Текст книги "Западный край. Рассказы. Сказки"
Автор книги: То Хоай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)
Новообретенная Свобода. – Путь домой.– Мимоходом караю несправедливость и совершаю Доброе Дело. – Моя дорогая Матушка.
Остановившись перевести дух в Ананасных зарослях, я прислушался к еле слышным крикам мальчишек и понял: опасаться мне больше нечего. Я расправил крылья, распрямил плечи и вздохнул полной грудью. Потом заморил червячка – поел свежей травки. Ведь я последние дни, не желая выходить на Арену, притворялся вконец обессилевшим и хворым и отвергал пищу. А недоедание – даже ради Возвышенной Цели – плохо отражается на здоровье. Перекусив, я улегся на землю, скрестил руки и ноги и уснул сладким сном.
Когда я проснулся, далеко вокруг царила дремотная полуденная тишина. Мальчишки, наверно, вернулись уже в деревню.
Я стал размышлять, как быть дальше. Я оказался во власти противоречий: меня манили Дальние Странствия и в то же время хотелось побывать дома.
Сказать по правде, у меня созрела Прекрасная Идея: я решил увидеть Свет – многоликий и необъятный. Ведь Наш Луг, Пруд, Межа и Поле за нею – это отнюдь не весь мир! Кто знает, быть может, именно неволя, тесные стены темницы пробудили во мне мечту о бескрайних и светлых просторах? Пусть я томился и изнывал в плену у мальчишек, укравших мою свободу, но зеленые горы и долы, текучие и спокойные воды взывали ко мне, жаждали встречи со мною, а самому мне хотелось обойти всю землю, принадлежащую тысячам и тысячам живущих на ней существ. Нет, не достоин назваться юношей или мужем тот, кто не стремится – на крыльях ли или пешком – странствовать и познавать мир! Жизнь его тускла и безрадостна!..
В конце концов я решил, прежде чем отправлюсь в чужие страны, побывать дома. Увы, с того дня, когда мальчишки захватили меня в плен, я долгое время был вдали от дома. Наверно, Матушка вскоре после постигшей меня беды заглянула ко мне во Дворец… Полно, к чему эти старые бредни! – Матушка заглянула ко мне домой и, найдя в моей спальне опустевшее ложе, долго, наверно, лила слезы. Ах, как я тосковал по Маме, как хотел ее увидеть! Ведь я был у нее самым младшим, и она, любя и жалея меня, положила у входа в мой Дом десяток сладких листочков…
Итак, я возвращался домой. Я наметил себе такой План: увижусь сперва с Мамой, пусть она убедится в том, что я жив и здоров, и сердце ее успокоится, а там уж я вместе с друзьями подробнейшим образом разработаю маршрут и программу Дальних Странствий…
Раздвигая высокие травинки, я отыскивал дорогу к Дому…
Да, путь оказался неблизкий!..
Как-то шел я сквозь заросли травы Сы́ок мимо качавшихся на ее стеблях колючих цветов и вдруг услыхал негромкий плач. Прислушавшись, я определил: плачут где-то здесь, поблизости. Сделав еще десяток шагов, я увидел юную бабочку Ньячо. Она сидела, понурясь, возле круглой обкатанной гальки.
Ростом она была невелика, хрупкая и слабенькая, вся в мелких пятнышках – словно только что родилась на свет. Ее длинное черное платье кое-где отливало золотыми блестками, а плечи и рукава были надставлены из другой материи – как у всех хлопотуний и тружениц, которым приходится постоянно носить тяжелые коромысла. Крылышки ее, тонюсенькие, как у мотылька, были совсем короткими. Думаю, вряд ли она ими часто пользовалась. Впрочем, на таких крыльях, будь они и покрепче, все равно далеко не улетишь. Потому-то бабочки Ньячо и порхают всю жизнь вокруг деревенских домов. В общем, она показалась мне довольно-таки милой, эта Ньячо, плакавшая в три ручья.
Ну а где слезы, там всегда обида или злое дело, поэтому я участливо спросил ее:
– Что случилось, сестрица? О чем ты так горько плачешь посреди большой дороги?
Она подняла лицо, залитое слезами, и вежливо поклонилась мне. Ньячо издавна славятся своей обходительностью.
– Доброго здоровья, Кузнечик. Присядьте, прошу вас.
– Некогда мне рассиживаться! – выпалил я. – Так отчего же ты плачешь?
– Ах-ах!.. – зарыдала она. – Дорогой Кузнечик, спасите меня, пожалуйста… Ах-ах!..
– Кто?! Кто посмел тебя обидеть?
– О дорогой Кузнечик, это Пауки… Они… Ах-ах!..
– Какие еще Пауки? – возмутился я. – Ну чего ты опять плачешь?.. Слезами горю не поможешь. Расскажи-ка лучше все по порядку, иначе я не сумею тебя спасти.
– С давних пор, – начала Ньячо, – одолевает нас нужда и голод. И пришлось моей Маме взять у Пауков в долг немного Еды. А потом Мама умерла и осталась я одна-одинешенька. Ни сил у меня, ни здоровья; как тут свести концы с концами, ешь и то не досыта! Из года в год маюсь и бедствую, где уж мне вернуть мамин долг? Паукам ждать надоело, вот и решили взыскать с меня все до крошки. Уж они и бранились и колотили меня не раз. А сегодня натянули поперек дороги свою сеть и грозятся поймать меня, оборвать мне руки и ноги и съесть. Как я теперь попаду домой?
Я расправил свои крылья и воскликнул:
– Не бойся! Я провожу тебя. Злодеи не смеют притеснять малых и слабых! Не бывать этому.
И я повел Ньячо по дороге.
Один поворот, другой… И вот мы уже у Паучьей заставы.
Ничего не скажешь, здорово они сплели свои сети. Ячейки крепкие и частые – не пролезть даже самому маленькому комарику. А посреди дороги стоит на часах здоровенный молодой Паук. Ему поручено, едва лишь появится Ньячо, бить тревогу, чтоб подоспела вся банда, сидевшая в засаде у обочины.
Когда я подошел к Паутине поближе и оглянулся, у меня в глазах зарябило: за каждым камнем, в каждой расщелине – паучье… Паучихи-мамы с ребятами-паучатами, пауки-старики и пауки помоложе… Водяные Пауки и Бегуны со стены, Пауки Древесные, Ядовитые и Ничем не знаменитые… Они торчали отовсюду, неподвижные и безмолвные, как камни, и вид у них был – страшней не придумаешь.
Бедная Ньячо спряталась за моей спиной и, дрожа, прильнула ко мне. Пауки ее, как видно, и не заметили.
– Эй, кто в этой банде главный?! – закричал я. – Выходи! Надо поговорить.
Тут из какой-то щели выползла на согнутых лапах Паучиха, огромная, толстая, а по бокам – два Паучка поменьше. Она оказалась Повелительницей всего Паучьего племени. Морда у нее была тупая и наглая. С такой, понял я, словопрения бесполезны, здесь надо показать свою силу. Ну что ж… Я молниеносно развернулся и нанес ей удар правой задней прямо по голове. Толстая Повелительница завопила, съежилась и принялась бить земные поклоны – словно рис пестом молотила: так и так, мол, она кается, а в чем – небось и сама толком не сообразила.
– Как вы посмели, – голос мой гремел как гром, – притеснять сестрицу Ньячо, такую слабую и беззащитную? Мало у вас, что ли, добра и богатства? Вон как отъелись – поперек себя толще! И вы еще смеете сдирать с бедняков грошовые долги?! Мы запрещаем вам впредь даже напоминать Ньячо об ее долге. Ей и себя-то не прокормить, вы пожалели бы лучше ее, помогли ей. Главное в жизни – любить друг друга! Ну какой вам прок от этого злодейства? Пораскиньте-ка лучше мозгами. Вот вы притесняете слабых и малых, и они волей-неволей все терпят, но Мы, Мы сильнее вас, стоило пнуть Нам разок эту тушу, и она сразу одумалась. Или, может быть, Мы неправы? Кто-кто, а уж Мы повидали мир, и жизнь научила Нас отличать Истину от неправды. И вы должны соглашаться с каждым Нашим словом! Поняли, Пауки?!
И Пауки – и те, которые торчали на виду, и те, кто успел попрятаться между камнями, – закивали и зашептали, подобно шелесту ветра:
– Поняли…
– Мы поняли…
– Ваша правда…
Тогда я отдал приказ:
– Сейчас же порвите сети! Сожгите все до единой долговые расписки! Отриньте злобу! Отриньте мелочность! Извольте-ка без промедления стать Добрыми и Великодушными!
Пауки тотчас послушались меня, развеселились и пустились в пляс прямо на дороге. Они разорвали в клочья свою паутину, и в мгновение ока открылась дорога к дому сестрицы Ньячо. А жила она – я опишу для полноты картины ее дом – на ворсистом стволе дерева Му́а, под большим лиловым цветком. Пауки – сосчитать их не было никакой возможности, – кивая, приплясывая и подмигивая, обступили Ньячо, обнимали ее, пожимали ей руки и, наконец, закружились вместе с нею в шумном веселом хороводе.
Потом они решили устроить Пир На Весь Мир в мою честь. Но я отказался, сославшись на спешные дела. Правда, зная, что Пауки – непревзойденные кулинары, я обещал заглянуть к ним попозже.
Я стал прощаться с ними и с сестрицей Ньячо. Растроганная, она обняла меня и все никак не могла со мною расстаться, проводила меня довольно далеко. Я ликовал: «Вот оно – мое Первое Доброе Дело! Я явно меняюсь к лучшему…»
Дней через пять я возвратился на Наш Луг.
Мой Дво… Мой Дом стоял покинутый и опустевший, вход совсем зарос зеленым мхом. Но зато на другом конце Луга я нашел свою Матушку – по-прежнему здоровой и полной сил. Обрадованные встречей, мы смеялись и плакали.
Я рассказал Маме обо всех выпавших на мою долю испытаниях и невзгодах, начиная с несчастья, которое приключилось по моей вине с нашим соседом Мозгляком.
Выслушав мой рассказ, Мама обняла меня и прижала к груди, совсем как в ту пору, когда согревала меня, новорожденного, у своего сердца.
– Ах, сыночек, – сказала она, – как я за тебя рада. Преодолев все опасности и испытания, ты умудрился вернуться домой. Но самое главное – ты ступил на прямую и прекрасную дорогу. Ты возвысил и закалил свой Дух и достоин теперь называться Настоящим Кузнечиком. Ты хочешь побыть дома, со мной, недельку, а потом отправиться в Дальние Странствия? Я согласна, отныне я за тебя спокойна. Это прекрасно, что ты научился мечтать и мечты твои улетают далеко за пределы будничных мелких забот! Да и нынешняя наша жизнь обретает особую, непреходящую ценность, когда мы умеем предвидеть, что ожидает нас завтра, умеем представить себе воочию иные, неведомые пока небеса, которые осенят нас в будущем. Знай, сыночек, ты повзрослел, возмужал, поумнел. Мне не придется больше за тебя тревожиться…
Матушка все говорила и говорила, утирая счастливые слезы. А я, выглянув украдкой за дверь, обвел взглядом округу, где появился на свет и рос, и понял: да, я и в самом деле стал взрослым!
– Верьте, дорогая моя Матушка! – воскликнул я. – Никогда, никогда не забуду я ваших слов. Заветы ваши я сохраню в глубине своего сердца. Не сегодня-завтра я отправлюсь в Дальние Странствия. Клянусь быть усердным, великодушным и смелым – таким, каким видите вы меня в своих помыслах. Клянусь быть достойным вас!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯМои Братья – Старший и Средний. – Я неожиданно нахожу верного друга и побратима.
Итак, как вы помните, я вернулся в родные края, чтобы увидеться с Мамой и подыскать себе друзей для Дальних Странствий.
Свидание с Матушкой состоялось.
Значит, пришло время искать друзей и попутчиков. Но разве вот так, сразу узнаешь, кто из жителей этой обширной округи твой единомышленник и друг? Подружиться с кем-нибудь – дело нелегкое, а найти верного друга, который не дрогнет, не подведет в минуту опасности, устоит перед искушениями и соблазнами, не ожесточится после лишений и тягот дальней дороги, – найти такого Друга нелегко вдвойне.
Скоро, скоро отправлюсь я в путь!.. Дальние Странствия… На каждом шагу перед вами открываются новые, неведомые картины. Вы шагаете по дорогам далеких диковинных стран, которых ни вы, ни близкие ваши ни видели и во сне, но даже неясные слухи о них заставляли сильнее биться ваше сердце.
Ах, что может быть печальней, чем в юные годы, когда каждый из нас отважен и тверд, когда кровь бурлит в жилах и сердце полно желаний, вести жизнь унылую и однообразную: днем копаться в своей норе, а вечером наедаться и напиваться до отвала и отплясывать с соседями танцы ваших бабок и дедов! Подобная жизнь пуста и никчемна! Нет, я не желаю, чтоб перед тем, как навеки закрыть глаза, я раскаивался, так и не узнав, что же находится сразу за Нашим Лугом, кто обитает там и какова их жизнь? Нет и нет, прозябание не по мне!..
Тут я вспомнил о своих Единокровных Братьях. Когда-то, в один и тот же день, Мама вывела нас в свет и поместила каждого в отдельное жилище. К кому как не к Братьям должен был я в первую очередь обратиться, ища друзей и попутчиков?
И я направился к Среднему Брату.
Увы, еще издали завидев его Дом, я ощутил разочарование: тесный и неудобный вход утопал в грязи, словно здесь жил какой-нибудь червяк, а войдя внутрь, я пребольно стукнулся головой о торчавшие из потолка корешки. Впечатление было такое, будто я угодил в нежилую, заброшенную нору. И чем дальше, тем глубже я увязал в раскисшей плесени и тем сильней удивлялся царившему вокруг запустению.
Увидев Брата, я вздрогнул. Мне долго пришлось приглядываться к нему в темноте, пока я наконец узнал его. Он был ужасно тощ – кожа да кости. Пожалуй, я мог бы одним пинком отшвырнуть его на пятнадцать чыонгов или, говоря по науке, метров на пятьдесят.
А он, заслышав мою тяжелую поступь, вскрикнул, задрожал, засуетился и, тряся руками, ногами и усами, забегал по своему жилищу, не зная, куда деваться от страха. Долго пришлось мне убеждать его, что это я, его Младший Брат, но в конце концов он успокоился и замолчал, лишь усы его тихонько вздрагивали. Но тут он разглядел, как я могуч и огромен (а в его тесной норе я похож был на колонну старого дома, закопченную и лоснящуюся – это тускло отсвечивали мои доспехи), и, разглядев, снова затрепетал от страха. Усы его дрожали, словно тонкий бамбук на ветру. Ей-богу, и смех, и грех!
– Дорогой Брат, что с вами? – спросил я. – Вон как исхудали, уж не больны ли вы?
Он поморщился:
– Прошу тебя, братец, потише. У меня от твоего голоса в ушах звенит. О чем это ты спрашивал?.. Ах да… Я, братец, не болен, просто у меня такое телосложение. Где это ты пропадал? Тут у нас злые языки поговаривали, будто ты давно умер.
– Ну, – засмеялся я, – до смерти мне еще далеко! Я побывал в дальних краях. Там, дорогой Брат, очень интересно. Теперь вот вернулся домой ненадолго – повидать Маму и вас и уговорить тебя с братом отправиться в Дальние Странствия.
Он опять испуганно вскрикнул и переспросил:
– Куда-куда?
– В Дальние Странствия! – шутки ради крикнул я во всю мочь.
У него расшалились нервы. Усы отвисли до земли, ноги подломились в коленках, и он рухнул на пол бормоча:
– Дальние… Странствия… Это… Это – верная смерть…
О горе! Откуда у него такая мания страха? По поводу и без повода пугается чуть ли не до смерти. Нет, болезнь его не врожденная. Ведь мы в детстве, все трое, отличались отменным здоровьем. Приободрившись, Брат – слово за словом – рассказал мне историю этого недуга.
Вот она: «Однажды, вскоре после того, как он зажил своим домом, Брат вышел прогуляться в Огород. Облюбовав местечко под огромным раскидистым кочаном Капусты, он вдруг увидел прямо над собой птицу Титьтьое, склевывавшую червей с капустных листьев. Кто знает, нарочно ли, нет ли, но Титьтьое справила нужду прямо на спину Брату. Брат расправил крылья, взлетел и начал ругать на чем свет стоит… неизвестно кого. Он и впрямь не ведал, кто виновник случившегося: ведь в ту минуту он глядел не вверх, а вниз. А Титьтьое как ни в чем не бывало тотчас полезла за добычей в самую глубь кочана, наружу торчал лишь ее хвост.
Но, услыхав бранные слова, она глянула на землю, увидела Брата, и началась перебранка между Кузнечиком и Птицей. Пострадавший обвинял виновницу в осквернении своей спины, а она утверждала, будто он возвел на нее напраслину. (Брат не сумел предъявить никаких веских улик; он, прежде чем затевать тяжбу, очистил свою спину.)
И поскольку ни одна из сторон не шла на уступки, дело можно было решить лишь Поединком. Титьтьое была птица не из последних – величиною с косточку в сердцевине плода хлебного дерева Мит, перья у нее черные с белыми отметинами, ноги высокие и тонкие, как благовонные палочки, клюв острый, изогнутый, будто лапшинка. Впрочем, и мой Средний Брат тоже был молодец хоть куда: зубы острые как ножи, на ногах смертоносные кривые шипы, полоснешь такими по шее – и головы как не бывало. Долго бились они на равных, потом Птица все-таки стала брать верх. Брат втянул голову в плечи и побежал. А Титьтьое погналась за ним следом. Брат бежал изо всех сил, он боялся, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди. Но Птица летела над ним и долбила клювом по голове. Брат совсем потерял голову от страха, то и дело спотыкался и падал. А Титьтьое, не зная пощады, гналась за ним и клевала его. Временами Брату казалось: вот она, смерть, настигла его посреди дороги. Он вконец обессилел и еле волочил ноги, но Птица и тут не отстала. Она клевала и била его, покуда он не дополз до дома. Укрывшись наконец под землею, он увидал, что истекает кровью, а перебитые ноги его висят как плети.
Он рухнул без чувств, а когда пришел в себя, не мог понять, сколько дней провалялся в беспамятстве. С тех пор, стоит ему услышать за дверью шум ветра, он забивается в угол от страха, думая, будто это Титьтьое прилетела по его душу. Днем он не смеет выходить из дома. И, как бы ни терзал его голод, он лишь с наступлением темноты решается, высунувшись за дверь, пожевать торчащие рядом жухлые травинки. От всего этого здоровье слабеет. С каждым днем он чувствует себя все хуже и хуже…»
Брат так волновался, рассказывая свою историю, что ему сделалось дурно. И я грешным делом подумал: если ничего не изменится, дни его сочтены, и смерть для него, пожалуй, будет избавлением от всех страданий и мытарств.
Наконец ему вроде бы полегчало. Я же, признаться, не знал, что сказать ему, развлечь его шутками я уже не надеялся – того и гляди, опять упадет в обморок или еще хуже…
Я вышел на Луг, нарвал самой свежей и сочной травы, связал ее в сноп и отнес Брату. Потом, подобрав в уме подходящие к случаю утешительные слова, дождался, пока он совсем не пришел в себя, успокоил его и стал расспрашивать о подробностях Поединка:
– Почему же вы, дорогой Брат, не легли тогда на спину и не пустили в ход могучие задние ноги? Отбиваясь ими от Птицы, вы могли бы оставить неприятеля с носом!..
Кажется, он даже не слышал меня и лишь из вежливости покивал головой.
Молча покинул я его жилище. Признаться, я не знал, что и думать. Нет, какой из него спутник для Дальних Странствий, если его пугают просто сказанные во весь голос слова! И кем сказанные – его же Младшим Братом!..
Я пошел к Старшему Брату.
Вот у кого был прекрасный дом. Еще издали он радовал глаз. Впрочем, я издавна знал за Братом тягу к роскоши, к изысканной кухне и дорогой утвари, к торжественным церемониям и чинопочитанию – короче, ко всему, что дает нам Богатство и Знатность.
Я, как положено, поклонился Старшему Брату. Но лицо его оставалось сердитым и хмурым.
– О дорогой Брат, – сказал я, – простите, но мне после долгой разлуки очень хотелось повидаться с вами. Вы ведь еще не знаете, сколько опасностей и преград поставила на моем Жизненном Пути судьба, укоротившая мои усы. Я вернулся издалека и сразу явился засвидетельствовать вам свое почтение. Отчего же вы холодны и неприветливы, как камень?
– Ишь ты, златоуст! – язвительно отвечал Брат. – Пришел, говоришь, засвидетельствовать свое почтение?
– Да, – сказал я, – и все эти годы всюду, куда ни заносила меня судьба, я помнил о вас, моих Единокровных Братьях.
– Ха-ха-ха! – расхохотался он. – Отчего ж ты, малявка, явился сперва не ко мне, Старшему, а к этому паралитику… гм-гм… К Среднему Брату? Неужели у тебя память отшибло и ты позабыл закон Старшинства и всякие приличия? Берешься за Важное Дело не с головы, а с хвоста!
О небо, он сердится из-за того, что я пренебрег законом Старшинства! И рожа такая надутая – ну прямо куль с песком. Я совсем уж собрался ответить ему как следует. Сами понимаете, мне ли, повидавшему Свет, столько пережившему и совершившему, вдаваться в подобные мелочи – кто, кому и когда должен нанести визит?! Но, вспомнив, что я пришел сюда поговорить по поводу Дальних Странствий, я подавил в себе обиду и отвечал вежливо, как ни в чем не бывало:
– О мой дорогой Старший Брат, я помню правила и приличия. Ведь наш дорогой Средний Брат тяжело болен, да и живет он рядом со мною, поэтому я заглянул к нему раньше. Надеюсь, вы мне простите невольную эту обиду?
Но он ничего не простил и был по-прежнему мрачен.
– Где ты болтался все эти годы? – спросил он меня с раздражением.
– Я путешествовал.
– A-а, стало быть, торговал в чужих краях. Ну и как, много нажил деньжат?
– Что вы! – улыбнулся я. – При чем здесь торговля? Путешествуют, чтобы увидеть дальние страны. Это расширяет наш Кругозор и обогащает Ум.
Он снова расхохотался:
– Ну и ну! Тащиться за тридевять земель и не урвать куска пожирнее – зря только ноги бить. Если все вот так разбредутся – кто куда, – кому же тогда оберегать могилы предков, кто будет воскурять им благовония и приносить жертвы? И что за время такое?! Каждая личинка норовит податься в чужие края! Все перевернуто с ног на голову! Хоть записывайся в рачье семейство; они, хотя и носят на башке собственное дерьмо, да, может, еще чтут родственные обычаи?! А ты, ты знаешь кто? Выскочка и болтун!
Я возмутился, но виду не подал, лишь усмехнулся презрительно. Добро бы еще все это говорила моя Матушка. Но она-то меня понимает и только порадовалась, услыхав о моем решении. Да и наши предки, уверен я, отвергли бы Кузнечика, который всю жизнь сидьмя сидел на своем пятачке земли, палец о палец не ударив во имя благоухающей Славы. Ведь Настоящая Слава становится достоянием и украшением всего рода. Старший мой Брат еще молод, а говорит и мыслит как дряхлый старец, стоящий одною ногой в могиле.
Нет, я должен был высказать свое мнение! И я сказал:
– О мой дорогой Старший Брат, я знаю все, что знаете вы. Но мне известно и то, о чем вы не имеете ни малейшего представления. Я знаю, всякий, кто хочет развить свой ум, должен, не жалея ног, странствовать по Свету, все постигать и всему учиться. Не зря наши предки говорили: «Кто день в дороге провел, ума нажил». Вовсе они не завещали нам сидеть по своим углам. И еще я знаю вот что: у тех, кто торчит безвыходно в своей норе, тускнеет и притупляется ум, они вечно несут околесицу, пустословят, корят всех и вся. Поэтому я и пришел пригласить вас отправиться вместе в Дальние Странствия.
– Да ты что, поучать меня вздумал?! – заорал Брат. – И как у тебя только язык повернулся?!
Он подскочил ко мне и давай размахивать руками перед самым моим носом. Но я знал, сколько бы он ни кипятился, а ударить меня не посмеет, потому что я был вдвое, если не втрое сильнее. Так и случилось: он лишь легонько постучал по моему лбу пальцем и застыл, вытаращив глаза.
Тут уж я вышел из себя, но напряг всю свою волю и сохранил равнодушный вид. Это холодное спокойствие означало презрение и решимость никогда больше не видеться с Братом, порвать родственные узы.
Гордо подняв голову и не прощаясь, я повернулся к нему спиной, выражая крайнее пренебрежение. Так расстался я с моим Старшим Братом, спесивцем и стародумом.
Он небось весь посинел от злости. Но гнаться за мной не осмелился. Пускай себе ярится и чахнет от зависти, видя, как Младший Брат его, гордый и смелый, странствует, покрывая себя Настоящей Славой!
Я попытался найти себе друзей среди Кузнечиков, которых помнил еще с отроческих дней. Увы, на поверку все они оказались тунеядцами и лежебоками.
Одни, подобно моему Старшему Брату, повторяли на все лады, что, мол, кроме них, в семье никого не осталось и потому им никак нельзя покинуть родные места, да и вообще, те, кто болтается по чужим краям, похожи на гулящих девок – помани ее, и она побежит куда угодно.
Другие, едва услыхав о Дальних Странствиях, бледнели и кланялись шестикратно, сложив руки на груди.
Третьи, словно сговорившись, все как один задавали нелепый вопрос:
– Если уйдем в Дальние Странствия, вернемся ли мы завтра Домой?
Отвечать им мне не хотелось…
Помню однажды вечером я стоял на берегу Пруда, любуясь, как под закатным солнцем отсвечивает разлившаяся вода. Зрелище это всегда пробуждало во мне неуемную страсть ко всему далекому и неизведанному.
Вдруг я услышал у себя за спиной шум. Я обернулся: там шел жестокий бой. Какой-то Кузнечик (из черных Кузнечиков Чу́и) бился с двумя толстыми жучихами Муо́м. Жучихи наскакивали на Кузнечика и орали во всю глотку, призывая родню и соседей. Кто-то из мудрецов – не помню сейчас его имени, говорил: «Ворует и грабит, и сам же тревогу бьет». Теперь я понял, что, собственно, он имел в виду.
Склочницы Муом, подняв лапы, выставив длинные острые челюсти, вдвоем наседали на Кузнечика Чуи. Но он хладнокровно парировал их выпады и сам наносил «крюком» искусные удары. Ноги его так и мелькали, грозные и тяжелые, как бронзовые палицы.
Я наблюдал за ним с восхищением. Правду сказать, я раньше не очень-то высоко ставил Кузнечиков Чуй, долговязых и неотесанных, круглый год ходивших в одном кургузом жилете. Но сегодня, глядя на этого Чуй, могучего и ловкого воина, я вновь убедился: судить о ком-нибудь только по наружности, пусть даже и неприглядной, опрометчиво и глупо.
Чуй бился один против двоих и – вот что значит Отвага и Мастерство! – оба его противника стонали от тяжких ударов. Однако Жучихи голосили не зря, крики их услыхали друзья и родичи, кормившиеся неподалеку на Рисовом Поле. И вот десятка три Муомов явились на выручку. Чуи, сразу оценив грозившую ему опасность, вырвался из вражеского кольца, бросился в воду и переплыл на другой берег. Уверенный в своей безопасности, он остановился у самой воды, грозя через Протоку бесновавшимся Жукам.
Но Му омы вдруг совершили неожиданный маневр: они взлетели и, громко жужжа, понеслись над водой.
Чуй никак не думал, что они летают так быстро. Он едва успел изготовиться к бою, подняв лапы и выставив зубчатые круглые челюсти, как на него обрушилось разом бог знает сколько зубов и лап. Чуи зашатался и упал на колени. Муомы облепили его, решив забить насмерть.
Но тут вмешался я. Жуки с криками ужаса разлетелись кто куда.
Чуи валялся на земле вверх ногами. Он был без чувств. Я перенес его в мой Дом, уложил на ложе и брызнул в лицо ему холодной водой.
Вскоре он очнулся и застонал. Тело его от ударов распухло и посинело.
Однако Чуи нашел в себе силы рассказать мне свою историю. Вот она:
Раньше Чуи вместе с другими Кузнечиками жил возле Дальнего Поля. Дошел он как-то до Протоки, остановился, закусил с дороги и видит: травы здесь очень уж хороши! Тогда он решил перебраться сюда насовсем. Задумано – сделано. Все хорошо бы, да только здесь жили Муомы, и развелось их видимо-невидимо. Жуки тотчас заволновались, как бы чужак не объел их, не извел всю траву, которую небеса якобы выращивают только для них, Муомов. Дня не проходило без того, чтобы Жуки не завязывали с ним ссору; они даже черед установили: кто и когда начинает ссору с Чуи. Ну а где ссора – там без драки не обойтись. Они дрались с утра до ночи. Но Чуи был не из тех, кого легко запугать, хоть Муомы не раз угрожали ему смертью.
Кузнечик ничего не спускал Жукам. Если кто бранил его, он отвечал тем же, а с забияками разделывался по-свойски. И как ни кичились Муомы, сколько ни хвастались, никак не могли справиться с Чуи. Под конец стычки и перебранки тянулись с утра до вечера. А сегодня разыгралось генеральное сражение. План его Муомы составили заранее. Они выслали двух здоровенных Жучих в авангард – завязать бой и сковать неприятеля. А там уж должны были подоспеть Главные Силы.
И как это я оскандалился, сочтя их бой просто случайной дракой?..
Растроганный и взволнованный, Чуи благодарил меня. Я предложил ему остаться у меня до полного выздоровления.
Вскоре раны его затянулись.
А я, покуда Чуи жил в моем Доме, убедился: характер у него веселый, жизнерадостный. Он любил шутки и смех. Но больше всего мне понравилась в нем любовь к Дальним Странствиям. В этом мы с ним были схожи. Он гордился тем, что в свои юные годы успел уже кое-где побывать и немало повидать. Я раскрыл перед ним свои замыслы и предложил путешествовать вместе – вместе искать Смысл Жизни. Там, за далеким горизонтом, убеждал я его, мы наверняка найдем этот Смысл. А Новизна, она ведь всегда пьянит нас и манит. «Нет, – говорил я Чуи, – незачем возвращаться назад, к своим луговым травам…»
Чуи с радостью дал согласие.
И мы тут же побратались не на жизнь, а на смерть.
Чуи остался жить у меня. Он называл меня Старшим Братом, а я его – Младшим. Мы стали готовиться в дорогу.
Осень была уже на исходе, когда мы с Чуи отправились в путь. В тот день вода в пруду стояла прозрачная и синяя. Влажная трава была прохладной и приятной на вкус. В небе толпились белые тучи. Легкий осенний ветерок звал путника вдаль.
Во второй уже раз я покидал родные места.
