Текст книги "Время расставания"
Автор книги: Тереза Ревэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
На пороге стоял портье и смотрел на Камиллу, как суровый школьный учитель.
– Уже полдень, Fräulein Фонтеруа. Вам передали это послание. Русский солдат. А офицер ждал в машине.
Портье протянул девушке конверт. Она подумала, что, скорее всего, ее приняли за советскую шпионку.
– Спасибо. Принесите, пожалуйста, кофе или чай. То, что у вас есть.
– У нас есть из чего выбрать, мадемуазель, – смущенно произнес служащий отеля.
– Тогда кофе, крепкий черный кофе.
И Камилла закрыла дверь перед носом портье, убежденная в том, что ей принесут заменитель кофе с ненатуральным вкусом.
Она налила воды в умывальник и, ополоснув лицо, кое-как вытерла его полотенцем. Затем Камилла отдернула шторы. Прекрасный вчерашний день превратился в воспоминание. На улице моросил мелкий серый дождь. Француженка вздрогнула. Под этим унылым дождем город казался еще более зловещим.
Усевшись на кровать, Камилла распечатала конверт, на котором красивым почерком было выведено ее имя. Внутри оказалась официальная бумага с печатями, выданная советскими властями, которая удостоверяла ее личность и где подтверждалось, что она стала жертвой ограбления. Затем девушка развернула обыкновенный тетрадный лист, который также обнаружился в конверте. «Ева Крюгер, Петерштрассе, 40. С дружеским приветом». Подпись неразборчива. Камилла улыбнулась, вспомнив о вчерашнем необычном вечере.
После короткого визита в комиссариат – увидев девушку под руку с советским офицером, полицейские оставили все свои дела, чтобы заняться пострадавшей, – Сергей отправился провожать Камиллу до отеля. Полицейские даже перевязали француженке колено. Она продолжала прихрамывать, но отказалась от предложения отвезти ее на машине. Быть может, потому, что хотела побыть еще немного с русским офицером?
На улице, ведущей к Аугустусплац, мужчина внезапно поинтересовался, не хочет ли его спутница есть. Камилла призналась, что голодна. Тогда Сергей попросил девушку подождать несколько минут, а сам скрылся за воротами соседнего дома. Мадемуазель Фонтеруа неожиданно почувствовала себя брошенной. Вскоре молодой военный появился: в руках он нес пакеты с горячими сосисками и жареной картошкой, черный хлеб и бутылку водки. Камилла не поверила своим глазам. Тогда ее новый знакомый объяснил, что Лейпциг стал раем для подпольных торговцев и что достаточно знать нужные адреса, чтобы раздобыть отменную еду.
Улицы стали более оживленными, прохожие бросали на пару подозрительные взгляды.
– У меня появляется странная привычка – прогуливаться там, где не надо, с военными, которых не любят, – прошептала Камилла.
Она тут же пожалела о своей дерзости, но Сергей улыбнулся и попросил объяснить, что она имела в виду. Они сели на ступени разрушенного университета. Девушка сделала несколько глотков водки и начала говорить. Она говорила обо всем подряд, перескакивая с одного на другое, мешая в одну кучу Дом Фонтеруа, годы обучения, любовь к профессии, развалины Брюля, Лизелотту и Генриха Ган, свою встречу с Петером в Париже во время войны, их ссору. Камилла сказала, что испытывает настоятельную потребность разыскать Крюгеров, потому что больше не может выносить эту неизвестность, незаконченность их истории мешает ей существовать. Иногда у нее на глаза наворачивались слезы, и тогда Камилла спрашивала себя: неужели это просто спиртное, выпитое на пустой желудок, развязало ей язык? Но она не могла сдержаться и продолжала говорить, говорить…
Сергей терпеливо слушал, порой просил объяснить то или иное слово, которое он не понял. Когда девушка наконец замолчала, ее ужин уже остыл, а собеседник смотрел на нее непроницаемым взглядом.
Затем Сергей достал из нагрудного кармана пачку папирос, а Камилла заставила себя поесть, хотя совершенно потеряла аппетит. Но девушка боялась, что она просто не сможет подняться, если ничем не закусит выпитую водку.
Потом наступил черед Сергея, который повел свой рассказ неспешно и обстоятельно. И если Камиллу лихорадило и она говорила торопливо и сбивчиво, а ее голос порой срывался, то голос русского военного завораживал своей теплотой и низкими бархатными нотами. Он никуда не спешил, тщательно подбирал слова, как будто у них впереди была вся жизнь. Чувствовалось, что Сергей с удовольствием вспоминает язык, выученный в детстве. Он не торопился закончить свое повествование, уделял особое внимание деталям, растягивая время, смакуя каждый эпизод, каждую фразу. И когда весенняя ночь приняла в свои объятия развалины города скорняков, молодая наследница парижского мехового Дома с изумлением узнала, что этот молодой улыбающийся мужчина был самым настоящим сибирским траппером.
Все еще погруженная в свои мысли, Камилла тщательно сложила лист, на котором Сергей написал ей адрес Крюгеров. Как офицеру удалось его найти? Конечно, Ева Крюгер была известной пианисткой, наверно, это помогло в поисках. Но почему он вообще взялся за это дело, ведь она ни о чем не просила Сергея? Камилла ощутила необычное волнение. Накануне они выкурили по нескольку папирос, допили бутылку водки, а затем он проводил девушку до отеля. Она смутно помнила, как поднялась в номер, разделась и рухнула на кровать.
Через час Камилла, в своем темно-сером костюме, который она с трудом отчистила от грязи, двинулась по направлению к Петерштрассе. Дождь прекратился, а пыль превратилась в грязь.
Вооруженные лопатами и мастерками, – а кто и вовсе лишь при помощи рук, – мужчины и даже женщины с волосами, спрятанными под косынками, разбирали развалины, закладывали новые фундаменты, строили.
В газете «Leipziger Zeitung» Камилла прочла, что несколькими днями ранее, первого мая, на Аугустусплац собрались двести тысяч человек, и вот этот огромный хор принялся петь; управлял ими седовласый профессор музыки, которому чудом удалось выжить в концентрационном лагере. «Где они черпают силу, чтобы начать все с ноля?» – подумала Камилла. Она представила себе города, изувеченные войной, – Ковентри, Сталинград… Если бы она жила в одном из них, у нее было бы лишь одно желание: побыстрее собрать чемоданы и сбежать неважно куда, но только подальше от этих развалин.
Скорее всего до войны это здание было очень нарядным. Под грязью и сажей угадывались очертания кариатид и резные ограждения балконов. Девушка вошла в подъезд. Табличка гласила, что Крюгеры проживают на третьем этаже.
Подойдя к нужной ей двери, француженка сделала глубокий вдох, чтобы набраться мужества, и только тогда нажала на кнопку звонка. Тотчас за дверью заплакал ребенок. Девушка почувствовала, что ее рассматривают в глазок. Ее ладони стали влажными, а сердце забилось, как сумасшедшее. Щелкнул замок.
– Ja?
Дверь открыла женщина в старой мужской кофте с растянувшимися карманами, в белой блузке и прямой юбке, доходившей до середины икры. Седые волосы удерживала повязка. У нее было любезное лицо, по-старчески отвисшие щеки, но живой, выразительный взгляд.
– Мадам Ева Крюгер? Я – Камилла Фонтеруа, дочь Андре.
Ева в изумлении распахнула глаза.
– Господи Боже! – прошептала она по-французски. – Входите, входите, мадемуазель, прошу вас.
Камилла вошла в маленькую темную прихожую. Ева закрыла входную дверь и пригласила девушку пройти в гостиную, окно которой выходило на улицу. Оно было открыто, и в комнату долетал треск и грохот – поблизости сносили дом.
Девушка знала, что это не та квартира, в которой вырос Петер. Здесь ничто не напоминало о нем, казалось, что разрозненная мебель, стоявшая в гостиной, не имела души. Камилла взглянула на буфет, на котором громоздились тарелки и стопка партитур, и тщетно поискала глазами рояль, о котором ей столько рассказывал отец.
Ева усадила гостью, а затем достала бутылку шнапса и два стакана.
– Мы храним ее для особых случаев, – с улыбкой сообщила она. – Как поживает ваш отец?
– Хорошо, благодарю вас. Он поручил мне столько всего вам рассказать!
– Ах, дорогой Андре… Мы с ним виделись в другой жизни…
Как ни странно, но в ее голосе не ощущались ни подавленность, ни покорность судьбе – лишь легкая ирония. Камилла ожидала встретить женщину столь же опустошенную, «разрушенную», как и ее город. Но Ева Крюгер, в своей бесформенной одежде, без следов косметики на лице, излучала удивительную жизненную энергию.
– Простите меня, – продолжила девушка, – но я хотела бы знать, есть ли у вас новости от Петера.
И в этот момент лицо Евы исказилось от боли. Ее тело сотрясла дрожь. Яркая искра жизни тут же погасла, как огонек свечи, задутый сквозняком.
– Я сожалею, – с трудом выговорила Камилла и сильнее сжала в руке стакан.
На улице раздавались отрывистые приказы. Ева встала, чтобы закрыть окно, и застыла перед занавеской.
– Он пал под Сталинградом, – срывающимся голосом сказала женщина и сжала кулаки в карманах кофты. – Я каждый день повторяю себе, что он не попал в плен, что его не отправили в лагерь в Сибирь… Я повторяю себе, что он избежал самого страшного, не страдал от голода и холода в последние месяцы войны, когда немецкие войска попали в ловушку русских. Я повторяю себе, что он в своей жизни был счастлив… По крайней мере, мне хочется так думать. Я безостановочно повторяю все это, чтобы думать о нем, а не о себе, не о том, чего я лишилась, потеряв сына…
Она вернулась к столу, залпом опустошила стакан, и ее лицо немного расслабилось. Камилла ничего не говорила, только качала головой. Ей казалось, что она понимает фрау Крюгер. Если бы эта женщина зациклилась на своем горе, она бы не выжила. Камилла подумала о своей матери. Как бы реагировала Валентина, если бы ей сообщили о смерти Максанса? Каких бы богов она проклинала?
Печаль окрасила лицо Евы в пепельный цвет. Первый раз в жизни Камилла видела, чтобы страдание так изменило лицо человека. Ева будто лишилась возраста. Согбенные плечи, дрожащие пальцы; тело, скованное болью, съежилось, уменьшилось. Это было одновременно волнующе и страшно. «Как можно жить, терзаясь такой мукой?» – спросила себя потрясенная Камилла.
Теперь девушка почувствовала безмерную пустоту в груди, силы оставили ее. Она получила ответ, за которым пришла: Петер умер. Конечно, она догадывалась об этом, но хотела верить в невозможное. Почему же она так мечтала увидеть его снова? Зачем пересекла Европу, лежащую в руинах, стремясь встретиться с Петером? Ведь она не любила его. Камилла давно поняла, что никогда не была влюблена в молодого немца, это был душевный порыв в ответ на его чувства. Можно ли назвать такое поведение эгоистичным? Петер наполнил ее жизнь светом. Тем далеким летним вечером юноша сумел нарушить сладостно-горькое одиночество, которое до этого момента никогда не покидало шестнадцатилетнюю мадемуазель Фонтеруа. Петер казался Камилле неким залогом ее непрочного счастья, и рядом с ним она надеялась вновь ощутить тот мимолетный восторг, возможно, чтобы обрести покой, поверить в собственные силы. Она также хотела попросить у друга прощения за то, что обидела его, хотела коснуться его руки или щеки, чтобы хоть на секунду ощутить под пальцами жар его тела.
Здесь, в гостиной квартиры родителей Петера, став немым свидетелем бесконечного страдания его матери, Камилла со стыдом осознала, что хотела увидеть Петера для того, чтобы еще раз воспользоваться им, прекрасно понимая, что после этого вновь уйдет, покинет молодого немца.
Снаружи протяжно скрипели деревянные балки зданий: так стонут дубы, когда их рубят. Тело девушки оцепенело, она чувствовала, как кровь стучит в висках. Камилла закрыла глаза и потерла лоб. Ей казалось, что она недели, месяцы добиралась до этого сюрреалистического города, где обманчивые фасады домов скрывали зияющие провалы, а на створках дверей и окон ветер трепал листы бумаги с неразборчивыми фамилиями потерявшихся родных.
Камилла вздрогнула, когда из соседней комнаты послышался пронзительный детский крик. Лицо Евы ожило. В ее потухшем взгляде вновь загорелось пламя жизни, она распрямилась.
– Пожалуйста, простите меня, я должна на минутку отойти. Это моя внучка. Наступило время ее кормить, а скоро могут отключить газ.
Женщина вышла, оставив дверь открытой.
Камилла словно окаменела. Петер был единственным сыном в семье… Девушка поднялась и пошла на голос Евы, которая притворно-суровым тоном просила ребенка успокоиться.
Окна кухни выходили на задний двор. За деревянным столом, придвинутым к стене, сидела темноволосая девочка приблизительно двухлетнего возраста и что-то напевала, ритмично ударяя ложкой по столешнице. Когда она заметила Камиллу, то замолчала, внимательно рассматривая незнакомку огромными карими глазами.
– Входите, Камилла. Вы позволите мне называть вас Камиллой? – спросила Ева, продолжая разогревать суп на плите. – Это Соня, дочка Петера… – Фрау Крюгер повернулась к Камилле, держа кастрюльку в руке. – О, как вы побледнели! Садитесь скорее…
Механическим жестом Камилла пододвинула стул. Девочка с темно-каштановыми хвостиками на голове не отводила от нее глаз. У нее был курносый нос, четко очерченные губы, очень светлая кожа и строгий взгляд, как и у всех детей этого города. Она недоверчиво рассматривала Камиллу, затем, очевидно решив, что незнакомка заслуживает доверия, лукаво улыбнулась. И только тогда Камилла поняла, почему Ева Крюгер еще не покинула сей бренный мир. Лучистая улыбка, осветившая лицо девчушки, была улыбкой ее отца. Соня получила ее в наследство от Петера – сверкающую, солнечную, неотразимую.
Камилла почувствовала, как тепло вновь возвращается в ее казавшееся заледеневшим тело. Она склонилась над столом, робко протянула к ребенку руку, как будто бы опасалась его спугнуть, и коснулась пальцами ручки малышки.
– Guten Tag, Соня… Меня зовут Камилла. Я была другом твоего папы…
Прислонившись спиной к стене, Сергей наблюдал за входной дверью отеля «Elster». День выдался хмурым. Мелкие капли дождя подпрыгивали на асфальте и, сливаясь, булькали в водостоке. Мужчина поднял воротник своего форменного плаща и спокойно закурил папиросу.
С тех пор как утром Сергей отправил Камилле Фонтеруа конверт с адресом семьи, которую она разыскивала, он не переставал думать о молодой француженке. Она не походила ни на одну из девушек, которых он знал. Было в ней нечто необъяснимое, что пленило, очаровало Сергея, еще когда он обрабатывал ее царапины. Он ощущал ее ужас, растерянность, но Камилла сумела обуздать страх еще до того, как приняла его предложение прогуляться по этому разрушенному городу.
Позднее, на ступенях университета, он должен был сосредоточиться, чтобы понимать, о чем она рассказывает, но иногда Сергей терял нить разговора и довольствовался тем, что мог любоваться густыми, непокорными волосами девушки, уложенными в небрежный пучок, ее выразительным лицом с чувственными губами, ладной фигуркой, обтянутой строгим серым костюмом, который так и не смог превратить ее в степенную даму.
Мужчина пытался понять, что же его так заинтриговало в новой знакомой. Какая-то внутренняя свобода, пожалуй. Особая горячность? А может, ее открытый взгляд, внутренний свет? Она разглядывала его с детской непосредственностью, и Сергей почувствовал себя так, будто глотнул родниковой воды.
После окончания войны у сибиряка часто возникало ощущение, что он задыхается. Его окружали недоверие и подозрительность: немцы смотрели с опаской на советских солдат, оккупировавших большую часть их страны. Но самым страшным были напряженность и настороженность в отношениях между своими, русскими. Коммунистический режим приучил граждан подозревать всех и каждого.
По натуре своей Сергей был одиночкой, он не был выскочкой, и поэтому начальство ему доверяло. Защищенный статусом Героя Советского Союза, он довольствовался тем, что отстраненно наблюдал за происходящим. К нему относились с уважением, но Волков взвешивал каждое свое слово, даже общаясь с товарищами. Порой солдаты просили его рассказать о Сталинграде. Сергей не мог их разочаровывать и говорил, что предпочел бы забыть о тех героических днях, о славе, замешанной на крови. Молодой сибиряк знал, что немилость начальства подобна молнии – бьет без предупреждения и чаще всего вслепую.
Впервые после того, как Сергей покинул Иваново, он осмелился говорить о том, что было у него на сердце. Возможно, так он мог беседовать еще лишь с Володей. И мужчина изумился тому, что испытывает настоятельную потребность поделиться с этой иностранкой воспоминаниями о родном крае и о своем детстве. А затем столь неожиданное совпадение… Они оба хохотали до слез, представив, что шкурки горностая или сибирской белки, тщательно обработанные Сергеем, а затем отправленные «Союзпушниной» на Лейпцигскую ярмарку, вполне мог купить отец Камиллы и отослать их на бульвар Капуцинов в Париже, в мастерские Дома Фонтеруа.
Неисповедимы пути Господни! Но если подумать, разве так уж удивительно то, что они встретились именно в этом городе, объединяющем людей той сферы деятельности, к которой они оба имели непосредственное отношение?
Приехав в Лейпциг в начале июля, Сергей сразу же отправился побродить по Брюлю. В квартале скорняков он увидел всего десяток неразрушенных зданий. Еврейские торговцы исчезли, некоторые из них смогли эмигрировать, остальные… Остальные… Говорили, что после войны в Брюль возвратился один-единственный еврей. Один.
Военный сделал последнюю затяжку и раздавил окурок каблуком. Сунув руки в карманы, он пересек улицу.
Сергею необходимо было увидеть Камиллу, снова поговорить на таком знакомом языке, который он, казалось, всегда знал. Сибиряк вспоминал уроки французского, которые давал ему отец долгими зимними вечерами под пыхтение чайника на печке; мама в это время вышивала узоры на рубахе. Магический язык, тайну которого мальчик делил только со своими родителями, превращал их в сообщников. Он никогда не задавался вопросом, где мог выучить французский простой сибирский охотник. Родители знают все, это хорошо известно каждому ребенку. Его отец говорил на французском языке, мать знала язык растений. И Сергей выучил их оба.
Перед стеклянной дверью отеля мужчину охватило сомнение. Что он ей скажет? Куда пригласит? Сергей не хотел, чтобы товарищи видели его с иностранкой.
К двери подошла большая группа приезжих. После открытия ярмарки немцы и жители других стран стекались в город тысячами. Сергей обрадовался, увидев эту толпу: в ней легко было затеряться.
Молодой человек снял фуражку и провел рукой по волосам. Он явно нервничал. Сергей не знал, согласится ли Камилла Фонтеруа встретиться с ним, да и не понимал, зачем ему самому это нужно.
Портье бесстрастно взглянул на гостя, застыв по стойке «смирно». Сергей спросил у него, где он может найти мадемуазель Фонтеруа, и мужчина указал на дверь ресторана.
Сергей направился к этой двери, которая вела в мрачное, плохо освещенное помещение, где не горела каждая вторая лампочка. Было около половины седьмого. Камилла оказалась единственной клиенткой заведения: она сидела справа от входа за небольшим круглым столом. Девушка изучала меню, которое ей, по всей видимости, только что принес официант. Судя по недовольной гримасе, можно было догадаться, что француженка не в восторге от выбора блюд.
Внезапно Камилла подняла голову, как будто почувствовав, что за ней наблюдают. Она узнала Сергея, но не удивилась, она выглядела скорее раздраженной и обеспокоенной. Девушка тщательно сложила салфетку, положила ее рядом с тарелкой и встала.
Сергей терпеливо ждал, пока она возьмет свое пальто. Портье вручил мужчине зонт. Выйдя на улицу, они пошли вперед, не обменявшись ни единым словом. Черная фетровая шляпка затеняла лицо Камиллы, а на губах не было и тени улыбки. Сергей держал зонт, вторую руку он сунул в карман.
Они увидели нескольких рабочих, которые, очевидно, закончили работу в шахте – мужчины, умываясь холодной водой, энергично терли лица, как будто бы пытались смыть бурую угольную пыль, которая въелась в их кожу.
Камилла и Сергей прогуливались без какой-то конкретной цели. Они были едва знакомы, но при этом не чувствовали себя стесненно или неловко. Они нисколько не походили на те парочки, которые, прогуливаясь, стараются как бы случайно коснуться друг друга, как и на тех, кто намеренно держит дистанцию. Они шли ровным, уверенным шагом, довольно быстро, но все потому, что похолодало и было очень сыро. Они пересекали улицы, уступали дорогу трамваям, двигались вдоль изгородей, дружно обходя выбоины в асфальте, но при этом ни разу не толкнули друг друга, не задели ни рукой, ни плечом.
– Спасибо за адрес, – наконец сказала Камилла.
– Вы узнали то, что хотели?
– Да. Можно и так сказать.
На одном из перекрестков на мужчину и женщину налетел сильный порыв ветра. Зонтик, выворачиваясь наизнанку, рвался из рук. Раздались раскаты грома, и совершенно неожиданно на них обрушился настоящий ливень. Сергей схватил Камиллу за руку, и они бросились бежать.
Вскоре молодые люди укрылись под портиком дома с зияющими дырами вместо окон. Камилла поморщилась, почувствовав, как капли дождя стекают по шее за воротник. Потоки воды низвергались на тротуары, омывали стены домов. Казалось, что рассерженное небо, напитавшееся влагой, вымещало свой гнев на земле. На маленькой площади с фонтаном кроны тополей гнулись под натиском бури. Молнии чертили огненные линии на темном небосклоне.
Камилла принялась считать секунды, чтобы узнать, в скольких километрах от них находится эпицентр грозы. Она всегда так поступала, а научилась этому, еще будучи ребенком.
Сергей что-то сказал девушке, но раскат грома заглушил его голос. Камилла вздрогнула и попыталась прочесть по губам.
– Что вы говорите?
Шум дождя становился все сильнее. Мужчина склонился к своей спутнице, как бы для того, чтобы прошептать слова ей на ухо, и его губы задели щеку Камиллы. Она подняла глаза. Сергей внимательно смотрел на нее. Француженка чувствовала, как он напряжен. Чего он ждет? На что надеется?
В призрачном свете сумерек девушка, в свою очередь, стала изучать лицо своего нового знакомого. Чистый лоб, слегка удлиненная форма глаз, прямой нос, благородная линия рта. Он снял свою смешную, слишком широкую фуражку. Его густые волосы намокли, лицо тоже было мокрым.
Никогда ранее Камилла не ощущала столь остро каждую частичку своего тела, как в ту секунду. Ее сердце выскакивало из груди, не давая дышать. Ей казалось, что в ее венах течет чужая кровь, пьянящая, дурманящая. Бедра, ноги, руки, затылок, губы больше не принадлежали ей. Грудь напряглась под кофточкой, Камилла вся горела от желания ощутить прикосновение рук стоящего рядом мужчины, почувствовать его ласковые влажные губы на своей коже. Она нуждалась в его объятиях, его поцелуях, нуждалась прямо сейчас, пока не наступил момент отрезвления и она не стала прислушиваться к голосу рассудка.
Сергей положил руку на затылок Камиллы, нащупал шпильки в мокром пучке и вытащил их. Мужчина, увидев, как освобожденные волосы заструились по спине француженки, улыбнулся. Он запустил пальцы в эту непокорную гриву, и они стали пленниками капризных прядей. Другой рукой Сергей оплел талию Камиллы, привлек молодую женщину к себе.
Камилла поднесла руки к лицу сибиряка, очертила пальцами чувственные губы, прямой нос, подбородок. Это напоминало движения скульптора или слепца. Казалось, что она ставит на него свою печать, заявляет о своем праве владеть его телом, его душой, которая в этот момент устремилась к ней.
Внезапно Камилле стало страшно. Нет, теперь она не боялась грозного советского офицера, тот страх прошел в первые минуты их встречи. Француженка понимала, что рядом с Сергеем ей нечего бояться. Она испугалась силы своего желания. Она боялась самой себя, той тайной и сокрушительной ярости, которая поглотила все ее чувства и вскружила голову.
Позже, в спальне у одной из тех квартирных хозяек Лейпцига, что из поколения в поколение сдавали во время ярмарок комнаты случайным посетителям, в спальне с несвежими обоями, кроватью с латунными спинками и жесткими простынями, пропитанными запахами желтого мыла и сырости, они любили друг друга, любили страстно, самозабвенно, не веря в настигшее их чудо. А в открытое окно комнаты из сада заглядывала тихая ночь, наполненная щебетанием нетерпеливых птиц и ароматами влажной земли.
