Текст книги "Время расставания"

Автор книги: Тереза Ревэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Сталинград, 1942

Сергей с трудом освободился от объятий тяжелого липкого сна. Он медленно открыл глаза и облизнул пересохшие губы. Вот уже много недель на них сохранялся привкус пыли, но молодой человек привык к нему. Сергей лежал прямо на земляном полу, на грубом одеяле, и ему казалось, что он весит целую тонну. Его тело протестовало, не желало выходить из дремотного оцепенения.

Рядом с Сергеем лежал Владимир, походивший на надгробную статую тем, что одна его рука вся была обмотана грязными бинтами. Грязь собралась в морщинах его лица, и даже черные усы стали серыми от пыли.

Сергей приподнялся на локте. Тотчас руку пронзила сильнейшая боль. Чтобы не разбудить пятерых товарищей, он задушил готовый вырваться стон, а затем усмехнулся своей щепетильности, свойственной юной девице: неужели какой-то жалкий стон мог побеспокоить обессиленных мужчин? Нет, разбудить их смогла бы только канонада многочисленных «катюш», реактивных орудий, расположенных на западном берегу Волги.

Сергей прислушался. Где-то вдалеке раздавался глухой рокот, напоминающий раскаты грома, но стены и пол блиндажа не дрожали. В небе, над головами бойцов, кружили «музыканты» генерала Паулюса, но в данный момент они не атаковали. На каждой из машин был нарисован черный зверь, и Сергей люто ненавидел эти самолеты, проклятые «юнкерсы», которые пикировали с адским воем сирен, заставлявшим стынуть кровь в жилах. Бомбардировщики-штурмовики порождали в душе юноши отвратительное чувство бессилия.

Впервые Сергей увидел их ранним сентябрьским утром, и тогда самолеты показались ему похожими на орлов. Две тысячи бойцов 284-й Сибирской стрелковой дивизии под командованием полковника Батюка форсировали Волгу на разномастных суденышках, а над ними кружили звери апокалипсиса, сотканные из огня и железа, с крыльями с черно-белыми крестами.

Сморщившись от боли, Сергей поднялся и перешагнул через Володю. Керосиновая лампа разливала вокруг себя мутный свет. В левой части блиндажа на походной печурке булькал большой котел. Юноша поднял крышку и потянул носом. Запах разварившегося картофеля защекотал ему ноздри. Сергей зачерпнул половником жидкость, в которой плавали волокна мяса неясного происхождения, и плеснул ее в свой походный котелок. Он вспомнил, что недалеко от их укрытия видел труп расчлененной лошади. Молодой солдат пододвинул деревянный ящик, достал из кармана пару сухарей и уселся за стол.

Прежде чем спуститься в блиндаж отдохнуть, Сергей поднял глаза к свинцовому небу. С утра туман окутал покрытые изморозью руины Сталинграда, превратив их в фантастические, призрачные громадины. Молодой человек чувствовал неизбежное приближение зимы, настоящей русской зимы, и не мог не радоваться этому.

Вот уже несколько недель по Волге плыло мелкое ледяное крошево, что значительно затрудняло переправу. Начались перебои со снабжением. Октябрь в этом году выдался теплым, он проливался вероломными дождями, которые проникали под воротники и превращали землю в скользкую грязь, затрудняющую передвижение. На родине Сергея, в Сибири, уже несколько недель, как лег снег. И вот наконец зима добралась и до Волги, до великой русской реки, которая замерзала одной из последних в стране. Когда лед станет прочным, в снабжении продовольствием и боеприпасами вновь не будет перебоев.

Безвкусный, пресный суп тем не менее согрел Сергея. Юноша спросил себя, проснутся ли его боевые товарищи сами, или же ему придется исполнять роль школьного наставника, будить друзей и выслушивать их сонное ворчание и упреки.

Солдаты спят совсем как мальчишки, подумалось Сергею при виде их расслабленных лиц и разбросанных в разные стороны рук. Интересно, как сложилась судьба Андрюши, маленького пятилетнего сироты с ямочкой на подбородке? Этот мальчуган на несколько дней, прежде чем его отправили в тыл, стал талисманом их взвода. Выжил ли он при переправе через реку? И что станет со всеми этими детьми, чьи родители обрели вечный покой среди руин опустошенного города?

Владимир всхрапнул, как кабан, и проснулся. Тяжело ступая, он подошел к столу и уселся на единственный уцелевший стул. Мужчина принялся разматывать повязку на руке. Сергей отвел глаза. Вид обожженной плоти Владимира не добавлял аппетита.

– Ну что, заживает?

– Пусть попробует не зажить! – проворчал плотник с Урала. – Вот кто бы смог мне помочь, так эта моя женка, у нее золотые руки, и она отлично выхаживает больных.

– Тебе бы к врачу попасть.

– Еще чего! Рисковать собственной шкурой, добираясь до медсанчасти? И только для того, чтобы какой-нибудь дурак отправил меня в тыл? Только переправы через Волгу мне сейчас и не хватает! Вроде бы не смердит, значит, не гангрена, а иначе…

С довольной улыбкой, обнажившей испорченные зубы, мужчина достал из кармана пакетик с белым порошком, надорвал его зубами, присыпал рану, а затем вновь забинтовал руку.

Сергей оттолкнул пустой котелок, старательно спрятал ложку за голенище и вытянул ноги. У него еще осталось достаточно махорки, чтобы свернуть целых три самокрутки, и юноша подумал, не позволить ли себе роскошь выкурить одну из них прямо сейчас. В последнее время табака не хватало, а Сергей, к вящей радости товарищей, вполне обходился без ежедневных ста граммов водки, предпочитая ей крепкую затяжку. Только табак был способен отбить вкус пыли.

По ступеням, ведущим в блиндаж, простучали сапоги.

– А на улице начинает подмораживать, товарищи! – радостно сообщил худой юноша в болтающейся на нем слишком большой гимнастерке.

Виктор положил автомат на ящик с боеприпасами, потер руки, как будто отпустил удачную шутку, и посмотрел на Сергея обожающим взглядом, что последнего весьма и весьма смутило. Однако Сережа был вынужден смириться с этим чрезмерным восхищением, как и другие стрелки элитного подразделения полковника Батюка, слава о подвигах которых долетала до самых отдаленных уголков Советского Союза.

Через десять дней после прибытия на фронт Сергей уже «снял» свою сороковую жертву, за что и получил медаль «За отвагу». Месяцем позже он был награжден орденом «Красного знамени», и его фотография появилась в одной из газет. Юный Витя мечтал во всем походить на своего героя, но, несмотря на уроки стрельбы, которые Сергей давал ему в редкие минуты передышек, бывший рабочий-механик не стал отличным стрелком, хотя и был одним из лучших разведчиков.

– Ну и что нам там фрицы готовят? – ворчливо поинтересовался Владимир, не очень ладивший с Виктором.

Неоправданный оптимизм молодого человека, чьи круглая голова и тощее туловище весьма походили на булавку портного, раздражал и Сергея, но он старался быть снисходительным. Иногда ему даже нравилась веселость товарища, особенно когда солдаты VI армии вермахта то и дело атаковали. Но Виктор прибыл в этот ад всего десять дней тому назад, а Володя и Сергей были теми редкими «счастливчиками», кто защищал развалины Сталинграда уже почти два месяца.

От шестидесяти человек, которые изначально составляли их ударную группу, осталось всего восемь. Первые потери понесли сразу же после высадки на правый берег реки; ослепленные густым жирным дымом, поднимавшимся от горящей нефти, ребята были скошены автоматными очередями немецкой пехоты, расположившейся в сотне метров от берега Волги.

Подкрепление не заставило себя ждать, но к тому времени уже много солдат стали жертвами бомбардировок Люфтваффе[50]50
  Люфтваффе (от нем. «Luftwaffe» – досл. «воздушное оружие») название военно-воздушных сил Третьего рейха.


[Закрыть], были разорваны на части гранатами или шквальным пулеметным огнем, раздавлены в окопах гусеницами танков, сожжены огнеметами, уничтожены в рукопашных, которые завязывались на каждом этаже зданий, на каждой лестничной клетке, за каждым углом. Трупы разлагались на месте, потому что ни у кого не было времени их хоронить. Покрытых пылью и каменной крошкой, павших солдат было не видно на мостовых города. К ним добавлялись и бойцы, которых хладнокровно расстреливали при попытке панического бегства бдительные политруки. Не каждому хватит смелости смотреть в разверзшийся ад… Но Сталин заявил, что советские солдаты больше не отдадут ни пяди родной земли, что ни один из них не сделает ни шагу назад, и особенно это касалось тех, кто вел бой в бывшем Царицыне, переименованном в 1925 году в честь вождя всех народов, после победы над генералами Белой армии.

Когда Сергей сильно уставал, он не мог отличить один район города от другого. Юноша вспоминал, как, спасаясь от огня немецкой артиллерии, а также пулеметчиков, засевших на водонапорных башнях, он сразу же после высадки на берег нырнул в окопы, испещрившие Мамаев курган. Затем он участвовал в сражении, развернувшемся среди развалин литейных цехов завода «Красный Октябрь». После этого молодой снайпер провел целых три дня в полном одиночестве, не получая никаких припасов: Сергей боялся обнаружить свое укрытие, откуда вел прицельный огонь по офицерам вражеской армии, засевшим вместе со своими людьми и минометами за мешками с песком. Советские военные никогда не говорили об отступлении, но сколько раз Сергею приходилось оставлять то или иное здание, чтобы через несколько дней вернуться туда и увидеть новую гору трупов!

Порой его находил нарочный генерала Чуйкова и называл точную цель, которую необходимо было уничтожить, или же просил перебросить Сергея и его товарищей в горячую точку: страх, который внушали снайперы элитного подразделения, часто обращал противника в паническое бегство – достаточно было убить одного из их командиров. Но чаще всего сибиряк сам выбирал идеальное место для засады, например за досками или за нагромождением ржавого металла, и застывал, прижав к щеке приклад винтовки с оптическим прицелом. Потихоньку обживаясь в укрытии, он использовал для маскировки воронки от снарядов, нагромождения кирпичей и железных балок, которые устилали окрестности, и терпеливо ждал, когда появится голова фрица, желательно офицера.

И тогда минуты превращались в годы. Чтобы скоротать время, Сережа пытался представить себе город таким, каким ему его описывали боевые товарищи: каменные дома, с презрением взирающие на покосившиеся деревянные домишки, пристани с баржами, белые здания фабрик, просторные заводские цеха из бетона, выросшие здесь, как и по всему Советскому Союзу за предвоенные годы, трамваи и магазины, павильоны и парки, где летом так любили прогуливаться девчонки-хохотушки.

Однажды в квартире, развороченной бомбой, Сергей обнаружил красный галстук юного пионера. Он стряхнул пыль с мятой ткани и подумал о Марусе, которая мечтала стать горожанкой, как и ее двоюродные сестры. Девушка не могла противиться очарованию города. Сергей же не привык к большим городам, а тот Сталинград, что предстал его взору, скорее напоминал видения ада.

Требовались стальные нервы, чтобы, не моргнув глазом, слушать, как рвутся снаряд за снарядом, как скрежещут гусеницы танков, ощущать, как дрожит земля при приближении бронированных машин, а с потрескавшегося потолка осыпается на плечи сухая штукатурка. Но еще в другой жизни, далекой и оттого необычайно дорогой, на таежных просторах Сергей научился терпению и спокойствию охотника. И здесь, среди дымящихся развалин, в этой фантасмагорической вселенной из желтой и белой пыли, среди трупов людей и лошадей, среди груд камней и деревянных балок, среди взметнувшихся к небу оружейных дул и полуразрушенных труб, четко выделяющихся на фоне белых облаков, сибиряк не утратил сноровку. Когда очередная жертва наконец появлялась на перекрестье его оптического прицела, молодой боец с невероятной плавностью и без дрожи в руках жал на курок.

Юный Витя снял шапку-ушанку, почесал голову и наклонился, чтобы перемотать портянки, после чего вновь принялся ходить по блиндажу. Сергей с улыбкой наблюдал за тем, как в эти минуты передышки тело парня сотрясает нервная дрожь. Казалось, что его руки и голова беспрестанно двигаются в странном танце, и он не может ни на секунду остановить это движение. Однако когда они пошли на боевое задание, худенький Виктор с ловкостью эквилибриста взобрался на самый верх полуразрушенного здания и обратился в каменное изваяние, подражая своему кумиру Волкову. Он мог оставаться неподвижным в течение долгих часов, прячась среди руин и изучая передвижение немецких войск, чтобы о них сообщили артиллерии, базирующейся на левом берегу Волги.

Володя принялся грызть семечки.

– Да сядь ты, наконец, кровопивец! – рявкнул он. – У меня от тебя голова кругом.

Виктор повиновался.

– С этой твоей повязкой тебя можно принять за товарища Чуйкова! – усмехнулся Витя.

Владимир бросил в сторону юноши недобрый взгляд.

– В отличие от всеми нами любимого генерала Василия Ивановича, я страдаю не от гнойной экземы, а от ожогов, заруби себе на носу, молокосос! Он бинтует пальцы, потому что они у него чешутся, а у меня руки чешутся лишь от желания свернуть тебе шею!

Лежащие мужчины начали один за другим подниматься. Люди вставали, ворча. У них были суровые лица с печатью усталости, красные от недосыпания глаза. Сергей знал, что внешне ничем не отличается от своих товарищей и что его мама до смерти перепугалась бы, если бы увидела посеревшее лицо обожаемого сына.

Когда месяц тому назад Сергей писал письмо матери, он долго сидел в раздумье над чистым листом бумаги. Ему не только было сложно подобрать слова, чтобы описать свои ощущения, он ни на секунду не забывал, что все письма солдат Красной армии подвергаются самой суровой цензуре со стороны политотдела. У Сергея складывалось впечатление, что у него за плечом стоит строгий школьный учитель. Когда он учился в школе, этого ощущения было достаточно, чтобы мальчик становился будто парализованным.

Дорогая мамочка, у меня все хорошо. Я часто думаю о вас всех. Мои товарищи и я, мы изо всех сил сражаемся с врагами, чтобы быть достойными Родины-Матери. Скажи папе, что я не забываю дышать. Он поймет! Скажи Григорию, что мой друг Владимир частенько заставляет меня вспоминать о нем. Они оба очень упорные, что один, что другой. Всем сердцем с тобой. Обнимаю тебя, моя драгоценная мамочка.

Сергей

Так как конвертов на фронте было не найти, молодой человек тщательно сложил лист в треугольник и передал его солдату, который в тот день был ответственным за почту. Последнее письмо, полученное от матери, он хранил в кармане гимнастерки. Время от времени Сережа перечитывал дорогое послание, и ему казалось, что он чувствует запахи родной избы, ощущает материнскую нежность, видит удивительную улыбку отца и незамутненную снежную белизну сибирских просторов.

Из задумчивости Сергея вывел скрип ржавых петель.

– Надо же, к нам гости! – пробормотал Володя, почесывая живот: вши пробирались и под гимнастерку.

Вбежавший молодой солдат споткнулся на последней ступеньке, подвернул ногу и шлепнулся на зад. У него было столь ошеломленное лицо, что мужчины, находящиеся в блиндаже, разразились хохотом. Смеясь до слез, они хлопали себя по бедрам. Сергей, откинув голову, тоже хохотал во все горло.

Нарочный с пылающими щеками поднялся с пола и отряхнулся.

– У меня приказ для лейтенанта Волкова от генерала Чуйкова, – сообщил все еще смущенный вестовой и стал навытяжку перед Сергеем.

Сергей взял протянутый пакет.

– А ну-ка дайте ему выпить! – приказал лейтенант.

Бойцы повиновались, не выказав никакого недовольства. За уровнем водки в бутылке следили крайне строго, но никто не мог отказать в стакане спиртного вестовому. Их, как и связистов, поддерживающих в рабочем состоянии телефонную линию, немцы отстреливали, как кроликов, и нарочные, отправляясь с очередным поручением, каждый раз рисковали жизнью.

Протягивая гостю стакан, Володя дружески хлопнул парня по спине, ведь тот смог добраться до них под непрерывным пулеметным и минометным огнем от командного поста, разбитого рядом с заводом «Красный Октябрь». У него были впалые щеки, курносый мальчишеский нос, и Сергей готов был поклясться, что вестовой еще ни разу не держал в руках бритву.

Зашифрованный приказ был кратким: его люди и он сам должны были дислоцироваться на подступах к Мамаеву кургану. Вот уже целую неделю там велись кровопролитные бои, бойцы защищали каждый окоп, каждое укрепление. К приказу был присовокуплен лист, вырванный из блокнота: «На добрую память лейтенанту Волкову. Победа будет за нами!» Подпись была неразборчивой, но Сергей сразу же узнал почерк Никиты Сергеевича Хрущева.

Они познакомились совершенно случайно. В тот день, теснимые немецкими автоматчиками, солдаты внезапно вышли на танки противника. Бронемашины были так близко, что Сергей мог разглядеть сквозь узкие бойницы лица врагов. Горстка советских бойцов оказалась в весьма затруднительном положении. Один из них начал паниковать, и политрук, посланный лично Иосифом Виссарионовичем на Сталинградский фронт, был вынужден пригрозить ему револьвером.

Сергей лег на спину, достал из кармана клочок газеты, насыпал на него махорки, свернул самокрутку и раскурил ее. Удивленные его спокойствием, солдаты молча смотрели на лейтенанта. В любом случае, при столь оглушительном грохоте расслышать друг друга можно было, только жутко вопя. Сделав несколько затяжек, Сергей жестом призвал окружающих к спокойствию.

После этого он пополз вдоль стены и метров через десять укрылся в какой-то нише. Затем, доверяясь инстинкту, сибиряк вскочил и одним махом пересек открытое пространство, которое еще недавно было лестничным пролетом школы. Оказавшись на другой стороне, он отодвинул от пулемета труп солдата и занял его место. Тем временем немецкие автоматчики, уверенные в том, что они уничтожили эту огневую точку, выдвинулись на улицу, и Сергей полил их из пулемета свинцом, позволив товарищам выбраться из ловушки.

Вечером, когда Сергей отдыхал в бункере, Хрущев лично пришел поблагодарить молодого человека. Они сели в сторонке. Комиссар стал расспрашивать лейтенанта, откуда тот родом, женат ли, есть ли у него дети. Узнав, что Сергей не является членом партии, Хрущев изумленно поднял брови. «Я сам займусь этим вопросом!» – недовольно проворчал он. Сергей понял, о чем думал комиссар: когда убивали не партийца, его семью не всегда сразу оповещали о смерти родного человека. Вступить в партию означало в случае чего не оставить своих близких в неведении.

Затем они разговорились о рыбной ловле, каждый похвастался своим лучшим уловом, а затем выпили за победу в Великой Отечественной войне. Хрущев не сказал этого прямо, но Сергей понял: тот считал, что лейтенант спас ему жизнь, и был благодарен за это.

После той неожиданной встречи в сентябре Сергей время от времени получал дружеские послания от Хрущева. Комиссар лично вручил Волкову партийный билет с фотографией в военной форме.

Сергей перечитал в последний раз приказ Чуйкова и бросил его в огонь.

Его люди молча смотрели на действия командира, ожидая, когда тот объяснит им, куда они направляются. Разглядывая их доверчивые, но серьезные лица, молодой лейтенант снова остро ощущал, как нелегок груз ответственности. Иногда из-за необходимости командовать, принимать решения у него голова шла кругом.

А ведь еще и года не прошло с тех пор, как Сережа Волков покинул затерянный в тайге хутор Иваново и записался добровольцем в армию. Григорий проводил его до Ивделя, где юноша сел в поезд, направляющийся в Пермь. Он ехал в вагоне с другими призывниками, которые долго горланили песни, а затем уснули, положив под голову свои пожитки. На вокзалах состав со скрипом останавливался, и порой железнодорожники прицепляли к нему дополнительный вагон с продовольствием или боеприпасами, предназначенными для фронта.

В Перми Сергею выдали форму и направили в Красноуфимск. По дороге юноша с удивлением видел новые, только что построенные заводы, которые день и ночь выпускали боевую технику. Казалось, вся страна поднялась, чтобы дать отпор фашистским захватчикам. Женщины, дети, старики – все безостановочно работали, и каждый, как мог, старался помочь Родине-Матери.

После нескольких дней подготовки Сергей, восхитивший всех военачальников своими талантами стрелка, был отправлен за сотни километров на берега Волги, куда он добирался на поездах, грузовиках, а иногда и пешком, пока однажды, солнечным утром, не оказался у великой реки.

Здесь он попал под командование полковника Батюка, худого мужчины с черными волосами. Этого самого командира, отличающегося стойкостью и отвагой, Сергей однажды вечером нес на спине до самого укрытия: Батюк страдал тяжелым заболеванием сосудов и порой не мог ходить. Командир тщательно скрывал этот недуг от своих солдат.

Так вот и получилось, что в свои двадцать четыре года лейтенант, получивший не одну боевую награду, стал командовать людьми, готовыми следовать за ним даже в пекло. Сергей не раз задавался вопросом, почему они доверяют ему, что они нашли в нем, простом, скромном охотнике из Сибири?

Как всегда, прежде чем отправиться в бой, Сергей очень тщательно проверил все свое снаряжение. Он застегнул гимнастерку на все пуговицы, нацепил портупею, отряхнул от пыли пилотку. Сначала Володя подшучивал над лейтенантом, но Сергей оставался верен своим привычкам настоящего охотника. В Сибири, когда противостоишь опасностям и лютому холоду, нельзя рассчитывать на удачу. Конечно, в тайге водилась совсем другая дичь, но Сергей нуждался в привычных ритуалах, и, в конечном итоге, его боевые товарищи, глядя на то, как он готовится к очередной операции, понемногу успокаивались – эти, казалось, обыденные жесты напоминали магический обряд, способный защитить от смерти.

Сергей пригладил волосы и еще раз поправил пилотку. Объясняя людям, что их ждет, он пополнил запас гранат в вещмешке, спрятал в карман одну из плиток шоколада, принесенных молодым солдатом из штаба, а затем взял свою снайперскую винтовку, которую тщательно смазал, перед тем как лечь отдохнуть.

Он терпеливо ждал, пока соберутся его люди, затем в последний раз взглянул на часы. Вот уже несколько минут Сергей испытывал то особенное, будоражащее душу чувство, этакую смесь ожидания неизвестного и уверенности, абсолютного спокойствия, которое он всегда переживал перед тем, как столкнуться с диким зверем, которого преследовал не один день. В нем говорил инстинкт, какое-то шестое чувство, и если бы Сергея спросили, то он не смог бы объяснить, почему у него появилось предчувствие, что грядущий день станет решающим, судьбоносным.

Часы лейтенанта Сергея Ивановича Волкова показывали ровно пять часов утра 19 ноября 1942 года[51]51
  19 ноября 1942 года началось контрнаступление советских войск под Сталинградом.


[Закрыть].

Иван Михайлович проснулся, как от удара. Он открыл глаза и уставился в темноту. Никакого шума, за исключением пыхтения чайника на плите и спокойного дыхания жены.

Мужчина с трудом поднялся с постели и накинул телогрейку. Впервые он сожалел, что наступила зима. Внезапно изба показалась ему тесной. Пожилой мужчина хотел выйти, взглянуть на небо, почувствовать ровное биение пульса тайги, раскинувшейся на сотни километров вокруг, но у него не было сил даже одеться, не то что расчищать снег, которого накануне навалило изрядно.

Смирившись, Иван Михайлович зажег свечу, налил в кружку горячей воды из чайника и бросил туда щепотку чайной заварки. Он прислонился спиной к печи, вытянув больную ногу, которая в этот день ныла больше обычного.

Что же пробудило его ото сна? Накануне вечером Анна приготовила мужу отвар, который помогал ему заснуть, если тело доставляло слишком много мучений. Со временем головная боль, появившаяся после несчастного случая и отравлявшая первые годы жизни Леона Фонтеруа в Сибири, постепенно прошла, став лишь дурным воспоминанием. Но в последнее время давнишняя рана решила напомнить о себе.

Анна что-то проворчала во сне и перевернулась на другой бок. Ее хрупкая фигура была почти полностью скрыта под меховым покрывалом, и лишь нога в шерстяном носке упрямо выглядывала наружу. «Если я ее не высуну, то буду чувствовать себя, как в тюрьме», – пояснила Анна, когда супруг указал ей на эту странную привычку Мужчина ласково улыбнулся. У Анны Федоровны всегда и на все находился ответ, даже после больше чем двадцати пяти лет брака она умела удивить своего супруга.

Охотник маленькими глотками, с небывалым удовольствием пил крепкий чай. Он долго не мог привыкнуть к его терпкому, горчащему вкусу, но когда привык, полюбил, как и многие другие до этого чуждые ему вещи. Отныне мужчина не мог обходиться без этого бодрящего напитка.

Дом тихо разговаривал с хозяином. Под весом снежной шубы вздыхало старое дерево, потрескивал лед на оконных стеклах. Иван подумал о том, как удивительно и прекрасно то, что человек может быть счастлив в столь негостеприимном мире. Возможно, секрет подобного счастья крылся в уважительном отношении к дикой природе, которая, в свою очередь, приняла и полюбила этих суровых людей. Здесь царили свои законы, их было немного, но все они неукоснительно соблюдались. Эти законы обозначали границы, которые не следовало переступать, но они не мешали чувствовать себя по-настоящему свободным.

Бывший Леон Фонтеруа никогда не жалел о том, что женился на женщине, которая спасла ему жизнь, и остался на сибирской земле, где был похоронен его первый ребенок. Когда-то давно он долго и мучительно размышлял над своим поступком, порой его сердце охватывала тревога, и мужчина задавался вопросом, а не стало ли это его решение извращенной формой самоубийства? Поселиться в столь чуждом ему мире! Когда младший Фонтеруа принял решение обосноваться в Сибири, ему было столько же лет, сколько теперь его сыну. «Я был тогда мальчишкой», – подумал Иван Михайлович, и у него защемило сердце.

Впервые он остался один на один с собой на безграничных просторах Канады. Во время молчаливых ночей, с первых дней охоты, исполненных терпения, одиночества и ожидания, в сопровождении лишь верного проводника, Леон Фонтеруа научился размышлять. Он думал о своем детстве, о тех привилегиях, что были даны ему с самого рождения, о любви матери, о том, что люди восхищались им лишь потому, что он умел красиво говорить и пускать пыль в глаза, хотя сам он испытывал при этом смутное беспокойство, желание изменить свою жизнь. Он взбунтовался, взбунтовался, как избалованный ребенок, сошел с уготованной ему дороги и стал меняться. Да, его по-прежнему раздирали противоречия, он всегда был готов шутить и смеяться, ослеплять девушек и соблазнять женщин, но он уже не был прежним.

И лишь в этой избе, в ее деревянных стенах, наблюдая за плавными жестами молодой вдовы, пораженный ее трогательным совершенством, он понял, что, даже став взрослым, рисковал навсегда остаться обаятельным и лицемерным, соблазнительным и причиняющим боль ребенком. Судьба поставила его перед выбором. Он мог стать другим Леоном Фонтеруа – лишенным масок и ухищрений. Но такой человек должен был существовать в совершенно ином мире, отличном от того, в котором он родился. В этом мире, где все измерялось иными мерками, его фамилия больше не была значимой, здесь важно было, что ты за человек, что у тебя на душе.

Утверждать, что этот выбор дался Ивану Михайловичу легко и безболезненно, означало солгать. Полностью отказаться от себя прежнего, от многолетних привычек трудно, очень трудно, и на это может решиться лишь очень отважный человек… Но если вы внезапно осознали, что вам присуще недостойное или ничтожное, что вам еще остается делать?

Мужчина, сидящий в избе, заваленной снегом, крепко обхватил кружку с чаем своими длинными тонкими пальцами. Сергей унаследовал его руки. «Руки художника», – восхищалась Анна, когда сын был еще маленьким. Уязвленный мальчик намеренно пачкал их в грязи, как будто надеялся, что от этого его пальцы станут могучими и узловатыми, как у Старшого или Григория Ильича.

И вот теперь его сын был далеко, за сотни километров от дома. Он сражался за город, названный Сталинградом, за город, который несколько месяцев тому назад мало кто мог отыскать на карте.

Когда Леон Фонтеруа только прибыл в Россию, этот город носил другое имя, но если города этой страны переименовали, то люди остались прежними. Здесь, как и раньше, были господа и униженные просители, хозяева и слуги. Правила игры изменились, но карты сдавались все те же.

Когда Адольф Гитлер 22 июня 1941 года бросил свои войска на Советский Союз, он и не подозревал, что русские будут сражаться с таким упорством, до последнего вздоха. Наполеон тоже не предполагал этого, подумалось Ивану Михайловичу, но у народов этой огромной империи в крови сама бесконечность.

Обращаясь к народу, товарищ Сталин вернулся к тону своих предшественников, русских царей, истребленных большевиками, к тону духовенства, вынужденного бежать от революции. «Братья и сестры!» – восклицал он, а в это время Анна молилась перед иконами, а их сын собирался отправиться на фронт, чтобы защищать Родину.

Иван слегка повернул голову и взглянул на маленькую красную лампадку, ровно горящую в углу комнаты.

«В окрестностях Сталинграда продолжаются ожесточенные бои… Гитлеровцы атакуют героических защитников города… Многие столкновения переходят в рукопашные бои…» – говорилось в одной из последних сводок Совинформбюро.

Иван ничего не знал о войне. Он не мог вообразить грохот минометов, шквальный огонь пулеметов, разрывы снарядов. Он разбирался лишь в звуках тайги, видел, как со страшным треском сталкиваются друг с другом огромные ледяные глыбы, плывущие по реке, знал, как хрустит ломающаяся на морозе ветка, как скрипят лыжи, как почти бесшумно падает с еловых лап пушистый снег, как шелестят крылья кряквы, начинающей полет, как стонет больное животное. Но в этот смутный предрассветный час мужчина ощущал на губах вкус пыли, а в его ушах сиренами выли «Юнкерсы».

– Господи, Всевышний, защити моего сына, – шептал он. – Если тебе нужен один из нас, то пусть это буду я… Моя жизнь в обмен на его…

Арбуз… Черные зерна, красная и сочная плоть – сахарный; сладкий, как сожаление, сок течет по подбородку… Он представлял себе арбуз так ясно, что, казалось, может его материализовать силой своего воображения.

Петер вспоминал о том, как в летний полдень где-то в степи, раздавленные жарой, под раскаленным добела бескрайним небом, они объедались дынями и арбузами.

Они выбрались из танка – водитель, радист, стрелок и он сам, вытерли грязные лица, на которых пот, как слезы, рисовал светлые полоски. Пыль, всюду желтая пыль, забивающая поры. Они кашляли, плевались, чтобы освободить от нее легкие.

Маленький брошенный фруктовый сад показался им чудесным местом. Они наелись фруктов и растянулись в тени дерева, убаюканные стрекотанием кузнечиков. Бронетанковая колонна остановилась из-за нехватки горючего. Они двигались чересчур быстро, оставив далеко позади себя, слишком далеко, в облаках пыли, поднятых гусеницами, грузовики с припасами и несчастных пехотинцев, которые недовольно ворчали, сетуя на тяжелое снаряжение и солнцепек. Бронетехника частенько выходила из строя, но, тем не менее, танкисты уже видели Россию павшей к их ногам и радостными возгласами встречали немецкие самолеты, которые приветственно покачивали крыльями.