Текст книги "Западный край. Рассказы. Сказки"
Автор книги: То Хоай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)
XIII
Миновала пора дождей. Начинался девятый месяц.
Небо над Финша стало выше и как бы невесомей. А горы словно раздались вширь долгими сине-зелеными полотнищами.
Ручьи, смирные и подобревшие, вернулись в свои русла, и тихое их журчание звучало ласково, как колыбельная песня: «A-а… Па-а-ой… Спи… сыночек… мой…»
На шеях буйволов и быков, направлявшихся к выгону, позвякивали колокольцы. Черные и рыжие быки шагали неторопливо и важно, а белые козы резво скакали вокруг них по кручам.
Девушки, проходя по полю, срывали упругие листья и, свернув их в рожок, дудели, скликая дружков. Время от времени одна из них останавливалась, настороженно слушая обступившую ее тишину. Потом, отломив пустой кукурузный стебель, не давший початка, жевала его, чтобы освежить соком горло, и принималась снова играть на рожке. Иной девушке вовсе некого было звать, и она обращала свою песню к неведомому, но желанному другу.
В предвечернем воздухе очертания ближних и дальних гор сливались в темно-зеленую стену, высившуюся над лоснящейся желтизной кукурузных полей.
Парни и девушки, покуда не началась жатва, сговаривались друг с дружкой и отправлялись из дальних деревень на базар, а там, не жалея ног, шли на другой, по соседству. Любители птичьих боев силками ловили соловьев в бамбуковых рощах. А усердные и рачительные хозяева уже распахивали ближние делянки, готовя их под осенние посадки сои.
В Финша пришел караван – сотни вьючных коней с первым товаром для нового магазина. Вместе с караваном вернулся Нгиа.
Он немедленно отправился на поиски Кхая.
– Нет его дома, – сказала Зианг Шуа, – он на работе.
– А он ничего не передавал мне? – спросил Нгиа.
– Нет.
Но Ми сказала, улыбнувшись ему:
– Кхай просил, когда вы объявитесь, зайти к нему на медпункт.
– Тогда я пошел, – заторопился Нгиа.
– А меня с собой не возьмете?
Нгиа, усмехнувшись, промолчал. Но Ми как ни в чем не бывало зашагала за ним следом. Она частенько заглядывала на медпункт. Там с первого дня отбою не было от любопытных. Люди приходили, усаживались и, покуривая табак, глядели, как Кхай делает уколы и исцеляет больных.
Народ валил на медпункт спозаранку – одни за лекарством, другие на прививку; очередь огибала весь дом. Да и само здание медпункта с побеленными известкой стенами и распахнутыми окнами, где развевались цветные занавески, было людям в диковинку. На стене за дверью приколоты плакаты с изображениями детей: один ребенок сладко спал, а другой улыбался во весь рот – оба упитанные, круглые, как тыквы. Правительство может вылечить любую хворь – теперь это знали все. Жаль только, больным, что жили далеко в горах, трудно добираться сюда по плохим дорогам. Хорошо бы устроить на тропе из Тхенфанга лестницу; там без ступеней по скалам не пройти. Вот и ходят пока на медпункт лишь жители ближних деревень, но все равно от пациентов нет отбоя. Люди привыкли к лекарствам, особенно им полюбились уколы. «Вколешь лекарство, – говорили они, – и сразу поправишься».
Кхая на медпункте не оказалось. И никто не знал, где он. Возможно, он снова спустился в деревушки, стоящие внизу, на реке, чтобы закончить опрыскивание малярийных болот.
Даже председатель Тоа не знал, где Кхай. Он сам только что вернулся – ездил на несколько дней в деревню лы. Обернувшись к Ми, стоявшей в дверях медпункта, он спросил:
– Ниа дома?
– Ушел за хворостом.
– Говорят, какая-то банда снова перешла границу и засела в лесу возле Наданга, – сказал председатель, обращаясь к Нгиа.
– Откуда это стало известно?
– Панг сообщил. И подонок Нгу исчез куда-то.
– Да-а, дела… – задумчиво протянул Нгиа.
Он как раз собирался обсудить с председателем и Тхао Кхаем, как наладить рекламу открывающегося в Финша магазина. Но вот в Наданге кто-то опять раздувает слухи и подстрекает народ «копить белое серебро в подарок новым начальникам, они-де вот-вот явятся вместе с государем». Нгиа почувствовал, как сердце его тревожно сжалось…
Вот уж который месяц люди сходятся в Финша на строительство магазина. Скоро уже и открытие. То-то будет праздник на всю округу! Но раз из Наданга пришли дурные вести, спокойным оставаться нельзя. Партячейка уделяет Надангу особое внимание. Нгиа и сам не раз бывал там. Тхао Кхай вон сумел даже старосту Панга вовлечь в партийную работу.
Хотя Нгиа поручили наладить торговлю в Финша, он принимал близко к сердцу любое дело, как прежде, когда руководил партработой в общине. Из памяти его никогда не изгладятся те дни, когда он впервые ступил на землю Тэйбака. Он пришел сюда тайными тропами подпольных связных – через Черную реку и реки Тхао и Ма и кружной дорогой добрался до Финша. Целый год пробирался он по вражеским тылам. Здесь Нгиа впервые встретил людей мео и са и сразу нашел с ними общий язык. Они давно уже ждали встречи с Партией.
Однажды отряд карателей напал на опорный пункт, где находился Нгиа. Сам он успел скрыться в лесу, но заблудился. После долгих скитаний, изможденный и больной, он не в силах был идти дальше и забрался в пещеру, неприметную в лесной чаще. Уездный комитет все время разыскивал его, но не нашел. За долгие недели, проведенные в пещере, Нгиа оброс бородой. Он лежал на камнях, не в силах сдвинуться с места. Шаря вокруг себя рукой, он обрывал мох и листья и жевал их; иногда удавалось поймать улитку, и он съедал ее. Когда Нгиа немного оправился, он выполз из пещеры и побрел по лесу. Лишь повстречав людей, он поверил, что остался жив.
В самые тяжелые и опасные дни народ укрывал Нгиа, кормил его и прислушивался к каждому его слову. Вот почему он непоколебимо верил в здешних людей. Подчас он склонен был кое-что упрощать. Руководствуясь лишь собственными субъективными взглядами, Нгиа не вникал в суть событий и, более того, даже не думал, что тут нужен какой-то анализ происходящего. Но таковы уж были навыки у того поколения кадровых работников, которые сражались в годы Сопротивления здесь, в Тэйбаке…
Итак, взволнованный и обеспокоенный, Нгиа направился в Наданг.
XIV
– Внемли мне, сын мой, и я открою тебе суть свершившихся событий. Враги отпустили тебя на свободу, но знай, они денно и нощно следят за тобою, чтобы изобличить и убить тебя. Берегись, будь всегда начеку. Знай: первым, кто вонзит в тебя нож, будет твой младший брат, который стал лекарем у коммунистов. Ежели ты, сын мой, не будешь осторожен и скор, враги господа бога убьют тебя. Главное – не упусти подходящий случай. Будь осторожнее, будь зорче, смелее и усердней молись богу.
А теперь я поведаю тебе отрадные вести, они – благодарение господу – идут отовсюду. Внизу, в округе Мок [78]78
Мок – город и округ на юге Тэйбака, на дороге № 6.
[Закрыть] , тысячи людей готовы к выступлению и только ждут сигнала. Точно так же обстоят дела на реке Ма и – до самого Баола в Хоабине [79]79
Хоабинь – провинция и город в предгорьях и горных районах к западу от Ханоя.
[Закрыть] и Кишона, что в Нгеане [80]80
Нгеан – провинция Центрального Вьетнама, расположенная на территории ДРВ.
[Закрыть] . Тысячи и тысячи людей прозрели и идут по стезе, указанной господом богом. Ежели здесь у тебя, о сын мой, все готово, это хорошо. Восстание вспыхнет разом по всей границе.
Братья твои во Христе, что спустились с тобою вместе на парашютах, все как один преуспели в делах своих. А те, кто покуда остался дома, вседневно возносят за тебя молитвы и верят: ты сподобишься небесной благодати…
– Тяжело мне здесь.
– Помнишь ли, сын мой, каково было в Корате?
– Помню. С божьей помощью я спасся и стал человеком.
– Не забывай же, ты – человек божий и эти подонки, коммунисты из Финша, вовсе не родня тебе; нет у тебя здесь ни матери, ни сестер, ни братьев.
– Да, отец мой.
– А помнишь ли ты владетельного Бун У из Шамбатсака?
– О да, святой отец.
– Господь бог поставил владетельного Бун У государем над мео и са. Мы должны собрать как можно больше народу и увести к законному государю. Внемли же моим словам: в ближайшие две недели ты, сын мой, обязан внести свою лепту в общее дело – увести за собою побольше людей от коммунистов в землю, угодную господу богу.
– Святой отец, я помню все ваши наставления.
– Уездный начальник Шонг Ко ожидает тебя.
– Я знаю.
– Не забудь же благодеяний твоего духовного отца. Не осрами меня перед престолом всевышнего. Ты ведь давно идешь истинною стезей, указанной мною. Я верю в тебя, сын мой.
– Я постараюсь, отец.
– Вот и прекрасно.
– Только вот мой младший брат…
– Говорю тебе: не брат он твой вовсе. Ну а что старуха с дочкой?
– Я хотел бы взять их с собой в Лаос.
– А этот безбожник, который ушел когда-то с господином Шонг Ко, а теперь стал начальником у коммунистов, он еще не ступил на путь истинный?
– Председатель Тоа?..
– А ты разве не говорил с ним, сын мой?
– Святой отец…
– Неужто ты не пытался открыть его помыслы?
– Нет, я…
– Жаль, это – твое упущение. Будь же осмотрительней, будь еще осторожнее, чем прежде, и молись, молись…
XV
После разговора со святым отцом Тхао Ниа оживился. Он снова решил попытаться сманить мать с сестрой за границу.
Однажды, приведя из лесу коня, навьюченного хворостом, он сказал Зианг Шуа:
– Послушайте, мама, сейчас мы не работаем в поле, не хотите ли сходить со мной и с сестрой поразвлечься?
– Это куда еще?
– Уйдем подальше в горы. Глядишь, отыщем родню да погуляем денек-другой.
– А председатель Тоа разрешил тебе?
– Да ведь мы ненадолго; повеселимся, попируем и назад!
– Ну а брата ты спросил?
У Ниа глаза налились кровью.
– Он моложе меня! Я не обязан у него отпрашиваться.
– Нет, – спокойно и веско сказала Зианг Шуа, – тогда нельзя.
– Но раз мне разрешили вернуться сюда из города, значит, я отбыл свое наказание и могу теперь жить, как все.
– Неправда! – вскричала Зианг Шуа. – Ты чужой еще нам человек!
– Выходит вы, мама, снова хотите упрятать меня в тюрьму?
– Нет, но сперва займись полезным делом, как Кхай, а там уж и заживешь, как все люди.
– Ладно… Ладно, – хмурился Ниа. Но потом снова завел сладкие речи: – А знаете, мама, в Лаосе мео живут припеваючи, ей-богу. Сестре там должно понравиться.
«Выходит, – изумилась Зианг Шуа, – он по-прежнему расхваливает американцев, дескать, богаче их нету! Нет, все-таки чужой он нам…»
Сердце матери обожгла боль. Но она сдержалась и, стараясь казаться спокойной, спросила:
– А как же Кхай? Ты и его возьмешь с собой?
Обрадовавшись, что мать заговорила всерьез, Ниа ответил:
– Да ведь он у нас вечно занят. Вон у него сколько дел, где же ему отлучаться? Вы ему лучше ничего не говорите, ладно?
– Ну а ты всерьез надумал идти в Лаос?
– Да.
– Выходит, к американцам решил податься?
– А вы с сестрой тоже пойдете?
– Куда?
– Да в Лаос, куда же еще?
Зианг Шуа потеряла власть над собой, и голос ее задрожал:
– Нет!
Ответ прозвучал резко, словно хлопок лопнувшей веревки. Оба застыли в растерянности.
Зианг Шуа поднялась и вышла за дверь.
А Ниа, обуреваемый невеселымн мыслями, остался сидеть у очага. Он откинулся назад, прислонясь к столбу, неподвижный и безмолвный. Так сидел он долго, и ему казалось, будто он никогда уже не поднимется на ноги. Хитрость и злоба в раздвоенной его душе отступали перед тревогой и болью сыновнего сердца.
Словно бы два потока виделись ему: один прозрачный и тихий, другой бурливый и мутный. Сколько бы раз за все эти годы ни захлестывали его свирепые, мутные волны, на дне души его не иссякала память о горных вершинах, о людях мео, которые, одолевая нужду и усталость, кочуют со старым котлом на спине весь свой век в поисках доброй земли. Он не забыл, не мог забыть ни сердечности и ласки, ни волнений и боли, что знавал здесь еще ребенком.
Но набегал другой поток, взбаламученный и шумный, унося прочь все его добрые чувства…
И всякий раз, едва отступали черные мысли, просыпалась давняя привычка к опию. Он уходил в лес, где у него было спрятано курево. И тогда само собой оживало прошлое, оно властно напоминало о себе.
Тхао Кхай толком и не пытался понять, что происходит с братом. Наверно, за все эти годы они отвыкли друг от друга. Да и Ниа предстал перед ним совсем не таким, как рассказывала о нем мать: он явился в отвратительном обличье диверсанта. Кхай не мог скрыть своей неприязни и за все время ни разу не сказал Ниа доброго слова. Он был поглощен делами, своей работой и совсем не думал о брате.
Вот как случилось, что в минуты сомнений и отчаянья Ниа оказался совсем одинок.
В последнее время он стал особенно подозрительным и скрытным. Когда Зианг Шуа поняла, что Ниа задумал увести ее в Лаос, сердце ее переполнила боль. Он любит мать, любит… Даже лесным оленям ведомы состраданье и нежность. И ее сыну, Ниа, как никому другому, нужны сейчас сочувствие и жалость, он один страдает и не знает покоя… Она любила своего первенца, но даже ради него не могла бы свернуть на неправедную дорогу.
А может, сказать обо всем Тхао Кхаю?
Но ежели Кхай узнает про их тайные разговоры, Тхао Ниа уже не будет покоя. Глядишь, его снова упрячут в тюрьму, а то и казнят. Зианг Шуа долго колебалась и наконец решила ничего не рассказывать Кхаю.
Не раз, когда Кхай возвращался с работы и усаживался рядом с ней на циновке, она готова была заговорить с ним, но не решилась.
Так он ничего и не узнал.
Возвратившись из Наданга, Кхай долго не мог забыть слова старого шамана: «Королевский посланец вовсе не враг… Он такой же мео, как вы…» И всякий раз Кхай с содроганием думал о брате.
А может, вовсе не Тхао Ниа был тем королевским посланцем? Но разве испытывал он благодарность к людям, которые сохранили ему жизнь и вернули на родину? Что, если он лишь для отвода глаз уходил в лес за хворостом, а сам тем временем ездил к старику шаману? И чем дольше размышлял Кхай, тем более убеждался: нет у Ниа ничего общего с земляками. Не брат он им, не сородич. Пусть отпустил он длинные волосы, как носили мео когда-то в старину, он даже свирель взять в руки не умеет. А ведь мать рассказывала: прежде, когда они жили в лесу, он так здорово играл на свирели, что даже девушки с дальних пашен из-за горы приходили взглянуть на него тайком.
Но теперь никто не желал его видеть. Никому не был он люб. И сам он день ото дня все заметнее отдалялся от людей. Словно сердце и глаза свои Ниа оставил на чужбине. Он поклялся, что порвал с янки, что не хочет быть диверсантом. Он говорил, будто очень тосковал по родной земле, потому и вернулся. И все же понять его было мудрено. Нет, не похож он на человека, который добровольно сдался, чтобы вновь обрести утраченную родину.
Каждый день уходил он в лес за хворостом, Кхай только диву давался: отчего он так усердствует? Может, ему дом опостылел и он ищет предлог, чтобы уйти куда-нибудь? А может, надеется повстречать в лесу какую-нибудь пригожую девицу и завести с ней шашни? Да нет, дело, кажется, не в этом. Так думал Тхао Кхай…
* * *
В то утро Ниа, как обычно, вывел коня и прицепил к поясу топор.
– Куда ты? – спросила Зианг Шуа.
– Схожу в лес за хворостом, – ответил он.
И, взяв коня под уздцы, медленно вышел со двора.
Кхай подождал немного и потихоньку отправился следом за ним.
Лес шумел ярко-зеленой листвой. В переплетенье высоких крон порхали птицы. Небо нахмурилось и потемнело, но Кхай не боялся сбиться с дороги. Здесь, в Финша, ему был знаком каждый камень, каждый, даже самый глухой и заброшенный уголок, куда, казалось, никто никогда не заглядывал.
Лесом вдоль склона шагал Тхао Ниа.
Чуть выше шел за ним следом Тхао Кхай.
Вскоре лесные чащи огласились гулким стуком топора – Ниа повалил здесь в прошлый раз несколько деревьев и теперь принялся обрубать ветви, чтобы потом увязать их и навьючить на лошадь. Дело у него спорилось.
«Да нет, – подумал Кхай, – видать, он и вправду ездит за хворостом». Он поднялся, еще разок глянул вниз и уже собрался было домой. Но тут он заметил, как Ниа, осмотревшись по сторонам, помедлил минуту и скрылся между камнями.
Там за лощиной, позади скал, – непроходимая чаща. «Куда это он?..» Кхай растерялся на мгновенье, потом сообразил: «Коня-то он оставил. Подожду здесь, рано или поздно он сюда вернется. Другого пути нет…»
Лесные заросли безмолвствовали.
Но для Кхая в лесу не было тайн; заметив, как вдали над деревьями поднялись птицы, он понял: кто-то пробирается через заросли.
Потом, как и ожидал Кхай, вдалеке появился Ниа. Он шел, не останавливаясь, то исчезая в чаще, то вновь выходя на прогалины. Наконец он добрался до того места, где оставил коня, и был теперь на виду. Засунув топор в середину вязанки, ой нагнулся, поднял одну за другой тяжелые вязанки и приторочил их к бокам своего коня. Малорослый конек тронулся шагом, отсюда, издалека, из-под груды веток видны были только стоявшие торчком острые уши.
Ниа направлялся к опушке.
Кхай, держась за выступы камней, быстро спустился вниз и обогнул скалу там, где только что прошел Ниа. Путь ему преградили густые заросли. Здесь стоял влажный и душный полумрак. Кхай шел в ту сторону, откуда взлетели потревоженные птицы. Временами он находил совсем еще свежие следы – кто-то проходил тут недавно. Но наметанный взгляд замечал и тянувшиеся рядом старые следы: то ли несколько человек прошли здесь, то ли кто-то ходил этим путем изо дня в день. Местами трава была сильно примята, стебли совсем поникли, но, видно, кто-то пытался распрямить ее и расправить. Тхао Кхай помнил, когда-то, в войну, партизанам тоже случалось таким способом заметать свои следы. Ветер не проникал в эту чащобу, значит, траву примяли люди. Куда же они шли?
Кхай, как бывалый следопыт, нагибался к земле, отыскивая следы, и шел дальше. В лесу становилось все темнее. Пробивавшиеся сверху редкие солнечные блики похожи были на светляков, ползавших по ковру из листьев, в котором утопала нога. Даже люди из племени зао, что ходят в лес собирать пахучие грибы, никогда не решались забираться в такую глушь.
Дорогу вдруг преградила отвесная каменная стена, поросшая поверху густым черным мхом. Из-под мха, словно щербатая челюсть, торчал широченный выступ скалы. Кхай щелкнул зажигалкой и осветил небольшую пещеру. Он снял винтовку и стал тыкать стволом в каждую расщелину. Сперва металл позвякивал по камню, потом послышался глухой гулкий звук – винтовочный ствол наткнулся на дерево.
Кхай просунул руку между камнями и вытащил покрытый лаком серый деревянный ящик, похожий на ларец, в каком уездный начальник хранил когда-то принадлежности для курения опиума. Потом он достал несколько коробок поменьше и диковинный пистолет, должно быть бесшумного боя – легкий и маленький, величиною с ладонь. Пистолет был завернут в кусок зеленого нейлона.
Кхай знал, что это за ящики – во время боев в Тэйбаке, в Верхнем Лаосе и потом, под Дьенбьенфу[81]81
Дьенбьенфу – город и район в Тэйбаке; здесь весной 1954 г. части Народной армии разгромили крупные силы французского экспедиционного корпуса.
[Закрыть], он видел не раз походные рации, разобранные и упакованные в деревянные коробки. В штабе его полка возле такой же рации сидел радист и с утра до ночи крутил рукоятки.
Кхай поднял голову. Откуда-то издалека донеслось протяжное мычание: запертый в хлеву буйвол звал хозяев. Стукнула по камням мотыга: где-то на горной делянке высаживали кукурузу; потом заскрежетала тяпка, видимо, кто-то окучивал кукурузные побеги, срезая сорные травы. Послышалась грустная песня и переливы свирели. Давно уже ставшие привычными голоса деревенской жизни, той самой обыкновенной жизни, которая показалась сегодня Кхаю особенно близкой сердцу.
Он нагнулся снова: нет ли здесь еще какой дряни?
Вдали горная речка вела неумолчный свой разговор. Ручей, питавший ее, бежал под ногами у Кхая. Он проводил взглядом убегающий поток – там, вдоль ручья вилась тропинка, спускавшаяся прямо в Наданг. Когда-то этой потаенной тропой ходили еще партизаны. Не здесь ли прошел враг?
Он скрипнул зубами.
– Сволочь! Диверсант!..
Безотчетным движением направил дуло винтовки на деревянные ящики, словно это и были вражеские лазутчики, но стрелять, конечно, не стал. Кхай решил вначале идти в город, но потом подумал: «Нет, нельзя оставлять его без присмотра. Поговорю-ка сперва с председателем…»
И заторопился назад.
Но оказалось, что председатель Тоа поехал по делам в деревню лы и еще не вернулся.
И Нгиа тоже уехал в город. Правда, вернувшись в Фипша, он заглянул по просьбе Кхая к нему на медпункт. Но разминулся с ним и, не дожидаясь встречи, поспешил в Наданг.
XVI
А внизу, в Наданге, уже поспевал рис. Среди зеленых лесных просторов желтизною отсвечивали поля. Урожай зрел добрый.
По берегам реки Намма вдруг снова разнеслась весть: скоро объявится государь. Кое-кто тотчас начал резать белых собак, белых коз, белых и пестрых кур. Одни угоняли в лес буйволов, другие уговаривали народ забивать скотину на жертвенное мясо.
Нашлись и такие, что бросили свои поля на произвол судьбы. Дикие свиньи пожирали рис и бобы на пашнях. Кое-где народ уходил в лес целыми деревнями.
Староста Панг решил отправиться в Финша и доложить обо всем председателю Тоа. Но тут очистились воды, река стала прозрачной – началась путина, и Панг так никуда и не собрался.
Однажды утром он, перекинув через плечо сеть, пошел на реку. Но едва миновал он пороги, навстречу ему попались люди мео, странные на вид – в верных одеждах, какие носили обычно пришельцы из Лаоса.
А ведь граница отсюда неподалеку, за старым лесом; правда, дороги там нет, но пройти и через лес нетрудно.
Панг понял, что они «оттуда», перебросил сеть на грудь и стал поперек тропы, чтобы остановить и расспросить их. Но тут лазутчики сами окружили его со всех сторон.
– Есть кто-нибудь в деревне? – спросил один.
Панг глянул ему лицо и вместо ответа спросил сам:
– А у вас есть пропуск?
– Ты кто такой?! – заорал незнакомец.
– Я – Панг, здешний староста, – отвечал он спокойно и неторопливо.
– Сволочь! – Незнакомец снова сорвался на крик. – Ты что, не слыхал про запрет? От берегов Ма и до Черной реки запрещено ловить рыбу и работать в поле!
– Нет, не бывать этому. Правительство говорит: надо развивать производство…
– Ах ты! Язви тебя змей! Ты лучше брось своих партийцев, не то отец с матерью воскреснут, а дороги домой не найдут.
Но Панг не испугался угроз. Теперь, когда он поверил Тхао Кхаю, он не боялся больше нечистой силы. Но знал: у нарушителей границы есть оружие. И решил уйти.
Тот, что стоял ближе всех, схватил его за руку.
– Ты один выискался такой подонок на всю округу! Вот тебе и невдомек, что государь вернулся уже сюда, в горы. Ему надо лишь убедиться, что мео и са едины – все до последнего человека. Тогда он поведет нас на племена кинь и тхай и мы отнимем у них землю и каменные дома, соль и белое серебро. Мы все заодно. Не будь тебя, гадина, мы уже сегодня могли бы встречать короля…
Нет, неправда! Панга такими речами не запугать! Недаром ведь он родом из Хуоика. Он видел солдат Народной армии, видел, как удирали и подыхали тэй, как потом пришло Правительство и народ взял землю в свои руки. Слыхал он и о «повелителе» здешнего края Муа Шонг Ко, что сбежал в Лаос к янки и теперь промышляет там разбоем. Подонок! Землякам в горах не хватит и нескольких жизней, чтобы поведать о всех его преступлениях! Кому он со своей сворой нужен?!
Лицо Панга было по-прежнему невозмутимо. Тогда один из бандитов подошел к нему и вытащил пистолет. Панг почувствовал, как холодное дуло уткнулось ему в позвоночник.
– Иди! Не останавливайся!
Не зная, как быть, Панг перехватил покрепче сеть. Кто-то снова толкнул его в спину. Они погнали его перед собой, вброд через ручей, потом вверх по крутому берегу, в сторону границы.
Наконец Панг увидел под горой в усеянной камнями лощине толпу каких-то странных людей. Одни щеголяли в платье с красной оторочкой и вышитыми на спине знаками чиновных отличий; на других болтались длинные шаманские балахоны; третьи ходили голые до пояса – в одних штанах из синей ткани или неокрашенного холста – старых и драных. Среди них были как будто и зао, и мео, и са с речки Намма. Обличье их казалось Пангу знакомым, но ни одного в лицо он не узнал. Были они бледные – до синевы – то ли от выпитой водки, то ли от страха. Может, их тоже пригнали сюда силой? Одни слонялись по лощине, другие стояли молча, удрученные и поникшие.
Несколько человек в расшитых платьях, обступив улегшихся на землю мео, поили их водой и водкой. Сами изрядно уже захмелевшие, они расплескивали воду и водку на лежащих людей, ожидая, что в тех вот-вот вселятся вещие духи. Кто знает, который день льется здесь вода с водкой, растекаясь большими лужами, как буйволиная моча на пастбище. Слышны были протяжные крики и гулкий стук рогов. Люди, став на колени, молились вполголоса. Дым от курящихся благовоний густыми серовато-белыми клубами поднимался к небу – словно от подожженной травы. На разложенных по земле банановых листьях валялись куски вареного и жареного мяса, над ними жужжали рои слепней и зеленых мух.
То и дело раздавались сиплые голоса:
– Пей!..
– Пе-ей… до дна…
– Пей!..
Кто-то, приподняв с земли одуревших духовидцев, пытался уложить их повыше. Один из них – ему только что плеснули в рот водки – вскочил, заметался, нелепо размахивая руками, и рухнул, грохнувшись головой о камни. Соседи сунулись было поднять его, но они и сами были пьяны и, нелепо растопырив руки, тоже повалились наземь.
Рядом, дожевывая кусок мяса, улегся еще один духовидец, и ему начали наперебой заливать в глотку хмельное и воду. Благовонный дым стлался густой пеленою, словно здесь выкуривали комаров. Снова раздался гулкий стук буйволиных и бычьих рогов. А люди все лили и лили водку в отверстые рты духовцев, распростершихся в ожидании вознесения и встречи с государем.
Кто-то ткнул Панга в бок. Он обернулся: старый Нгу… тот самый, что на собрании на вопрос Тхао Кхая отвечал: «Не знаем».
– Начальник сказал, – обратился он к Пангу, – среди нас есть еще дурной человек, и из-за него мы не можем идти встречать государя. Ты как, очистил уже душу? Надеюсь, ты больше не староста?
– Не знаю…
– Выходит, из-за тебя вся задержка?!
– Кончай агитацию разводить!
– Надо бы тебя прикончить, да ладно уж, по доброте своей пожалею соседа. Но смотри у меня! Ступай помолись государю, чтоб даровал тебе жизнь!..
Кто-то из толпы протолкался поближе и забубнил:
– Хватит… Надоело… Пора в Лаос…
– И то верно, – подхватил другой, – государь ждет не дождется нас у самой границы на реке Ма.
– А разве все уже в сборе? Было ведь сказано: ждите, пока соберется побольше народу?!
Люди говорили все разом.
– Когда выступаем?
– Ну что, наконец-то уходим?!
– Точно…
– А скоро ли за нами явится королевский посланец?
– Говорят, вот-вот будет.
– Значит, больше ждать не станем?
– Хватит, заждались!
Лица их осунулись и пожелтели от бессонных ночей, от пересудов и бесконечных сомнений. Когда же уйдут они наконец к верховьям реки Ма, где ожидают их давно обещанные радости и блага? Многие ведь зарезали последнюю курицу, чтоб прорицатель, посмотрев на ножки ее, смог отыскать благие приметы…
Сколько полей осталось несжатыми! Мыши и дикобразы травили рис, и зрелые зерна дождем осыпались наземь. Сколько домов заброшено! И хозяева не смели вернуться назад: страх и стыд удерживали их. Но каково придется им здесь, в горах, без вещей, без пищи и крова? Чего им теперь ждать, на что надеяться, как не на приход государя, который сулит им изобилие и покой? А если государь не пришел до сих пор, значит, надо идти ему навстречу… Надо – и все тут…
Какой-то старик, прихрамывая, подошел к Пангу и пригласил его присесть.
– Откуда вы, дедушка? – спросил Панг.
– С речки Тангао.
– И вы добирались сюда от самой Тангао?
– Да… Слух был, будто здесь объявился королевский посланец, вроде он учит творить заклинания.
– А урожай-то небось не убрали?
– Говорят, сынок, государь вернется и тогда у нас будет всего вдоволь.
Да что это они все заладили одно и то же! Сперва Панг даже растерялся. Потом нахлынули ярость и гнев. Мозг сверлила одна мысль: «Они ведь и впрямь готовы податься через границу! Готовы предать родину!..» Нет, раньше он никогда б не поверил, что слухи, пусть даже самые назойливые и ловко состряпанные, могут сорвать с места этакую прорву народу: вон, всю гору облепили! Но ведь его, Панга, назначило сюда Правительство. Он должен остановить их! Остановить – даже ценой собственной жизни!..
Он заметил стоявшего у ручья шамана. Тот поднял к лицу сложенные ладони и заискивающе кланялся какому-то человеку в долгополой черной одежде – наверно, одному из главарей. Да, это же старый шаман из Наданга! Значит, и он заодно с ними. А старик, все с тем же подобострастным видом, приблизился к Пангу. Панг в сердцах отвернулся от него и вдруг услыхал за спиной у себя шепот:
– Нет-нет, я не изменник… Я не предал Правительство…
Он обернулся. Но старик уже затерялся в шумной толпе. И все же никто другой не мог произнести этих слов. Теперь уж Панг и вовсе ничего не понимал.
К нему подступил тот самый – в черном. Пьяное лицо то бледнело, то багровело снова. Ноги выписывали замысловатые вензеля. Одежда его, утром еще целехонькая (это он встретил Панга на берегу), теперь свисала клочьями. Видно, упившись, от долго валялся на камнях, надеясь вознестись на небеса.
– A-а, вот ты где?!
В лицо Пангу ударил хмельной дух. Незнакомец скрипнул зубами и заорал:
– На колени, сволочь!
Панг тоже побелел от ярости:
– Нет!
Красные, вылезшие из орбит глаза уставились ему в лицо.
– У-у, козел смердящий!.. Убью… чтоб государь наш поскорее вернулся!
Эхо подхватило его пьяный крик: «Убью!.. Убью!..»
Панга пробрал озноб. И тут его охватил страх.
– Убьешь… меня… – произнес он.
Пьяный замотал головой:
– Ладно, – он кивнул, – раз ты боишься меня, живи. Отпускаю тебя домой, чтоб всю деревню привел, до последнего человека!
– Не пускайте его в Наданг! – крикнул кто-то. – Приведет солдат, и всем нам крышка. Лучше кончить его на месте!
Пьяный вытащил пистолет и навел его на крикуна, потом повернулся к Пангу:
– Иди!
Панг сделал несколько шагов.
Вдруг из-за скалы до него донеслись приглушенные голоса:
– Ступайте-ка следом за ним в Наданг да прихватите оттуда парочку свиней. Принесем жертву, выпьем, закусим на славу – глядишь, и ночь пройдет. А на рассвете – в путь.
– Значит, завтра выступаем?
– Да, теперь уж недолго ждать.
– Так двинем в Лаос?
– Не выпускайте этого гада. Держите его, держите!
– А может, не стоит посылать его за земляками? А ну как он дунет прямиком в Финша да вернется сюда с «хвостом»!
– Что, завтра и вправду уходим в Лаос? Не будем никого ждать? Или еще подойдут люди?
– Решено, завтра выступаем!
– А если Панг приведет солдат?
– Не бойся, его все время держат на мушке. Просто нам свининки захотелось, вот его и послали…
Панг не дослушал до конца. На тропу спрыгнули откуда-то человек пять или шесть. Он пригнулся и быстро зашагал прочь. Потом оглянулся: люди шли следом. Их вроде стало больше. Да они, пожалуй, уволокут всех свиней из деревни.
И вдруг он ощутил непривычную легкость на плече и понял, что потерял сеть. А ведь основа ее – вплетенные по краю сто железных колец – передавалась у них в роду из поколения в поколение. И вот он потерял ее! А может, какой-то ублюдок стащил сеть у него из-под носа? Он даже не мог сообразить, когда она исчезла. Лишь выйдя на освещенную солнцем опушку, Панг окончательно пришел в себя. Он вспомнил о своем долге, о том, что поставлен здесь самим Правительством.
