Текст книги "Эффект пустоты (СИ)"

Автор книги: Тери Терри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

5

ОБЪЕКТ 369Х

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ

До начала отсчета 28 часов

Время тянется медленно.

Наконец что-то приходит в движение. В одной из стен открывается дверь, и я съеживаюсь в углу комнаты. Входят люди в балахонах.

Они не обращают на меня внимания, и чуть погодя я вылезаю из своего угла. Двигаю руками перед их лицами – никакой реакции.

У них приборы, и они берут пробы пепла с пала. Зачерпывают маленькими совочками и ссыпают в какой-то детектор. Кажется, они довольны. Потом появляется метла. Не очень совершенная техника. Они сметают то, что осталось от моего тела, в кучку, потом появляется какой-то серебристый прибор, к нему прикручивают насадку и… ух ты. Это новейший пылесос. Они меня пылесосят. Вот так. Раз – и готово.

Вынимают из пылесоса мешок, пишут на нем: «Объект 369Х».

И тут я злюсь. Сильно злюсь.

– Это Келли! – кричу я.

Они замирают – похоже, озадачены. Смотрят друг на друга, потом пожимают плечами и принимаются собирать оборудование. Идут к двери; я держусь прямо за ними. Не хочу оставаться взаперти в этой пустой комнате.

Их реакция говорит о том, что они могут меня слышать, по крайней мере, хоть как-то. Кем бы я теперь ни стала, маски на лице больше нет, а я так долго не говорила, что теперь, когда голос вернулся, я просто счастлива.

Я могу петь! Начинаю мурлыкать песенку, которую напевала одна из нянечек, когда я, больная, лежала в постели, и какой-то техник отвечает – насвистывает мелодию в унисон.

6

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 27 часов

– Ты уверена, что не хочешь, чтобы я осталась? – спрашивает мама, в нерешительности маяча у двери.

– Я тебе в девяносто девятый раз говорю: иди. Со мной все будет в порядке.

– Ты позвонишь, если…

– Если что? Если он убийца с топором? Не уверена, что это сработает, когда я скажу: простите, не могли бы вы отложить свой топор, пока я позвоню матери? – Она сердито смотрит на меня. – Все будет хорошо. У тебя есть его имя и номер, правильно? Иди.

Наклонившись, она целует меня в макушку. И выходит из дома.

Какая-то часть меня хочет попросить ее вернуться, но я справляюсь с этим порывом. Шестнадцать – почти семнадцать – это слишком много, чтобы прятаться за спину матери. И почему я так нервничаю?

Вздохнув, бросаюсь на тахту и обнимаю Рэмси, моего огромного плюшевого белого медведя.

– Будь честной хотя бы с собой, Шэй. – Произношу эти слова громко, и в пустом доме они звучат так гулко, что я подпрыгиваю. Мне не дает покоя мысль, что когда он услышит весь рассказ и узнает про все, что я видела, про все, чего не сделала, то может решить, что я виновата, что я могла уберечь его сестру от того, что с ней случилось потом.

Внутренний голос негромко, но постоянно твердит мне об этом. Мимолетная встреча с незнакомым человеком год назад не должна бы застрять в памяти, и нет никаких причин придавать ей особое значение, помнить о ней. А помню я ее так ясно по одной простой причине: я чувствовала что-то неладное. И ничего не сделала.

Медленно тикают часы. Наконец издалека доносится урчание мотора; я поднимаюсь и откидываю штору на окне, чтобы взглянуть. Солнце вот-вот сядет за гору, и тут из-за поворота появляется мотоцикл. На секунду огромный байк и мотоциклист, одетый в черное, оказываются на фоне заходящего солнца. Потом все скрывает тьма.

Распахиваю входную дверь, он как раз снимает шлем. Проводит пальцами по волосам, убирая их с глаз.

– Шэй? – спрашивает он. – Я – Кай. – Снимает перчатки и протягивает руку. Берет мою ладонь и пожимает. Его взгляд прикован ко мне – пристальний, ждущий, требующий чего-то, и я не могу отвести глаз. У него карие, отливающие зеленью, с золотистой дужкой вокруг зрачков глаза.

Моргаю и отнимаю руку.

– Заходи, – говорю ему, отступая внутрь. Он идет следом. – Хочешь чашку чая или…

– Нет. Нет, Шэй. Расскажи мне, что видела. Пожалуйста, – В голосе напряжение и боль. Его сестра, его младшая сестра пропала почти год назад. Каково это чувствовать? Я обязана в точности рассказать ему все, что случилось, никак себя не выгораживая.

– Конечно. Мне очень жаль.

Он идет за мной; показываю ему на стул, сама опускаюсь на тахту. Кай останавливается, расстегивает и снимает байкерскую куртку. Высокий, широкоплечий. В выгоревших на солнце светлых волосах видны каштановые пряди. На год или два старше меня, он, как говорит моя подруга Иона, убийственно красив. Кай садится и молча спокойно смотрит на меня. Ждет, когда я заговорю.

– Итак. Я каталась на велосипеде по лесу, и там есть место, где я всегда останавливаюсь. Был уже конец дня. Знаю, что происходило это двадцать девятого июня, потому что на следующий день мы уехали на все лето. Иначе, я уверена, услышала бы о ее пропаже.

Он кивает, пристально глядя на меня.

– Я заметила, как кто-то поднимается по тропинке снизу. Присмотрелась, увидела, что это девочка. На ней были джинсы и красная толстовка. Там крутой подъем, и до города довольно далеко, и я почти никогда никого не встречала. Поэтому я смотрела, как она приближается, и гадала, кто это.

Кай лезет в карман и достает фотографию.

– И ты думаешь, что это была моя сестра, наша Келиста? – Он протягивает снимок мне.

Беру его и вижу, что это другой снимок, не с листовки, но сомнений нет: те же длинные темные волосы, те же голубые глаза, слегка удивленный взгляд. Киваю.

– Это она. Я уверена.

– Даже спустя столько времени?

– Да. – Я замолкаю, не желая вдаваться в подробности, и в то же время чувствую потребность выложить все. – Я умею такое. Если на чем-то акцентирую внимание. У меня фотографическая память. Запоминаю все.

– Хорошо, продолжай. Что дальше?

И я рассказываю ему остальное. Как она ответила «нет» на мой вопрос, не заблудилась ли она, как я пошла за ней. Как на дороге остановилась машина и из нее вышел мужчина, как она села в автомобиль.

– Опиши его.

– Он выглядел обычно. Прости, я понимаю, что это не поможет. Короткие волосы, слегка лысоват. Среднего роста. Лет сорока с небольшим. Если подумаю, то, может, вспомню еще какие-то детали.

Кай хмурится. Покачивает головой.

– Мне очень жаль. Я так корю себя, что не заставила ее со мной поговорить, не вызвала полицию и ничего не сделала. Ничего.

Он поднимает взгляд, смотрит мне в лицо, его черты смягчаются. Снова качает головой.

– Что бы ни случилось с моей сестрой, в этом нет твоей вины. Я просто подумал… ладно. – Кай снова сует руку в карман и достает другое фото. – Думаю, ты могла видеть этого человека. – Его взгляд говорит больше слов: Кай его ненавидит.

Беру снимок. На нем пожилой мужчина с довольно длинными серебристо-седыми густыми волосами. Пронзительный взгляд голубых глаз, как у кинозвезды; его внешность или еще что-то (хотя это просто фотография) кажется мне смутно знакомой, словно я видела его в каком-то фильме, а потом забыла. Но это не тот человек, которого я видела с Келистой.

– Это не он. Этот совсем не похож.

– Ты уверена? В самом деле уверена?

Понимаю, что Кай хочет убедиться, и смотрю снова; действительно внимательно смотрю. Это странно, но совершенно определенно: что-то в этом лице пробуждает во мне некие глубинные воспоминания. Но не то, какой он здесь. Может, эти седые волосы здесь лишние? Морщу лоб, старательно роюсь в памяти, потом качаю головой. Это не то, о чем хочется знать Каю.

– Кто он?

– Был моим приемным отцом. Мать развелась с ним несколько лет назад.

– И ты думаешь, что он похитил твою сестру?

– Он сделал бы все что угодно, чтобы причинить боль маме. Ты съездишь со мной в полицию рассказать, что видела?

– Конечно.

– Можешь показать место, где вы встретились?

Я киваю:

– Да. Только это нужно делать днем.

– Завтра я снова приеду.

Прилив энергии, приведшей его сюда и распространившийся на меня тоже, начинает меркнуть в его глазах. Кай выглядит подавленным и усталым.

– Откуда ты сейчас приехал?

– Из Ньюкасла.

– Ты разговариваешь не как джорди[3]3
  Джорди (англ. geordie) – британский диалект жителей Тайнсайда (Северо-Восточная Англия), а также именование носителя диалекта.


[Закрыть].

Он отвечает полуулыбкой.

– Нет. Мы живем там всего лет пять; до этого жили во многих других местах. А изначально – в Германии. Ты тоже говоришь не как шотландка…

Качаю головой.

– Я не шотландка. Моя мама здесь родилась, но из Лондона мы переехали чуть больше года назад. Ее тетя Эдди умерла и оставила ей этот дом, поэтому меня притащили в эту глушь и… – Я резко замолкаю, поняв, что начинаю болтать. Заткнись, Шэй. Ему дела нет до твоих жалких семейных драм.

– Я лучше поеду. – Кай выпрямляется и тянет руку к своей байкерской куртке.

Я в нерешительности. Знаю, что сделала бы мама, будь она здесь.

– Ньюкасл слишком далеко, чтобы уезжать вечером и возвращаться утром. Тахта свободна, если тебя устроит.

– И компания имеется? – говорит он, и меня бросает в жар. Он переводит взгляд с меня на Рэмси и обратно, улыбается. Его глаза смеются, словно он догадался, о чем я думала. Кай дает понять: абсолютно нелепо считать, что он способен причинить мне вред.

– Ну тебе придется договориться с Рэмси. Может, он предпочитает спать в одиночку в кресле.

– А тебе не нужно посоветоваться с родителями?

– Здесь только я и мама. Она работает в пабе и вернется через несколько часов. Кроме того, она одобрит мое решение.

Его улыбка гаснет, словно не привыкла задерживаться надолго.

– Как и моя. Лучше я позвоню матери и передам ей, что ты рассказала.

Кай выходит из дома. Слышу, как он разговаривает на чужом языке – Кай говорил, что они из Германии – должно быть, на немецком. Слова не имеют для меня значения, но голос его звучит, как музыка. Когда он говорит по-английски, то тщательно произносит слова, и речь получается правильной, почти как по учебнику. Никаких следов ньюкаслского или какого-то другого выговора.

Набираю сообщение маме: «Он здесь и пока не убил меня. Можно ему переночевать на тахте? Хочет, чтобы, завтра я показала ему место, где видела его сестру, и рассказала полиции».

Мама отвечает очень быстро, через несколько секунд, и я понимаю, что она не выпускала телефона из рук, дожидаясь весточки от меня: «Конечно. Приготовь ему какой-нибудь ужин. Ты в порядке? Он милый?»

Его голос все еще звучит музыкой во тьме, но теперь она печальная, как во время сцены в опере, где все плохо. Милый ли он? Не в том смысле, в каком бывают милыми щенки. Есть что-то глубоко тревожное в его пристальном взгляде; чувствуется, что у него слишком много демонов внутри.

Кай снова заходит в дом, неловко медлит у двери. Гнев сменился грустью, такой глубокой, какой я в жизни своей не испытывала. Так хочется сказать ему что-нибудь, способное развеять тоску.

Я набираю на телефоне: «Да».

7

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ

До начала отсчета 26 часов

Иду следом за насвистывающим техником и мешком из пылесоса с надписью Объект 369Х по коридорам, через двери. В каждой двери дублирующий запорный механизм: когда проходишь сквозь первую дверь, жди, пока она за тобой не закроется, только тогда открывается следующая. Держусь вплотную к технику, чтобы не оказаться в ловушке.

А потом, после очередной двери, они заканчиваются. Вместо этого мы попадаем в комнату с лабораторными столами и новейшим оборудованием – наверняка какую-то научную лабораторию. Здесь двое ученых, одетых, как и техники, в сверкающие комбинезоны.

Парень перестает свистеть.

– Принесли вам еще, док, – говорит он, один из ученых встает и берет мешок с пометкой 369Х.

– Ах да, девочка X, – вспоминает он. – Как интересно.

Техники уходят; я остаюсь в лаборатории возле своего мешка. Другой ученый забирает мешок, открывает заднюю дверь, входит в помещение. Иду за ним. Там, где из его костюма выводится воздух, появляется струйка белого пара. В помещении, должно быть, холодно, хотя я этого не ощущаю, и оно огромное. С чего-то похожего на конвейерную ленту, закрепленную под потолком, на крючках свисают мешки – точь-в-точь как мой. И все с номерами.

Он нажимает на кнопку у двери, и конвейер приходит в движение, как в химчистке. Мешок за мешком медленно проплывают мимо. Потом все замирает. Между номерами 368 и 370 – пустой крючок; он вешает мой мешок на него.

Неужели все эти мешки когда-то были людьми? Людьми с именами, а не номерами?

Я не 369Х. Я не номер!

Никогда, никогда больше не буду номером.

Я КЕЛЛИ!

8

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 25 часов

Я закуталась в одеяла, но еще не спала.

Мама вернулась домой рано. Сказала, что на работе нечего делать, но я сомневаюсь в том, что это правда.

Но я все равно обрадовалась, когда она пришла. Мы уже к тому времени поужинали; я приготовила пасту – единственное блюдо, которое мне более-менее удается, – и Кай был настолько любезен, что похвалил ее, но говорил, только когда я его о чем-то спрашивала. В результате жалких попыток завязать разговор мне удалось узнать, что они с мамой живут в Ньюкасле, что в этом году он сдал выпускные экзамены в школе, которые одновременно являются и вступительными в вуз, и должен в конце лета поступать в университет. То, как он произнес должен, говорило о его нежелании куда-либо поступать. Кай рассказал, что мама у него какой-то доктор, занимается исследованиями. Он даже помог мне вымыть посуду. Но я видела, что ему не нравится разговаривать и он хочет остаться один. Хотя для вечера пятницы было еще рано, когда пришла мама, я принялась притворно зевать, чтобы сбежать от них наверх. И все же меня уязвило, что она отправила меня спать – как ребенка.

Снизу доносились голоса, но слов я разобрать не могла. Говорила в основном мама, Кай отвечал коротко.

Значит, он не открылся даже перед мамой?

Я удивлена. Если у кого-то проблемы – разбитое сердце, смерть в семье, плохие волосы – все идут к ней. Вот почему все любят мамин паб: люди хотят поговорить с ней и между делом выпивают несколько рюмок. Она считает, что главное – это умение слушать.

Чуть позже голоса смолкают. В доме становится тихо и темно. Мне понадобилось много времени, чтобы научиться засыпать в полном безмолвии. После Лондона с его движением, сиренами, песнями и криками людей на улицах тишина этого особняка кажется оглушительной.

Вот что мне сейчас нужно сделать: я должна вспомнить. Если сумею ясно представить тот момент, когда увидела Келисту, то, возможно, это как-то поможет.

Как я и сказала Каю, у меня фотографическая память, но только если я обращаю на предмет пристальное внимание. Наверное, так тогда и произошло, раз я сразу узнала Келисту на фотографии. Фокус в том, чтобы освежить воспоминания по прошествии такого отрезка времени, найти ниточки, которые приведут меня туда. Тогда я смогу все рассмотреть в деталях, как на видеозаписи, – нажимая на паузу, проматывая, просматривая снова и снова…

Думай, Шэй, думай…

9

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 24 часа

Сама виновата. Надо было уходить из холодного помещения вслед за ученым, но я так разозлилась, что не поняла, где я, пока дверь не захлопнулась. Потом погасли лампы, и я осталась одна.

Жму на стены, пол, даже потолок, но все без толку. Комната полностью герметична. Какой смысл быть привидением, если даже через стены проходить не можешь?

Оглядываюсь вокруг – повсюду только висящие мешки. Такие же, как мой. Мне становится тревожно. Если в них всех пепел покойников, то превратились ли они в призраков, как я? И где они все?

Сколько их здесь? Наверное, много.

Начинаю паниковать. Вдохни, выдохни и досчитай до десяти, учили меня, когда я впадала в панику.

Постарайся справиться с ней прежде, чем она затопит. Но как это сделать, если больше не дышишь?

Буду считать. Пересчитаю мешки с самого начала.

Обхожу конвейер, тянущийся над головой, нахожу начало, мешок с номером 1, и начинаю: 1, 2, 3, 4… 99,100, 101… 243, 244, 245…

Я считаю и считаю. Так продолжается до 368, дальше я – 369Х. Потом 370, 371, 372 и до 403. А дальше множество пустых крючков ждут своей очереди. Почему после меня столько мешков? Должно быть, я выбилась из графика.

Ни на одном другом мешке нет буквы X, только номера. Что значит X?

В этой комнате висит больше четырех сотен покойников.

В том числе и я. Вон там висит мой пепел.

Где их призраки? Они появятся ночью?

Сейчас день или ночь? Не знаю.

Мне страшно. Свернувшись в небольшой шар, я врезаюсь в дверь.

– Выпустите меня! – кричу и бьюсь снова и снова.

Паника, ужас и бешенство нарастают, превращаются в волны жара, охватывающие меня, и потом…

Бип-бип. Бип-бип.

Негромкий сигнал тревоги. Он доносится из-за двери?

Бип-бип. Бип-бип.

Мгновение спустя дверь начинает открываться. Она еще не открылась до конца, а я бросаюсь вперед, прямо на ученого, который повесил меня на крючок.

Он застывает как вкопанный. За ним двое техников; они протискиваются мимо ученого, нетерпеливо поглядывая на него, и входят.

– Не понимаю, почему поднялась температура, – говорит один, проверяя циферблаты и экраны. – Сейчас все правильно. Все настройки в норме. Все работает.

– Однако это странно, – произносит ученый. – Когда я открыл дверь, то почувствовал, как в лицо мне пахнуло жаром.

Техник поворачивается и смотрит на него.

– Все температурные датчики в норме. И вы не можете ощутить изменений температуры, находясь в костюме биозащиты. Вы сами это знаете.

Ученый берет себя в руки.

– Что ж. Проследите за приборами в течение ночи. – Он идет назад к двери в лабораторию.

Я быстро двигаюсь за ним – хочу убраться отсюда. Проскальзываю в дверь, едва не наступая ему на пятки и оставляя позади все эти мешки с пеплом.

В том числе и свой.

10

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 23 часа

Уже поздно ночью я нахожу тропинку к воспоминаниям о том дне и проигрываю его в мозгу заново, словно это происходит сейчас.

Сияет солнце, но в тени деревьев прохладно.

Наблюдаю, как она – темные волосы, красная толстовка – пробирается вниз, мелькая в просветах между деревьями. Она все ближе и ближе.

Хочу крикнуть, чтобы она подождала меня там. Скажу, чтобы садилась на багажник велосипеда, я отвезу ее вниз, отведу в полицию или позвоню Каю. Но ничего не могу сделать. Я парализована, прикована к месту. Вынуждена заново переживать то, что случилось.

В точности так, как случилось.

Она почти вплотную подошла ко мне.

– Привет, ты заблудилась?

– Не пугайся, это всего лишь я. Ты заблудилась?

Она оборачивается. У нее синие глаза, не просто голубые, как у меня; они настолько темные, что почти фиолетовые. Сквозь деревья на то место, где она стоит, падает луч солнца, и что-то сверкает и блестит на ее шее. Ожерелье с подвеской. Я прищуриваюсь: она немного отклонилась от солнечного луча. Подвеска напоминает звезду с расходящимися лучами, но только отчасти. Она не похожа ни на что из того, что я видела раньше, и все-таки напоминает мне о чем-то.

– Нет, – отвечает она, отворачивается и продолжает шагать.

Мне снова хочется бежать за ней, но я оцепенела. Она почти исчезает из виду, прежде чем ко мне возвращается способность двигаться, и я следую за ней к дороге, вверх. Как и в тот день, склоняюсь над рюкзаком, чтобы найти телефон.

В этот раз действительно позвони в полицию, Шэй. Сделай это!

Подъезжает машина.

Она черная, с четырьмя дверцами; это блестящий «Мерседес» с тонированными стеклами. Прищурившись, смотрю на номер, но с места, где я стою на коленях возле рюкзака, он почти не виден за кустами зелени у обочины дороги. Вижу только верхушки букв и цифр. Этого недостаточно, чтобы запомнить номер.

Из автомобиля выходит мужчина.

– Вот ты где, – говорит он. Мужчина стоит вполоборота, и я могу очень хорошо рассмотреть его лицо. Редеющие волосы, лысина на макушке. Волосы темные, не седые. Отсюда трудно судить о его росте, но он невысокий.

Девочка идет к нему, садится в машину, когда он открывает дверь – на заднее сиденье.

Он поворачивается, чтобы занять место водителя, и на долю секунды оказывается лицом ко мне. Я впиваюсь в детали. С трудом сдерживаемый гнев в широко поставленных глазах; маленький шрам возле левого глаза. Вокруг правого – покрасневшая припухлость, словно его недавно ударили и завтра на этом месте будет синяк. На шее – блеск золота.

На переднем сиденье еще кто-то есть; он отвернулся, и я не вижу ничего, кроме силуэта за тонированным стеклом. Но впечатление такое, что это высокий и сильный человек. Еще один мужчина?

Машина трогается и уезжает.

11

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 22 часа

Я следую за ученым сначала по одному проходу, потом по другому. Мы приближаемся к проему, в котором установлены двери с двойной системой безопасности. Он проводит пропуском, и дверь открывается. Держусь к нему вплотную – не хочу оказаться в ловушке между двумя дверями и ждать, пока пройдет кто-нибудь еще.

Останавливаемся перед второй дверью; он смотрит одним глазом в устройство рядом с ней. Дверь отъезжает вбок. Прохожу сразу за ним; дверь за нами возвращается на место, и только тогда я понимаю, что мы в лифте.

Ненавижу лифты. Мне не нравится быть взаперти где бы то ни было, но лифты хуже всего. Я дрожу, забиваюсь в верхний угол, но дело здесь не только в лифте. Виновато все это место в целом: длинные коридоры, лаборатории, и куда ни зайдешь – ни одного окна. Нигде. Хочу на волю! Мне не терпится увидеть солнце, небо, деревья, хотя бы даже полумертвый городской сад за забором, разрисованным граффити.

В лифте мы находимся долго. Поднимаемся или спускаемся? Я не чувствую движения, а над дверью не горят номера этажей.

Наконец дверь снова открывается. Ученый выходит, я тенью скольжу за ним, в странный туннель с пластиковыми занавесками. Он шагает под струи – сначала воды, потом какого-то газа, наконец входит в секцию, залитую синеватым светом. Он словно машина, которая движется по конвейеру на автоматической мойке. Закончив, снимает комбинезон, маску, дыхательный аппарат и отправляет все это в какой-то люк. Теперь он выглядит не как пришелец из космоса, а как сварливый старик в мятых брюках и такой же рубашке.

Пригладив одной рукой волосы, он смотрит в устройство уже возле другой двери. Она отъезжает, и мы вступаем в большой зал.

Наконец-то открытое пространство, пусть даже без окон. Чувствую, паника ослабевает. Здесь множество людей, и ни одного в комбинезоне. На всех обычная одежда; кто-то в модной юбке, кто-то в деловом костюме; некоторые в белых куртках поверх одежды, а на других спецовки и сапоги. По стенам – огромные мониторы, в самом зале полно рабочих столов с компьютерами, стоящими напротив мониторов. И постоянный гул голосов, оживление.

– Ага, вот и ты. Я уже начала думать, что не успеешь вовремя даже ради такого случая, – говорит женщина в белом халате тому ученому, за которым я шла.

– Задержали, – отвечает он. – В склепе произошел температурный скачок. Я ничего не пропустил?

– Нет. До облучения осталось две минуты, – сообщает она.

Постепенно голоса в помещении стихают. Огромные электронные часы над мониторами отсчитывают последние шестьдесят секунд. Пока они длятся, зал погружается в абсолютное молчание.

3… 2… 1…

Кажется, все затаили дыхание и смотрят на центральный экран.

Затем раздается слабое бип! в центре экрана мелькает короткая яркая световая вспышка.

Все радостно кричат. Возбужденно поздравляют друг друга, жмут руки. До меня долетают обрывки фраз: «.Еще один успех… Я всегда так волнуюсь… Мы снова сделали это…»

Это все из-за вспышки на экране?

В стороне несколько озабоченных лиц; они наблюдают за другими компьютерными мониторами. Там разгорается жаркая дискуссия, я подплываю поближе – подслушать.

– Видишь? Все прекрасно. Нет необходимости в отключении. Система контроля годится для еще пяти запусков…

– Задержка столкновения. Проверить сектор двадцать четыре.

– Нет необходимости. Показания свидетельствуют, что…

– Просто сделай это.

Несколько человек из тех, что в спецовках, выходят за дверь. Я из любопытства выскальзываю за ними.

Они шагают по еще одному бесконечному коридору, ворча и переругиваясь между собой. Куда бы их ни послали, они этому совсем не рады. В полу встречаются крышки люков. Люди в спецовках идут все дальше и дальше и наконец останавливаются у одного из них.

Первый из рабочих наклоняется, проворачивает и поднимает крышку. Бормочет себе под нос, что этого нельзя делать во время облучения. Другой техник смотрит широко раскрытыми глазами. Они спускаются в люк и оказываются на лестнице, по которой спускаются вниз, все ниже и ниже. Я проплываю мимо них.

Там, где лестница заканчивается, расположен еще один изогнутый туннель, но он намного больше. Внутри егогромадная конструкция, которая тоже изгибается вслед за стенами. Она похожа на гигантского металлического червя, прогрызшего себе ход в земле, – круглого, с оборудованием, подвешенным под брюхом по всей длине.

Меня так и тянет к нему; я взлетаю на спину огромного червя и прислушиваюсь. Мне кажется или у него внутри действительно звучит музыка? Это имеет какое-то отношение ко мне, но какое – не знаю.

Из шахты люка появляются двое мужчин; они принимаются проверять какие-то приборы под червем. Оставляю их и лечу вдоль верхней части конструкции все дальше и дальше, как можно быстрее, мимо бесконечных люков с номерами, таких же, как тот, через который мы спустились. Несколько раз пролетаю через многолюдные просторные помещения со странными научными приборами. Дальше, дальше, быстрее, еще быстрее. Я почти миную один из залов, когда слышу голос.

Это женский голос, очень язвительный. Он мне знаком. Я сосредотачиваюсь на нем и останавливаюсь.

Он принадлежит Шестой – той, что везла меня в кресле на лечение. На самом деле раньше я никогда ее не видела – только в комбинезоне, – и мне странно смотреть на нее такую, во плоти, на одну из тех, кто всегда прятался за тканью.

Сейчас она идет к двери, несколько человек движутся за ней, и так же, как раньше меня притягивал червяк, эта женщина увлекает меня, и я устремляюсь следом.

Они проходят в дверь. Надевают костюмы биологической защиты. Недолго я видела их людьми – они снова прячутся за масками и пластиком.

Опять идем через всевозможные двери: с повышенной степенью защиты, с устройствами для сканирования сетчатки глаза – через такие мы уже проходили с тем ученым. Следую за ними, а внутри нарастает чувство тревоги. Жалко, что не осталась в туннеле, где можно летать и прислушиваться к музыкальному напеву внутри червя.

Что-то мне не нравится в том месте, куда они направляются. А они продолжают идти. Я могу отстать, но тогда окажусь запертой в этом узком коридоре.

Страх нарастает.