Текст книги "Время расставания"
Автор книги: Тереза Ревэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)
– Когда я был ребенком, меня многому научили, – продолжал мужчина. – Я научился терпеть холод, перебарывать страх, жить в единении с природой, уважая ее. Я это воспринял так, будто мне вручили нечто ценное, тайны и знания, которые я должен сберечь. Но придет время, когда я должен буду передать свой опыт дальше. Как факел… Как верность… Если я отрекусь от всего этого, то потеряю часть самого себя.
Молодая женщина прикурила сигарету от малахитовой зажигалки. Сергей подумал о том, что советские девушки не курят.
– Ты думаешь о своих будущих детях? – спросила Камилла, не глядя ему в глаза.
– Я не знаю, возможно…
Впервые Сергей осознал, что Камилла никогда не говорила о возможности родить ребенка, в отличие от большинства женщин, с которыми он был знаком. Сибиряк спросил себя, в нем ли причина такого молчания, или это некая попытка обмануть призрачное будущее.
– Я все понимаю, – рассеянно произнесла Камилла.
– А ты, ты бы поехала со мной? Оставила бы Францию, если бы я попросил тебя об этом? – поинтересовался Сергей, задетый ее непринужденным тоном.
Молодая женщина села на диван, поджав ноги, и задумалась. Затем она вскинула подбородок.
– Францию я бы оставила хоть завтра, чтобы последовать за тобой. Дом Фонтеруа – никогда.
Неожиданно для себя Волков почувствовал, что начинает раздражаться.
– Ты видишь, все действительно не так просто, – пробормотал он.
Почему он чувствует себя обиженным? Может, потому, что он душу наизнанку вывернул, а Камилла оставалась отстраненной, почти чужой. Сергей нервничал, злился. Возможно, сказалась усталость. Он уже сожалел о том, что разыскал любимую. Лейпциг и Ленинград, эти изувеченные города, видели, как родилась и крепла их любовь, а вот легкомысленный и капризный Париж делал ее непрочной.
Камилла отвела глаза. Она корила себя за то, что проявила слабость и попросила его остаться. Молодая женщина чувствовала себя уязвимой. Смерть отца, ссора с матерью выбили ее из колеи, и теперь гнев и злость мешали ей здраво рассуждать.
Несколькими часами ранее, в тишине бульвара Капуцинов она приняла решение дистанцироваться от матери, чтобы меньше страдать. «Как бы я хотела уехать с ним!» – с горечью подумала молодая женщина. Но разве можно даже на секунду представить, что она покинет Дом Фонтеруа? Чтобы забыть все сомнения, существовать в гармонии с самой собой, Камилле было необходимо дело, основанное ее предками, она должна была слышать стрекот оверлоков, оживленные голоса служащих, должна была находиться в постоянных поисках новых форм красоты. Как и Сергей, она знала, что такое верность, но еще она знала, что такое необходимость.
Взгляд Камиллы остановился на рисунках модельера, которого она только что наняла на работу. Рене Кардо исполнилось двадцать три года, он носил мушкетерские усы, обладал безудержным воображением и характером дивы. Для следующей коллекции он предложил классический редингот на подкладке из бежевой нутрии, норковые накидки для ужина в ресторане, жакеты из черной выдры, отделанные лисой, а также удивительные куртки в технике пэчворк. В поисках новых цветов и фактур он посетил наилучших кожевников и аппретурщиков Парижа, Милана и Нью-Йорка. Его творческая мастерская на бульваре Капуцинов поражала художественным беспорядком – повсюду лежали документы, книги по искусству, фотографии и отрезы тканей. Никто, кроме Камиллы, не имел права входить туда без его разрешения.
Молодая женщина встала и подошла к письменному столу.
– Посмотри! – жизнерадостным тоном предложила она. – Вот во что должны превратиться все те меха, которые мы закупили у вас в Ленинграде.
Сергей казался серьезным, но и печальным. Камилла протянула ему рисунки как величайший дар. Несколько мгновений молодые люди молча смотрели друг на друга. Затем Сергей послал Камилле ответную улыбку, и они расположились на диване, потеснее прижавшись друг к другу.
– Интересно, когда вы снова предложите соболей для продажи? – спросила Камилла, в то время как Сергей изучал рисунки. – Когда я думаю о том, что заказ для супруги иранского шаха будет выполнять не Дом, я просто лопаюсь от зависти! Став монополистами по поставкам соболей, вы озолотились. Цены на них просто непомерны.
– Соболя охраняются столь же тщательно, как секреты производства атомной бомбы, – пошутил Сергей. – Чтобы не допустить их разведения в других странах, экспорт живых зверьков запрещен. Мы бережем наших соболей, как зеницу ока, но не волнуйтесь, мадемуазель Фонтеруа, в скором времени мы вам их предложим. «Баргузины» столь прекрасны, что дух захватывает. Потребовалось время и терпение, чтобы вырастить такую красоту.
– Это как в любви, Сергей Иванович, – вздохнула Камилла. – Для нее требуется время и терпение.
Анна Федоровна была так счастлива, что не переставала улыбаться, и ее щеки разрумянились, как наливные яблоки. Пожилая женщина не могла налюбоваться на сына. В последние годы его посещения стали редкостью.
Она вспомнила, как Сергей уезжал в первый раз, двенадцати лет тому назад. Тогда, в 1941-м, он отправился сражаться с фашистскими захватчиками. В тот далекий день она запретила себе плакать. Анна не знала, увидит ли сына живым, и потому хотела, чтобы он запомнил ее сильной, несломленной. Позднее Сергей не раз говорил матери спасибо за то, что она избавила его от нелегкого испытания: очень тяжело смотреть, как льются мамины слезы. Гордость была одной из отличительных черт характера Анны Федоровны. Она стоически ждала сына все долгие годы войны. Каждый раз, когда в Иваново появлялся охотник, привозивший почту из города, сибирячка надеялась, что пришло письмо от Сергея, и страшилась получить похоронку.
С каждым годом пожилой женщине было все труднее отпускать сына из отчего дома. Теперь ее пугала не его, но собственная смерть. Она так редко видела Сережу, что материнская любовь переполняла душу. Как жаль, что он не женился на Марусе и не зажил размеренной жизнью! Маруся тоже покинула хутор. Молодая женщина обосновалась в Перми, которая теперь называлась Молотов, в честь министра иностранных дел в правительстве Сталина. Маруся вышла замуж за рабочего-электрика; время от времени она писала родителям, сообщала им новости о своей жизни, о том, как растут две ее дочери. Анна со вздохом подумала, что ее мечтам не суждено было осуществиться.
Сергей появился неожиданно, как по волшебству, где-то в середине дня. Избу так завалило снегом, что редким гостям приходилось кричать в печную трубу, чтобы хозяева услышали, пока те не проделали в снегу проход к двери. Иван, дремавший у печи, услышав чей-то крик, изумленно распахнул глаза. Они с Анной никого не ждали. Муж с женой переглянулись: вот неизвестный доберется по снежному коридору до входной двери, и тогда они узнают, кто к ним пришел. Увидев сына, Анна вскрикнула от радости.
Сергей поставил лыжи, скинул тулуп, перетянутый в поясе солдатским ремнем, снял лисью ушанку, серебрившуюся инеем, и крепко обнял маму. Пожилая женщина не отпрянула, даже когда кристаллы снега, затерявшиеся в бороде сына, растаяв, потекли по ее шее.
Сев спиной к печи, Сергей с аппетитом съел тарелку щей; Анна готовила их по собственному, особому рецепту и никому не открывала его секрет. Молодой мужчина бросил в рот последний кусочек ржаного хлеба и от удовольствия зажмурил глаза. Как же все-таки чудесно вернуться домой, усесться за стол вместе с родными людьми и вкусно поесть!
– Тебе понравилось, Сережа? – спросила Анна Федоровна, забирая тарелку.
– Ты же видишь, мамочка, я съел все до последнего кусочка.
Женщина нежно провела рукой по щеке сына. Он поймал ее руку и поцеловал в ладонь, заставив мать покраснеть.
– Ну вот, теперь наконец мы можем послушать рассказ о твоих последних приключениях, – сказал отец, зажигая трубку.
Сергей улыбнулся. Родители дали ему возможность немного отдохнуть с дороги и пообедать, но теперь, как и положено, приступили к «допросу».
– Быть может, ты в кого-нибудь влюбился? – спросила мать, поставив на стол тарелку с сушками.
Иван тяжело вздохнул и поднял глаза к потолку.
– Оставь его в покое, Анна Федоровна! Ты всегда спрашиваешь его об одном и том же, а дела сердечные касаются только самого Сергея.
– А вот и нет! – возразила Анна. – Я хочу перед смертью понянчить внуков. Вот если бы он женился на Марусе, как мы об этом мечтали, Старшой и я…
– Что ты нас всех хоронишь, Аннушка! Твои травяные настои позволят тебе дожить до ста лет… Не слушай свою старую мать, Сергей, расскажи нам лучше о Байкале. Как там поживают баргузинские соболя?
Сергей посмотрел на мать, которая с недовольным видом скрестила руки на груди. Как же она постарела! Седина припорошила снегом темные волосы, заплетенные в две косы, уложенные на затылке. Шрам на лбу, полученный в детстве, потерялся среди морщин, избороздивших ее обветренную кожу.
– У нас с Марусей все равно ничего не получилось бы, мама, – тихо произнес Сергей. – Я признаю, когда-то она мне очень нравилась, но тогда я был еще слишком юным и ничего не знал о любви.
– А что ты знаешь о ней сейчас? Ведь у тебя до сих пор ни с одной девушкой не было достаточно долгих отношений, – сказала Анна. – Маруся была бы тебе отличной женой. Конечно, у нее крутой нрав, но, с другой стороны, женщина должна иметь характер. Эта девушка нашей породы. Она понимает нашу жизнь. Я ведь только о твоем счастье забочусь, Сережа, мне не нравится, что ты так одинок. В этом нет ничего хорошего.
Во взгляде Сергея проскользнула мимолетная грусть.
– Я не одинок… Ну, как бы сказать поточнее…
– Ну наконец-то! – воскликнула Анна. – И кто она? Где вы познакомились?
Молодой человек вздохнул – он понял, что выдал себя.
Теперь мать будет мучить его до тех пор, пока не узнает правду.
– В Лейпциге, после войны.
– Так она нерусская! Мой Бог, только не говори, что она немка…
– Я все расскажу, но прежде позвольте мне достать подарки, – вставая, сказал Сергей. – У меня есть для вас сюрприз.
Из своей дорожной сумки молодой сибиряк извлек несколько сигар, которые он протянул отцу, затем вынул коробку шоколада и яркую цветастую шаль для матери, купленную на базаре в Иркутске. И вот наконец с торжественным видом он достал из недр сумки бутылку коньяка.
– Привезен из самой Франции, из Парижа, – гордо заявил Сергей, доставая из буфета три рюмки.
Он повернулся к родителям, надеясь увидеть их удивленные и обрадованные лица. К великому изумлению Сергея, отец и мать выглядели потрясенными. Анна очень медленно опустилась на лавку. Отец вынул трубку изо рта и вытянул руку, чтобы потрогать бутылку. Его длинные пальцы ласкали этикетку. Свет двух керосиновых ламп, стоящих на столе, переливался янтарными искрами в ароматной жидкости.
– Что-то не так? – спросил Сергей. – У вас такие странные лица! Я хотел сделать вам приятное.
– Ты был в Париже? – поинтересовалась Анна.
– Невероятно, не правда ли? Я провел там два дня. Константин Петрович поручил мне доставить во Францию шкуры соболей.
Взгляд Анны был прикован к мужу. Иван Михайлович казался невозмутимым. Одной рукой он поглаживал бороду. Волосы мужчины до сих были столь же густыми, как и в молодости, но их яркий золотистый оттенок как будто бы вылинял, как и пронзительно-голубой цвет глаз. Ивану Михайловичу исполнилось шестьдесят два года, и его тронутые сединой волосы и светлый взгляд наводили на мысль о посеребренных инеем березах и опаловых красках зимы. Он оставался худым и подтянутым, совсем не таким могучим, как большинство его друзей. Иван ходил уже с трудом – бедро постоянно болело. Летом он пользовался тростью, зимой ему помогали лыжные палки.
Сергей взял бутылку.
– Я не знаю, что…
– Лучше расскажи нам об этой девушке, – с улыбкой прервала сына мать, стремясь загладить возникшую неловкость.
– Она француженка.
Глаза Анны расширились.
Расстроенный Сергей разлил коньяк. Несколько капель упали на белую скатерть. Уверенным жестом он протянул родителям их рюмки.
– Вот видишь, папа, уроки французского, которые ты давал мне в детстве, не прошли даром. Я все вспомнил.
– И как ее зовут? – спросила Анна, пытаясь взять себя в руки.
Несколько секунд Сергей колебался. Ему было непривычно произносить имя Камиллы в этой избе, где он родился, как будто от этого их связь становилась реальнее, переставала напоминать сон.
– Камилла Фонтеруа. Да, она нерусская, это правда, но она принадлежит к династии французских меховщиков, и это как-то сближает ее с нами, вы не находите?
Анна Федоровна выронила рюмку из рук, и она разлетелась на сотню осколков, ударившись о деревянный пол.
– Мама! – расстроенно воскликнул Сергей. – И это после всех моих мучений, стараний довезти бутылку в целости и сохранности…
Пожилая женщина, прижав руку ко рту, пыталась успокоиться. Ничего не понимающий Сергей повернулся к отцу, который поднял рюмку, посмотрел на янтарную жидкость, а затем выпил ее одним махом, как обычную водку.
– Налей-ка мне еще немного, мой мальчик, – сказал он. – Ночь будет длинной.
Не меньше тридцати градусов мороза – чудесное зимнее утро, именно такое, как любил Сергей. Он отказался осесть в Ленинграде или Москве, стать чиновником и пользоваться материальными благами, которые давали партийные должности, именно ради таких вот прекрасных моментов.
К хрустальному небосводу, режущему глаза синевой, как мачты, вытянулись гордые сосны, застывшие под грузом снега. Немного левее, за склоном холма, клубился серебристый туман, поднимающийся от реки: лед еще не окончательно сковал быстрые воды.
Широкие лыжи мягко поскрипывали. По привычке Сергей зорко смотрел по сторонам, пытаясь заметить звериные следы, но снежная пелена оставалась девственно чистой. Вокруг охотника, насколько хватало глаз, простиралась белая равнина, напоминающая искрящееся море с застывшими волнами. Однако Сергей тщетно искал успокоения в этом зимнем пейзаже, который обычно помогал мужчине обрести душевный покой.
В свои тридцать четыре года он был уверен, что его истоки здесь, у подножия этих вековых деревьев, на берегах ручьев и рек, среди величественных холмов и просторных долин, выметенных северными ветрами, прилетающими из самой Арктики. Отныне он ни в чем не был уверен. Ему не принадлежала даже его собственная фамилия.
Сергей остановился, его сердце сжалось от боли. Он обязан победить свою растерянность, должен перестать потеть и не давать жаркой крови приливать к щекам, заливая их пунцовым румянцем. Но как взять себя в руки после услышанного? Накануне отец вкратце рассказал ему о семье, будто возникшей из небытия. Камилла оказалась… его двоюродной сестрой, дочерью его дяди Андре, на похоронах которого он присутствовал. В его душе бушевала буря. Сибиряк представил, как на поезд нападают беглые каторжники, как погибают все, кроме одного; представил его спасение, а затем медленное выздоровление, попытку научиться жить заново.
Он понимал его желание скрыться, уйти от мира, который не всегда ласков с тобой. В этом француз Леон Фонтеруа походил на многих коренных сибиряков.
Но Сергей никак не мог осознать тот факт, что он лишь наполовину русский, что в его жилах течет кровь многочисленных французских предков… Ему казалось, что он попал в ловчий капкан и не может из него выбраться. Родители обманули его, позволили родиться уверенности, которая, как оказалось, зиждилась на лжи. Сергей не знал, что его больше смущало: двуличность родителей или необходимость открыть правду женщине, которую он любил.
Внезапно справа раздался резкий удар крыльев. За ним последовал сухой ружейный выстрел, и Сергей увидел, как на снег упала белая с черными точками тушка рябчика. Мужчина смотрел, как отец подошел к добыче и засунул ее в свой ягдташ. Затем Иван Михайлович медленно, но решительно двинулся к сыну, за ним по лыжне бежала собака.
– Добрый день, сын. Этим утром ты ушел так рано!
– Мне было необходимо прогуляться.
Иван покачал головой.
– Но все же почему вы так поступили, папа?
– Я уже говорил, Сережа. Прежде всего мы хотели защитить тебя. Мы сомневались, не знали, стоит ли говорить тебе правду, ведь политическая ситуация была такой непростой, нестабильной. Ты мог выдать себя, даже просто играя с друзьями. И еще мама опасалась твоей реакции. Она полагала, что ты бросишь нас и отправишься во Францию. Она была убеждена, что наши края не в состоянии соперничать с Западом, что ты не сможешь противиться зову предков. Но Анна отлично понимала, что советская система никогда не позволит тебе вернуться. Я признаю, это решение было несколько эгоистичным, но мы боялись тебя потерять.
Лайка недовольно тявкнула, навострила маленькие уши и умчалась за белкой, которая укрылась на дереве. Рыжий зверек скакал по веткам, и с них осыпался пушистый снег.
– Я никак не могу осознать все это, – приглушенным голосом сказал Сергей, – мне кажется, что моя жизнь сделала слишком крутой поворот.
– Не преувеличивай, – горячо возразил отец. – Это моя жизнь круто изменилась. Когда-то давно я оказался на перепутье дорог, столкнулся с болезненным, трудным выбором. Я любил свою семью, особенно брата Андре, – грустно добавил Иван Михайлович. – Я был младше, но мне всегда казалось, что я должен его защищать.
– Как ты можешь говорить, что любил их? – возмутился Сергей. – Они ведь не знали, что с тобой случилось, жив ты или умер. Возможно, ты подверг их самой страшной муке.
– Но я умер, Сергей! – воскликнул отец. – Мои раны были практически смертельными. Потребовалось немало месяцев, чтобы ко мне вернулась память, и вот когда она вернулась, я понял, что Леона Фонтеруа, человека, ехавшего в том злосчастном поезде, больше не существует. Я не узнавал себя в нем. В сущности, он мне никогда и не нравился. Слишком надменный и самодовольный, а главное, невероятно болтливый. А я научился молчать… Что было бы для них страшнее? Осознать, что их сын, брат отринул устои семьи, выбрал совершенно иную жизнь, предал все, чем они дорожили, – социальное положение, материальные блага… Ты думаешь, они бы им гордились? Они считали меня мертвым и, быть может, говорили себе, что моя последняя мысль была обращена именно к ним.
Сергей не двигался.
– А что я скажу ей? – чуть слышно прошептал он.
– Правду. Ту правду, что мы так долго скрывали от тебя. Если она наделена всеми теми качествами, о которых ты нам рассказывал, она поймет.
– Но мы брат и сестра, папа, двоюродные брат и сестра.
– Ну и что? Вы ведь не родные. Это может беспокоить твою мать, но не меня. Могу заверить тебя, что кровь ее предков столь сильна, что у вас никогда не родится ущербный ребенок, – полушутя сказал он. – Если вы, конечно, когда-нибудь решите завести детей… Вы думали о совместной жизни?
– Я не знаю, – вздохнул Сергей. – Я уже ничего не знаю.
– Пусть пройдет какое-то время, мой мальчик. Но ты, так же как и я, должен будешь выбрать между этой жизнью…
Иван Михайлович запнулся и обвел взглядом девственно-чистый молчаливый пейзаж, который окружал их.
– Именно это я выбрал, – прошептал он. – Лишь здесь я мог быть самим собой. Я понял это очень давно, когда был много моложе тебя, и сегодня я не сомневаюсь в правильности своего выбора. Но, возможно, твоя судьба сложится иначе. И только ты сможешь, следуя зову сердца, души и совести, решить, как тебе поступить. Но каким бы ни был твой выбор, выбрать тебе все же придется.
Постепенно холод начал пробирать кости пожилого человека. Он знаком предложил Сергею вернуться и свистнул, подзывая собаку, которая бегала где-то в лесу. На поляне тут же появился шар серо-белого меха.
На обратном пути Иван время от времени останавливался, чтобы проверить незаметные постороннему глазу ловушки. Сергей замедлил шаг, приноравливаясь к неровному шагу отца.
Мужчина наблюдал за уверенными жестами отца, смотрел, как он, бывалый охотник, легонько сдувает снег с ловушки, внимательно изучает следы, оставленные копытом или когтистой лапой, и по ним определяет возраст и пол животного, а главное, направление, в котором удалился зверь. Сергей пытался представить этого же человека в темном элегантном костюме, шелковом галстуке, каждый день в назначенное время появляющегося в огромном здании на бульваре Капуцинов. Это было невозможно вообразить. Леон Фонтеруа ничем не походил на Ивана Михайловича Волкова, человека с обветрившимся лицом, вылинявшими глазами и седой бородой. Несколько мгновений Сергей смотрел на своего отца как на незнакомца и понял, не без укола зависти, что тот нашел свою правду.
Француза выдавали лишь руки. Когда в тепле избы Леон Фонтеруа снимал рукавицы, бросались в глаза его длинные тонкие пальцы, казавшиеся слишком хрупкими для сибирского охотника, и даже узловатые суставы не скрывали их изящества. «Руки артиста», – смеялся когда-то Григорий Ильич. «Руки парижанина», – подумал Сергей.
В просторных залах Дворца пушнины в Ленинграде царило оживление. Острый мускусный запах необработанных кож нисколько не смущал сотню покупателей, которые общались друг с другом, прохаживаясь под сводчатыми потолками. На некоторых стенах виднелись светлые пятна – на этих местах висели когда-то портреты Сталина. И пусть его пронзительный взгляд уже перестал преследовать советских людей, этот человек все еще вызывал у них чувство страха, смешанное с восхищением.
На январские торги в Ленинград Камилла привезла много меньше денег, чем в предыдущие годы. Рене Кардо решил сделать ставку на норку, а русские норки уступали по качеству канадским. Соответственно, в этом сезоне Дом Фонтеруа выделил больше средств для торгов Компании Гудзонова залива. «Норка – это будущее», – повторял Кардо. Именно в ней женщины усматривают символ доступной роскоши и восхождения по социальной лестнице. К тому же мех норки отличался утонченными оттенками, и хотя такие шкурки часто портились при растяжке, Кардо посоветовал Камилле отдать предпочтение изысканным белому и бежевому меху.
Камилла терпеливо ждала, пока освободится место у стола, на котором были представлены сибирские белки. Рядом с ней двое мужчин беседовали на русском языке об указе, подписанном годом ранее и направленном на спасение снежного барса, которому угрожало полное уничтожение. Советский Союз обязывался защищать как зверей, проживающих на его территориях, так и тех животных, которые забредали из Китая.
Когда мужчины отошли, Камилла заняла их место и принялась изучать партию пушнины, которую она намеревалась закупить; при этом молодая женщина делала пометки в каталоге, где были указаны размеры и цвета шкурок. Кардо хотел заполучить светло-серые, те, что поступали из района Оби, но мадемуазель Фонтеруа самым тщательным образом осмотрела сине-серые шкурки с берегов Енисея и темно-серые с берегов Амура. Она задавалась вопросом, не слишком ли зациклился ее ведущий модельер на определенной цветовой гамме. «Белый – это цвет богатых людей, – заявлял он. – Когда изделие пачкается, они его выбрасывают!»
– Я должен поговорить с тобой, – прошептал ей на ухо чей-то голос.
Говорили по-русски. Камилла вздрогнула, почувствовав дыхание на шее, и подняла лучившиеся счастьем глаза.
Приехав в Ленинград, она еще не встречалась с Сергеем. Но, увидев серьезное лицо и обеспокоенный взгляд, она поняла, что случилось что-то непредвиденное. Ее сердце чуть не выскочило из груди. У него неприятности и это как-то связано с политикой? Молодая женщина почувствовала страх.
– Что-то не так? – выдохнула она.
– В шесть вечера в твоем отеле.
Камилла хотела задержать любимого, спросить его, почему он так взволнован, но Сергей взглядом призвал ее к молчанию и двинулся по залу, время от времени останавливаясь, чтобы поприветствовать рукопожатием того или иного брокера или меховщика.
Пока не закончился аукцион, Камилла оставалась рассеянной. Она совершенно случайно оказалась у стенда с каракульчой, которую не собиралась покупать, так как этот мех уже стал выходить из моды. В конечном итоге она все же приобрела шкурки сибирской белки, невзирая на то что упрямый меховщик из Милана яростно торговался. Все это время мадемуазель Фонтеруа постоянно думала о Сергее и о предстоящем разговоре.
Возвращаясь в отель вместе со своими коллегами, с трудом отделавшись от настырных провожающих, Камилла думала о том, что Сергею придется задействовать всю свою смекалку, чтобы обмануть бдительность дежурного по этажу и вывести ее из отеля. Она дрожала от холода. Впервые в этом городе темнота показалась ей угрожающей. Эти нескончаемые зимние дни подавляли Камиллу.
Шел снег. Он шел уже несколько часов, а быть может, и дней. Камилле казалось, что снег идет целую вечность.
Стоя у окна, она смотрела на белые хлопья, которые продолжали падать десятками, тысячами, с неумолимой регулярностью. Улицы были пустынными, над замершими каналами горбились мосты. Всего за несколько минут следы, оставленные парой прохожих, окончательно исчезли под снегом. А быть может, эти две фигуры в длинных пальто ей только привиделись? В своих высоких шапках они выделялись на фоне фасада соседнего здания, как гротескные марионетки с непропорционально большими головами.
«Ты – дочь зимы», – сказал ей как-то отец. Камилла всегда любила снег, и еще никогда эта белая пелена не приводила ее в отчаяние.
– Скажи хоть что-нибудь, Камилла, пожалуйста, – попросил Сергей.
– Что ты хочешь, чтобы я сказала?
– Я тоже был поражен, как и ты. Тебе это известно.
Наконец, как будто нехотя, она повернулась и обвела взглядом комнату, в которую он ее привез. «Мы идем в квартиру одного врача», – рассеянно пояснил Сергей, пока они поднимались по лестнице. На диване громоздились вышитые подушки. Семейные фотографии, чахлые растения и красивый гобелен в теплых тонах составляли все оформление гостиной. Они были одни. Хозяин улетучился, как только открыл им дверь. Камилла не переставала восхищаться общительностью и открытостью советских людей, с которыми она познакомилась благодаря Сергею, а также их умению исчезать, если надо было оказать услугу другу.
Сергей, сидящий в кресле, казался подавленным. В руке он держал стакан с водкой. Камилла предпочла выпить чашку черного сладкого чая.
Она смотрела на любимого человека, но не узнавала его. С того момента как он сообщил ей, что приходится сыном Леону Фонтеруа, Камилла пыталась узнать семейные черты, каких не замечала в нем до сих пор. Что она знала о своем дяде Леоне? На портрете, повешенном в «галерее предков», был изображен светловолосый, поджарый, с виду беспечный молодой человек с насмешливым взглядом, одетый в темный костюм и белую накрахмаленную рубашку с отложным воротничком. Этот белый цвет особенно подчеркивал яркую синеву его глаз. Почему-то Камилла всегда полагала, что Леон Фонтеруа надел этот строгий костюм исключительно по просьбе художника.
Она не усматривала никакого сходства. Сергей был крепче, а его волосы много темнее. Быть может, нечто общее в форме подбородка или носа? «Получается, что он твой двоюродный брат», – жужжал в ее мозгу чей-то навязчивый противный голос. Француженке чудилось, что она играет в некую странную игру, игру, основанную на обмане, во время которой следует с недоверием относиться к внешности собеседника. Может ли быть один человек одновременно кем-то еще?
«Но это мужчина, которого ты любишь!» – твердил тот же неприятный голос, как бы стараясь убедить ее в этом. Камилла поднесла руку к горлу. Ей казалось, что у ее ног разверзлась непреодолимая пропасть и Сергей теперь был где-то далеко, на той стороне пропасти.
– И как давно ты об этом узнал? – глухо спросила она.
– Около месяца назад. Я был у них в декабре.
Охваченная внезапным нетерпением, молодая женщина принялась ходить взад-вперед по комнате.
– Мне необходимо его увидеть. Я должна с ним поговорить.
– Увы, я охотно отвез бы тебя к родителям, но Сибирь для иностранцев закрыта.
– Я думала, что все эти ограничения сняли после смерти Сталина.
– Это нельзя изменить за один день, Камилла. Вероятно, ты сможешь попасть в Иркутск…
– Зачем мне ехать в Иркутск? – вышла из себя Камилла. – Неужели тебе не удастся получить необходимые документы? Я всегда полагала, что у тебя есть связи среди высокопоставленных членов партии. Для чего нужно твое звание героя, если ты не в состоянии извлечь из него никакой выгоды?
– Не стоит говорить со мной подобным тоном, Камилла.
– Но я должна его увидеть, ты меня слышишь? – настаивала молодая женщина, сжав кулаки. – Я должна сесть напротив него и спросить, почему он так поступил, почему бросил семью, никому ничего не объяснил.
– Сначала это была не его вина. А затем революция, война…
– Если очень хотеть, то всегда можно что-нибудь придумать. Он был вполне удовлетворен той ничтожной жизнью, которую вел в Сибири, вполне безопасной жизнью, а в это время вся Европа была охвачена огнем, лилась кровь, и мой отец сражался в окопах. А твой отец просто дезертир! Вот кто он такой!
Сергей вскочил.
– Как ты можешь говорить подобные вещи? Ты обвиняешь отца, но не даешь ему возможности оправдаться.
– Если бы я с ним встретилась, то сказала бы все это ему прямо в лицо, уж не сомневайся! Потеряв брата, мой отец всю жизнь страдал. Он нуждался в своем брате. Все эти годы он вел Дом Фонтеруа сквозь бури и шторма, и ему было бы чуть легче, если бы Леон Фонтеруа соизволил взять на себя хоть капельку ответственности.
– И вот ты возомнила себя высшим судией, истиной в последней инстанции, – с иронией заметил Сергей. – Я думал, что ты более милосердна, Камилла. Возможно, мой отец и виноват, но он больше виноват передо мной, и ничто не дает тебе права обвинять его. Сама судьба распорядилась так, что он приехал в Сибирь, встретил мою мать. Там он создал семью, похоронил ребенка… Он просто построил совершенно новую жизнь, вот и все.
Камилла раздраженно всплеснула руками.
– Жизнью не управляет слепой рок, Сергей. Вы, русские, все поголовно фаталисты, вы всегда верите в то, что кирпич сваливается на голову не просто так. Не существует всевидящего Бога, который назначает каждому человеку свою особенную судьбу, отмеряя определенное количество добра и зла! Каждый из нас – творец своего счастья. Мы можем стать тем, кем захотим. Твой отец сделал свой выбор, находясь в здравом уме. А значит, я имею право его обвинять.
– Возможно, мы и фаталисты, но мы не наделены невероятным высокомерием уроженцев Запада! Послушать тебя, так весь мир должен маршировать в ногу, выпятив грудь, целиком и полностью убежденный в своей правоте и верности выбранного направления. И пусть побережется каждый, кто станет у них на пути! Почему ты не оставляешь места для сомнений, Камилла? Места для страдания? И чего ты боишься, ведь это страх делает тебя столь жестокой? – уже тише спросил Сергей.
