Текст книги "Эффект пустоты (СИ)"

Автор книги: Тери Терри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

2

ШЭЙ

У меня не укладывается в голове.

Киллин на карантине?

Кай медленно въезжает в город. На улицах и тротуарах никого; по дороге не движутся автомобили. Солнце сверкает на заснеженных вершинах гор; мы едем через мост и слышим, как всегда, музыку водопада. Если не считать шума его струй, вокруг – тишина. В такой весенний солнечный денек городок выглядит именно так, каким он представлен на открытках, но на мосту нет туристов с камерами, мешающих движению.

Это город-призрак, и чем дальше мы проезжаем, тем сильнее сжимается от ужаса мое сердце.

Когда мы въезжаем на главную улицу, я вижу, что в небе висят клубы дыма. В верхнем окне одного из домов вроде бы замечаю испуганное лицо, но когда оглядываюсь, там уже никого нет.

Дым поднимается над парком. Подъехав ближе, трогаю Кая за плечо, чтобы притормозил; там установлены палатки.

– Остановись, – прошу я, хотя мне хочется побыстрее уехать, оставить это место и никогда не возвращаться. Я боюсь того, что мы увидим.

Замедлив ход, он останавливается, я слезаю с байка и принимаюсь стаскивать шлем.

– Что дальше? – спрашивает Кай.

– Мне надо сходить туда. Посмотреть, что к чему. – На меня накатывают волны ужаса, страха и боли – как неумолимый прибой, разрушающий берег; они терзают меня, испытывают мою решимость.

– Ты уверена, Шэй? Если там что-нибудь похожее на Ньюкасл… Ладно. Ты достаточно окрепла? Ты едва оправилась от болезни. И потеряла маму. Ты не обязана этого делать.

– Нет, обязана. Я должна посмотреть, не смогу ли чем помочь, – возражаю я. Хотя мне с трудом даются эти слова, я уверена, что должна так поступить, должна узнать, что здесь происходило, пока меня не было.

В течение всего периода нашей жизни в Киллине мне постоянно хотелось вернуться в Лондон, но сейчас я вдруг ощутила, что внутри что-то сдвинулось, и осознала свою принадлежность этому месту. Это мой дом. Я поворачиваюсь к Каю.

– Тебе не нужно идти со мной. Подожди здесь, если хочешь.

Он отрицательно качает головой и решительно берет меня за руку.

– Куда ты, туда и я.

Мы идем к воротам парка, хотя на самом деле их больше нет. Колонны исчезли, и скоро мы видим почему: нас догоняет армейский грузовик. Мы сходим с дороги, и он проезжает в разрыв забора, который оказался бы слишком узким, если бы колонны стояли на месте. Сразу за бывшими воротами появляется солдат в биозащитном костюме; он коротко переговаривает с водителем, одетым точно так же. Грузовик катит дальше, а солдат поворачивается к нам.

– По какому делу?

– У нас иммунитет. Мы хотим посмотреть, – говорю я, и голос мой только чуть-чуть дрожит.

– Мы рады любой помощи, какую только можем получить. Зарегистрируйтесь вон там. – Он машет рукой вслед грузовику, обогнавшему нас.

На этом краю парка повсюду расставлены палатки; дым поднимается на другом конце, за теннисным кортом. Грузовик въезжает прямо в одну из самых больших палаток.

Мы идем туда, и я начинаю различать звук. Он впереди нас и внутри грузовика, и усиливается, когда кузов открывается; я уже слышала что-то похожее раньше. Этот звук я издавала во время болезни, когда плакала, стонала и кричала от невыносимых мучений. Это звук боли.

Но я слышу не только его. С каждым шагом по направлению к палатке на меня наваливается агония. Я чувствую то, что чувствуют они. Это началось, когда мы въехали в поселок, и все время усиливалось. Сейчас мне приходится застыть на месте, чтобы не упасть, сжавшись в комок, на землю и не закричать.

Келли рядом, она стоит совсем близко, но на этот раз мне не до нее. «Ты должна защитить себя, или проиграешь», – говорит она.

Мысленно отвечаю ей: «Защитить? Как?»

«Вообрази себе стену, отделяющую тебя от всех остальных в этом мире, и они не смогут пробиться сквозь нее».

Кай разговаривает с мужчиной в костюме биозащиты, управлявшим грузовиком. Тот кивает, думаю, Кай представлял меня, но не слышу, что он говорит. Все, что я способна слышать – крики боли, отдающиеся у меня в голове. Не могу ни двинуться, ни вздохнуть: все силы уходят на то, чтобы самой не закричать. Построить стену? Как?

«Позволь, я помогу», – говорит Келли, и вот она, стена: волна прохладной успокаивающей тьмы, в которую я могу погрузиться, чтобы уберечься от огня. Пламя лижет ее, но я в безопасности.

«Видишь?» — спрашивает она, и я вижу. Если визуализирую барьер из прохладной темноты, то могу слышать и чувствовать страдания, но они удерживаются на расстоянии от меня.

«Делай что считаешь нужным, но я тут не останусь». На несколько секунд Келли исчезает, а потом уже маячит где-то вдали.

Кай забирается в грузовик. Вместе с водителем он помогает людям выбраться из грузовика; их провожают в палатку.

Он передает мне маленькую девочку лет трех, которая плачет и зовет маму. Мальчик постарше самостоятельно спускается на землю, но двигается странно, пошатываясь; он весь сосредоточен на том, чтобы сделать несколько шагов.

– Это твоя сестренка? – спрашиваю я.

– Да.

– Ваша мама тоже здесь?

– Она в другом грузовике.

Следующий грузовик уже подъезжает, но не останавливается там, где первый. Проехав мимо нас, он по набитой колее, выдавленной в дерне колесами, пересекает парк, и мальчик бросается за ним. Водитель первого грузовика догоняет его, ловит, несет назад; он велит мне крепко взять мальчика за руку и отвести в палатку. Как и его сестренка, мальчик теперь плачет.

Водитель поворачивается, чтобы уйти, но я его окликаю.

– Почему они с матерью в разных грузовиках?

– Потому что еще живы.

Слова его подтверждают то, что я и так знала, но во что не хотела верить. Смотрю через луг: второй грузовик разгружают. Мальчик пробует освободить свою руку и рыдает.

– Мне жаль, – говорю я ему. – Моя мама тоже умерла.

Он перестает дергать, смотрит на меня снизу вверх широко открытыми карими глазами.

– Идем, – говорю я и тяну его за руку. Он позволяет мне отвести их с сестренкой в палатку.

В море раскладушек находятся места для них и для других, прибывших на грузовике с живыми. Здесь несколько армейских медсестер в костюмах биозащиты и люди в штатском, помогающие им. Одну я узнаю. Это рыжеволосая официантка – та, что читала «Пятьдесят оттенков». Прошло совсем немного дней, а мне кажется, что целая жизнь. Она бледна и выглядит так, будто не спала вечность, но когда мы подходим, лицо ее расплывается в улыбке. Она крепко обнимает меня и Кая.

– У вас обоих тоже иммунитет? – спрашивает она.

– Да, – отвечает Кай.

– Значит, победивших это на двух человек больше. Я Лиззи, – представляется она. – А вон там мой брат, Джейми. – Она указывает на мужчину, перетаскивающего что-то в заднюю часть палатки.

Мы называем себя, но я не могу оторвать глаз от происходящего вокруг.

Раскладные кровати, сотня или больше, в просторной палатке без перегородок. По большей части они заняты.

Некоторые из пациентов лежат спокойно, не двигаются. Другие плачут, молят о помощи. Лиззи просит меня помочь перестилать кровати, что я и делаю, стараясь не думать о том, зачем это нужно. Кай попадает в напарники к Джейми и носит покойников, а я отвожу взгляд.

Мой щит еще на месте, под его защитой я обретаю своеобразное спокойствие. Чувствую себя так, словно двигаюсь под водой – концентрированные боль и страдания кажутся в этом месте плотнее воздуха.

Когда я иду за чистыми простынями, чья-то рука хватает меня за ногу.

Это Эми, из школы. У нее бледная кожа, обычно замечательные светлые волосы слиплись.

– Шэй? – шепчет она.

Я опускаюсь на колени возле нее, беру за руку.

– Так больно. – Но она уже не чувствует боли, она перешагнула через нее.

Глаза ее полны слез, а потом начинают сочиться кровью и становятся красными. Рука слабеет. Голова откидывается на сторону, залитые кровью глаза застывают и смотрят куда-то вдаль. Но больше ничего не видят.

Но вижу я. Я вижу, как умирала мать Эми. Ее два младших брата. Отец. Она видела, как все они умерли, а потом ее привезли сюда. Мой щит соскальзывает, и меня захлестывает внутренняя круговерть боли и страха, терзающая и рвущая на части. Я ошеломлена болью Эми и окружающими меня мучениями. Выпускаю ее руку, встаю. Шатаясь, бреду к прямоугольнику света, через который мы вошли, и покидаю палатку. На улице глубоко дышу, стараясь очистить легкие от воздуха этого места.

Но потом становится еще хуже. На том конце парка все еще поднимается столб дыма. Туда уехал второй грузовик – тот, что привез мертвых. Ветер, должно быть, изменился и дует в эту сторону. Раньше я не чувствовала запаха, а теперь меня тошнит от него – я знаю, что горит.

От смрада сжимается желудок, и, делая вдох, – насколько это у меня получается, – я, кажется, чувствую, кто были те, кто там сейчас горит. Ощущаю запах пота и сигарет сердитого парня из магазина, перегар маминых веселых клиентов из паба. Болезненный аккорд солнечного света и детских улыбок на игровой площадке. Скоро до меня долетит слабый аромат сарказма Эми и ее парфюма.

И все это смешивается. Они не должны смешиваться; каждую душу нужно провожать отдельно, куда бы они сейчас ни уходили. У каждой матери, как у моей, должна быть своя скорбящая дочь; у каждого ребенка – семья, горюющая совместно, чтобы пережить шок. Так быть не должно.

Но когда умирает целая семья, как у Эми, кто будет по ним скорбеть? Может, так лучше. Не остается никого, чтобы страдать.

Мне хочется кричать, хочется броситься в этот костер. Желание настолько велико, что я содрогаюсь от усилий остаться на месте.

Кто-то подходит сзади и опускает мне руку на плечо. Это Лиззи. Протягивает чашку чая. Некоторое время стоит рядом. Ее рука каким-то образом помогает моему сердцу умерить бешеный темп, я сосредотачиваюсь и заново возвожу защиту.

– Ты знаешь, у кого еще иммунитет? – спрашиваю я, когда ко мне возвращается способность говорить.

Она начинает перечислять имена; некоторых я знаю, других нет. Некоторые семьи уцелели полностью. Но их немного – совсем немного по сравнению с целым поселком. Сколько здесь было жителей? Человек восемьсот или около того?

– Это значит… что остальных… больше нет?

– Еще не закончили проверять улицы. Насколько я слышала, из тех, кого находили в последнее время, все либо больны, либо умерли.

– А что в деревнях поблизости? В таких, как Крианларих, Монахайл и вокруг них? – Иона.

– Я не знаю. На сайте Би-би-си есть карта, где отмечены районы карантина. Можешь посмотреть там или по какому-нибудь новостному каналу. Но не уверена, что найдешь полную информацию.

Семья Ионы живет на изолированной от мира ферме в нескольких километрах отсюда. Это так далеко, что одному из братьев приходилось возить ее к школьному автобусу.

Может, беда их миновала.

3

КЕЛЛИ

Некоторое время я жду на байке Кая, но скоро мне надоедает. Хотелось бы уснуть. Может, засну, если постараюсь?

Сворачиваюсь клубком на траве возле байка и закрываю глаза. Стараюсь отбросить все мысли, ни о чем не думать, но не получается. Тогда принимаюсь считать овец; но такое могло прийти в голову только глупцу. В любом случае почему я решила, что сейчас это мне поможет, если не помогало, пока я была живой? Это просто безумие.

Можно пойти к Каю или Шэй, но когда я оглядываюсь и вижу, чем они занимаются, желание пропадает. Шэй в главной палатке, изо всех сил старается помогать больным, но у нее не очень хорошо получается. Кай носит тела к костру через теннисный корт, у него мрачное и строгое лицо, как тогда, в Ньюкасле.

Обследую Киллин. Это не занимает много времени: он маленький, и, кроме того, я уже бывала здесь с Каем, когда мы искали Шэй. Есть главная улица с магазинами и прочими заведениями, от нее отходят переулки с домами. И тишина. Мертвая тишина.

Замечаю людей в защитных костюмах, поднимающихся по дороге к парку. Через несколько минут после них от парка этой дорогой идет другая группа. Время пересменки? Следую за теми, что возвращаются.

Они проходят по главной улице и останавливаются перед большой палаткой. Один говорит что-то охраннику у двери, и все заходят внутрь. Там установка для обеззараживания, пластиковые занавески, шланги. Они по одному проходят обработку, снимают свои костюмы и бросают их в огромный биозащитный контейнер. Ничего высокотехнологичного, как в подземелье на острове, где я бродила за медсестрами, здесь нет. Наконец они по очереди принимают душ, одеваются и проходят в дверь на другом конце палатки.

Она ведет в какое-то здание. Здесь еще военные; они смотрят на большую карту на стене, утыканную булавками и покрытую красными и зелеными кольцами. Пожилой мужчина гаркает на остальных – должно быть, он тут самый главный.

Идет что-то вроде совещания между здешней группой и людьми в мундирах на экранах.

За их спинами кто-то рисует еще одно красное кольцо на карте – оно охватывает все уже нарисованные. Но внутри красных колец то там, то тут видны маленькие кружочки зеленого цвета.

– И как, по вашему мнению, нам изолировать эту разрастающуюся зону с имеющимся личным составом?

– Мы все на пределе. Постараемся подбросить вам людей, но пока обходитесь своими силами; выбора нет.

– Нам придется сократить охрану на блокпостах до одного человека, причем не только на маленьких.

– Или отвести людей из таких безнадежных мест, как Киллин. Мы не можем на это пойти!

І – Сколько в поселке людей с иммунитетом? Они могут продолжить то, что вы начали.

Проверяют список.

– Тридцать восемь, но некоторые из них дети.

– Добавьте еще двоих, они прошли через блокпост сегодня утром, хотя, допускаю, они могут и не остаться.

– Имена?

– Кай Танзер и Шэй Макаллистер.

– Мы напишем приказ об усилении всех мер сдерживания. Каждый должен остаться за внутренним периметром зоны карантина.

– Но, сэр…

– Исполняйте.

4

ШЭЙ

К концу дня, выбившись из сил, мы наконец выезжаем из поселка и поднимаемся по холму. Вдали от палаточного госпиталя и горящей плоти все выглядит так обычно – поднимающиеся в небо горы и озеро, блестящее внизу. Такими они были задолго до того, как сюда пришли люди. И останутся такими, когда мы превратимся в пыль.

Кай сворачивает на нашу аллею, останавливает байк перед нашим домом. Выглядит дом как всегда. Солнце сверкает в окнах на фронтоне, которые я вымыла; замечаю разводы в тех местах, где терла кое-как. Мама загрузила меня работой, а я была обеспокоена и раздражена. И это оказался последний нормальный день, который мы провели вместе.

Слезаем с байка, и я вижу – что-то не так.

– Что случилось с нашей парадной дверью?

– Старая леди в конце вашей аллеи сказала, что это сделали военные. Они приехали перепроверить тебе температуру, вы не отвечали, и они взломали дверь, чтобы найти вас.

– Но нашли только пустой дом.

– Да.

Вхожу в дверь. Мамин Будда на месте; живот блестит от поглаживаний на удачу – мы делаем это всякий раз, переступая порог дома. Не могу сказать, что нам сильно повезло.

Не успеваю подумать, что наконец-то Келли отстала от меня, и она тут же оказывается рядом. «Тебе повезло. Ты до сих пор жива».

«Точно» — забыв, что решила игнорировать ее, мысленно отвечаю я, и она улыбается.

Закрываю глаза. «Это только подтверждает, что ты плод моего воображения, – думаю я в ее сторону. – Если бы ты существовала, то не знала бы того, о чем я только что подумала, и это доказывает, что я тебя выдумала. Ты воображаемый друг; такие бывают у одиноких маленьких детей. Это все из-за душевной травмы и прочего».

«Ты теперь другая, Шэй. Мы можем обмениваться мыслями, разделять чувства друг друга».

Я мрачнею. «Она не настоящая, она не настоящая, она не настоящая…» — я повторяю это про себя снова и снова. Если повторять почаще, она, возможно, исчезнет.

«Даже не надейся».

Я вздыхаю.

– Шэй? – эхом доносится голос Кая. Похоже, он не в первый раз окликает меня, а я не слышу.

– Ммм? – Поднимаю взгляд и осознаю, что успела пройти в гостиную и сесть на тахту со своим медведем Рэмси, даже не заметив, что делаю.

У Кая озабоченный взгляд, и от него исходят волны тревоги.

– У тебя такой вид… ну не знаю… отсутствующий, как в тот раз, когда мы днем только что вошли в парк. Я что-то сказал тебе, а ты не ответила.

Смотрю на него и чувствую страх. Нельзя ему рассказывать, что со мною происходит; я могу отпугнуть его.

– Просто задумалась о маме, – говорю я. Мне сразу становится стыдно, что солгала, тем более солгала про маму. Он садится рядом, обнимает, притягивает к себе. Я кладу голову ему на грудь.

Делиться мыслями – какая ерунда.

Или нет? Вспоминаю, как разделила последние мысли с Эми. И мамины тоже – не только когда она умирала. Даже потом, когда вплетала цветы в ее волосы.

Могу ли я обмениваться мыслями с Каем? Я чувствую его тревогу. Но мне известно, что он беспокоится; я вижу это по его лицу. Не нужно читать мысли, чтобы такое понять.

«Конечно, не нужно».

Я снова вздыхаю. Так хочется, чтобы Кай меня поцеловал и я перестала бы об этом думать.

Он наклоняется ко мне и касается своими губами моих даже раньше, чем я додумываю мысль до конца. Но это ничего не значит. Когда это он упускал возможность поцеловать меня, если она представлялась?

Я отвечаю на его поцелуй.

Но разве он не собирался позвонить своей маме, когда мы доберемся сюда?

Кай вдруг перестает меня целовать.

– Забыл. Мне нужно позвонить маме, дать ей знать, что с нами все в порядке.

Я показываю, где телефон, он встает и направляется к нему, потом останавливается, словно чем-то озадаченный.

– У меня не все в порядке с головой, – говорит он. Хмурится, снимает трубку телефона.

Я ему не отвечаю; не говорю и не думаю больше ничего. Особенно старательно не думаю в его сторону. Неужели это действительно происходит? Неужели мои размышления о чем-то заставляют его думать то же самое?

Потрясенная своим открытием, смотрю в затылок Каю, пока он набирает номер. Может, все эти поцелуи и чувства между нами случились только потому, что я так хотела? Может, между нами ничего нет?

Но это безумие. Я качаю головой. Он собирался позвонить маме, когда мы сюда приедем, и он поднялся просто потому, что именно сейчас об этом вспомнил. Вот и все.

Этого не может быть. Не может.

5

КЕЛЛИ

По Шэй как будто прокатывается рябь потрясения и испуга. Я помню, как впервые обнаружила, что могу контролировать людей: просила их что-нибудь сделать, и они выполняли. Я этого не пугалась, мне нравилось. Чуть не заставила медсестру выпустить меня, пока кто-то ее не остановил.

А потом они надели на меня маску, чтобы я не могла разговаривать. Интересно, смогла бы я просто мысленно приказывать им, как Шэй делает с Каем? Если бы я задалась этим вопросом тогда, то могла бы оказаться на свободе еще до «лечения».

Но когда меня «вылечили», все кончилось. Теперь я никого не смогу заставит делать то, что скажу; даже заставить слышать не могу.

Пока что отодвигаю все это в сторону: Кай только что сказал «алло» в трубку телефона. Прижимаюсь к ней ухом, чтобы слышать мамин голос.

– Кай! Ты в порядке?

– Конечно. Прости, что заставил тебя волноваться; негде было зарядить телефоны. Мы только что вернулись в Киллин.

– Мы?

– Шэй и я.

– С ней все нормально? Тебе не нужно было везти ее в Киллин, он…

– На каратине. Да, я знаю. Шэй заболела, но выжила. К несчастью, ее мать умерла.

– Ты уверен, что Шэй переболела абердинским гриппом? И она выжила?

– Да, совершенно уверен. Я видел тело ее матери; никаких сомнений насчет того, что ее убило.

– У Шэй остались родственники?

– В пределах досягаемости никого. Ее дядя жил на Шетлендах, его вместе с семьей перевезли в Абердин. Они потеряли связь.

– Тебе нужно отвести ее к военному начальству и объяснить, что она – выжившая и что они должны доставить ее ко мне как можно скорее. Но выслушай меня, Кай: это очень важно. Больше никому не говори, что она выжившая.

– Почему? Что происходит?

– Все остальные подтвержденные выжившие исчезли или убили себя еще до того, как мы смогли до них добраться. Армия сумеет защитить ее и доставить ко мне. Сбереги ее, Кай. Она может быть очень важна для избавления от гриппа.

– Она очень важна для меня.

– Прости; конечно, важна. Но в данном случае вся человеческая раса претендует на нее не меньше тебя.

– Ух ты.

– Ich hab dich lieb. Будь осторожен.

– Я тоже тебя люблю.

– Tschiiss.

Кай вешает трубку и несколько секунд не двигается. Взгляд его устремлен на Шэй. Она выглядит маленькой и уязвимой. Обнимает своего большого плюшевого медведя, а сама где-то далеко. У нее изменились глаза; они становятся такими вот странными, когда проникаешь в окружающее, – в них вертятся синие вихри. С моими происходило то же самое; я помню, как доктора и медсестры говорили об этом. Видит это Кай или он тоже где-то далеко?

Он идет к ней, садится рядом и берет за руку. Ее взгляд возвращается к нему и снова становится нормальным.

– Шэй, моя мать говорит, никто не должен знать, что ты выжившая. Надо идти к военным и все рассказать только им. Тогда они отвезут нас к ней. Возможно, ты сумеешь помочь в борьбе с этой болезнью.

– Ты говоришь, уехать отсюда? Уехать в Ньюкасл?

– Так она сказала.

– Но это мой дом.