Текст книги "Формирование философии марксизма"
Автор книги: Теодор Ойзерман
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)
В преддверии диалектического и исторического материализма
Итак, после запрещения «Рейнской газеты» Маркс решил покинуть Германию. Об этом он писал Руге еще в январе 1843 г. В другом письме, в сентябре того же года, Маркс заявляет: «…здешний воздух делает человека крепостным, и я не вижу в Германии решительно никакой возможности для свободной деятельности» (1, 1; 378).
Маркс и Руге обсуждают в своих письмах вопрос об издании за пределами Германии революционного органа. Руге предложил Марксу должность редактора с окладом от 550 до 850 талеров при условии ежемесячного выпуска в свет пятнадцати авторских листов (59; 295). Журнал решено было назвать «Deutsch-Französische Jahrbücher». Это название, по мнению Руге, указывало на задачу «духовного сближения обеих наций» (59; 306)[109]109
Название журнала, несомненно, навеяно идеями Фейербаха, который писал в 1842 г.: «Подлинный философ, не оторванный от жизни, от человека, должен быть галло-германской породы» (51, 1; 125).
[Закрыть]. Одно время местом издания намечался Страсбург, но затем было решено издавать журнал в Париже. «Итак, в Париж, – писал Маркс Руге, – в этот старый университет философии – absit omen! – и новую столицу нового мира! Чтó необходимо, то свершается» (1, 1; 378).
Основную задачу «Ежегодника» Руге видел в том, чтобы «пересадить радикальную философию на почву свободы печати» (59; 296), т.е. использовать для оппозиционной деятельности возможности, создаваемые заграничным изданием. Руге, как показывают его письма, стремился привлечь к участию в журнале не только буржуазных радикалов, но и социалистов, в особенности французских (70; 47 – 60). В одном из писем к Марксу он предлагает также заручиться сотрудничеством младогегельянцев (59; 320). В другом письме Руге сообщает о желании Б. Бауэра участвовать в новом «деятельном органе радикализма» (там же, 309).
К участию в «Deutsch-Französische Jahrbücher» был приглашен Энгельс, который живо откликнулся на это приглашение. Ко времени опубликования первого выпуска ежегодника Энгельс напечатал в «Новом нравственном мире» небольшую статью, в которой сообщалось, что новый теоретический орган выступает за полное переустройство общества[110]110
Редакторы журнала, писал Энгельс, «так же, как и другие его сотрудники, принадлежат к „ученым коммунистам“ Германии; их поддерживают и наиболее выдающиеся социалистические писатели Франции. Для этого издания, которое будет выходить ежемесячными выпусками и в котором будут помещаться как французские, так и немецкие статьи, несомненно трудно было бы выбрать более благоприятный момент; и даже до выхода первого номера его успех можно считать обеспеченным» (1, 1; 543).
[Закрыть].
В связи с подготовкой первого выпуска «Ежегодника» Маркс обратился с письмом к Фейербаху, приглашая его принять участие в новом издании. Маркс просил Фейербаха написать статью о Шеллинге. Фейербах представляется Марксу наиболее подходящим автором для такой статьи, ибо то, что у Шеллинга было фантастической юношеской мечтой, стало истиной в философии Фейербаха. «Шеллинг есть поэтому, – писал Маркс, – Ваша предвосхищенная карикатура, а как только действительность выступает против карикатуры, последняя должна рассеяться, как туман. Я считаю Вас поэтому необходимым, естественным, призванным их величествами природой и историей, противником Шеллинга» (2; 258). Речь идет, очевидно, о том, что материалистическая философия Фейербаха является подлинной философией природы в отличие от шеллингианской натурфилософии.
В.И. Ленин указывает, что в этом письме к Фейербаху Маркс дает образец партийности в философии, с поразительной ясностью намечая коренные линии в философии и решительно осуждая претензии Шеллинга охватить и тем самым превзойти противоположные философские учения. «Как ловко, – указывает Маркс, – г-н Шеллинг поймал на удочку французов – сперва слабого эклектика Кузена, позднее даже даровитого Леру. Ведь Пьеру Леру и ему подобным Шеллинг все еще представляется тем человеком, который на место трансцендентного идеализма поставил разумный реализм, на место абстрактной мысли – мысль, облеченную в плоть и кровь, на место цеховой философии – мировую философию! Французским романтикам и мистикам Шеллинг говорит: я – соединение философии и теологии; французским материалистам: я – соединение плоти и идеи; французским скептикам: я – разрушитель догматики, одним словом: я… Шеллинг!» (2; 258).
По Марксу, разъясняет Ленин, партийность есть последовательность в проведении философского принципа, неуклонное движение вперед по резко определенному философскому пути, непримиримость ко всякого рода эклектическим попыткам примирения противоположных философских учений (см. 5, 18; 358). То, что эклектику представляется узостью, односторонностью, в действительности является принципиальной последовательностью, подлинным бесстрашием философской мысли, идущей в своих выводах до конца. Партийность, говорит Ленин, есть величайшая и самая ценная традиция марксизма, основы которой, как мы видим, намечались уже в этом раннем документе идейного развития Маркса.
В своем ответе Марксу Фейербах по существу конкретизирует ту характеристику Шеллинга, которая была дана Марксом. Но он отказывается написать статью о Шеллинге, считая, что все существенно важное по этому вопросу он уже высказал раньше. Он не выражает также желания написать какую-либо другую статью для «Ежегодника». По этому поводу Меринг справедливо замечает: «Тот день, когда Карл Маркс в пламенных словах приглашал его сотрудничать в „Deutsch-Französische Jahrbücher“, а Фейербах, правда, живо заинтересовавшийся им, все-таки дал отрицательный ответ, был роковым днем в его жизни, хотя и пославший письмо и получивший его даже и подозревать этого не могли» (35; 209).
Осенью 1843 г. Маркс переезжает в Париж. Здесь, в этом центре тогдашней политической жизни, он получил возможность непосредственно связаться с рабочим движением и выдающимися представителями тогдашних социалистических и коммунистических теорий. Впоследствии Маркс отмечал, что в это время он поддерживал личные отношения с «вождями большинства тайных французских рабочих обществ, не входя, однако, ни в одно из них» (1, 14; 451).
Выход в феврале 1844 г. первых двух объединенных номеров «Deutsch-Französische Jahrbücher» был значительным идейным событием того времени. Кёльнский соратник Маркса Даниельс (впоследствии член «Союза коммунистов») писал, что статьи Маркса, опубликованные в журнале, расцениваются немецкими демократами как «величайший и прекраснейший дар немецкого гения французскому…» (53; 2).
Известно, с каким захватывающим интересом читал журнал В.Г. Белинский. В этой небольшой, скромно изданной книжке впервые были сформулированы отправные положения марксистского мировоззрения. Не удивительно поэтому, что и реакционные политические силы зафиксировали выход в свет нового революционного органа. Тайный агент царизма в Париже Я. Толстой доносил, что журнал полон «подстрекательством и опорочением всего, что достойно самого высокого уважения: ничему нет пощады, нет для этих людей ничего святого!» (45; 70).
Журнал открывался предисловием Руге и письмами Маркса, Руге, Фейербаха и Бакунина, в которых обсуждался вопрос о целях предстоящего издания. В своих письмах Маркс предстает как мыслитель, возвышающийся над своими выдающимися современниками, глубоко осознающий назревающую в Европе революционную ситуацию. В письме к Руге он, в частности, указывает, что Германия находится накануне революции, и формулирует задачи революционной демократии. Руге, как видно из его ответа Марксу, не верит в близость и даже возможность революции для Германии: немцы-де погибли для истории; они переносят деспотизм с овечьим терпением и даже с патриотизмом; последние же тридцать лет сделали Германию политически ничтожнее, чем когда бы то ни было. «Наш народ не имеет будущности» – этими словами заканчивает Руге свой ответ Марксу (58; 560)[111]111
Письмо Фейербаха, опубликованное в журнале, показывает, что в оценке перспектив Германии он был ближе к Руге, чем к Марксу. «Не скоро добьемся мы в Германии успеха, – писал Фейербах. – Все насквозь испорчено, одно – по-одному, другое – по-другому» (58; 571). В несколько ином духе писал Бакунин: «О, я согласен, еще далеко до наступления немецкого 1789 года! Когда же немцы не отставали от столетия? Но это не значит, что теперь время сидеть со сложенными руками и малодушно отчаиваться. Если уж люди, как вы, не верят более в будущность Германии, не желают больше работать над ней, кто же будет тогда верить, кто работать?» (58; 566).
[Закрыть].
В ответном письме Маркс критикует эту «похоронную песнь», в которой, как пишет он, нет решительно ничего политического. Пессимизму Руге он противопоставляет убежденность революционера, основанную на трезвом анализе положения вещей. Да, Германия увязла в филистерстве. «Филистерский мир – это мир политических животных… – обесчеловеченный мир» (1, 1; 373). Такое положение дел вполне соответствует государственному строю Германии, ибо филистер – материал монархии, а монарх – король филистеров. Монтескьё заблуждался, утверждая, что честь есть принцип монархии. Это ошибочно и в том случае, когда проводят различие между монархией, деспотией и тиранией, так как эти три слова обозначают в сущности одно и то же. Принцип монархии – презираемый, презренный, обесчеловеченный человек. Но значит ли это, что немцы обречены оставаться филистерами, рабами монархии? Отвергая такой вывод, Маркс утверждает, что развитие противоречий, свойственных миру филистерства и монархии, взорвет этот извращенный мир. И кроме того, «система промышленности и торговли, система собственности и эксплуатации людей ведет еще гораздо скорее, чем размножение населения, к расколу внутри теперешнего общества, – к расколу, от которого старая система не в состоянии исцелить, потому что она вообще не исцеляет и не творит, а только существует и наслаждается. Существование страдающего человечества, которое мыслит, и мыслящего человечества, которое подвергается угнетению, должно неизбежно стать поперек горда пассивному, бессмысленно наслаждающемуся животному миру филистерства.
Наша же задача состоит в том, чтобы разоблачать старый мир и совершать положительную работу для образования нового мира. Чем больше времени будет предоставлено ходом событий мыслящему человечеству, чтобы осознать свое положение, а человечеству страдающему, чтобы сплотиться, – тем совершеннее будет плод, который зреет в недрах настоящего» (1, 1; 377 – 378). Конечно, в этих высказываниях много еще такого, от чего Маркс вскоре откажется. Тем не менее они содержат в себе постановку весьма важного вопроса о преходящем характере мелкобуржуазного развития Германии, о роли крупной промышленности в преодолении этой мелкобуржуазности.
Итак, на повестке дня вопрос о революции. Исходя из этого, Маркс говорит о задачах журнала; главная из них – беспощадная критика существующего государственного строя с позиций революционных масс, выступающих против него. Это, следовательно, не абстрактная младогегельянская «критическая критика», которая неизбежно носит сектантский характер, а реальная политическая борьба, трезво учитывающая объективные условия и тенденции общественного развития.
Всевозможные доктринеры, игнорируя исторический опыт, пытаются, говорит Маркс, изобретать логические формулы, универсальные рецепты для разрешения всех социальных проблем, декретируя будущее общественное устройство. Новый журнал должен отказаться от догматических претензий; он не будет уподобляться ни реформаторам, мнящим, будто им в точности известно будущее устройство общества и пути его достижения, ни философам, возглашающим, что их система содержит полную и окончательную истину. Как разъясняет Маркс, «преимущество нового направления как раз в том и заключается, что мы не стремимся догматически предвосхитить будущее, а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир. До сих пор философы имели в своем письменном столе разрешение всех загадок, и глупому непосвященному миру оставалось только раскрыть рот, чтобы ловить жареных рябчиков абсолютной науки. Теперь философия стала мирской; это неопровержимо доказывается тем, что само философское сознание не только внешним, но и внутренним образом втянуто в водоворот борьбы. Но если конструирование будущего и провозглашение раз навсегда готовых решений для всех грядущих времен не есть наше дело, то тем определеннее мы знаем, чтó нам нужно совершить в настоящем, – я говорю о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями предержащими» (1, 1; 379).
Эти афористически яркие положения представляют собой приговор утопизму, догматизму и сектантству как в политике, так и в социальной теории и, что не менее важно, также и в философии. Философии следует покончить с пренебрежительным отношением к практике и с антинаучной претензией на абсолютное знание. Она должна быть не «абсолютной наукой», а просто наукой, развивающейся, обогащающейся новыми данными. Единство философии с практикой, с одной стороны, и с положительными науками – с другой, открывает перед ней перспективу действенного влияния на ход общественной жизни. Философия становится, по словам Маркса, «критической философией», орудием революционного преобразования общества.
Но не только философии предстоит освободиться от догматических абстракций. Ту же задачу предстоит решить социалистам и коммунистам, теории которых антиисторичны в их отношении не только к прошлому человечества, но и к его будущему, которое представляется утопистам чем-то неизменным, окончательно завершенным[112]112
Современные критики марксизма постоянно приписывают Марксу воззрения, которые он систематически опровергал. Так, М. Ланге утверждает, будто бы Марксово представление о коммунистическом будущем человечества «является секуляризацией теологической интерпретации истории» (94; 35). Между тем Маркс совершенно чужд эсхатологическому представлению о конечной цели истории. Он, как мы увидим дальше, говорит лишь о конечной цели классовой борьбы пролетариата.
[Закрыть]. Отсюда понятно утверждение Маркса о том, что «догматической абстракцией является в особенности коммунизм, причем я имею в виду не какой-либо воображаемый и возможный коммунизм, а действительно существующий коммунизм, в той форме, как его проповедуют Кабе, Дезами, Вейтлинг и т.д. Этот коммунизм есть только особое выражение гуманистического принципа, не освободившееся еще от влияния своей противоположности – частного бытия. Поэтому уничтожение частной собственности и этот коммунизм отнюдь не тождественны, и не случайно, а совершенно неизбежно рядом с коммунизмом появились другие социалистические учения, как, например, учения Фурье, Прудона и т.д., – потому что сам он представляет собой только особое, одностороннее осуществление социалистического принципа» (1, 1; 379).
Весьма важно отметить, что, критикуя утопический коммунизм, Маркс подчеркивает необходимость уничтожения частной собственности. И, несмотря на это, Маркс не называет себя коммунистом, так как он не приемлет утопизма и догматизма тогдашних коммунистических учений.
Утопические социалисты и коммунисты сводили основную задачу социального переустройства общества главным образом к перераспределению произведенных и производимых материальных благ. Необходимость дальнейшего развития производительных сил, культуры, науки для решения провозглашаемых ими величественных задач явно недооценивалась. Именно это имеет в виду Маркс, говоря, что утопический коммунизм не освободился еще от влияния своей противоположности – частной собственности, поскольку он стремится лишь к «справедливому» ее распределению. Между тем задача заключается в том, чтобы действительно покончить с частной собственностью, т.е. добиться такого высокого уровня развития производства, когда станет возможным удовлетворение исторически сложившихся потребностей человека. Тогда, и только тогда, окончательно отпадет вопрос о частной собственности, любое перераспределение которой предполагает частичный отказ от удовлетворения многообразных потребностей индивида.
Маркс подчеркивает значение политической борьбы, беспощадной критики существующего общественного строя, необходимость выработки новой, подлинно революционной политической линии. Эти вопросы, которые «завзятому социалисту кажутся не стоящими никакого внимания» (1, 1; 380), выдвигаются Марксом на первый план.
Утописты полагали, что коренные социалистические (или коммунистические) преобразования могут быть осуществлены в любое время, и притом в кратчайшие исторические сроки, коль скоро они привлекли на свою сторону достаточное количество приверженцев. Именно поэтому утописты не придавали значения политической борьбе, поскольку она непосредственно не направлена на социалистическое преобразование общества. Борьба за демократию представлялась им самообманом, ибо у них не было ни малейшего представления о значении этой борьбы для исторической подготовки социалистической революции. Маркс, ставя вопрос о всестороннем преобразовании всей материальной и, что не менее важно, духовной жизни общества, доказывает необходимость политической борьбы, органически связанной с научной революционной теорией. «Ничто не мешает нам, следовательно, связать нашу критику с критикой политики, с определенной партийной позицией в политике, а стало быть, связать и отождествить нашу критику с действительной борьбой. В таком случае, мы выступим перед миром не как доктринеры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! – Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов» (1, 1; 381). Мы видим, что Маркс, вырабатывая мировоззренческие принципы, не противопоставляет их (как это делали младогегельянцы) реальному общественно-историческому процессу. Он ищет в самой капиталистической действительности борющиеся против нее социальные силы, связывая свою теорию с «действительной борьбой».
Требование связать критику с критикой политики, с борьбой, которую ведут трудящиеся массы, требование партийности, противопоставляемое доктринерству, явно направлено против «критической критики», под флагом которой выступали Б. Бауэр и его сторонники. Маркс же придает решающее значение изучению опыта борьбы масс, соединению теории с революционной практикой. Он формулирует задачи, исходя из анализа объективно совершающихся процессов, прослеживая их направление, движущие силы, тенденции. В.И. Ленин характеризует на примере этих высказываний Маркса сущность материалистического понимания роли революционной теории, задача которой заключается прежде всего в том, чтобы «суметь объективно представить эту борьбу, как продукт определенной системы производственных отношений, суметь понять необходимость этой борьбы, ее содержание, ход и условия развития» (5, 1; 341).
Цитируемое нами письмо датировано сентябрем 1843 г. Был ли Маркс уже в это время диалектическим и историческим материалистом, перешел ли он уже на позиции научного коммунизма? Содержание письма показывает, что этот переход совершается, но еще не завершился. Наряду с диалектико-материалистическими и по существу коммунистическими положениями мы встречаем в письме и отдельные идеалистические утверждения, принадлежащие предшествующему, уже преодолеваемому этапу формирования марксизма. Так, Маркс все еще рассматривает разум как основу и критерий существующих социальных учреждений. «Разум, – пишет Маркс, – существовал всегда, только не всегда в разумной форме. Критик может, следовательно, взять за исходную точку всякую форму теоретического и практического сознания и из собственных форм существующей действительности развить истинную действительность как ее долженствование и конечную цель» (1, 1; 380)[113]113
Далее Маркс говорит, что государство «всюду подразумевает разум осуществленным. Но точно так же оно всюду впадает в противоречие между своим идеальным назначением и своими реальными предпосылками» (1, 1; 380). Следует, однако, иметь в виду, что письма Маркса, как и письма других авторов, опубликованные в «Deutsch-Französische Jahrbücher», по-видимому, не совпадают полностью с подлинным текстом, которым мы, к сожалению, не располагаем. Впоследствии Энгельс указывал на «неоднократные заявления Маркса, что переписку редактировал Руге и внес туда много чепухи» (1, 37; 444).
[Закрыть].
Констатируя противоречие между реальными, материальными предпосылками государства (гражданское общество, частная собственность, семья) и его «идеальным назначением», Маркс формулирует социалистическую программу переустройства общества как задачу его преобразования соответственно требованиям сознания, которое само должно стать разумным. «Реформа сознания, – пишет Маркс, – состоит только в том, чтобы дать миру уяснить себе свое собственное сознание, чтобы разбудить мир от грез о самом себе, чтобы разъяснить ему смысл его собственных действий. Вся наша задача может состоять только в том, чтобы – как это имеет место также и в фейербаховской критике религии – придать вопросам религии и философии форму, соответствующую человеку, осознавшему самого себя.
Таким образом, наш девиз должен гласить: реформа сознания не посредством догм, а посредством анализа мистического, самому себе неясного сознания, выступает ли оно в религиозной или же в политической форме» (1, 1; 381). Таким образом, речь идет о демистификации не только религиозного, но и политического, разумеется, буржуазного общественного сознания, причем эта задача мыслится как продолжение критической работы Фейербаха. И хотя идеи, развиваемые в этом письме, формулирующем программу нового революционного органа, не являются еще в целом материалистическими и коммунистическими, мы находимся здесь уже в преддверии диалектического и исторического материализма и научного коммунизма.
Из двух статей, опубликованных Марксом в «Ежегоднике», первая – «К еврейскому вопросу» – была написана осенью 1843 г. еще до переезда в Париж, а вторая – «К критике гегелевской философии права. Введение» – уже в Париже, в конце 1843 – январе 1844 г. Обе работы посвящены проблеме «человеческой эмансипации», т.е. социалистического преобразования общества, и критике буржуазно-демократических иллюзий относительно «политической эмансипации». В этом смысле обе статьи представляют собой нечто единое. Однако в первой работе еще не говорится о классе, который призван осуществить человеческую эмансипацию. Идея исторической миссии пролетариата выдвигается во второй работе, которая знаменует, таким образом, новый и притом решающий шаг вперед на пути от революционного демократизма к научному коммунизму.
Поводом к написанию статьи «К еврейскому вопросу» послужили две статьи Б. Бауэра. В них утверждалось, что социальное освобождение еврейского, как и всякого другого, народа означает прежде всего упразднение исповедуемой им религии. Вскрывая идеалистический характер такой постановки вопроса, Маркс показывает, что Бауэр превращает проблему эмансипации евреев в чисто религиозный вопрос, как будто угнетение, которому они подвергаются, или присущие им национальные черты коренятся в иудейской религии. Но религия не причина, а следствие социального гнета. Маркс, таким образом, последовательно материалистически решает основной философский вопрос. «Религия для нас уже не причина мирской ограниченности, а лишь ее проявление. Поэтому мы объясняем религиозные путы свободных граждан государства их мирскими путами. Мы не утверждаем, что граждане государства должны покончить со своей религиозной ограниченностью, чтобы уничтожить свои мирские путы. Мы утверждаем, что они покончат со своей религиозной ограниченностью только тогда, когда уничтожат свои мирские путы. Мы не превращаем мирские вопросы в теологические. Мы превращаем теологические вопросы в мирские… Вопрос об отношении политической эмансипации к религии становится для нас вопросом об отношении политической эмансипации к человеческой эмансипации» (1, 1; 388).
Б. Бауэру и его сторонникам религия, как и неразумие вообще, представлялась главным источником всякого социального зла. Основной порок немецкого государства они видели в том, что оно христианское государство[114]114
Маркс также в известной мере разделял это воззрение в 1840 – 1841 гг. Теперь же он разъясняет: «Не христианство, а человеческая основа христианства есть основа этого государства. Религия остается идеальным, немирским сознанием его членов, так как она – идеальная форма той ступени человеческого развития, которая осуществляется в этом государстве» (1, 1; 396 – 397).
[Закрыть], и соответственно этому в ликвидации государственной религии, в отделении церкви от государства усматривали они важнейшее средство уничтожения социального гнета. Такая постановка вопроса выявляет, во-первых, идеализм и, во-вторых, двойственность младогегельянского радикализма. С одной стороны, критика религии, христианства, как официальной идеологии полуфеодальной Германии, несомненно, подрывала основы существующего государства. С другой стороны, сводя борьбу против феодальной системы главным образом к критике ее религиозного облачения, младогегельянцы недостаточно подвергали критике политическую и в особенности экономическую структуру немецкого общества.
Фейербах в отличие от младогегельянцев понял, что все свое содержание религия черпает из многообразных человеческих отношений. Но эти порождающие религию человеческие отношения Фейербах истолковывал антропологически, т.е. не как исторически определенные, преходящие, а как «естественные», хотя и претерпевшие деформацию. Сознавая, что религия является орудием порабощения масс господствующими классами, Фейербах не видел, что это порабощение и образует основу религиозного сознания.
Иную позицию занимает Маркс, который выводит религиозное сознание из антагонистических социальных противоречий. Он не только материалистически объясняет религиозную форму общественного сознания, но и делает предметом критики антагонистические общественные отношения, которые не устраняются ни отделением церкви от государства, ни политической эмансипацией вообще. Необходимо принципиально иное социальное преобразование, которое Маркс называет человеческой эмансипацией.
Развивая материалистическое понимание религии, Маркс говорит в статье «К критике гегелевской философии права. Введение»: «Религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа.
Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья. Требование отказа от иллюзий о своем положении есть требование отказа от такого положения, которое нуждается в иллюзиях. Критика религии есть, следовательно, в зародыше критика той юдоли плача, священным ореолом которой является религия» (1, 1; 415)[115]115
Католический критик марксизма М. Рединг пытается показать, что борьба Маркса и Энгельса против религии была лишь эпизодом в развитии их учения, что марксизм «безразличен как к вере в бога, так и к неверию». Ставя вопрос: «Является ли марксизм в своей сокровенной сущности атеизмом или же необходимо связан с последним?», Рединг отвечает на него отрицательно, полагая, что марксизм выступает против религии лишь постольку, поскольку он видит в ней враждебную трудящимся духовную силу. Но в социалистическом обществе, говорит Рединг, религия уже не является орудием господствующего класса, что-де делает возможным отказ марксизма от борьбы против религии (см. 106; 160, 167). Рединг глубоко заблуждается, поскольку он рассматривает атеизм лишь как политическую (а не мировоззренческую) позицию марксизма.
[Закрыть].
Критика религии, разъясняет Маркс, есть предпосылка всякой другой критики, но только предпосылка, не более. Разоблачение религии лишь срывает с цепей, которыми скован народ, маскировавшие их фальшивые цветы. Необходимо же, чтобы народ сбросил и самые цепи. Критика религии должна, следовательно, превратиться в критику политики. Но и эта критика сама по себе не есть еще революционное дело, если она лишь теоретически опровергает то, что должно быть практически уничтожено. Эти высказывания Маркса имеют не только выдающееся политическое, но и философское значение как диалектико-материалистическое решение вопроса об отношении сознания и бытия, идеального и материального. Углубляя и развивая тезис Фейербаха о том, что не религия создает человека, а человек создает религию, Маркс разъясняет, что религия – фантастическое отражение исторически определенных, преходящих общественных отношений. Фейербаховской концепции абстрактного человека Маркс противопоставляет одно из исходных положений исторического материализма: «Человек – это мир человека, государство, общество. Это государство, это общество порождают религию, превратное мировоззрение, ибо сами они – превратный мир». Религия «претворяет в фантастическую действительность человеческую сущность, потому что человеческая сущность не обладает истинной действительностью. Следовательно, борьба против религии есть косвенно борьба против того мира, духовной усладой которого является религия» (1, 1; 414 – 415).
Итак, отделение церкви от государства, свобода совести и т.п. не означают освобождения ни евреев, ни христиан, ибо угнетение, которому подвергаются те и другие, коренится не в религии, а в их общественном положении и историческом развитии; в религии же оно лишь получает свое фантастическое выражение. Отсюда следует, что «политическая эмансипация от религии оставляет религию в силе, хотя и не в виде привилегированной религии» (1, 1; 397). Отделение церкви от государства (Маркс ссылается на пример США) не упраздняет религии, а предоставляет ей свободу, основу которой образует господство частной собственности. Действительное упразднение религии возможно лишь вместе с уничтожением порождающего ее строя.
Упразднение государственной религии составляет один из элементов политической эмансипации, т.е. буржуазно-демократического преобразования. Является ли политическая эмансипация действительным освобождением человека, как утверждают младогегельянцы? Маркс отвергает эти буржуазно-демократические иллюзии и вскрывает сущность политической эмансипации: «Человек не был поэтому освобожден от религии, – он получил свободу религии. Он не был освобожден от собственности, – он получил свободу собственности» (1, 1; 405).
Противопоставляя политической эмансипации эмансипацию человеческую, социалистическое переустройство общества, Маркс нисколько не умаляет значения демократических преобразований. Политическая эмансипация (например, ликвидация имущественного ценза для избирателей) является, разумеется, прогрессом, но лишь в пределах буржуазного миропорядка. «Государство, как государство, аннулирует, например, частную собственность, человек объявляет частную собственность упраздненной в политическом отношении, как только он упраздняет имущественный ценз для активного и пассивного избирательного права… И все же политическое аннулирование частной собственности не только не упраздняет частной собственности, но даже предполагает ее» (1, 1; 389, 390).
Государство может быть республикой без того, чтобы человек был свободным, ибо установление гражданских прав и свобод отнюдь еще не означает действительного освобождения человека: в лучшем случае это лишь частичное освобождение, предполагающее поэтому и сохранение того или иного рабства. Практическое выражение такого рода свободы представляет собой право на частную собственность, реализация которого есть порабощение человека человеком. «Следовательно, ни одно из так называемых прав человека не выходит за пределы эгоистического человека, человека как члена гражданского общества, т.е. как индивида, замкнувшегося в себя, в свой частный интерес и частный произвол и обособившегося от общественного целого» (1, 1; 401 – 402).
Буржуазно-демократическое государство формально аннулирует всякие привилегии, а значит, и всякое неравенство; в действительности же оно сохраняет неравенство, которое составляет его фактическую предпосылку[116]116
«Государство, – пишет Маркс, – на свой лад упраздняет различия происхождения, сословия, образования, профессии, когда объявляет неполитическими различиями происхождение, сословие, образование, профессию, когда провозглашает, не обращая внимания на эти различия, каждого человека равноправным участником народного суверенитета, когда рассматривает все элементы действительной народной жизни с точки зрения государства. Несмотря на все это, государство позволяет частной собственности, образованию, профессии действовать свойственным им способом и проявлять их особую сущность в качестве частной собственности, образования, профессии. Весьма далекое от того, чтобы упразднить все эти фактические различия, государство, напротив, существует лишь при условии, что эти различия существуют…» (1, 1; 390).
[Закрыть]. Гениально раскрывая экономическую основу всех исторически существовавших государств, определяя государство как политическое конституирование частной собственности, Маркс показывает тем самым неизбежную ограниченность всех буржуазных революций, которые заменяют феодальную форму собственности капиталистической частной собственностью. Не случайно поэтому в ходе буржуазных революций возникали новые, революционные устремления, попытки сделать революцию непрерывной. «В моменты особенно повышенного чувства своей силы политическая жизнь стремится подавить свои предпосылки – гражданское общество и его элементы – и конституироваться в виде действительной, свободной от противоречий, родовой жизни человека. Но этого она может достигнуть, лишь вступив в насильственное противоречие со своими собственными жизненными условиями, лишь объявив революцию непрерывной, а потому политическая драма с такой же необходимостью заканчивается восстановлением религии, частной собственности, всех элементов гражданского общества, с какой война заканчивается миром» (1, 1; 393)[117]117
Говоря о попытках осуществить непрерывную, вплоть до полного уничтожения частной собственности, революцию, Маркс, надо полагать, имеет в виду бабувистов и, возможно, якобинцев, поскольку термин «непрерывная революция» употребляется Маратом. Однако в отличие от них Маркс подчеркивает закономерную ограниченность буржуазных революций, подходя тем самым к постановке вопроса о коренной противоположности между социальной революцией пролетариата и буржуазной революцией.
[Закрыть].
Вопрос о частной собственности рассматривается Марксом в тесной связи с проблемой отчуждения, которая, как уже говорилось выше, занимает большое место в немецкой классической философии. Если у Канта долженствование противостоит чуждой ему эмпирической действительности как требование чистого нравственного сознания (практического разума), то у Гегеля идеал изначально наличествует в недрах мирового разума, который выражает себя в поступательно следующих друг за другом отчужденных формах природного и социального. Природа и общество вследствие их противоположности чисто духовному, абсолютному бытию представляют собой неадекватное его выражение, его отчуждение, противоречащее своей первосущности существование. Преодоление отчуждения, т.е. противоположности между абсолютным и его отчужденным инобытием, между идеальным и реальным, духовным и материальным, составляет важнейшее содержание истории. Поскольку Гегель связывает эту идеалистическую концепцию с реальным историческим процессом, он выявляет действительно присущие ему противоречия.
