Текст книги "Западный край. Рассказы. Сказки"

Автор книги: То Хоай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

– Вы не поверите, товарищ, – сказал он продавщице, – в первый раз на своем веку вижу такую новую основу.

– Что вы, дедушка, – засмеялась продавщица, – их нынче в кузнице у председателя Тоа делают видимо-невидимо.

– Неужто?..

Голос старика был подобен шелесту ветра. Он обратил лицо к небу, а пальцы перебирали металлические кольца. Вот она – заветная вещь, о ней испокон веку мечтали бедняки из племени са! А нынче она лежит преспокойно на прилавке, и в кузнице у председателя Тоа их сделают еще, сколько потребуется; да, в председателевой кузнице вам могут смастерить все, что угодно!..

Вот почему сегодня старик направился на «предприятие By Шоа Тоа» вместе с парнями, что пришли учиться на кузнецов и литейщиков.

В прошлом году сюда доставили на продажу из города плуги, какими пашут обычно поля в деревнях народности тхай. Но в здешних горах земля была тверже и злее, и лемехи для нее оказались совсем непригодными. Тем, кто купил их, пришлось нести лемехи в переплавку. Нгиа тогда провел скупку негодных лемехов и предложил завозить сюда из города чугун, чтобы наладить выпуск плугов на месте.

Вот когда по-настоящему развернулось кузнечное дело. «Завод» семьи By работал полным ходом. И весть об этом с радостью приняли повсюду. Председатель Тоа вместе с другими опытными кузнецами обучал людей ремеслу. Со всей приграничной округи – от берегов реки Ма и до верховьев Намкинь и Намма – к ним слали парней на выучку и тхай, и лы, и зао.

Председатель Окружного комитета сказал:

– Вы уж, товарищ Тоа, помогите наладить производство и обучите молодежь, чтобы к концу года было кому передать кузницу. У вас ведь и в Комитете работы невпроворот.

Что правда, то правда: старый Тоа занимался кузницей куда больше, чем своими председательскими делами.

Кузница стояла на вершине холма, сразу за рыночной площадью. И с утра до ночи шумно, точно разлившийся ручей, дышали мехи. Помещения кузницы, широкие и просторные, примыкали одно к другому – как в домах племени зао, где селятся вместе несколько семей.

Больше всего учеников было в литейной. Одни очищали изложницы, другие зарывали для охлаждения извлеченные из форм лемехи в груду опилок. Новые плуги были сложены перед дверью кузницы двумя ровными рядами; цветом металл был похож на багровый от жара кукурузный корж, прямо хоть пробуй на вкус.

Председатель Тоа перевернул лежавшую кверху дном изложницу. Несколько учеников тотчас подхватили ее, приподняли ковш с расплавленным багрово-алым чугуном и, сняв корку нагара, быстро залили форму. Пламя выстреливало искры в длинные, ниже колен, фартуки из тигровой шкуры. Чугун в форме принимал очертания лемеха, изогнутого, словно долька ярко-красного плода коонг.

Тоа пожал старику руку и сказал:

– Жду не дождусь пополнения из Наданга!

Старик, обернувшись, указал на стоявших позади парней:

– Какое бы нужное дело ни затевало Правительство, мы, люди са, тут как тут. Вы, председатель, не извольте беспокоиться.

Тоа громко засмеялся и привычным движением поднял руку – словно вытаскивая из печи раскаленную болванку.

– Да я и не беспокоюсь. Теперь жизнь идет на лад: вон, поглядите-ка сами.

Внизу, на площади, ярмарка была в разгаре. Зонты, черные и синие, колыхались среди махавших хвостами коней.

…И впрямь все нынче идет по-другому. Под густыми зелеными кронами деревьев тянутся друг за другом обнесенные темными изгородями здания: Исполком, магазин, почта, школа, медпункт на десять коек.

У входа в школу висят клетки с птицами. Со двора доносится струнный перезвон – школьники играют во дворе на данах[93]93
  Дан – здесь: струнный музыкальный инструмент.


[Закрыть]. Над учительским столом висит наклееный на картон лист бумаги с затейливо выведенной надписью «Молодежь строит новую жизнь в горах…»

* * *

Внизу, на дороге опять вереницею замелькали кони. Они были ясно видны меж ярусами ступенчатых полей, среди полукружий залитых водой пашен, что словно обручи охватили горные кручи, на фоне взрезанной плугом земли, где борозды красной волнистой рябью взбегали вверх по склонам.

Старика из племени са так и подмывало затянуть песню. Но он вспомнил, что знает одну лишь единственную – о страданьях и горестях своего народа, а она была явно не к месту.

– Вон те лошади на дороге и есть караван с товаром! – громко сказал вдруг председатель Тоа. – Сойдем-ка вниз, узнаем, не приехал ли Нгиа?

Навьюченные кони – здесь их была не одна сотня – казались пестрыми пятнышками на зеленом пологе трав, одевших молчаливые горы. Обрывы и кручи, поднимавшиеся к ярмарочной площади, то ясно очерченные, то таявшие в туманной дымке, плавно кружась, раскатывали вдруг по ближнему склону красную полосу недавно расширенной дороги; и она, извиваясь, убегала тотчас за видимый глазом предел.

На сей раз ошибки не было: караван с долгожданным грузом приближался к Финша.

Настороженный слух людей ясно улавливал тягучие переливы песни, доносившиеся из-за речки. Хрипловатый голос звучал высоко и протяжно, потом вдруг умолкал, отмечая паузу между куплетами. Это пел погонщик из племени тхай, он восседал на коне, шагавшем впереди каравана.

Караван с товаром подходил все ближе и ближе. Парни и девушки сбежались со всего рынка. Даже торговец засахаренным арахисом, старик из племени сафанг, что просидел все утро, невозмутимо перебирая в кошельке монеты, соизволил глянуть в ту сторону. Другой старик, выходец из зао, перестал резать сухие табачные листья, сунул за головную повязку свои небольшие весы, обернулся и уставился на дорогу. Народ всполошился. В ряду, где продавали с пылу, с жару кукурузные коржи, тростниковые веера в руках у старых хозяек заходили быстрее прежнего над раскаленными угольями. И дымок, что поднимался над подпекавшимися коржами, стал густым и терпким.

В начавшейся суматохе неподвижными оставались одни лишь мешки да вьюки, набитые зелеными и желтыми грушами, которые сняли с веток недозрелыми, ярко-красными поздними персиками, ярко-желтыми лимонами и черно-фиолетовыми поздними сливами, обметанными белым налетом: надкусишь одну, и рот наполнится сладостью – того и гляди, проглотишь косточку вместе о мякотью. К мешкам этим и вьюкам, плотно уложенным наподобие стены, еще не подходили покупатели. Лишь дети, снующие по базару, ни у кого не спрашивая, угощаются плодами.

Девчонки из красных мео, в своих черных юбках и красных душегреях, выглядели ничуть не хуже взрослых девушек. За плечами у каждой мешок; с видом серьезным и деловитым они проворно сучат на ходу льняную нить из кудели, лежащей в сумке у пояса – точь-в-точь как матери и старшие сестры. Только вот девчонкам очень хотелось есть, и, едва явившись на ярмарку, они достали ножики и очистили по груше. А потом начали бегать вприпрыжку вокруг девушек и женщин, что уселись у края обрыва и ели сливы. Глядя вниз, на дорогу, они весело переговаривались и спорили: что там за кони виднеются и что они везут: то ли вьюки с товарами для магазина, то ли цемент для ирригаторов, строящих колодцы, может, перевозят добро геологов и гидрологов, а может, и вовсе идут порожняком за кукурузой в поле. Истомясь ожиданьем, они приняли было за вьючных коней желтобоких волов, неторопливо и важно шагавших среди тростниковых зарослей.

Девушки пришли на базар с самого утра. Вот идут подружки из белых мео – в расходящихся колоколом белых юбках, вырезных сине-черных кофтах с темно-красной вышивкой по вороту и бортам и в сандалиях из черной автомобильной резины. Концы их ярких головных повязок бьются на ветру, и кажется, будто за плечами у них порхают пестрые бабочки.

Постепенно вокруг девушек, высматривающих с обрыва караван, собираются парни.

Вон на камнях примостились ребята из ополчения: у каждого – клетка с птицей и кальян. Сидят себе, наигрывают на свирелях, а за плечами торчат дула новеньких винтовок, присланных из города.

Парни с кхенами изощряются друг перед другом в прыжках и подскоках. Народ обступил их кольцом. Печали свои и радости мео всегда изливали в звуках кхена. Ну а нынче, когда ни челядь начальника, ни стражники не нарушают спокойствия и веселья ярмарок, звучат одни лишь радостные напевы. Зрители то и дело отходят к питейному ларьку – чтобы поднести лихим плясунам чарку водки. Когда же настал черед замысловатейшего колена, именуемого «прогулкой», один из старцев принес заранее чашку пахучей и сладкой кукурузной водки и уселся ждать, когда можно будет вознаградить лучшего танцора. Но как ни увлечены зрители, они не забывают поглядывать на дорогу. Веселье – весельем, а на уме у каждого – караван с новогодними товарами.

Вот он уж виден совсем хорошо. На каждый десяток коней – один погонщик, он восседает поверх вьюков, свесив ноги. Все ближе слышится песня, протяжные повторы ее словно долгая дорога. Так поют тхай. Голос певца летит вдоль ручьев и вместе с водою, звеня, убегает к подножиям гор. Песня робко открывает взгляду береговые пески, где купаются по вечерам деревенские девушки; песня тхай – нескончаемая, трепещущая, возвращающаяся к людям издалека ясным переливчатым эхом…

И вот караван наконец в Финша!

Кони резво прошли долгий путь от Иена, что стоит на знойной равнине, до здешних вершин, где царит прохлада. Ручейки пота, минуту назад еще блестевшие на лошадиных мордах, испарились от жаркого дыхания толпы. Горячий терпкий дух лошадиного пота привычен для мео – у них в деревнях вокруг каждого дома стоят кони. Площадь наполнилась радостным ржанием, лошади, с которых сняли тяжелые вьюки, весело машут хвостами, бьют копытами, щерят зубы, самые изголодавшиеся подбирают с земли груши, которые бросает им набежавшая детвора.

Конец томительному ожиданию, догадкам и спорам: караван прибыл!..

На площади, и без того многолюдной, народу прибавилось. Пение свирелей и кхенов сливается с гулом недавно отведенной сюда речки – на ней будут строить гидростанцию. В лад торопливым девичьим шагам позвякивают цепочки, бренчат серебряные браслеты. На высокой груди девушек пупиео нежно звенят серебряные колокольчики, словно поет загадочно и еле слышно ветер из далеких неведомых стран.

Ми давно уж сидела у обрыва вместе с подружками.

Она грустила. А девушки, словно и не замечая этого, шутили и смеялись, прикидывая, какие им предстоят покупки: сколько нужно взять ткани и катушек с нитками, не забыть бы новое зеркальце, и самописку «Чыонгшон», и ручной фонарик…

Конечно, у каждой были свои сокровенные тайны, да только об этом не дано знать никому.

– Ну а нашей Ми ничегошеньки не надо, – сказала Кхуа Ли, – приехал бы только товарищ Нгиа!

– Ты-то сама, кого поджидаешь? – тотчас спросила ее соседка.

И подружки весело зашептались. Звонкий задорный смех их понесся над скалами, обгоняя идущих вереницей коней, на спинах которых колыхались вьюки с красным сатином, синей тканью намдиньской выделки и зеленым полотном; коробы с черными и красными зонтами и резиновыми сандалиями, корзины с тарелками, чашками и ложками.

Подъехав к магазину, всадники соскочили наземь – сперва погонщики, молодые парни из племени тхай, потом счетовод Управления торговли, кинь по происхождению, он приехал из города на ревизию. Нгиа среди них не было.

Из-за скалы, заслонявшей дорогу, вдруг появился Тхао Кхай, он изо всех сил погонял трусившую впереди вьючную лошадь.

– Эй, Кхуа Ли! Наконец-то! – закричали девушки.

– Кхуа Ли, гляди-ка, скорее!..

Но ее нигде не было видно. Она приметила Кхая еще внизу, в ущелье – раньше всех. И, успокоясь, спряталась в толпе.

– ДДТ!.. Есть ДДТ!.. – кричал Кхай, указывая на большой мешок из сыти, возвышавшийся на спине первой лошади.

Народ зашумел.

– Вот это да!

– Теперь нам порошка хватит!

– Здорово!

…А ведь когда в первый раз начали опрыскивать дома ДДТ, люди возмутились и сломали распылитель. Правда, скоро они убедились: всюду, куда попало хоть немного порошку, клещей и мух – как не бывало. И теперь многие сами приглашают сандружину опрыскивать белым порошком не только стены и пол, но даже алтарь предков. А три буквы – «ДДТ», поначалу чуждые и непонятные, – стали уже привычными…

Увидав председателя Тоа, Кхай сказал:

– Окружном согласен выделить средства на расширение нашей больницы до двадцати коек. Вы довольны, председатель?

– Председатель, говоришь? – переспросил кто-то.

– Да зови его просто тестем! – посоветовал другой.

Все расхохотались.

Едва лишь Ми подошла к брату, Кхай, не дав ей и рта раскрыть, объявил во всеуслышанье:

– Нгиа еще не вернулся из отпуска!

– Да уж он небось дома доброе винцо попивает, – засмеялся кто-то, – никак не оторвется!

Насмешки и шутки вконец смутили Ми. На глаза у нее навернулись слезы. Благо никто этого не заметил, всем было не до нее: сгружали новогодние товары!

– Бумага пришла, – сказал Кхай сестре, – тебя направляют в медицинское училище.

– Неужели правда? – переспросила Ми.

И непонятно было, радуется ли она предстоящей поездке или волнуется, почему Нгиа еще не вернулся с равнины.

XXIII

Так уж бывает испокон веку: едва стемнеет, расправляют крылья ночные птицы и разлетаются, самец и самка – в разные стороны. Всю ночь окликают они друг дружку в лесных чащах, и лишь на рассвете стихают их голоса.

Мео имеют обыкновение угадывать по птичьим голосам свою судьбу.

Ранним утром, когда невестка ставит на очаг глиняный котелок с отверстиями в донце варить кукурузу на пару, слышно, как под крышей у двери тихонько шепчутся птицы. Это чета ласточек хлопочет в своем гнезде; словно приплясывая, они выставляют наружу то голову, то хвост, приминая торчащие соломинки. Пение ласточек, не говоря уж о гнездах, что лепят они под стрехой, – доброе предзнаменованье для дома. И каждый, кто слышит поутру их голоса, проникается радостью и надеждой.

Меж гроздьев ярко-красных цветов протяжными голосами распевают черные дрозды – всего три или четыре малые птицы, а криком своим переполошили всю округу. Черные дрозды вечно пререкаются и громко судачат – точь-в-точь женщины на ярмарке. И лишь изредка можно услышать голоса небольших черно-белых птиц титьтьое, трели соловья или прозрачную песенку певчих дроздов.

Птичий гомон звенит не умолкая.

Но едва яркий солнечный свет разливается по небу, наступает тишина. Прилетают откуда-то стаей удоды, пунцовые с яркими высокими гребнями, они, точно факелы, рассекают пелену редеющего тумана.

В эту пору обычно за дверьми готового к открытию магазина раздается негромкий, похожий на птичий щебет звук – словно проныры воробьи или ласточки пытаются заглянуть в притворенную дверь внутрь помещения.

Нгиа уже знает: там – первые покупатели, а может, люди принесли что-нибудь на заготовительный пункт. Женщины заглядывают в щели между дверными створками и тихонько болтают, дожидаясь начала торговли. А когда солнце поднимается повыше, начинают сходиться – по одному, по двое – покупатели из дальних деревень. Сегодня день не базарный – обычные будни.

Солнце стояло уже высоко, когда двое незнакомых людей – мужчина и женщина – вошли в магазин. Были они молоды. На ногах у обоих – одинаковые сандалии из автомобильной резины. Нгиа опустил расходную книгу, глянул на них и сразу понял: молодожены. Молодые всегда приходят вместе покупать обновки.

Щегольским своим нарядом они затмили здесь всех и вся. На жене – черная шелковая кофта и цветастая юбка в складку, открывающая икры ног, обтянутые новенькими синими гетрами. Муж ее красовался в короткополой куртке, именуемой тапу, с высоким воротом, расшитым в косую клетку. Он был коротко подстрижен, и серебряных обручей на шее у него не было. «Наверно, учится где-нибудь, – подумал Нгиа, – может, будущий учитель, а может, работает в Молодежном комитете? Молодые ведь нынче не отпускают длинных волос, и ни один не наденет шейных обручей или платье, какое носили в старину, – оно открывало живот и стягивалось сзади красным кушаком. Никто даже не покупает материю, из которой шьют старинные наряды… С первого взгляда и не поймешь, кто он, этот парень?..»

Женщина пощупала красную материю – целая штука лежала на прилавке, – помяла в ладони сатин и, обернувшись, поглядела на мужа. Щеки ее вспыхнули румянцем: новобрачные обычно стеснительны. Раньше женщины мео брили головы, оставляя волосы лишь на темени, но молодежь давно отказалась от этого обычая.

Молодожены купили двуспальное красное одеяло намдиньской работы, и, когда Нгиа протянул им сдачу, на лице у жены появилась нерешительность. Нгиа быстро защелкал костяшками счет и понимающе улыбнулся:

– Вы можете взять на эти деньги еще десяток чашек. Пожалуйста, последняя новинка…

Муж кивнул и взял связанные в две стопы чашки – их завезли с равнины, из Хайниня.

– Могу предложить табакерки с зеркальцами. Очень красивые.

Они купили две штуки; молодежи вообще полюбились эти табакерки. Их можно было даже носить как украшение на куртке или за головной повязкой.

– Пожалуйста, английские булавки…

Они взяли десяток. Потом купили кусок туалетного мыла «Белая роза», бутыль керосина, две мотыги и полтора метра красного нейлона на дождевик…

Муж выложил на прилавок пять донгов, и снова осталось немного денег. Жена рассматривала пестрый детский костюмчик, висевший возле самого прилавка. Костюм ей явно понравился, и она протянула было за ним руку.

– Да будет вам, купите в следующий раз, – засмеялся Нгиа.

Тут только молодожены остановились.

Нгиа едва не добавил: «Кукуруза еще не созрела, а вы уж и свадьбу сладили. Куда торопитесь?..» Но промолчал; на сердце у него кошки скребли, и было ему сейчас не до шуток.

Он все вспоминал случай, приключившийся на строительстве дороги, неподалеку от Наданга – месяц назад поженились девушка из Тхайбиня[94]94
  Тхайбинь – название города и провинции ДРВ, расположенной на берегу Тонкинского залива, к юго-востоку от Ханоя.


[Закрыть] приехавшая в горы поднимать целину, и парень, выходец из мео. Всюду только и разговоров было что об этом браке. Оба – и жених и невеста – работали в Молодежном комитете. Там они познакомились и полюбили друг друга. Свадьбу сыграли прямо на стройке. Потом муж отвез молодую знакомиться со свекровью и свекром. Жена, желая уважить мужа, сменила обычное свое платье на наряд мео, и оказалось, он очень пришелся ей к лицу. Старики, увидав, что невестка, хоть родом она и из чужих мест, обличьем вылитая мео. На радостях они позабыли обычай и сами вышли навстречу молодым.

Рассеянно припоминая забавные эти подробности, Нгиа подумал: «А ведь если здесь женишься, придется небось ехать на свадьбу к жениной родне, нарядившись горцем… Впрочем, мужчине одолжить или сшить костюм легче, чем женщине…»

Настроение у него было довольно унылое. Тет он отпраздновал на родине, в Футхо. Перед праздником получил от брата письмо: «Постарайся приехать к Новому году. Теперь-то уж непременно тебя окрутим…» Но надежды брата не сбылись. Не суждено, видно, ему обрести свое счастье в родных местах – а ведь казалось, вот оно, у него в руках. Иногда, как, скажем, сегодня, он старался не вспоминать об этом: личные дела, в общем-то, мелочи. Но избавиться от грустных мыслей не удавалось, и они возникали снова и снова, как родник, пробивающийся из-под камней.

На партийной конференции Тхао Кхая избрали в бюро Окружного комитета партии; он оказался самым молодым членам бюро. Когда голосовали за Кхая, Нгиа вспомнил, как тот совсем еще подростком пришел в партизанский отряд; он был тогда одних лет с Вы А Зинем[95]95
  Вы А Зинь – мальчик из народности мео, который во время войны Сопротивления был партизанским связным. Врагам удалось схватить Вы А Зиня, они подвергли его зверским пыткам, но он не выдал своих и умер геройской смертью. В 1952 г. правительство ДРВ посмертно наградило его.


[Закрыть] и так же находчив и смел. А теперь вон как далеко пошел! «Это хорошо, – думал Нгиа, – что мео вошли теперь в руководство партии. И Кхай будет в бюро как раз на месте. Недавно, во время заговора самозванного короля, „старые кадры“ вроде меня оказались не на высоте…»

А ведь, бывало, Нгиа смотрел на Тхао Кхая, как на зеленого юнца, не отдавая себе отчета в том, что тот уже вырос и стал отличным работником, завоевавшим доверие и уважение земляков.

Да, недочетов и промахов у Нгиа было немало – он и сам сознавал это. Партия, посылая коммунистов в горы Тэйбака, напутствовала их: «Пусть земля эта станет вашей второй родиной». И Нгиа без малого пятнадцать лет следует ее наказу. Он и жизни не пожалел бы ради высокой своей цели. Нерасторжимые узы связали его со здешним краем. Отчего же его одолевает тоска и тревога?..

А молодожены, приторочив свои покупки к седлам, успели отъехать уже довольно далеко. Только яркое женское платье переливалось еще вдали на солнце. Но Нгиа казалось, будто он видит их обоих, словно они все еще стоят у его прилавка. Только на месте незнакомой женщины чудилась ему Тхао Ми – он видел перед собой ее блестящие глаза, ее румяные щеки.

Любовь непостижима, ее нельзя измерить и выразить с помощью чисел, как исчисляют, скажем, высоту самых высоких гор. И все-таки Нгиа пытался определить, уточнить и проверить свои чувства. В общем-то, его колебания сводились к одному-единственному вопросу: исполнил ли он до конца свой партийный долг, сумел ли обрести здесь, в Западном крае, вторую родину?

Он давно понял, что Ми любит его, и готов был ответить на ее чувство. Потому что полюбил и сам. И все-таки колебался. Он колебался и не мог ни на что решиться.

Раздираемый противоречивыми чувствами, он глядел на гребни гор.

– Коня-то еще хорошо видно! – раздался вдруг чей-то голос у него за спиной.

Он обернулся:

– О, Виен! Здоро́во, ты откуда?

– Та-ак, – протянул Виен, – конь остановился. Жена небось достает из коробка данмой. Усядутся рядышком на камень и затянут дуэт… Теперь до завтра домой не доберутся!

– Говоришь-то ты складно. Да только покупатели мои давно уж перевалили за гору. Это другая лошадь, она, наоборот, приближается к нам.

– Да нет, это скакун новобрачных!

– Хочешь пари?

– Давай!

– По рукам!

Виен продолжал с победоносным видом:

– Я с этим счастливым мужем знаком, он работает в Молодежном комитете.

– Уж не он ли женился на девушке с равнины? – спросил Нгиа.

– Нет, с чего ты взял!

Нгиа смущенно умолк.

– Если б та парочка со стройки заявилась сюда, – не умолкал Виен, – ты бы их все равно не узнал. Красотка из Тхайбиня в новом наряде – вылитая мео и на данмое играет – заслушаешься. Вот так-то!

Виен здесь без году неделю, а знает всех и вся!

– Виен, – помолчав, вдруг спросил Нгиа, – а ты из каких краев будешь брать жену?

– Милый мой, – Виен расхохотался, – да какая разница, откуда жена родом, главное – любовь! Кого полюбишь, на той и женись – вот мой принцип. Но женюсь я не раньше, чем будет освобожден Юг. А ты-то сам, что думаешь?

– Я, в общем… как и ты. – Нгиа принужденно улыбнулся.

Слова Виена разбередили ему душу. Ему стало не по себе, словно его только что пробрали как следует – и за дело.

Виен окончил техникум и приехал сюда с гидрологической экспедицией; работал в Хангтоме, потом поднялся в Мыонгте, опять спустился в низины Шинхо к реке Намма, а недавно, во время паводка, перебрался в устье речки Наданг.

Теперь, когда гидрологи построили здесь свой лагерь, кончилась первобытная, дикая жизнь Наданга. Рекой занялись люди. Отныне – и в половодье и в мелководье – объем воды, расход ее и скорость измерялись и вычислялись с помощью точных приборов. Виен хотел заставить ручьи и реки служить народу.

До того как он поднялся сюда, на Запад, Виен никогда не видал ни леса, ни гор. Его поколение выросло уже после Революции, и сверстники Виена восприняли многие черты нового времени. Их воспитали не только семья, но и школа, коллектив товарищей, весь уклад жизни и, конечно, книги – хорошие книги, пробудившие в душе у Виена любовь к родной земле, тягу к дерзаниям и дальним дорогам, к большим и серьезным делам.

По натуре своей Виен был склонен к прекраснодушию и мечтательности. Но сама работа – тяжелая и вроде на первый взгляд чересчур приземленная и однообразная – научила Виена правильно понимать задачи, поставленные Революцией, решать практические дела. Два нелегких года пробыл он с экспедицией в лесах Нампо, а оттуда вместе с гидрологами перебрался в здешние края. Виен за это время очень переменился, теперь романтическая окрыленность у него сочеталась с деловитостью и расчетом, а будничная текучка не заслоняла далеких радужных горизонтов.

Кончался паводок, и возле лагеря гидрологов в Наданге уже не видать было серых выдр, нырявших с берега за добычей. Река оставила на берегу вывороченные потоком валуны, кустарники и деревья. Солнечный свет расстилался по воде ровной, отливающей золотом гладью. Сойдя на мостки, гидрологи подтягивали поближе «железную рыбу» – водомер, отмечавший напор и скорость воды.

В полдень свет солнца бывал особенно прозрачен и ровен. С молчаливых полей долетал запах созревших ананасов.

Но ясные дни в горах длятся недолго. Зима нагоняет к лесным опушкам серые тучи. И тогда уж не различить издалека маленький лагерь гидрологов на берегу Наданга. А Виен и его друзья на утонувшей в тумане станции как ни в чем не бывало продолжают работать и учиться и даже умудряются таскать на деревенские огороды золу для удобрения почвы.

Проходит зима, за нею весна, потом – лето и осень, а работа у Виена тянется неизменной, нескончаемой чередой: в мелководье сидишь себе спокойно и делаешь замеры да выводишь столбики чисел, зато в половодье приходится круглые сутки быть настороже и ежечасно сверяться с приборами. Человек обязан сохранять спокойствие и уверенность перед лицом изменчивой грозной природы…

Нгиа всегда с уважением думал о Виене и его сверстниках, о тех, кто пришел работать сюда, в горы: учителя и медики, ирригаторы, животноводы, агрономы, счетоводы, плановики, работники торговли… Пускай они не сталкиваются с теми трудностями, которые выпали в войну на долю Нгиа, но и сегодня, когда в быстро меняющихся условиях особую важность приобретают проблемы идеологии и экономики, на их плечи легла огромная ответственность. Вклад молодежи в построение социализма здесь, в горах, очень и очень велик.

«Поколение двадцатилетних, – думал Нгиа, – повинуясь велению сердца, шагнуло во все концы страны. И если наши девушки и парни узнают, ценою каких усилий и жертв народ отстоял и преобразил горные склоны Финша или устье Хуоика, неприметную деревушку Наданг и речку Намма, если молодежь поймет, как преданы новому строю люди мео и са, зао, хани и лоло… – она будет считать свой труд во имя будущего этого горного края делом чести. Надо, – решил Нгига, – рассказать ребятам о славных традициях прошлого. Начать с создания здесь партизанской базы, потом сказать, как жили люди Финша в войну и после Освобождения, когда началось строительство. Ну и, конечно, остановиться на происках американских империалистов: вспомнить, как проводились диверсии, как разжигалась кровная вражда, распространялись провокационные слухи, как пытались переманить народ за границу… Я, хоть и проработал здесь пятнадцать лет, все-таки не смог до конца понять душу здешних людей и не сумел раскусить хитрости врага. Вот об этом-то и надо поговорить с молодежью…»

– Решил погулять в выходной день на базаре? – спросил он Виена.

– Да откуда у нас, у гидрологов, выходные? Для нас воскресенье – те же будни, работа… Я на собрание Союза молодежи.

И, помолчав, Виен добавил:

– Когда же ты наконец расскажешь нам историю Финша? Раздразнил, а теперь все кормишь обещаниями. Мы ведь здесь новоселы…

Нгиа только успел хмыкнуть в ответ, как Виен выбежал навстречу своим приятелям. Вместе с Кхуа Ли, секретарем здешней ячейки, они, весело болтая, направились к школе, где должно было состояться собрание. Оживление, охватившее было Нгиа, тут же улетучилось, и в магазине стало вдруг пусто и неуютно.

– Эй, Виен! – крикнул Нгиа ему вдогонку. – Ну, кто был прав?

– Твоя взяла.

К магазину подъехали три всадника. Из-за них-то и разгорелся спор.

Нгиа узнал заведующего Окружным отделом торговли. Транзистор, висевший на ремне у него за спиной, заливался во всю мочь. Следом за ним ехала женщина.

Виен быстро обернулся. Нет, он и не думал сейчас о пари; ему не терпелось узнать, кто эта женщина – маленькая и хрупкая, – так ловко спрыгнувшая с коня. На ней был костюм цвета хаки намдиньской выделки, какие носят обычно кадровые работники. От холодного горного воздуха щеки ее разрумянились. Волосы, собранные узлом, стягивала зеленая косынка, концы которой торчали в разные стороны. Так носили косынки в нынешнем году ханойские девушки, и мода эта почему-то называлась «ГДР».

Гостья подошла к парням и девушкам и каждому подала руку. Виену – тоже. Здороваясь с нею, Виен смутился и покраснел.

Нгиа еще несколько дней назад узнал, что заведующий торг-отделом объезжает все магазины и торговые точки близ границы.

Они были давно знакомы друг с другом и тотчас разговорились.

– Кто это приехал с вами?

– Да все свои, старые знакомые…

– Вроде есть и новые лица.

– A-а, попали в точку! – громко засмеялся заведующий. – Сейчас я вас познакомлю… Товарищ Хуои Ка, наш новый специалист по разведению чая. Вот приехала в Финша изучить ваш дикорастущий чай. Я уж ей рассказывал про заботы и сложности «магазина товарища Нгиа»… А это и есть товарищ Нгиа.

Растерявшийся от неожиданности Нгиа забыл даже представить гостям набившихся в магазин людей. Он не мог опомниться: Хуои Ка!.. Деревня Хуоика!.. Люди племени са… Ясноглазые худенькие дети с поблекшей темной кожей, которая цветом напоминает мутную воду… Неужели это та самая девочка, которую – одну изо всей деревни – спасли когда-то солдаты? Неужто перед ним Хуои Ка – живое олицетворение светлого будущего всего племени са?..

– Скажите… – запинаясь, начал Нгиа, – не вы ли…

– Да, я из той самой деревни, – отвечала гостья. – Солдаты рассказали мне потом, как геройски погибли все наши односельчане и почему назвали меня таким именем.

– Значит, вы и есть та самая Хуои Ка?

– Да, я Хуои Ка.

– А вы не помните Панга?

– Как же, ведь только мы двое тогда и уцелели – мальчик по имени Панг да я.

– Стало быть, не забыли.

– Нет, и никогда не забуду.

Они помолчали.

– Вы к нам надолго? – спросил Нгиа.

– Да вот, пока не обследую заросли чая.

– Знаете, – вмешался в разговор Виен, – туда надо ехать мимо устья Наданга, где как раз и живет товарищ Панг.

Виен, пожалуй, один держался как ни в чем не бывало.

– А вы сами, видно, работаете там? – спросил Хуои Ка.

– Да, в Наданге стоит наша гидрологическая экспедиция.

– Вы гидролог? Вот здорово!

– Милости прошу к нам в гости.

– Спасибо, непременно заеду.

Виен так и сиял. Нгиа вспомнил недавние его слова: «Какая разница, откуда жена родом, главное – любовь!..» И вдруг обрадовался: «А что если Виен влюбится в Хуои Ка? Может, и она его полюбит… Очень даже возможно…»

И ему почудилось, будто он снова слышит вопрос Виена: «А ты-то сам, что думаешь?..» Ответ готов был вырваться из сердца.