быть… Или он умирал снова, еще раз? Тут не знаешь, что и подумать…»
Зианг Шуа подошла к дверям Комитета. Люди, столпившиеся возле дома, увидав ее, закричали:
– Зианг Шуа идет!
– Зианг Шуа!..
И расступились. Ми, все так же поддерживая мать, вошла с нею в дом.
На скамье сидели председатель Тоа и товарищ Нгиа. Лица их были серьезны и строги – совсем как у судей. Нгиа быстро взглянул на вошедших, но не улыбнулся им, как всегда. Взгляд его был суров, и Зианг Шуа, сама не зная почему, почувствовала, как сжалось сердце. Вспомнились ей черные дни, когда она с детьми, покинув деревню, бежала от людей в лес.
Перед председателем Тоа и Нгиа на земляном полу сидел какой-то человек. Он как две капли воды походил на тех солдат-парашютистов, что стояли когда-то в здешней крепости. Комбинезон его был раскрашен полосами и пятнами, словно незнакомец натянул на себя сброшенную удавом кожу. Волосы завивались, как ракушки, и кольцами закручивались возле ушей.
Рядом на полу стояли серые холщовые сумки и высился белой грудой зыбучий шелк парашюта.
Сидевший на земле человек, услыхав шум за своей спиной, обернулся.
– Это моя мать! – сказал он, увидев Зианг Шуа. – Мама!..
Судя по выговору, он из белых мео, отсюда, из Финша!
Теперь Зианг Шуа разглядела: поперек лба у мужчины шел старый шрам – след медвежьих когтей. Ну конечно же, это он, ее первенец, Тхао Ниа.
Но было в нем что-то чужое: пожалуй, не только эта дьявольская вражья одежда. Чужим был его взгляд, и глаза матери и сына, когда встретились, остались настороженными и холодными. Всякий раз, когда возвращался домой Тхао Кхай, стоило матери глянуть на него, сердце переполняла любовь к рожденному ею на свет сыну. А этот… был ли сидевший на земле человек и впрямь ее сыном? При виде его Зианг Шуа ничего не ощутила в своем сердце и губы ее не раскрылись, не назвали сына по имени. Должно быть, когда он умер и стал тигром, душа другого, чужого человека вселилась в его тело.
И, глядя на него, мать заплакала. Вдруг сердце ее пронзила боль за другого Ниа, чей неприкаянный дух скитался столько лет, за того Ниа, что ушел когда-то из дома и не сыскал обратной дороги. И сейчас она скорбела по тому, другому, по своему сыну. В злую ненастную ночь явился слуга начальника и забрал его в носильщики к богатому купцу Цину. Где он, где ее сын?.. Ниа!.. Ниа!..
Ми стояла молча. Она и вовсе не признала брата. Она видела перед собой лишь диверсанта, пойманного ополченцами. И не было у нее к этому человеку никаких родственных чувств. Она разглядывала холщовые сумки, цветом похожие на серо-зеленых ящериц, пятнистый костюм парашютиста, кучерявую голову и полное, одутловатое лицо чужого, нездешнего человека. Все пробуждало в ней мысли о чем-то злом и жестоком. Вот так же думала она о тиграх и змеях или о тэй – обо всем, против чего люди должны бороться сообща, сражаться с винтовками и гранатами в руках. Ми вспомнила, как они в годы войны рыли «волчьи ямы» – западни для тэй.
А Зианг Шуа все плакала. Диверсант снова сказал – громко, ни перед кем не таясь:
– Мама!.. – И, помедлив, спросил: – Мама, вы помните хижину в чаще леса, откуда ушел я в носильщики к богатому купцу Цину?.. А ты, Ми, неужели не узнаешь своего брата? А я вот даже помню тот день, когда тайком водил тебя на ярмарку. А Кхай… Где Кхай? Его небось убил Вьетминь!
Диверсант – Зианг Шуа по-прежнему видела лишь мерзкую вражью личину – повел речь о братстве, о кровном родстве. Все, что было с ними когда-то, все мытарства и печали помнил он. Да и говорил он точь-в-точь как ее сын. И Зианг Шуа снова заплакала навзрыд. Ей пришла вдруг на память старая примета: ежели, повстречав человека, заплачешь, прежде чем расспросить его, как положено, – быть беде. Но она не могла удержать слез.
– Эй ты, – обратился к диверсанту председатель Тоа, – а ну-ка говори все без утайки: где был и что делал, после того как ушел из Финша с караваном Цина?
Тхао Ниа заговорил:
– Вот моя мать и моя сестра. Это – чистая правда. Угнали меня силой с караваном богатого купца Цина. Когда мы спустились к подножию, на караван напали разбойники: хозяева лошадей Тонг и Део сводили старые счеты. Сам-то Цин на этом ничего не потерял. Ему шепнули заранее, что Тонг нападет на караван, чтоб перерезать Део глотку. Но я не мог уже вернуться домой. И пришлось мне тащить товар богатого купца дальше, в Лаос, а потом в Бирму. Круглый год я только и делал, что погонял лошадей. Цин торговал повсюду, где жили мео, – и в Лаосе, и в Бирме. Однажды он совсем уж надумал было вернуться в Финша, но услыхал, что там вроде бунт, и раздумал. А я… меня занесло в такую даль, откуда самому мне не отыскать было дорогу домой. Вот и шел я волей-неволей за купцом Цином. А через год – случилось это в Бирме, в горах, куда Цин поднялся за опием, – на караван напали бандиты. На этот раз они разграбили все дочиста и застрелили хозяина Цина.
* * *
Ниа не солгал, купец Цин действительно был убит бандой, промышлявшей одновременно и грабежом, и торговлей – везде богачи из-за денег готовы были перегрызть друг другу глотки.
Тхао Ниа стал погонщиком у нового господина. Только со сменой хозяев у него появилась новая «обязанность»: он теперь не просто погонял вьючных лошадей, но при случае занимался и разбоем. Хозяин его, человек бездушный и злой, торговал, а заодно грабил и убивал. За несколько лет они обошли леса и горы Бирмы и перебрались на север Сиама. В Сиаме их шайка была разбита и разогнана другой бандой.
Но Тхао Ниа уцелел. Он только снова сменил хозяина. Новый владелец тоже промышлял опием и грабил на большой дороге, но вдобавок он еще торговал людьми – поставлял рабочую силу на плантации, а также землевладельцам, поднимавшим целину. И Тхао Ниа стал кули на каучуковой плантации.
Вскоре он вместе с хозяином плантации, выходцем из Англии, переехал в Корат[53]53
Корат – город в Таиланде.
[Закрыть]. Американцы строили там большой аэродром. Люди из разных мест потянулись за легким заработком.
Англичанин, владелец плантации, открыл в Корате гостиницу. И Тхао Ниа стал работать у него в ресторане, крутил машину, сбивавшую мороженое.
* * *
– Я все время тосковал по дому, – продолжал Тхао Ниа, – и, куда б ни занесла меня судьба, всюду искал дорогу на родину. Случалось не раз мне в Лаосе слышать от людей, будто где-то поблизости, в горах, есть место под названием Финша[54]54
«Финша» на языке мео означает «ровное место».
[Закрыть]. Но, добравшись туда, я видел, что, хоть там и в самом деле живут мео, все это чужие места.
Зианг Шуа слушала его и думала: правду ли говорит Ниа? Горькая судьба! Его застрелили вместе с купцом Цином, и мертвое тело прибило течением в Намнгу. Он тосковал по дому и верил, будто ищет дорогу в Финша, на самом же деле тело его носилось в речке Намнгу.
– В прошлом году, – сказал Ниа, – я повстречал уездного начальника Муа Шонг Ко.
Зианг Шуа изумилась: «Ну и дела! Он по-прежнему нарекает злодея начальником!»
Люди зашумели:
– Смердящий козел он, а не начальник!
– Смердящий козел!..
* * *
В действительности Тхао Ниа кое-что опустил в своей истории. После Кората он пережил еще немало диковинных и страшных приключений.
Вот как все обстояло на самом деле:
Однажды хозяин-англичанин вызвал его и сказал:
– Ты больше не будешь взбивать мороженое для гостиницы. Я отпускаю тебя. – И добавил: – Я отдаю тебя этому господину.
Незнакомый господин, стоявший перед Тхао Ниа, был в длинном черном одеянии, белокожий, с голубыми глазами и густой бородой – точь-в-точь как у хозяина-англичанина или как у француза, коменданта крепости в Финша.
Он спросил Тхао Ниа на чистейшем языке мео:
– Ты родился в Лайтяу?
– Я из Финша.
– Вот-вот, из Финша.
Как господин в черном проведал, откуда он родом? Ниа подумал: «Может, он из тех французов, что стояли у нас в крепости, поэтому знает про Лайтяу и говорит по-нашему? А что, если меня сейчас схватят – ведь я одержим бесом?» Он очень испугался.
Новый хозяин доставил его в Удон[55]55
Удон – город и река в Таиланде.
[Закрыть], что возле границы с Лаосом. С этого дня Ниа больше не погонял лошадей и не крутил машину, взбивавшую мороженое. Он поступил в Духовную школу миссионеров. Там он узнал, что хозяин его священник.
Тхао Ниа случалось сопровождать святого отца, носившего американский военный мундир, за реку в гости к владетельному феодалу Бун У в Шамбатсак[56]56
Шамбатсак (вьетнамская транскрипция) – населенный пункт в Среднем Лаосе.
[Закрыть]. Они курили там опий иногда чуть не по целому месяцу.
Тхао Ниа разгадал тайну, связавшую священника и Бун У: оба они торговали опием. Купец Цин был перед ним сущий младенец! Опий, полученный от Бун У, святой отец прятал в чемоданы и отправлял куда-то на самолете.
Не раз Тхао Ниа вместе со священником поднимался в горы, в Сиенгкхоанг. Там они встречались с полковником Ванг Пао, который тоже был из мео, полковник находился на службе у Соединенных Штатов, а в Сиенгкхоанг приезжал, чтобы сбыть святому отцу опий.
Здесь-то, в Сиенгкхоанге, в доме у полковника Ванг Пао, и встретился Ниа с бывшим уездным начальником Муа Шонг Ко.
Но обо всем этом Ниа предпочел умолчать!
* * *
– Американцы, – продолжал Тхао Ниа, – сделали нашего уездного начальника там, в Лаосе, чуть ли не королем. Он каждый день ест мясо, и во всех комнатах у него горит электричество, живет он в роскошном доме, где комнаты поставлены одна на другую, и ездит в автомобиле.
Люди снова зашумели, с улицы тоже донеслись крики:
– Было время, и здесь, у нас, феодалы вместе с тэй жрали мясо да обкуривались опием!..
– И мучили народ!..
– Ты, видать, все позабыл, подлец!..
– Смердящий козел и тут набивал брюхо! А мы пухли с голоду!..
– Уездный начальник, – продолжал Тхао Ниа, – сулил, если буду служить ему верой и правдой, у меня только и будет дела, что есть да пить вволю. Он велел мне вернуться в Финша и подбивать людей перейти в Лаос, там, мол, все заживут в довольстве и счастье.
Какая-то старуха спросила с ехидцей:
– А вы-то сами как жили с матерью под прежним начальством? Тоже небось в довольстве и счастье?..
– Я уж попробовал;, уходил однажды в Лаос с подонком Шонг Ко! – крикнул председатель Тоа. – Да только бросил его и вернулся назад. Меня он теперь туда не заманит! А тебя, видать, провести вокруг пальца – плевое дело!
Тхао Ниа покосился на председателя, хотел было возразить. Но только и смог пробормотать:
– Я… мне…
Тут председатель Тоа крикнул еще громче:
– А ну, рассказывай дальше о своих преступлениях!
– Американский летчик, – продолжал Тхао Ниа, – привез меня сюда на самолете.
* * *
Но дело обстояло далеко не так просто. Тхао Ниа намеренно умолчал о многом…
Вечером они прибыли на американский аэродром поблизости от Вьентьяна. Взлетная полоса только недавно была вымощена бетоном. Восемь секретных агентов ожидали вылета на особое задание. Все они переоделись на складе в маскировочные комбинезоны парашютистов. Некоторые под комбинезон надели платье мео. Кое-кто даже нацепил на шею толстые серебряные обручи[57]57
Мео носят серебряные обручи на шее как украшение. Вес одного обруча иногда достигал 1 кг. Случалось, один человек надевал 7–8 обручей, что свидетельствовало о его богатстве.
[Закрыть].
Священник из У дона, последний хозяин Ниа, тоже был здесь. Он окликнул каждого из восьмерых по имени, потом спросил:
– Нет ли у вас какой-нибудь просьбы, дети мои?
Никто не промолвил ни слова.
Святой отец обнял их на прощание. Но сердечный жест этот получился наигранным и холодным; казалось, прижимая их к груди, священник обыскивал каждого.
Они молча вышли на поле, где уже ждал их серый самолет «Дакота» [58]58
«Дакота» – винтомоторный транспортно-пассажирский самолет.
[Закрыть] без опознавательных знаков. Он стоял в стороне от взлетной дорожки, которой пользовались рейсовые самолеты, и казалось, будто его нарочно откатили к ангарам, на ремонт.
До трапа их проводили три человека: священник, бывший уездный начальник Муа Шонг Ко и еще один американец.
Странный самолет пересек Верхний Лаос [59]59
Верхний Лаос – северные области Лаоса, граничащие с ДРВ.
[Закрыть] и углубился в воздушное пространство Вьетнама. Стояла светлая лунная ночь.
Тхао Ниа вспомнил, как напоследок, когда они уже поднимались в самолет, Муа Шонг Ко напомнил:
– Наверно, подонку Тоа сейчас таль несладко! Скажи ему, я ничего не забыл!
* * *
И надо же, чтобы именно Тоа – председатель Тоа – встретил его одним из первых. Он с суровым видом сидел сейчас прямо напротив него. Не мудрено, что Ниа был растерян.
Кто-то из ополченцев сказал:
– Раз ты прилетел сюда на американском самолете, ты такой же враг, как и янки!
Зианг Шуа снова заплакала.
– Но я ведь не янки, – удивился Тхао Ниа, – правда, они дали мне с собой радио, автомат и костюм мео. И американские офицеры научили меня, как спускаться на парашюте в лес. Они велели мне сразу переодеться в платье мео и идти в деревню, а там, кого бы я ни встретил, уговорить их переметнуться к уездному начальнику. А кто откажется, тому пригрозить. Мол, если не я пристрелю, так уездный начальник все одно потом голову снимет. Когда настанет время возвращаться в Лаос или понадобится сообщить что-нибудь американским начальникам, я должен включить передатчик и говорить вот сюда, офицеры по ту сторону границы услышат каждое мое слово. Ну а если господин уездный начальник сам пожелает мне что-нибудь сказать, я должен воткнуть эти штуки в уши и тогда услышу его голос. Могу даже вызвать двенадцатиглавый самолет.
Ниа встал, вынул из гнезда наушники, надел их и прислушался, будто и в самом деле ловил передачу. Потом, опустив наушники, поднял маленький ящичек – приемник. Он покрутил ручку настройки, и вдруг из ящика рванулся пронзительный воющий звук, словно там внутри выгибалась и скрежетала пила.
Довольный, Ниа засмеялся, видно совсем позабыв, что он в плену.
– Ну, как? Чудеса! Страшно небось?..
Председатель Тоа вскочил со скамьи. Он ни разу не видал такого приемника, но одно знал наверняка: все вещи диверсанта вышли из недобрых, вражеских рук, и этого было довольно, чтобы вызвать его гнев.
– Заткни ее, слышишь! Заткни! – в ярости крикнул он.
Но Тхао Ниа, запутавшись вконец, повел себя вдруг весьма независимо:
– А знаете, Муа Тоа, господину-то нашему, уездному начальнику, кузница там, за границей, теперь ни к чему, и лемехи он давно уж не продает.
– Ты, как тигр, угодил в западню и сам ищешь смерти! – Тоа задыхался от гнева, глаза его едва не вылезали из орбит. – Мое родовое имя – By! Запомни! Не желаю я зваться именем рода Муа[60]60
Когда-то у мео и других народностей было принято называть людей, отданных в услужение феодалам, родовым именем хозяина; их собственное имя предавалось забвению.
[Закрыть] – подлой семьи ублюдка Шонг Ко! Я давно отрекся от имени Муа.
– Ваша правда, господин Тоа…
– Ты что, явился сманивать меня? Думаешь, я буду снова ковать лемехи этому гаду?
– Нет-нет… Вы ведь теперь сами большой начальник…
Тоа, скрипнув зубами, схватил винтовку.
– Какой я тебе «начальник»? Я – председатель! Понял? Пред-се-да-тель!.. Если твоя машинка сейчас же не заткнется, прострелю ее к чертям!
Ниа торопливо выключил приемник.
А Тоа, положив винтовку поперек стола, сказал:
– Я запрещаю тебе называть Шонг Ко начальником. Ублюдок Шонг Ко – вот его имя. И давай закончим допрос поскорее. Зачем ублюдок Шонг Ко подослал тебя к нам?
Тхао Ниа уставился на председателя. То ли он оцепепел от страха при виде винтовки, то ли задумался о чем-то своем…
– Ну говори! – крикнул Тоа.
Ниа опомнился: ведь он же в плену! Он бросился на колени, побелев и дрожа от страха, и стал отбивать поклоны.
– Кланяюсь вам… господин начальник, – бормотал он. – Я… я сдаюсь… Правительству… С тех пор как ушел отсюда, я все блуждал да маялся… теперь вот… вернулся.
«Бедный Ниа!..» – подумала Зианг Шуа.
– Когда американские начальники, – продолжал Тхао Ниа, – послали меня сюда сманивать народ в Лаос, я очень обрадовался. Я сразу решил: не буду никого зазывать и сманивать, ни в кого не стану стрелять и никогда не вернусь к этим подлецам.
Зианг Шуа тяжко вздохнула.
– Янки, – сказал Ниа, – еще глупее смердящего козла: они сами отвезли меня на самолете домой, к моей матери.
Все расхохотались. Одна лишь Зианг Шуа плакала; слезы лились по ее лицу. «Бедный Ниа, – думала она, – он все время помнил о своей матери».
– Самолет сбросил меня прошлой ночью. Я просидел в лесу до рассвета. Я и не подумал надевать одежду мео, как велели американские начальники, прямо в чем был вышел на поле к людям. Но они, увидев меня, разбежались. Наконец дождался я партизан, они стали расспрашивать, кто я да откуда. Тут я и рассказал им, как янки забросили меня сюда и для чего. Я сам повел их туда, где было мое радио и оружие, и сам все им отдал… А потом попросил их отвести меня сюда к вам… Я сдаюсь, господа начальники… Сдаюсь в плен Правительству…
Все снова расхохотались. Смеялись беззлобно: ну, не потеха ли – взрослый детина, башка, как котел, а несет ахинею. В прежние времена его бы небось сочли одержимым.
– Да он еще, видать, не проспался, вот и мелет вздор! – говорили люди.
А Ниа по-прежнему ничего не мог понять.
– Я сам сдался вам, господин начальник, – заявил он. – Когда этот олух, партизан, явился в лес, он ведь меня не заметил, я сам его окликнул. Эй вы! Ну-ка подтвердите мои слова! Это я по своей собственной воле сдался в плен, а вовсе не вы меня поймали. Что, разве не так? Если вру, помереть мне на месте и обернуться тигром…
Сердце Зианг Шуа сжалось от страха.
А председатель Тоа, стараясь не дать воли гневу, с сочувственным видом сказал:
– Нам-то, соседи, ясно: раз человек столько лет служил империалистам, мозги у него набекрень. Где ему разобраться, кого величать господином, кого – мерзавцем. Вы уж с него не взыщите. Он ведь раскаялся и сам сдался в плен. Мы не должны его убивать… А ты, – обратился он к Ниа, – ты для нас пока диверсант! Диверсант, а вовсе не наш земляк Тхао Ниа. И обращаться с тобой будут, как с пленным, как с теми тэй, что наши солдаты взяли при штурме крепости. Ополченцы скоро отведут тебя вниз, в город. Там разберутся, велика ли твоя вина. Ежели невиновен – отпустят.
– Куда меня поведут?! – изумился Ниа. – Разве я не останусь дома?
– Пойдешь в город. Тебя допросят в Окружкоме.
– Но ведь я нарочно сдался вам здесь!
– Как же так? Снова его уводят? – воскликнула Зианг Шуа.
– Не бойтесь, – отозвался кто-то. – Хорошего человека за решетку не упрячут. Правительство во всем разберется; если за ним нет вины – вернется.
– Ты там не мудри, выложи все как есть! – посоветовали Ниа из толпы.
Но сам он молча слушал, как люди в толпе перебрасываются шутками:
– Одолжить бы разок его полосатую шкуру – да на охоту. Тигры небось за своего примут. Подходи к зверю, бери его голыми руками и тащи прямо сюда.
– А голова-то у него в завитушках, словно улитки обсели.
Вскоре привели лошадь, навьючили на нее сумки с передатчиком и приемником, автомат и множество прочего добра – вплоть до удочки с синтетической наживкой и торбы с рисом. Положили и костюм мео, небрежно скомканный и смятый. Палево-синий цвет его отличался от темно-синего, который носили в здешних краях. Сверху груз накрыли белым парашютом.
Ополченцы, конвоировавшие диверсанта, пробирались сквозь толпу под шутки и смех соседей. Всеобщее веселье пришло на смену напряженному молчанию.
Ниа шел спокойно, в сумбуре обуревавших его мыслей виделось ему то лицо состарившейся матери, то картины родного края… Но в невнятном его бормотанье слышалась прежняя путаница заученных слов…
Тхао Ниа спускался в город.
А в сердце Зианг Шуа жила сейчас одна лишь любовь к уходящему сыну. Столько лет ее первенец маялся на чужбине, вдали от родного дома, а не позабыл, какого он роду и племени. Не стал служить врагу и воротился домой, к ней, к матери. А она так и не сказала ему ни слова. Куда же теперь, куда он опять уходит? В душе ее любовь боролась со страхом.
Ми стояла молча. Давние страшные дни, пережитые в лесной глуши, оставили лишь неясный, туманный след в ее памяти. И в этом чужом человеке, одетом в мерзкий пятнистый комбинезон, пересыпающем свою речь оборотами и словами, какие не услышишь теперь от земляков и соседей, Ми не признавала родного брата.
Зианг Шуа глядела вслед уходящим.
– Выходит, Кхай так и не повидал брата.
– Но ведь председатель Тоа объяснил: он для нас пока диверсант, а вовсе не брат, – спокойно ответила Ми.
– Ему-то пришлось потяжелее, чем вам… Бедный Ниа!
