Текст книги "Формирование философии марксизма"
Автор книги: Теодор Ойзерман
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)
Разоблачая это сочетание романтики с цинизмом – довольно типичное для реакционера, Маркс видит в нем свидетельство разложения феодального строя, проявляющегося «в виде распутной фривольности, которая понимает и высмеивает пустую безидейность существующего, но лишь с тем, чтобы, сбросив с себя все разумные и нравственные узы, забавляться зрелищем гниения и распада и, находясь во власти всеобщего разложения, идти навстречу своей гибели» (1, 1; 88).
Необходимо, однако, иметь в виду, что критика романтического псевдоисторизма становится научной и доказательной лишь благодаря материалистическому пониманию объективной, естественноисторической закономерности общественного развития. Маркс критиковал Гуго с идеалистических позиций, что, как впоследствии отмечал Энгельс (см. 1, 38; 411 – 412), затрудняло для него выделение рационального момента философско-исторической концепции романтиков. Антиисторической идеализации феодального строя, характерной для «исторической школы права», Маркс противопоставлял воззрение, согласно которому действительной основой общественной жизни является исторически развертывающийся разум человечества.
Отстаивая феодальный экономический уклад вопреки капиталистическому развитию Германии, романтики утверждали, что форма хозяйства образует основу всей народной жизни, в том числе и государственного строя. Но формой хозяйства они считали не конкретно-исторический тип экономических отношений, а некий якобы иррациональный, коренящийся в душе народа способ существования, радикально отличающий его от всех других народов. Энгельс указывал, что основной смысл романтической философии истории сводится к утверждениям, что «феодальное общество порождает феодальный государственный строй», из чего делается вывод, что «истинная форма хозяйства – это феодальная» (1, 38; 412 – 413).
Буржуазные критики марксизма совершенно игнорируют борьбу его основоположников против реакционно-романтического понимания истории. Больше того, они зачастую утверждают, будто Маркс и Энгельс заимствовали у романтиков принципы исторического материализма. Такого рода утверждения выдвигались уже при жизни основоположников марксизма. Еще большее распространение они получили в наши дни. Так, М.Г. Ланге утверждает, что Маркс вслед за Гегелем воспринял основные положения консервативного историзма романтиков и именно из их учения почерпнул положение о решающей роли народных масс в развитии общества (93; 5). Несостоятельность этого утверждения состоит не только в том, что оно превращает некоторые догадки романтиков в систему воззрений, которых у них не было. Главное здесь заключается в отождествлении диаметрально противоположных воззрений. Романтики, отстаивая отжившие социальные институты (феодальную собственность, цеховое устройство, сословия, монархию и др.), доказывали, что все они не навязаны народу, а представляют собой его собственное создание. Народ изображался как величайшая консервативная сила, все же попытки революционного изменения общественных отношений третировались как чуждые народному духу. Освободительное движение широких народных масс, крестьянские войны – все это замалчивалось или извращалось романтической философией истории. Именно поэтому критика философско-исторических концепций романтиков составляет одну из существенных сторон всего процесса формирования марксизма. К сожалению, эти вопросы еще не получили достаточного освещения в специальной марксистской литературе, несмотря на возрождение реакционного романтизма в современной буржуазной философии и социологии.
Итак, мы рассмотрели те статьи Маркса в «Рейнской газете», в которых он, развивая идеи, в известной мере уже наметившиеся в диссертации, исследует отношение философии к социальной действительности, противопоставляет философию религии, революционно-демократически истолковывает задачи философии. В диссертации Маркс подчеркивал, что христианство есть «законченная философия трансцендентного» (2; 202), обосновывая в противоположность религиозному воззрению принцип единства самосознания с действительностью, в которой разумное еще не стало сознанием. В рассматриваемых статьях самосознание характеризуется как сообразующееся с духовной природой вещей. Развитие, совершающееся с объективной необходимостью, преодолевает неизбежное сопротивление, и наивно полагать, что «можно заставить совершенно исчезнуть дух времени, пролагающий себе путь, – стóит только закрыть глаза, чтобы не видеть его» (1, 1; 99). Необходимость всеобща, и с ней должны согласовывать свои действия не только индивиды, но и государство, которое «не может идти против природы вещей» (там же, 154).
В другом месте Маркс пишет: «Для интеллигентности (этим словом Маркс обозначает духовное, разум. – Т.О.) нет ничего внешнего, ибо она есть внутреннее определяющее начало всего…» (2; 235). С этой объективно-идеалистической точки зрения он пытается раскрыть закономерность, необходимость, внутренне присущие действительности. Существует всеобщая человеческая природа, подобно тому как существует всеобщая природа растений, звезд и т.п. Существует также правовая природа вещей, из которой обязан исходить законодатель[81]81
«Законодатель же, – пишет Маркс, – должен смотреть на себя как на естествоиспытателя. Он не делает законов, он не изобретает их, а только формулирует, он выражает в сознательных положительных законах внутренние законы духовных отношений» (1, 1; 162). Это сравнение законодателя с естествоиспытателем в зародыше содержит идею о естественноисторическом характере общественной жизни.
[Закрыть]. И философия призвана исходить из объективного: «Философия спрашивает: чтó есть истина? – а не: чтó считается истиной?» (1, 1; 101). Но не только в оценке человеческих представлений, но и в оценке практической деятельности необходимо применять объективное мерило.
Пытаясь конкретизировать понятие объективного, Маркс характеризует его как общее, разумное, необходимое, противостоящее единичному, субъективному, чувственному. Такую концепцию объективного (несомненно, заключающую в себе рациональное зерно) разрабатывали классики немецкого идеализма, понимавшие объективное как независимое от субъективного произвола, который обычно отождествлялся с чувственностью. И для Маркса в период «Рейнской газеты» объективное противостоит чувственности, которую он считает низшей и, так сказать, субъективной формой духовного.
Чувственное, или субъективное, говорит Маркс, есть специфическая характеристика ребенка, который «не идет дальше чувственного восприятия, он видит только единичное, не подозревая существования тех невидимых нервных нитей, которые связывают это особое с всеобщим» (1, 1; 34). Субъективность чувственного отношения к миру проявляется, по мысли Маркса, как наивное и вместе с тем суеверное представление о процессах природы. «Ребенок верит, что солнце вращается вокруг земли, всеобщее – вокруг частного. Ребенок поэтому не верит в дух, зато он верит в привидения» (там же). Только в категориях, утверждает Маркс, находят свое адекватное выражение существенное, типичное и другие особенности объективного (см. там же, 55). Эти положения Маркса дают представление об отличии его гносеологических воззрений от гносеологической концепции Фейербаха, который в своей борьбе против идеалистической спекуляции доходил до явной недооценки теоретического мышления. Фейербах полагал, что лишь чувственные данные позволяют преодолеть заблуждения, в которые впадает абстрактное мышление: «…там, где начинается чувственное, кончается всяческое сомнение и спор» (51, 1; 187). Следует, однако, иметь в виду, что положение Маркса об условиях гносеологической объективности еще не выходит за пределы идеалистического миропонимания. Маркс и здесь, как мы видим, противопоставляет веру в духовное (идеализм) вере в привидения (религия), характеризуя религию как детское сознание человечества, а идеализм – как разумное человеческое сознание, достигшее зрелости и подчиняющее своей власти природу.
Идеалистическое сведение сущности к разуму, якобы имманентному самим вещам, интерпретация практической деятельности, поскольку она разумна, как тождественной с сущностью вещей являются воззрением, родственным гегелевскому панлогизму. «Характер вещей, – пишет Маркс, – есть продукт рассудка. Каждая вещь должна изолировать себя и быть изолированной, чтобы быть чем-нибудь. Заключая всякое содержание мира в устойчивые определенные рамки и превращая это текучее содержание в нечто как бы окаменелое, рассудок выявляет многообразие мира, ибо без этих многочисленных односторонностей мир не был бы многосторонним» (1, 1; 129). Маркс указывает, что рассудок выявляет многообразие мира и было бы поэтому неправильно истолковывать положение «характер вещей есть продукт рассудка» в субъективистском духе. Это – точка зрения объективного идеализма, согласно которой необходимая связь явлений природы обнаруживает внутренне присущий ей разум, который в отличие от разума, являющегося самосознанием, есть рассудок, т.е. низшая ступень разумного
Отвергая гегелевское учение об «абсолютной идее», т.е. сверхприродной основе мира, преодолевая типичное для большинства младогегельянцев сведение объективного к субъективному, Маркс тем самым придает идеализму натуралистическую форму. Но он не видит еще вследствие идеалистического исходного пункта той диалектики субъективного и объективного, человека и природы, посредством которой существует и развивается специфическая материальная основа общественной жизни – основа, создаваемая совокупной деятельностью людей, но вместе с тем независимая от их воли и сознания.
Маркс выступает против натуралистических представлений механистического материализма, который непосредственно подчиняет человека природе. Этот материализм, по мысли Маркса, фетишизирует природу, что ведет к оправданию животного, своекорыстного в самом человеке. Подвергая критике законопроект о краже леса, Маркс определяет позицию лесовладельцев, стремящихся возвести в закон свои частные, своекорыстные интересы, как «низменный материализм» (1, 1; 160). Следует, впрочем, отметить, что в данном случае термин «материализм», возможно, применяется в нефилософском значении слова. В следующем разделе мы покажем, как в написанных с идеалистических позиций статьях Маркса в «Рейнской газете» намечается переход к материализму.
Необходимым выражением самосознания и внутренне присущей ему интеллектуальной свободы, образующей, по Марксу, основу всякой свободы, является печать и именно свободная народная печать. Следовательно, проблема свободы печати не какой-то частный вопрос: речь идет о сущности народного духа и человека вообще. Ни одно животное, а тем более разумное существо не появляется на свет в цепях. Это значит, как пишет Маркс, что свобода есть «родовая сущность всего духовного бытия», в силу чего «человечески хорошим может быть лишь то, что является осуществлением свободы» (1, 1; 59). Опасность, угрожающая каждому человеку, заключается в утрате им самого себя. Отсутствие свободы печати и представляет собой поэтому смертельную опасность для человека. Свобода, стало быть, не есть особое свойство или особое право человека. К свободе «относится не только то, чем я живу, но также и то, как я живу, не только тот факт, что я осуществляю свободу, но и тот факт, что я делаю это свободно. В противном случае архитектор отличался бы от бобра лишь тем, что бобр – это архитектор, покрытый шкурой, а архитектор – это бобр, не имеющий шкуры» (там же, 68).
Диалектически разграничивая свободу и произвол, отвергая упрощенное понимание свободы как деятельности, независимой от необходимости, Маркс определяет свободу как закономерное выражение всеобщего, существенного, поскольку она носит духовный (разумный) характер, в то время как произвол (отдельного индивида, социальной группы или государственного учреждения) есть проявление субъективизма, эгоизма, ограниченности. Противоположность между всеобщим, разумным, объективным, с одной стороны, и единичным, субъективным – с другой, находит свое выражение в противоречии между свободой (осознанной необходимостью) и противодействующим необходимости произволом. Всякое ограничение действительной (необходимой) свободы есть произвол. Каждый раз, когда под вопрос ставится та или иная свобода, возникает угроза свободе вообще.
Печать, согласно определению Маркса, наиболее общий для индивидов способ раскрытия их духовного бытия. Следовательно, она должна быть свободной, ибо только свободная печать есть аутентичное выражение народного духа, в то время как несвободная печать – «это бесхарактерное уродство несвободы, это – цивилизованное чудовище, надушенный урод» (1, 1; 58). Свобода печати вытекает из ее сущности. «Сущность свободной печати – это мужественная, разумная, нравственная сущность свободы» (там же). Поэтому печать может выполнить свое назначение лишь в том случае, если ее не сковывают цензурными рогатками, если за ней, как говорит Маркс, признают, что она имеет свои внутренние законы, которых ее нельзя лишать. Неразумны попытки приписывать что-либо печати извне, игнорируя необходимость ее собственного развития. Только благодаря самостоятельному развитию печать обретает способность гармонически объединять все истинные моменты народного духа.
Реакционеры, выступавшие в ландтаге против свободы печати, всячески ограничивали круг вопросов, которые могут быть предметом свободного обсуждения. Между тем, разъясняет Маркс, лишь благодаря своему все более расширяющемуся кругозору печать становится могучим рычагом культуры и духовного образования. В ответ на разглагольствования о пагубности свободы печати, которой-де неизбежно свойственны серьезные недостатки, Маркс разъясняет, что нелепо требовать от реальных жизненных учреждений совершенства. «Свобода печати, подобно врачу, не обещает совершенства ни человеку, ни народу. Она сама не является совершенством. Довольно пошлая манера – поносить какое-либо благо за то, что оно – определенное благо, а не совокупность всех благ сразу, что оно – именно это благо, а не какое-либо другое. Конечно, если бы свобода печати представляла собой всё и вся, она сделала бы излишними все остальные функции народа и даже самый народ» (1, 1; 41 – 42).
Главное в этих положениях Маркса – решительное настаивание на том, что пресса должна служить народу, быть рупором народным. «Свободная печать – это зоркое око народного духа, воплощенное доверие народа к самому себе… Свободная печать – это откровенная исповедь народа перед самим собой, а чистосердечное признание, как известно, спасительно. Она – духовное зеркало, в котором народ видит самого себя, а самопознание есть первое условие мудрости. Она – дух государства, который доставляется в каждую хижину с меньшими издержками, чем материальное сродство освещения. Она всестороння, вездесуща, всеведуща. Она – идеальный мир, который непрерывно бьет ключом из реальной действительности и в виде все возрастающего богатства духа обратно вливается в нее животворящим потоком» (1, 1; 65 – 66)[82]82
В другом месте, в статье «Запрещение „Leipziger Allgemeine Zeitung“», Маркс характеризует значение демократической прессы: «Как и сама жизнь, пресса находится всегда в становлении, и ничто в ней никогда не закончено. Она живет в народе и честно делит с ним его надежды и тревоги, его любовь и ненависть, его радости и горести. То, чтó она, в надежде и тревоге, подслушивает у жизни, она возвещает потом во всеуслышание, она произносит над этим свой приговор – резко, страстно, односторонне, как подсказывают ей в данный момент взволнованные чувства и мысли. То ошибочное, что заключается сегодня в сообщаемых ею фактах или высказываемых ею суждениях, завтра будет ею же самой опровергнуто» (1, 1; 166).
[Закрыть]. Хотя Маркс и говорит здесь о действительности, из которой выступает на поверхность идеальное, это положение, во всяком случае непосредственно, еще далеко от материализма. Здесь имеется, собственно, в виду лишь то, что идеальный мир внутренне присущ реальной действительности, идеальное имманентно реальному.
Характерной особенностью приведенных положений Маркса является, далее, то, что они, с одной стороны, определяют сущность самосознания, свободы, печати, как таковых, безотносительно к конкретным социальным условиям, а с другой стороны, в них констатируется, что эмпирическое бытие и свободы, и печати, т.е. их существование в определенных условиях, противоречит их сущности. Маркс подчеркивает, таким образом, противоречие между идеальной сущностью права, закона, государственной власти и их эмпирическим существованием. Чем вызвано это противоречие? Оно не вытекает из сущности, оно обусловлено эмпирическими условиями существования печати, права, государства. Но в таком случае сущность не определяет существования? А если это так, то эмпирическое независимо от идеального, или же идеальное не есть сущность эмпирического[83]83
В статье «Проект закона о разводе» Маркс следующим образом характеризует отношение между идеальной сущностью и эмпирическим явлением, которое, согласно идеалистическим представлениям, обусловлено этой сущностью: «Все нравственные отношения нерасторжимы по своему понятию, как легко убедиться, если предположить их истинность. Истинное государство, истинный брак, истинная дружба нерушимы, но никакое государство, никакой брак, никакая дружба не соответствуют полностью своему понятию… Подобно тому как в природе распад и смерть наступают сами собой там, где какое-нибудь существование совершенно перестало соответствовать своему назначению; подобно тому как мировая история решает вопрос, не отклонилось ли какое-нибудь государство от идеи государства настолько, что оно не заслуживает дальнейшего сохранения, – точно так же и государство решает, при каких условиях существующий брак перестал быть браком» (1, 1; 163). В этом положении наряду с общей идеей особенно важен тезис, что государство, существенно отклонившееся от своего понятия, осуждено на уничтожение. Но не есть ли такое понятие сущности государства, брака и т.д. восстановление принципа идеального долженствования? На наш взгляд, это существенно иная, хотя и в пределах идеалистического мировоззрения, точка зрения, указывающая на то, что есть, а не просто на то, что должно быть.
[Закрыть]. Все эти вопросы неизбежно встают перед Марксом, и именно в этой связи намечается его переход к материализму и коммунизму.
Тезис о противоречии между сущностью права, закона, государства и их эмпирическим существованием составляет теоретическую основу Марксовой революционно-демократической критики существующих общественных отношений. Отсюда же вытекает политическое требование преобразовать существующие социальные институты соответственно их разумной сущности, извращенной господством своекорыстных интересов. Таким образом, понятие извращенной реальности, о которой уже шла речь выше, конкретизируется: господство своекорыстных интересов определенных социальных групп. Противоречие между сущностью и существованием оказывается в конечном счете противоречием внутри самой сущности. Но можно ли в таком случае считать эту сущность идеальной? Не есть ли она скорее лишь мысленная сущность, абстракция, в лучшем случае идеал определенной общественной группы, противостоящей эмпирически констатируемым интересам других общественных групп? Не является ли конфликт между идеальной сущностью и эмпирическим существованием лишь выражением противоречия между идеалистическим пониманием общественной жизни и реальными фактами? Маркс еще не ставит прямо этих вопросов, однако рассмотрение указанного противоречия между идеальным и реальным неизбежно ведет к их постановке.
В статье, посвященной дебатам рейнского ландтага по вопросу о свободе печати, Маркс, как уже указывалось выше, вскрывает стоящие за этими прениями интересы различных сословий. «Дебаты дают нам полемику княжеского сословия против свободы печати, полемику дворянского сословия, полемику городского сословия, так что здесь полемизируют не отдельные лица, а сословия. Какое зеркало могло бы вернее отразить внутренний характер ландтага, чем дебаты о печати?» (1, 1; 36). Для Маркса очевидно, что точка зрения и аргументация участников прений о свободе печати отражают материальные интересы определенных, в большей или меньшей мере враждебных друг другу общественных групп. Интересы господствующих сословий он определяет как своекорыстные. Так, представители княжеского и дворянского сословий выступают не против свободы вообще, а против свободы для народа. Ссылаясь на Вольтера, который утверждал, что рассуждения о свободах предполагают привилегии, Маркс подчеркивает: никто не борется против свободы вообще, речь всегда идет о борьбе против свободы других лиц. «Вопрос не в том, должна ли существовать свобода печати, – она всегда существует. Вопрос в том, составляет ли свобода печати привилегию отдельных лиц или же она есть привилегия человеческого духа» (там же, 55). Свобода, по Марксу, не должна быть привилегией, исключительным правом немногих, так как в ней сущность и смысл человеческой жизни. То, что депутаты ландтага в своих выступлениях отстаивают лишь интересы представляемых ими сословий, означает, с точки зрения Маркса, что они вступают в противоречие с имманентным разумом действительности. Правда, представитель крестьянского сословия в отличие от княжеских, дворянских, буржуазных депутатов ландтага отстаивает всеобщие интересы.
Присоединяясь к позиции представителя крестьянского сословия, Маркс еще не считает, что сознание людей с необходимостью отражает их общественное бытие. Он осуждает представителей княжеского, дворянского и городского (буржуазного) сословий, заявляя, что они отстаивают частные интересы. Маркс требует, чтобы политические позиции депутатов определялись не частными, материальными интересами, а пониманием интересов всего общества. Именно в этом, по мысли Маркса, незаменимое значение свободной печати, поскольку она «превращает материальную борьбу в борьбу идейную, борьбу плоти и крови – в борьбу духовную, борьбу потребностей, страстей, эмпирии – в борьбу теории, разума, формы» (2; 221). Это, конечно, идеалистическая точка зрения. И все же, констатируя фактическое положение дела, Маркс подходит к материализму, к пониманию закономерной обусловленности общественного сознания общественным бытием.
Еще более ярко материалистическая тенденция обнаруживается в статье Маркса о дебатах, посвященных законопроекту о краже леса. Этот законопроект отражает своекорыстные интересы. Между тем «закон является сознательным выражением народной воли» (1, 1; 163), из чего следует вывод о неправомерности любого закона, противоречащего интересам народа. Истинное законодательство имеет своей основой духовную, нравственную необходимость, высшее выражение которой – государство.
Однако идеалистическая концепция государства вступает в конфликт с фактом подавления народа государственной властью. Это имеет для Маркса фундаментальное значение, ибо для него философская теория не самоцель, а средство для объяснения фактов, которые говорят, что «лесовладелец затыкает рот законодателю» (1, 1; 120), т.е. частная собственность, частные интересы противостоят идеальной сущности законодательства и государства, если таковая вообще существует. «Все органы государства, – пишет Маркс, – становятся ушами, глазами, руками, ногами, посредством которых интерес лесовладельца подслушивает, высматривает, оценивает, охраняет, хватает, бегает» (там же, 142). Что же в таком случае представляет собой государство вообще и прусское государство в частности?
Гегель учил, что «государство есть божественная идея как она существует на земле» (9, VIII; 38). Отвергая обожествление государственной власти со всеми вытекающими из него консервативными выводами, Маркс ставит задачу «превратить государство из таинственного жреческого дела в ясное, всем доступное и всех касающееся мирское дело, заставить государство войти в плоть и кровь его граждан» (1, 1; 172). Эта постановка вопроса о сущности и назначении государства является развитием идей великих просветителей XVII – XVIII вв., которые, исходя из теории естественного права, разоблачали феодальную теологическую концепцию государства. Но в отличие от большинства просветителей Маркс, так же как и Ж.-Ж. Руссо, полагает, что государство не только дело рук человеческих, имеющее своим назначением общее благо; истинная сущность государства – народовластие, в силу чего она не может осуществляться антидемократическими средствами.
Революционно-демократическая концепция государства, противопоставляемая его абсолютизации, сочетается в воззрениях Маркса с гегелевским представлением о государстве как воплощении разума, свободы, нравственности – представлением, которое он считает выдающимся достижением философии нового времени. «В истинном государстве, – говорит Маркс, – нет места такой земельной собственности, такой промышленности, такой материальной сфере, которые, в этом своем качестве грубых материальных элементов, вступают в соглашение с государством; в нем существуют только духовные силы; и только в своем государственном воскресении, в своем политическом возрождении естественные силы получают право голоса в государстве. Государство пронизывает всю природу духовными нитями, и в каждой точке его с необходимостью обнаруживается, что господствующим началом является не материя, а форма, не природа вне государства, а природа государства, не лишенный свободы предмет, а свободный человек» (2; 236). Гегелевское понимание государства как разумного нравственного организма наполняется революционно-демократическим содержанием. Понятие истинного государства (государства, соответствующего своей идеальной сущности) становится теоретической предпосылкой для критики существующего в Пруссии государства, которое явно не соответствует понятию истинного государства, поскольку в нем политически господствуют собственники. Исходя из этого понятия, Маркс приходит к выводу, что «государство, которое не является осуществлением разумной свободы, есть плохое государство» (1, 1; 111).
Маркс еще не сознает того, что в любом обществе, состоящем из противоположных классов, государство представляет собой политическое господство того класса, которому принадлежат основные средства производства. Власть собственников представляется Марксу извращением сущности государства, так как «частная собственность не в состоянии подняться до государственной точки зрения» (1, 1; 137), а убогая душа частного интереса не может проникнуться государственной идеей. Частный интерес стремится низвести государство до уровня своего орудия. «Если государство хотя бы в одном отношении опускается до того, что действует сообразно характеру частной собственности, вместо того чтобы действовать сообразно своему собственному характеру, – то отсюда непосредственно следует вывод, что оно должно приспособить выбор своих средств к узким рамкам частной собственности» (там же).
Для лучшего уяснения взгляда Маркса на государство и его отношение к сфере частных интересов необходимо подчеркнуть, что одна из главных идей гегелевской философии права – это идея противоположности государства и гражданского общества, охватывающего область экономической жизни и частных интересов вообще. Было бы ошибкой отождествлять точку зрения Маркса в данном вопросе с гегелевской концепцией, хотя связь между ними бесспорно имеется.
В гегелевском противопоставлении государства гражданскому обществу определяющую роль играет представление, согласно которому гражданское общество есть отчужденное и, следовательно, неподлинное бытие государства. Маркс же отнюдь не считает производство, торговлю и т.п. низшей сферой человеческой деятельности. Он противопоставляет государство не хозяйственной жизни народа, а частным интересам, интересам господствующих имущих классов. Правда, гегелевская концепция государства связана с понятием народного духа, относительно которого Гегель нередко высказывал взаимоисключающие суждения. В одних случаях народ характеризовался как «абсолютная власть на земле», в других – как «бесформенная масса», действия которой «стихийны, неразумны, дики и ужасны». Эта непоследовательность Гегеля отражала классовую позицию буржуазии, в особенности же немецкой буржуазии того времени.
В противоположность Гегелю Маркс революционно-демократически оценивал роль народа в истории. Он выступает против реакционных попыток теоретически обосновать необходимость сословной структуры, разъясняя, что сторонники этого воззрения напрасно ссылаются на якобы неустранимые различия между природными элементами[84]84
«Даже элементы не остаются в состоянии спокойной разъединенности, – указывает Маркс. – Они непрерывно превращаются друг в друга, и уж одно это превращение образует первую ступень физической жизни земли, метеорологический процесс, тогда как в живом организме совершенно исчезает всякий след различных элементов как таковых» (2; 224).
[Закрыть]. Сословные различия, подобно различию природных элементов, представляют собой, говорит Маркс, эмпирическое проявление внутренней единой основы – народного духа. «Подобно тому как природа не застывает на данных элементах и уже на низшей ступени ее жизни обнаруживается, что это различие – простой чувственный феномен, не обладающий духовной истинностью, – подобно этому и государство, это естественное духовное царство, не должно и не может искать и обнаруживать свою истинную сущность в факте чувственного явления» (2; 224).
Применяя диалектику для опровержения реакционного представления о вечности сословных перегородок, Маркс высказывается и против метафизического представления о природе. Конечно, это идеалистическая диалектика, в которой идеальное единство противопоставляется чувственному различию, разделению, разъединению. Но так или иначе, диалектика служит Марксу для борьбы против тех, для которых народ – «вне некоторых произвольно выхваченных сословных различий – существует в реальном государстве лишь в качестве сырой неорганической массы» (2; 225). Еще резче революционно-демократическое отрицание сословий выражено в другом месте той же статьи «О сословных комиссиях в Пруссии»: «Не органическим разумом государства, а голой потребностью частных интересов создан сословный строй» (там же, 233). Однако сословия продолжают существовать, несмотря на то что развитие давно уже лишило их прежнего значения. Это еще одно свидетельство противоречивости общественного развития, основу которого, по мнению Маркса, составляет конфликт между развивающимся человеческим разумом и эмпирическими условиями, порожденными его предшествующей деятельностью.
Таким образом, материалистические тенденции в воззрениях Маркса в период «Рейнской газеты» выявляются при анализе материальных интересов и соответствующих им политических требований тех или иных социальных групп. Разоблачая апологию частных интересов, Маркс выдвигает понятие народовластия, которое одно только способно сделать государственную власть разумной, нравственной, руководящей силой общества. Законы, установленные в этом обществе, будут соответствовать своему понятию, ибо действительные законы «не являются репрессивными мерами против свободы, подобно тому как закон тяжести не есть репрессивная мера против движения» (1, 1; 62 – 63).
Весьма характерно, что государство, в котором господствуют частные интересы, Маркс называет феодальным. Он, следовательно, применяет понятие феодализма в весьма широком смысле слова. Хотя буржуазное общество и не имеет сословных перегородок, цеховой регламентации и т.п., оно, по мнению Маркса, далеко не свободно от господства частных интересов и, значит, еще не покончило с феодализмом. «Феодализм, – говорит Маркс, – в самом широком смысле этого слова представляет собой духовное животное царство, мир разделенного человечества, в противоположность такому человеческому миру, который сам создает свои различия и неравенство которого есть не что иное, как разноцветное преломление равенства» (1, 1; 125).
Итак, буржуазное общество тоже представляет собой «мир разделенного человечества». В этой связи Маркс иронически замечает: «…если в природном животном мире рабочие пчелы убивают трутней, то в духовном животном мире, наоборот, трутни убивают рабочих пчел – убивают их, изнуряя работой» (1, 1; 126). Буржуазное общество, следовательно, оказалось неспособным покончить с феодализмом: оно возрождает его в новом виде. Эта точка зрения специфическим образом характеризует позицию революционного демократа, идущего дальше, чем либеральная буржуазия, в борьбе против феодализма. Маркс, как видно из приведенной цитаты, противопоставляет буржуазному обществу «человеческий мир», исключающий социальное неравенство и паразитизм. Несмотря на недостаточную определенность понятий «человеческий мир» и «мир разделенного человечества», здесь намечаются коммунистические тенденции в революционно-демократическом мировоззрении Маркса. Он еще не считает необходимым уничтожение частной собственности: речь идет лишь об уничтожении ее политических привилегий. Но, говоря об истинном государстве, Маркс отнюдь не имеет в виду передовые буржуазные государства того времени. Он не считает, что английское и французское государства соответствуют понятию государства, осуществление которого возможно лишь благодаря революции, социальная природа которой еще не выяснена Марксом.
