Текст книги "Западный край. Рассказы. Сказки"
Автор книги: То Хоай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)
II
Не счесть, нет, не счесть старой Зианг Шуа, сколько еще лет укрывалась она в лесу с сыном и дочерью, перебираясь с места на место.
По привычке оглядывая склоны дальних гор, наблюдала она, как люди, выйдя на поля, очищали плугами зеленые склоны, окрашивая их в серый цвет; как через месяц-другой распаханные делянки начинали пестреть цветами опиумного мака… По этим приметам определяла она смену времен года.
Да, прошло немало лет. Родники стекают в ручьи, ручьи впадают в реки… а кому ведомо, куда утекают годы, прожитые человеком?
Как-то Зианг Шуа бродила по лесу, собирая дикие плоды, и вдруг повстречала старую женщину мео. Странная это была старуха, да и одета необычно – в лохмотья… Впрочем, что взять с бездомных бедняков? Бывает, им уж и жить осталось недолго, а приходится перебираться с насиженных мест в поисках нетронутой земли в незнакомых горах. Наверное, старуха была издалека и не ведала, что Зианг Шуа вот уж который год живет в лесу одна с детьми, видно, не успела она перемолвиться словечком с соседями, потому и не слыхала про «одержимых бесом».
Они разговорились, и старуха спросила:
– Вы, уважаемая, случаем не слыхали: внизу, в деревушке са, выловили в воде мужчину мео? Его занесло течением из реки Намнгу…
Зианг Шуа в ужасе закрыла голову полами своего платья, словно боясь, как бы страшные эти слова не впились ей в лицо.
– Нет, – пробормотала она. – Ничего я такого не знаю…
И тогда старуха, не замечая ее смятения, рассказала вот что.
В то утро жители деревни са вышли на берег Намнгу ловить рыбу. Видят: стоит у реки женщина мео и глядит в воду. «Ты что здесь делаешь?» – спросили ее. Она ничего не ответила, только рассмеялась и стала показывать рукой на воду. Люди вошли в воду, глядь – на дне лежит здоровенный тигр, само собой, мертвый. Тогда женщина заговорила: это-де ее муж упал в речку и утонул и они, мол, с мужем не люди, а оборотни. Рыбаки подняли дохлого тигра на жерди и потащили в деревню, прихватили с собой и женщину, а потом утопили обоих под домом[22]22
Народности, живущие в горах Вьетнама, обычно строят дома на сваях.
[Закрыть], в яме с буйволиным навозом. Всего два дня прошло, а тигр ожил, уселся, надел на голову нон[23]23
Нон – широкая шляпа из пальмовых листьев конической формы.
[Закрыть] и обернулся мужчиной в желтой одежде. И женщина тоже ожила и уселась рядом. Признали они друг в друге мужа и жену, перестали быть оборотнями и принялись кланяться на все стороны – благодарить народ за спасение. Тут кто-то из людей са спросил их:
– Откуда вы родом?
– Я, – ответил муж, – из племени мео, а родом из Финша…
Выслушав рассказ старухи, Зианг Шуа задрожала. Едва шевеля губами, она выговорила:
– Деточка моя…
Старуха пристально поглядела на нее:
– Кто из них? Мужчина или женщина?
– Сынок… – простонала Зианг Шуа. – Тхао Ниа его звали…
– А знаете ли вы, уважаемая, – произнесла старуха, – дорогу к речке Намнгу, что протекает близ деревни са?
И тотчас же, отвернувшись от Зианг Шуа, побрела прочь.
С тех пор, блуждая по лесным чащобам в поисках пропитания, Зианг Шуа все время высматривала эту старуху. Но не встретила ее больше ни разу. Иногда бедной женщине казалось, что старуха сама была оборотнем. Ведь оборотней и бесов носит нечистая сила повсюду, значит, и деревня са, о которой она говорила: «у речки Намнгу» – где-то далеко отсюда… Не добраться до этой деревни…
А иногда, вспоминая встречу в лесу, Зианг Шуа решала, что все это просто померещилось ей, что сама с собой разговаривала она на лесной тропе… Человеку в лесу тоскливо и одиноко, случается, и заговорит он с собственной тенью – ведь других собеседников у него нет. Да и вообще старики – что малые дети, любят поговорить сами с собой. А если горюешь да вспоминаешь о ком-то, всякое может причудиться.
* * *
Прошло десять лет.
Однажды офицер, командовавший солдатами в крепости, увел их всех до единого. Куда – неизвестно. Одни говорили – в Лаос, другие – в Юннань, третьи уверяли, будто солдаты ушли в город Иен. Никто ничего не знал наверняка. Знали только, что и уездный начальник Муа Шопг Ко тоже сбежал куда-то. Но спустя немного времени – жители Финша не успели толком обсудить все эти небывалые происшествия – солдаты с начальником вернулись и снова как ни в чем не бывало обосновались в крепости. «Не успел загон отвориться, – говорили люди, – как захлопнулся крепче прежнего…»[24]24
Подобные события имели место во многих районах провинции Лай-тяу (Тэйбак), когда японские фашисты, захватившие Вьетнам, низложили 9 марта 1945 г. французскую колониальную администрацию. – Прим. автора.
[Закрыть]
Но кое-что все-таки переменилось – перестали приходить в Финша караваны богатого купца Цина. Плохо ли, хорошо ли, а прежде караван приходил сюда каждый год. И при виде лошадей, навьюченных товарами, людям казалось, что вот-вот появятся и те, кого угнали на чужбину.
Но годы шли, и ничто уже не наводило на воспоминания о несчастных, ничто не питало надежд. И лица людей стали сумрачны, как лесная чаща. Люди больше не ждали, не вспоминали, не надеялись.
* * *
Между тем из-за лесов стали доходить странные слухи. Поговаривали, будто в окрестных землях все изменилось самым необыкновенным образом.
И вот однажды в горный край пришло Правительство[25]25
Имеется в виду созданное в сентябре 1945 г. правительство Демократической Республики Вьетнам, возглавлявшее вооруженную борьбу против колониализма. В данном случае речь идет о проникновении в Тэйбак зимой 1947 г. отрядов Народно-освободительной армии.
[Закрыть].
Зимой сорок седьмого года в глубь Тэйбака проникли первые отряды Освобождения. Они создали свои опорные пункты в Лайтяу.
В деревнях вокруг Финша стали появляться партработники и бойцы ударных групп. Отряды Освобождения упорно продвигались к западным границам.
Капитан, командовавший крепостью, со страху потребовал подкрепления. Ожесточась, он перебил множество ни в чем не повинных людей.
Но народ уже поверил в Революцию. Из уст в уста передавались слова: «Правительство идет к нам, и оно, словно заботливые родители, выведет нас на верную дорогу». Никто больше не боялся капитана, на уездную власть не обращали внимания и даже перестали покупать у начальника соль.
Все жили одной надеждой: скоро над головой будет светлое небо и под ногами – свободная земля.
* * *
А Зианг Шуа с двумя детьми по-прежнему укрывалась в глухом ущелье.
И вот однажды к ним пришел какой-то незнакомец. Старая Зианг Шуа повалилась перед ним на колени. Тхао Кхай, не успевший удрать, юркнул в пещеру.
– Господин начальник… – бормотала Зианг Шуа. – Ваша милость…
Она тряслась от страха, как в тот далекий уже год, когда стражник угнал ее старшего, Тхао Ниа. Но незнакомец поспешно поднял ее и улыбнулся:
– Что вы, матушка, какой же я начальник?
– А кто же вы?
– Я – партработник…
Партработник? Зианг Шуа не знала этого слова.
Тогда он стал рассказывать. Он рассказал много удивительного. Воистину в мире начались необычайные перемены!
– И вот что, почтенная Зианг Шуа, – решительно сказал он под конец. – Довольно вам жить одной. Пойдемте, я отведу вас к людям.
И тут Кхай, который хоть и прятался в пещере, но не пропустил ни слова из рассказа незнакомца, подбежал к нему и схватил за руку.
– И я с вами! – закричал он. – Меня тоже возьмите!
Так Зианг Шуа и ее дети покинули ущелье. Они ушли за человеком, которого прислала Партия. Ушли сами, по своей воле, ничего больше не страшась.
Впервые за много лет очутились они под открытым небом и теперь весь день от рассвета и до заката видели солнце. Поселились они за горами, в партизанском крае.
Здесь все было по-другому, не так, как в старой деревне. Никто не считал, что Зианг Шуа одержима нечистой силой. Никто не разносил сплетен, будто в ее детей вселились злые бесы. Никто не оскорблял их, не бил и не собирался предать смерти. Посланец Революции привел Зианг Шуа к людям и объяснил им, что Зианг Шуа, как и все они, любит родную землю и ненавидит проклятых тэй[26]26
Тэй – презрительная кличка (от вьетнамского tây – «запад»), так называли колонизаторов, в частности солдат французского экспедиционного корпуса во время войны 1946–1954 гг.
[Закрыть], хочет счастья для своего Отечества и готова вместе со всеми бороться с врагами.
Да, все переменилось в мире. Зианг Шуа поверила: страданиям и горестям пришел конец, началась и в ее жизни счастливая полоса. И в высохшем ее сердце вспыхнула и затрепетала радость, словно ласточка, что вьет гнездо под крышей дома, воротившись в начале года в родные края.
Быстро подрастал Тхао Кхай, вот уже и свирель он носил за пазухой, как когда-то его брат Ниа. Показал он себя отменным пахарем, плуг его вел борозду уверенно и глубоко, и рука лежала на рукояти, пожалуй, тверже отцовой. Он все время старался держаться поближе к людям, присланным Партией, учился у них грамоте и новым песням, не забывая похвастать своими успехами перед матерью. Впрочем, он вообще делился с нею всеми своими мечтами и мыслями, а она радовалась каждому его слову.
Но вот однажды Кхай вбежал в дом, и Зианг Шуа увидела у него за спиной винтовку. Она и рта не успела раскрыть, как он выпалил:
– Мама, я ухожу!
И тотчас умчался. Случалось, он и раньше не заглядывал домой по месяцу. Тогда человек, присланный Партией, говорил ей: «Не тревожьтесь, матушка. Кхай занят по службе…» А теперь партизаны потихоньку сообщили Зианг Шуа: «Кхай ушел с отрядом… Наверняка он теперь в армии».
И Зианг Шуа не встревожилась, не стала убиваться. Значит, так надо, Кхай вместе с солдатами бьет захватчиков. Здесь, в партизанском крае, всякий умел и землю пахать, и сражаться. О боях – близких или дальних – было известно каждому. Но все чаще мыслями возвращалась она к своей прежней жизни, горькой и тяжкой жизни в глухом лесу, иногда не могла сомкнуть глаз всю ночь напролет. И без конца думала о своем Тхао Ниа, своем первенце.
* * *
Настал год, когда произошли события особой важности – события, какие редко выпадают на короткий человеческий век.
Армия Правительства, действуя совместно с партизанами, взяла штурмом крепость Финша и освободила город Иен. Все было кончено за одну ночь. Там, где только вчера была крепость, поднимался к небу столб черного дыма. На месте зловещих стен высились красные груды битого кирпича. Тяжелые каменные глыбы – когда-то, давным-давно, окрестных жителей заставили притащить их сюда, чтобы сложить фундамент для крепостных стен – вывалились из своих гнезд. Уездный начальник Муа Шонг Ко сбежал неведомо куда. Скрылись и вожди племени мео – поговаривали, что они ушли через границу в Лаос.
Народная армия пришла во все округа и уезды. И везде слышалось одно: «Земля теперь наша! Мы ее хозяева!»
Зианг Шуа вернулась в свою деревню и поставила себе дом в небольшой лощине за травянистым склоном. Новые дома вырастали один за другим, крепкие, ладные, под кровлями, похожими на перевернутые чаши. И тот, кто поднимался в горы, еще издалека, у входа в долину, слышал веселый перезвон колокольцев на шеях у коз, что паслись на каменистых кручах. «Покой и радость пришли к нам!.. Земля и вправду стала нашей!..» Эти слова, ставшие уже привычными, не умолкая звучали в сердце Зианг Шуа.
Однажды ночью ей приснилось, будто время вернулось вспять на десяток лет. Все трое детей рядом с нею, и они вместе идут далеко-далеко. И вдруг перед ними появляется на дороге старуха из племени са.
– Скажите, уважаемая, – обращается к ней Зианг Шуа, – выйдем ли мы по этой дороге к речке Намнгу?
– Да, – отвечает та и спрашивает в свою очередь: – А правду ли говорят, уважаемая, что небо сотворило людей са и мео братьями в одной семье?
– Конечно, – отвечает Зианг Шуа. – Вот послушайте, какая история случилась в старину. Один человек из племени мео обернулся тигром, а потом утонул в речке Намнгу, и течение прибило его к берегу у деревни са. Тамошние жители вытащили его из воды и оживили. Тогда он снова обернулся человеком племени мео и стал им всем побратимом…
Тут оглядывается она на Тхао Ниа, а тот хохочет во все горло, и шрам на его лбу вдруг пересекли морщины…
В этот момент в сон ее ворвалась утренняя деревенская разноголосица и Зианг Шуа проснулась. И с новой силой овладела ее душой скорбь о Ниа, сгинувшем где-то на чужбине.
III
Шла к концу весна пятьдесят седьмого года.
Более трех лет миновало с тех пор, как были освобождены западные и северо-западные горные округа. Умолкли наконец выстрелы на этой щедро политой кровью земле. Недобитые вражеские банды убрались через границу. Но вечерами у горящих очагов все еще рассказывали о совершенных ими злодеяниях, а иной раз поднимали в деревнях переполох неясные грозные слухи, принесенные откуда-то молвой. Впрочем, страхи быстро исчезали, люди успокаивались, и жизнь снова входила в обычную колею.
Да, наступили дни, о которых прежде можно было только мечтать.
И люди лоло[27]27
Лоло – народность тибето-китайско-бирманской семьи.
[Закрыть] сложили хорошую песню:
Как птица,
на крыльях мечтал улететь,
Но горы и лес
высоки – до небес.
А ныне —
такого никто и не ждал —
Человеком я стал…
Всякий, кому доводилось бывать у людей хани, расхваливал их на все лады: и огороды там хороши, и поля, ступенями лежащие на склонах, и деревни – все у них радует глаз. И только дома, в которых жили люди хани, все ругали в один голос: очень уж в них темно.
Действительно, жилье свое ставят хани на высоком и светлом месте. Дома их под высокими соломенными крышами, ладными и круглыми, издали похожи на пчелиные ульи. Дорога в деревню непременно вымощена камнем, а на крутых местах сделаны ровные ступени. Ключевая вода забрана в водовод из толстоствольного бамбука вау, проложенный под сенью ивовых кущ. Сидят под ивами старики, плетут скамейки из гибких лиан. Усердные девушки молча моют в проточной воде овощи и травы…
Все бы хорошо, да только в домах хани нет ни окон, ни отдушин – ничего, кроме одной-единственной двери, маленькой и узкой, как лаз, и потому даже в самое светлое время дня там темно, хоть глаз выколи.
И ведь не то чтобы хани любили жить во мраке, им, конечно, тоже был по душе веселый солнечный свет, но что оставалось делать? Только благодаря такой вот крошечной двери можно было спастись от стужи да уберечься от воров. Не всякий лиходей осмеливался проникнуть в темное жилище хани, ведь во мраке, не ровен час, недолго и жизни лишиться.
Но так было раньше. А нынче каждый обзавелся теплой одеждой, да и воров не приходится опасаться. И теперь хани строят дома с просторными дверями и окнами, прямо из дома любуются своей деревней и прозрачной водой, струящейся по выложенным камнем водостокам на залитых солнцем дворах. Да, не осталось более тьмы ни в домах, ни в обычаях хани!..
Все, кто побывал в деревнях племени зао, хвалят их за искусно сработанные деревянные изделия и плетеные вещи. А вот хороших домов у зао никогда не было, и ютились они во времянках. Вроют кое-как опорный столб, приладят на скорую руку бамбуковые стропила, набросают соломенную кровлю – вот и готово жилье. Да и на что было им ставить добротные дома, когда из поколения в поколение, бросая истощенные поля, кочевали они с места на место в поисках новой земли… да вдобавок испокон веков их грабили и жгли королевские чиновники и стражники. Попадись этим ненасытным грабителям хороший дом – мигом налетят на чужое добро, очистят все до нитки.
Зато теперь, когда сгинули навеки и тэй, и королевские чиновники, люди зао возводят дома с деревянными колоннами на каменных основаниях, с красивыми деревянными дверями, роют у дома пруды и разводят в них рыбу, сажают лимонные деревья, а когда пускают в ход новенькие мельницы с крупорушками, поднимается шум и треск на всю округу!..
И людям мео приходилось прежде не слаще, чем хани и зао, они тоже кочевали с одной горы на другую, у иного всего и имущества-то было – старый треснувший котел. Зато теперь мео учатся у землепашцев хани разбивать на горных склонах ступенчатые поля, стали жить оседло в добротных домах со стенами из плетеных, обмазанных глиной матов, под крышами из крепкого, прочного дерева…
Нет, не зря поется в хорошей песне лоло:
А нынче —
такого никто и не ждал —
Человеком я стал…
Еще в партизанском крае, в глухих и потаенных уголках горной страны, куда, казалось, не ступала человеческая нога, были созданы первые исполкомы. Деревенский люд начал тогда учиться управлять своей жизнью.
Теперь же общинные комитеты в округе Иен едва успевали поворачиваться. Новым руководителям общин то и дело приходилось спускаться в город, чтобы обговорить свои дела в исполкоме или в Окружном комитете партии. А дорога эта не близкая, из иной общины до города нужно добираться целый день, а то и два дня.
* * *
Итак, весна пятьдесят седьмого года шла к концу. Как раз в это время в Финша открылся первый магазин.
Весть об этом разнеслась по округе за несколько дней. И сразу же стало известно еще одно обстоятельство: с солью и керосином для магазина в Финша прибывает кадровый партиец Нгиа.
Конечно, открытие магазина обрадовало всех: окружной центр вовремя позаботился о доставке соли и керосина, ведь как начнется пора дождей, в город за покупками не спустишься. Но еще больше взбудоражило людей второе известие:
– Партиец Нгиа здесь!
– Нгиа приехал!..
Имя это произносилось просто, как произносят обычно «А Пао», «А Лы»[28]28
А Пао, А Лы – очень распространенные среди народности мео имена.
[Закрыть] или имя какого-нибудь другого соседа. Нгиа все знали, Нгиа все ждали, народ шел повидаться с ним отовсюду, даже люди са из деревушки Наданг, что у самого речного устья, явились в Финша.
Пришла к Комитету и старая Зианг Шуа с дочерью. Всюду стоял веселый гомон, словно во время праздника Тет, когда люди ходят от соседа к соседу, угощаясь в каждом доме.
Зианг Шуа перевалило уже за шестой десяток. Обычно женщины в ее возрасте и в доме еще управляются и в поле работают не хуже невесток и дочерей, но былые лишения и горести состарили Зианг Шуа, у нее давно уже болели ноги, и она еле ходила, ковыляя и прихрамывая.
Между тем Тхао Ми вступила в пору девичества. Мало нужды, что одета она была в старенькую линялую юбку и кофту – те самые, которые носила еще в партизанском крае, – все равно при виде ее люди одобрительно прищелкивали языками, признавая ее первой красавицей деревни. У нее было нежное бело-розовое лицо, мягкостью и округлостью черт напоминавшее спелый плод. И она так чудесно пела и играла на данмое[29]29
Данмой – губной музыкальный инструмент; на данмое играют только женщины.
[Закрыть].
Ми еще не задумывалась над отрадными и печальными сторонами жизни. Когда мать заводила речь о былом их житье в лесу и вспоминала о старшем брате, Ми тоже с грустью думала о нем, но молодость брала свое – печаль не задерживалась надолго в ее сердце. Да и то далекое время, когда Ниа водил ее на ярмарку, припоминала Ми очень смутно. Гораздо лучше помнила она вторжение тэй. Однажды их с Кхаем послали в лесной дозор. Они караулили с арбалетами[30]30
Арбалет – традиционное оружие горных народностей, в жизни которых важную роль играла охота. Партизаны также нередко пользовались этим оружием.
[Закрыть] наготове, но враг так и не появился. Тогда они подстрелили большую лесную мышь, поджарили ее на костре и съели… Да, войну она помнила так, словно это было вчера.
Комитет размещался в маленькой хижине на пустыре, у края каменной осыпи. К тому времени, когда Зианг Шуа и Ми подошли к хижине, партийца Нгиа уже не было, зато вовсю шла торговля солью.
В прошлом и позапрошлом году сильные дожди отрезали жителей Финша от города, соль невозможно было достать ни за какие деньги; и теперь, когда Правительство доставило соль прямо на место, раскупали ее быстро и брали помногу – про запас. Люди приходили с флягами из высушенной тыквы на боку, тащили на спине длинные сосуды из толстоствольного – вполобхвата – бамбука, с трудом протискивались в хижину и, красные от волнения, широко улыбаясь, выбирались из дверей с покупкой. Каждый, кто стоял в очереди, непременно отпускал какую-нибудь нехитрую шутку, и из толпы у прилавка с весами то и дело доносились раскаты смеха.
Ми пробралась в помещение. Нгиа не было и там, но она вышла не сразу – задержалась, чтобы поглядеть, как председатель Тоа самолично продает соль. Когда же она наконец вернулась к матери, та засыпала ее нетерпеливыми вопросами.
– Нету его… – виновато ответила Ми. – Не знаю, где он…
– Партиец Нгиа скоро будет, – бросил им на ходу незнакомый человек, державший под мышкой бамбуковый сосуд с солью.
Зианг Шуа оглядела очередь.
– Ладно, подождем здесь… – сказала она.
Они отошли в сторонку и уселись под деревом вонг[31]31
Вонг – дерево с мягкой пористой древесиной, крупными листьями и красными цветами.
[Закрыть].
А люди все шли и шли.
К полудню те, что пришли издалека, начали понемногу расходиться. Народу стало меньше, на камнях перед входом в хижину белыми пятнами лег солнечный свет, и Зианг Шуа смогла наконец разглядеть, что делается внутри хижины.
Право слово, Комитет сегодня не Комитет, а соляной склад. Вон она соль – большая белая груда – как песок на речном берегу, и сам председатель By Шоа Тоа неутомимо двигается возле весов: то нагнется зачерпнуть соли, то выпрямится и загремит гирями.
Вообще-то не было еще дня, чтобы председателя Тоа удалось застать в Комитете. Даже в присутственные часы его нужно было искать не в конторе, а где-нибудь на огородах. Ведь заготовка продуктов для приезжих и прием гостей тоже входили в его обязанности. Вот и возился он день-деньской на грядках, выхаживая то капусту и горох, то крупную фасоль «конский зуб», то ячмень и кукурузу. А когда в деревнях были организованы бригады трудовой взаимопомощи, дня не проходило, чтобы он не появился в бригадах. Если надо было помочь кому-то, поставить дом, Тоа всегда был тут как тут и первым принимался таскать бревна и камни. Нет, не зря говорили люди: «Это наш председатель, поистине наш…»
Тем временем Тоа в который уже раз наклонился к глухому старику, сидевшему, скрестив ноги, перед грудой соли.
– Купите же соли, почтенный Ниа Пао!..
Старый Ниа Пао поднял на председателя глаза и ухмыльнулся беззубым ртом:
– Я не покупать пришел, – прошамкал он. – Мне бы наглядеться на соль…
Это продолжалось уже не один час. Председатель уговаривал старика, а тот упорно твердил свое. Тоа отходил, снова возвращался и кричал старику то в одно, то в другое ухо:
– Купите же соли!.. Купите!..
Ниа Пао продолжал сидеть с каменным лицом и знай себе повторял, что покупать не собирается, а хочет лишь поглядеть. И вдруг добавил – совсем уж невпопад:
– Сколько лет живу на свете, а не съел ни крупинки соли у проклятых тэй!..
Председатель опешил.
– Да ведь эту соль прислало Правительство!
– Ага… – кивнул Ниа Пао, помолчал несколько секунд и снова объявил невпопад: – А когда лошадник Део поднялся сюда с караваном, я извел его вожаков… Оба сбесились и издохли в одночасье…
Председатель больше не слушал его. Он схватил пустой мешок, висевший у старика на плече, высыпал в него два совка соли и положил старику на колени. Старый Ниа Пао, словно ничего не заметив, молча свернул мешок поплотнее, поднялся и вышел из хижины. Он шел по каменной осыпи и улыбался.
Тоа – усталое лицо его налилось кровью, высоко закатанные рукава рубашки были мокры от пота – расправил плечи и выглянул за дверь. Глаза его остановились на Зианг Шуа.
– Почтеннейшая! – крикнул он. – А ну, раскошеливайтесь, покупайте соль!..
Он хотел крикнуть погромче, но уже совсем осип. Все, кто стоял поблизости, повернулись к Зианг Шуа и наперебой закричали, подзывая ее. Но старуха молчала, невозмутимо глядя на них.
– Да что же это! – сипло завопил Тоа. – Неужто нынче все старые люди оглохли, как Ниа Пао? – Он поднял два бамбуковых совка, наполненных солью. – Подходите, берите соль! Или вы не слышите?
– Я не глухая, – с достоинством отозвалась наконец Зианг Шуа. – Только дело в том, председатель, что я дожидаюсь товарища Нгиа…
Все расхохотались.
– Ясное дело! Старуха с места не тронется, пока не просватает дочку за партийца Нгиа!..
– Ну конечно!.. Хочет поговорить с ним с глазу на глаз, так оно будет вернее!..
Растерянная Ми повернулась и пошла прочь, от смущения у нее даже испарина выступила на лбу.
Вот тут-то и появился партиец Нгиа. Он был верхом, оба – и конь, и всадник – взмокли после тяжелого, долгого пути по горной дороге. Нгиа с утра снова ездил в город – поторопить с доставкой очередной партии соли и керосина. Он въехал во двор, натянул поводья и спрыгнул на землю.
Во дворе два продавца – оба из народности тхай – катили к ограде бочку с керосином, которую только что привезли из города: на завтрашний день была назначена продажа керосина и соли жителям деревни, что расположена по ту сторону горы. Лошади у коновязи, опустив головы, лизали кожаные мешки с солью. Круглые бока мешков потемнели от влаги. Знойный воздух полыхал солнечным жаром. Яркой зеленью светилась под солнцем высокая трава. Вот из зеленого марева выплыл еще один всадник – какой-то парень из дальней деревни только сейчас выбрался в магазин. У дерева вонг он соскочил на землю, торопливо обмотал поводья вокруг ствола и опрометью кинулся в хижину. Жеребец у коновязи стукнул копытом и громко заржал, ощерив зубы…
– Товарищ Нгиа! – окликнула Зианг Шуа.
Нгиа повернулся, скорым шагом подошел к ней и протянул руку.
– О матушка Зианг Шуа! – воскликнул он. – Смотрите-ка, и Ми тоже здесь… Здравствуйте! Вы за солью пришли?
– Вы ведь издалека воротились… – проговорила старуха. – Не встречали ли где моего сынка Кхая?
Матери казалось, что человек, возвратившийся из дальних краев, где бы он ни побывал, непременно должен был встретить ее сына.
– Но ведь Кхай поехал учиться… – сказал Нгиа.
– Как это – учиться?
– Так вы не знаете? Он теперь учится. Он далеко отсюда…
– Далеко… Когда же он вернется, если учится так далеко?
Нгиа улыбнулся.
– Вы не тревожьтесь, матушка, – произнес он ласково. – Кхай учится хорошо и скоро, очень скоро вернется к вам!
Зианг Шуа тоже улыбнулась – одними только блеклыми губами. Глаза ее по-прежнему серьезно и печально глядели на Нгиа.
– Что ж, – сказала она, – раз Правительство решило учить Кхая, пусть он пробудет там сколько надо… Я за него спокойна…
И вдруг она заплакала. Нгиа встревоженно взглянул на Ми. На лице девушки не было печали. Она даже рассмеялась, отвернувшись.
– Отчего ваша матушка плачет? – спросил Нгиа с недоумением.
– Да вот никак не узнает дорогу к речке Намнгу, – объяснила Ми.
Зианг Шуа зарыдала в голос.
– Пожалуйста, Нгиа, – сказала Ми. – Если вы знаете, где эта речка, скажите маме…
– Вы всю страну обошли! – подхватила старуха. – Небось и там побывали… Расскажите, где она!
И тогда Нгиа вспомнил грустную и смешную историю о том, как Тхао Ниа будто бы обернулся тигром, а люди са спасли его и воскресили. Не раз старуха рассказывала эту легенду в партизанском крае, а впервые Нгиа услышал ее, кажется, в тот самый день, когда отыскал Зианг Шуа с детьми в глухом ущелье.
Вспомнил он и слова, которыми обычно отвечал несчастной матери, и медленно покачал головой.
– Нет, – проговорил он. – Сколько я ни ездил, а побывать на речке Намнгу мне не довелось…
– Но если вдруг доведется… вы не забудете объяснить мне дорогу туда?
– Конечно, нет.
В эту минуту на пороге хижины появился председатель Тоа с двумя совками соли. Два совка соли… ровно килограмм. Тоа подошел к Зианг Шуа и протянул ей соль.
– Это вам, почтеннейшая, – сказал он.
Старуха приняла совки, высыпала соль на широкий лист заунга[32]32
Заунг – широколистое водяное растение.
[Закрыть], завернула, загнув края листа, и бережно уложила в лежащую у ног торбу. Затем, так и не проронив ни слова, опустила голову, прикрыла глаза и некоторое время сидела тихо и неподвижно.
Нет, мысли ее не уносились больше к неведомой и далекой речке Намнгу, она думала о соли, лежащей в ее торбе. Целый килограмм соли – белой чистой соли! Разве могла она раньше представить себе, что придет время, и она увидит своими глазами целый килограмм соли сразу?!
Когда волнуешься, лучше помолчать. Прикрыть глаза, ничего не видеть и не слышать… Тогда мысли текут так плавно и легко. Товарищ Нгиа сказал: «Кхай учится очень хорошо…» Зианг Шуа отлично помнила тот день, когда товарищ Нгиа пришел к их убогому шалашу в мрачном лесистом ущелье. С того дня она ощущала в себе необыкновенную силу, кажется, гору могла бы сдвинуть… Пришел товарищ Нгиа, и одержимые злым бесом снова стали людьми, чиновники и стражники провалились в преисподнюю, а Кхай ушел драться с врагами и теперь вот очень хорошо учится, хоть и неблизко от родного дома. Скоро он вернется и навсегда останется с нею… А ведь соль эта побелее речного песка будет! Сколько людей на белом свете, да все ли они видели, чтобы вот так, в одном свертке, в собственной торбе лежал целый килограмм соли!
Когда-то Зианг Шуа уподобляла жизнь человеческую тлеющей хворостинке, что обратится под конец в прах и пепел. Нынче же жизнь представлялась ей очагом, в котором вновь развели огонь, и он с каждым мгновением разгорается все сильнее, все жарче. Поистине ей теперь стоило искать дорогу к речке Намнгу…
Председатель Тоа сказал:
– Через часок прошу ко мне обедать, товарищ Нгиа.
– А сейчас вы куда собрались?
– Да, тут неподалеку, в лес… за мясным блюдом.
Закинув винтовку за спину, председатель вскочил на неоседланную лошадь и с места в галоп погнал ее вниз по склону. Вскоре развевающийся лошадиный хвост скрылся за стволами бамбука.
Нгиа задумчиво глядел вслед председателю. Ми, отвернувшись, спросила:
– Что это вас так долго не было в Финша?
– Занят был очень, – отозвался он. – Работа…
– А тут у нас говорили, что после Освобождения все партийцы вернутся к себе на равнину, разойдутся по конторам, заделаются большими начальниками и не захотят больше подниматься в горы, как в войну. Только я так думаю – это глупости. Нехорошие люди это говорят, верно?
– Верно. Это болтают очень дурные люди. Возьмите, например, меня. Видите, я опять вернулся в горы, буду налаживать у вас торговлю…
– Солью?
– И солью тоже. Это задание Правительства, Ми. Революционное дело. Открою здесь у вас настоящий большой магазин.
– Настоящий магазин? У нас?
– Да, в Финша.
Ми улыбнулась.
– Выходит, теперь вы наш, мео.
– А я всегда был мео! Разве вы не знали?
– Да нет, знала…
Ми улыбнулась снова.
Нгиа тоже улыбнулся. Одна старая история припомнилась ему. В тот год отряды партизан и группы бойцов Освобождения продвигались к границе. В Тэйбак были брошены бригады кадровых партработников – необходимо было спешно создавать опорные пункты и сколачивать из местных жителей новые боевые отряды. Нгиа тогда направили в Тэйбак из Футхо[33]33
Футхо – город на равнине, в северо-западной части дельты Красной реки.
[Закрыть], его назначили «начальником станции» – ответственным за транспорт и связь на дороге через Финша. Таких, как Нгиа, было много: кто и когда сосчитает, сколько кадровых партийцев работало в годы войны в Тэйбаке? Дороги в Тэйбак пролегали по следам тех, кто первыми пробивались в горы. Эти дороги вели в обход вражеских укрепленных постов и неизменно приводили посланцев партии к народу. Многие товарищи не дошли – полегли на этом нелегком пути. Когда бригада, с которой шел Нгиа, вступила в Тэйбак, людям пришлось карабкаться вверх по обрывам в слепом тумане, а внизу был лес, затопленный стоячей водой. Один из товарищей не удержался – наверно, у него свело от стужи руки и ноги, – рухнул в пропасть, успев лишь взглянуть напоследок в лица друзей…
Мео не впервой было драться с тэй. Давным-давно, лет сто назад, когда французы вторглись в страну, округ Финша восстал. Вдоль всей границы от Сиенгкхоанга[34]34
Сиенгкхоанг – населенный пункт в Лаосе, близ границы, где также живут мео.
[Закрыть] до Хазианга[35]35
Хазианг – провинция и административный центр на севере ДРВ, у границы с Китаем.
[Закрыть] мео поднялись на борьбу против французов. Но не было умелых, толновых людей, которые могли бы объединить и возглавить повстанцев. Они потерпели поражение. Несколько десятков человек тэй убили на месте, в Финша. Множество людей угнали вниз, на равнину, и бросили в тюрьмы. Ни один из них не вернулся. Работая в Тэйбаке, Нгиа немало узнал о вольнолюбивом нраве и боевом прошлом жителей Финша.
