Текст книги "Эртэ"

Автор книги: Татьяна Каменская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

Сколько известно историй, когда люди пропадали в такие ясные ночи полнолуния…

Протяжный, леденящий душу вой раздаётся совсем рядом. Кажется, кто-то скрывается за тем выступом скалы, а может даже за тем толстым огромным деревом, в свете полной луны показавшимся уродливым воплощением какого-то страшного мистического существа. Что за звёздочки сияют в этих ветках, таких корявых и безобразных? Да и не звёздочки это, а глаза волка, что светятся в ночи холодным таинственным светом, и холодным блеском отражается лунный свет с его тела, прогнувшегося для прыжка, который станет решающим…

– Быстрее Далв, поторопись малыш!

Доктор не совсем уверен, что они успеют добраться до выступа в скале быстрее, чем зверь совершит этот самый прыжок…

Далва не следует уговаривать, как и подгонять того чудесного коня, что почуяв опасность, стремится быстрее выбраться на твёрдый пласт снега верхней площадки скалистого выступа. Именно там находится вход в пещеру Теней.

Странно, но Сергей Викторович знает об этом уже давно. Он словно проживает вновь какую-то прежнюю жизнь или информацию жизни, которая ему очень знакома. Значит, надо напрячь память и сосредоточиться! Не нужно выпускать из виду эти маленькие движущиеся огоньки злобных глаз, направленные на них. И не следует сбавлять своего темпа продвижения вперёд, хотя дерево-монстр, уже почти прямо перед ними…

– Вперёд Далв!

Едва ли доктор Апрель когда-нибудь мог ещё так грубо и бесжалостно оттолкнуть от себя ребёнка, и со всей силы хлестнуть по крупу коня, в испуге рванувшего вперёд и выскочившего неожиданно на снежный пласт каменного выступа, потянув за собой Далва, уцепившегося за поводья. Они почти выскальзывают из рук мальчика, и тот повисает на скале, а доктор…а доктор получает, наконец, тот самый, роковой для него удар, которого он и ждал, и боялся, боялся как обычный человек, уже однажды испытавший его силу…

Откуда он знал силу этого удара? Почему он ненавидел его заранее? Чутьё его не подвело! Значит, он знал о нём всегда! О таинственном звере, сильном и коварном, который ударил его в грудь всей тяжестью своего тела. Значит, он шёл сюда сознательно? Шёл и ждал этот удар, как начала сражения. Значит ли это, что сейчас он должен принять навязанный ему бой? Принять, потому-что здесь решается жизнь…

Они катались по жесткому снегу, приминая к обжигающему холодом поочередно друг друга, стараясь взять верх один над другим, если не умением вести бой, то значит силой, или измором…Доктор, сам не осознавая, откуда берутся у него бойцовские качества человека никогда не умеющего драться, подсознанием понимал, что его битва с монстром, сейчас едва ли не самая важная во всей этой истории. История достигла своего апогея, и ему следует биться не на жизнь, а на смерть, потому-что пошли решающие минуты и даже секунды существования всей этой истории, да и всех последующих. Ему ли не знать, что не следует думать сейчас о поражении. Ему вообще не следует ни о чем думать. Само его тело, руки, ноги, голова– всё странным образом наполнены той огромной силой, которую придает ему мысль, возникшая разом в его голове и замершая где-то в ожидании в крохотном уголке его подсознания.

Мысль о Марине… Она его ждёт! Ждёт! Вопреки всем уверениям, домыслам, слухам и наветам. А ещё его ждёт сын. Ждёт победителем в схватке с монстром!

Сергей Викторович никогда не прельщали ни черный пояс каратэ, ни самбо, ни восточные единоборства. Но он умел дать отпор нападающему так, как если бы занимался борьбой всерьёз. Нет, он никогда не был нытиком, но задиры обходили его стороной, кто хотя-бы однажды сталкивался с ним в поединке. Сила захвата его рук была сродни обьятиям железного обруча, и оттого вскоре заставляла просить пощады самых отьявленных хулиганов. Так что только иногда он баловался проявлением своей силы, но это было уже вполне мирное состязание на руках, амреслинг, в котором ему опять же, не было равных. Его руки, а особенно правую, никогда и никто не смог положить…

Но сейчас…сейчас его руки и ноги выделывают такое, что он видел в некоторых наивных боевиках, исторических фильмах… и иногда в своих фантастических снах. Он вправе думать, не обошлось ли здесь без какой-то сверхъестественной силы в его умении драться, защищая кого-то. А может, это дикое желание защитить другого в его праве жить, да желание защитить своё, родное-родимое от чьих-то посягательств, и делают такие чудеса, развивая у любого мужчины умение быть настоящим воином-защитником.

Видимо следует понять, что можешь ты потерять, что-бы стать тебе сильным и справедливым защитником. Стоило бы один раз понять, что защищать, и от кого… Да и так ли страшен тот чёрт, которого так немилосердно малюют…

Однажды, будучи на службе в армии, в части, расположенной в далеком глухом поселке Забайкальского округа, где он был шофером при солдатском штабе, ему пришлось везти тяжелую роженицу, в соседний городок. Это сейчас он сам себя может спросить, а с какой стати такое ответственной дело переложили на плечи молоденького солдатика, едва призванного на службу в армию, да ещё и шофера, правда, отучившегося после школы в медицинском училище всего лишь несколько месяцев. Сам же начальник сказал, что он должен уладить кой-какие дела, и нагонит их в дороге, на своей быстроходке. Как странно сейчас, по истечении многих лет, осознавать, что мало ли в жизни бывает моментов, казалось бы нелепых и случайных, но имеющих странную роковую связь с последующей всей твоей жизнью…

Вот и тогда он оказался в нужном месте и в нужный час. Во всяком случае, потом ему так и объяснил политрук, но посоветовал всё забыть, или воспринимать это как нелепость….

Да и не помнит он уже многого с тех времён, кроме того, что именно тогда ему впервые пришлось сразиться со зверем, что преследовал их машину. На улице бушевала метель, вездеход подбрасывало на кочках так, что в багажнике перекатывался с шумом огромный кусок мяса, свинины – свежатины, презент местному главврачу от начальника столовой. А что, своя свининка выращивалась в части, на солдатской ферме. В столовой солдатики перловку за кашу не считали, всё в помои вываливали, а свиньи её трескали с шумом, да жирели за счёт солдатского пайка.

Помнится, он больше старался думать тогда о куске свинины и прожорливости полковых свиней, чем о беременной женщине, жене начальника, которая иногда кричала рядом так громко и визгливо, хватая его за руки и требуя поторопиться, или наоборот, остановить машину, что поневоле напрашивались самые нелестные эпитеты мужу этой женщины, сложившего полномочия на обычного солдатика. Когда женщина начинала завывать от огромной боли, и хватать его за руки, хотелось прибавить газу и мчаться, мчаться вперёд, не разбирая дороги, до самого роддома. Но жуткая метель лепила снег на окна машины, скорость была мизерной, так как дорогу буквально приходилось щупать колесами…

К тому же вдруг стало очень быстро темнеть, хотя времени было ещё мало, стрелка часов приближалась к двенадцати часам пополудни, но что-то уже витало в воздухе тревожащее, и о чем не хотелось думать. Но когда после очередного страшного крика роженицы, где-то неподалёку отозвался с таким же завывающим надрывом другой голос, стало по настоящему страшно. Потому-что это был вой голодного волка…

Он бежал по их следу. Даже не бежал, а скорее всего шёл, ориентируясь на запах крови, что просочилась с куска свежей свинины на пол и стала капать через дырку в днище машины. К тому же вездеход вдруг подпрыгнул на какой-то кочке, встал на дыбы как необузданный конь и через секунду громыхнул вниз, в какую-то яму, с яростным скрежетом ржавого железа. Мотор ещё разок чихнул и заглох. Стало очень тихо, не выла метель, не свистел ветер, даже не стонала женщина, это потом всё началось…

Это только в фильмах-страшилках, кажется, выдерживают паузу, что-бы следом обрушить на своего зрителя всё то, что зовётся ужасом бытия. А как объяснить факт, что в тот момент, когда машина опустилась на землю, произошло то, что и должно было произойти. Женщина стала рожать. Прямо в салоне машины, прямо на глазах обезумевшего и потерявшего дар речи молоденького солдата, правда через пару минут уже пришедшего в себя, который, несмотря на слёзы и мольбы женщины отойти от неё, приложил немало усилий, что-бы уложить роженицу удобнее на заднее сиденье, стащить с неё одежду и успеть принять в руки окровавленный кусок живой плоти, который тут-же закричал громко и требовательно тоненьким голоском, вызывая у молоденького и неопытного юноши слезы умиления и невероятной радости. Стащив с себя белую чистую майку, выданную накануне вечером, он неумело завернул малыша, у которого бессознательно перевязал и обрезал пуповину куском шелковой нитки, что нашел в бардачке от прошлой рыбалки. Затем вновь завернул малыша в кусок чистой тряпки, что припас для мытья машины, оторвал кусок ветоши для самой женщины, после чего протянул ей сына…

Наверное, именно тогда он увидел её впервые. Увидел как женщину, в голубых огромных глазах которой светилось счастье. И это, чужое счастье его очаровывало и завораживало. Её светлые кудри, мокрыми прядями выбились из-под вязаной шапочки, толстый вязаный шарф повис на груди, широкое шерстяное платье сбилось внизу большим окровавленным комом, но он ничего этого не видел, он видел перед собой счастливую и красивую женщину, в глазах которой светилась огромная мудрость…

– Не смотрите на меня так! – женщина притушила огонь, льющийся из её глаз, полуприкрыв их длинными тонкими ресницами. – Я сейчас… некрасивая… Очень!

– Неправда…вы прекрасны…

Он передавал ей ребенка, а она принимала его, поэтому их руки встретились…

Быть может, это был ток, или маленький электрический разряд молнии, а может простое магнитное притяжение, что щелчком коснулось их рук одним мгновением и исчезло, оставив ощущение легкого покалывания в холодных пальцах.

– Извините…

– За что?

– Что втянула вас в эту дурацкую историю…

– Разве рожать ребёнка, это дурацкая история? – он не знал куда прятать свои глаза.

– Во всяком случае, я чувствую вину, что родила именно сегодня… – улыбнулась устало женщина.

– Во всяком случае я чувствую, что не напрасно бросил медицинское училище. – в свою очередь улыбнулся он. – Придется теперь поступать в мединститут…

– На акушера– гинеколога? – глаза женщины устало прикрылись.

– Боже упаси, здесь много крови… – он не хотел что-бы она закрывала глаза.

– Но…ты ведь не боишься крови, вопреки всему? А ещё…ты меня не отдашь ему? И ребенка… не отдашь ему… никогда… Как мне холодно… холодно…

Она засыпала и болтала всякую чушь. Или впадала в беспамятство. И это было самое страшное. Ей нельзя было спать, как бы того не хотелось. Странно, что он понимал это своим, всё ещё мальчишечьим умом. Помощи нет до сих пор. Следом никто не ехал. Впереди тоже нет просвета. Её муж потерялся. Позвонил он в роддом или нет, неизвестно, но если скорая подъедет, будет весьма неплохо. Но только когда это будет? Мороз крепчает. Надо постараться завести машину и двигаться вперед. Должна же когда-то была закончиться эта вьюга, как и этот день, который заканчивается ночью…. Ровно в денадцать…

Напрасно он давил на газ, мотор словно издох. Напрасно временами он тормошил женщину. Она просыпалась, но затем вновь закрывала глаза. Ребёнок лежал тихо. Чувствовалось, что дух смерти незримо присутствовал рядом с ним, и этой женщиной. Хотя смерти нужны были все трое, но путь к ней у каждого был свой…Как например у его матери, что умерла так рано, но успела что-то вложить в своего ребёнка, воспитать…

И вчерашний мальчишка, несостоявшийся студент медицинского училища, солдат-срочник понял, что он не может позволить этой молодой женщине уйти в ту черноту, что сгустилась за стеклами машины. Ей и её ребёнку, за которым охотилась смерть.

Солдатик хлестал женщину по щекам, вновь и вновь растирал ей виски, отворачивал пеленку от личика ребенка и вглядывался в багрово-красное лицо малыша. Он чувствовал своё бессилие изменить ситуацию, а оттого стыд терзал его. Он опять отворачивался, кусая губы, поворачивал ключ зажигания, давил на газ и, слыша глухие и бесполезные попытки мотора завестись, отпускал ключ, и с тоской вглядываясь в мечущуюся белизну за окном, чувствовал, как огромная безнадега поднималась в его душе. Ему хотелось плакать, он чувствовал, что начинает замерзать. А что тогда говорить о женщине и ребёнке? Ей, насквозь промокшей в собственных водах и крови. А тут ещё волк. Он опять стал выть, совсем рядом… Вернее почти рядом.

Схватив ручной рычаг, солдатик резко толкнул дверь и выскочил наружу.

Он еле вставил обжигающее железо в отверстие двигателя, и так резко им крутанул, что рычаг вдруг поневоле, по инерции выскочил из своего отверстия, и вырвавшись из окоченевших рук полетел назад, через плечо. Скорее всего, Сергей, почувствовал странную тяжесть на своем плече, затем звук удара, чей-то короткий крик, затем боль в плече, и как что-то отлетело назад со странным звуком. Каково же было его удивление, когда резко повернувшись, солдатик обнаружил, что на снегу лежит скорчившись, человек, прикрывая лицо руками. Только все это было обман зрения. Подбежав, что-бы помочь этому человеку, и принести ему свои извинения, Сергей обнаружил, что это был волк, вернее волчище, которого он и в самом деле нечаянно зашиб железным рычагом при резком взмахе. Только странный был этот зверь. Огромный, ненатуральный, взлохмаченный, словно ужасный сказочный персонаж…

– Вот чёрт… – только и пробормотал Сергей, тут-же вновь рванувшись к машине, но вдруг его отбросило в сторону, прямо в огромный сугроб снега, а потом вырвало из сугроба, подхватило и потащило в сторону поля, над которым зависло черное небо.

Едва ли Сергей мог видеть своего противника. Его лицо, глаза, рот, нос залепил снег, не хватало дыхания, не было сил скинуть с себя то огромное, что нависло над ним, и удерживало его движения, делая беспомощным и слабым.

– Вот он и пришёл…пришёл за мной. Я же просила, не отдавай меня ему…и моего ребёнка… Мою крови-иночку-у-у-у…

Этот крик он помнит до сих пор. Именно он пробудил его к жизни. И он поднялся, и пошел на своего обидчика. Но сначала он вырвался из крепких объятий зверя и прижал его к снегу, выматывая у зверя силу, порождая сопротивление невероятное.

И опять же, тут не было победителей. И зверь и юноша обладали силой равных.

Это была битва не на жизнь, а на смерть. Но зверь уже не чувствовал себя непобедимым. Быть может, сила юноши посеяла в примитивном сознании зверя сомнение, а сомнение, переросло в примитивное неверие, породившее в звере примитивный страх.

Они катались так яростно перед колесами машины, взад и вперёд, что утрамбовали своими телами хороший участок дороги. Быть может, зверь был яростнее, злее, и силой он обладал неимоверной, но крик женщины стоял в ушах юноши, и этот крик рождал в нём ответное желание, защитить, укрыть уберечь. И тогда он сделал выпад…

…и когда огромная пасть зверя, сверкнув перламутром белых зубов мелькнула перед его глазами, и горячая липкая слюна обожгла руку доктора, погружаемую в глотку зверя, обжигая её в свою очередь чудовищным холодом, сводившим пальцы судорогой, от которых даже косматое чудовище дернувшись, тут-же забилось в конвульсиях удушья… Наконец зверь дёрнулся в последний раз и затих, уткнувшись в снег косматой головой. Доктор, пошатываясь, поднялся и неверными шагами, поминутно грозя запнуться и упасть, побрёл к скале, где чуть виднелась тропинка, неизвестно кем протоптанная. Доктор брёл, не останавливаясь, даже не глядя в сторону поверженного противника. Он знал, это опять повторение пройденного. Он уже знал этот сюжет. Его противник может быть мёртв, но едва ли так может случиться на самом деле. Ну, а если не мертв, то он ему сочувствует. На морозе, который крепчает с каждой минутой, можно быстро замерзнуть. Но кому нужно это сочувствие? Сам виноват, не тронь чужое. А теперь лежи. Даже торжество сейчас никому не нужно. Просто на языке вертится ехидное:

– Ну? Так ли страшен тот черт, которого все малюют? Или что-бы понять это, нужно повторение пройденного материала? И повторение наших– чужих ошибок…

Вот только завершение той первой истории двадцатилетней давности не казалось столь радостным, а наоборот, в чем-то было бессмысленно и загадочно.

Помнится, он тогда очень быстро завел мотор, и они покинули то утрамбованное телами место битвы. Он торопился, так как понимал, что волк может быть не один, что мороз крепчал с каждой минутой, что женщине срочно нужна врачебная помощь. Да и ребенок странно молчал, лёжа у неё на груди. Он привез их в больницу, где медперсонал смотрел на него как на героя, ценой жизни спасшего от волка роженицу, удивляясь, где же отец… Лишь потом он узнал, что отец ребенка, попал в тот роковой день в аварию, съехав с дорожного полотна в кювет, и у него были множественные переломы, но он был всё-же жив…

Как странно, что он больше никогда не видел ни этой женщины, ни ребенка, ни мужа женщины, его начальника. Да это было уже и ни к чему. Его перевели в другую часть, и вскоре все уже забыли о том случае с роженицей, и с волком напавшим на машину. И кажется, забыл о том случае даже он сам… Хотя забыл ли?

– Доктор Апрель, поторопитесь! Нас ждут.

А это что за командир? Далв? Это не тот ли мальчуган, сын военного, и той женщины, что родился зимой в машине? Да нет, по годам не выходит. Прошло почти двадцать лет. Но он очень похож на того младенца. И даже слишком похож! И это так-же понятно, как и то, что та женщина явилась прототипом Марины, и теперь этого факта доктор не мог оспорить, да и не стал бы этого делать.

– Доктор, я вам помогу, держите. Быстрее!

Далв, оказывается, очень смышленый мальчуган. Он бросает вниз, со скалы, длинные поводья снятые со Смелого, и доктор, уцепившись за них, лезет вверх, стремясь встать на твердый пласт выступа скалы.

– Быстрее, доктор!

Голос Далва дрожит, толи от пережитого страха или волнения, толи от холода. Конь бьёт копытом по снегу, отчего крупные белые куски снега летят в разные стороны. Оглянувшись, доктор видит страшную картину. Стая волков окружила лежащего на снегу зверя и кружится вокруг него, словно выжидая момент, благоприятный для начала трапезы…

И тут дикий вой, полный боли и страдания проносится по ночному небу, и, удаляясь, затихает где-то в вышине маленького кусочка синего неба, показавшегося неожиданно в черном квадрате огромного неба. Клубится пар, или туман, наползая на стаю рыскающих, мечущихся по поляне волков, принявшихся за ужасную трапезу, размывая, скрывая, скрадывая эту невероятную жестокость к себе подобному… Но жуткий предсмертный вопль вновь проносится по ночному небу и тут-же обрывается, словно захлебнувшись в клёкоте собственных страданий, что даже Далв испуганно оглядывается, и торопливо шепчет:

– Поспешим доктор, поспешим! Иначе маггуты, и их да-Коны доберутся до нас…

Эх, малыш! Он напуган, и путает одно с другим. Путает проявление первобытной дикости с реальной жестокостью, путает настоящее с вымыслом…

Разве эта дикая стая зверей имеет что-то общее с маггутами? Когда-то это были славные воины, и кровожадностью они не страдали… Они были честны, порядочны, и не страдали отсутствием смелости… Они умели любить, они знали, что такое любовь, и воспевали это чувство, доводя его до совершенства, пока однажды не случилось непоправимое. Толи они перестарались во всём, пресытившись этим чувством, толи просто что-то изменилось в них самих. А может, как в сказке, их околдовала злая колдунья… или колдун? И кто знает, быть может когда-то колдовские чары спадут…

Кстати, пузырёк с лавандовым маслом лежит во внутреннем кармане куртки, пока что невостребованным. Только всё это настоящая чушь. Чушь собачья! И колдовство, и чары и чакры… Любовь она или есть, или её нет! Остальное всё сплошная фантастика! Бред сивой кобылы…

– Попрошу меня не оскорблять, милейший! Насчёт любви и всего остального! Иначе взбрыкну, да так, что мало никому не покажется. Пропасть под ногами глубокая! Пока будете лететь, времени подумать у вас будет предостаточно! О любви, и о ненависти…

– Этого мне ещё не хватало! Полёта в пропасть…Хотя иногда экстрим всё-же нужен. А впрочем, прошу меня извинить…

Опять что-то померещилось? Кому нужны его мысленные извинения? Ох, уж эти мысли! Кстати, Смелый что-то уж очень косит своим глазом. Он словно смеётся, оголяя огромные зубы, взмахивая головой и потряхивая своей белоснежной гривой. Но это всего лишь только кажется. Не время препираться!

Далв спешит к пещере, чей вход уже совсем близок, конь тяжело ступает на обледеневшие камни и скользит, издавая характерный стук железными подковами. Следует поспешить, один из волков заметил движение на площадки скалы и прыжками направился к тропинке, а за ним остальные волки. Едва ли что осталось от растерзанного зверя, кроме блёклого пятна на снегу…

– Пещера Теней открыта, доктор….

Небольшое отверстие в скале, совсем не похоже на вход в пещеру. Наоборот, сыростью и тяжелым духом подземелья веет из темного чрева входа, куда направляется Смелый. Его копыта цокают по камням, и от их стука становится немного веселей. Значит, здесь они пока одни.

Скрип за спиной напоминает о том, что вход пещеры вновь закрывается огромным валуном, и кто-то весело смеётся. Обернувшись, доктор недоверчиво смотрит на Далва, но тот, пожав плечами, машет головой:

– Уж не думаете ли вы доктор, что это я или Смелый… С какой стати?

Доктор с удовольствием услышал бы обратное, но вздохнув, он отворачивается к Смелому, который вновь косит на него огромным глазом. На ум лезет одно. Кто-то рядом. А не ловушка ли это? Вход закрыт наглухо, попробуй отвалить камень…

Долгий протяжный вой несется по длинному тоннелю пещеры. Кожа покрывается мурашками, и доктора даже слегка передергивает. Словно от страха, а скорее всего от предчувствия скорой развязки. Нет, не стоит искушать судьбу. Они в пещере Теней, и не стоит здесь дольше задерживаться со своими сомнениями, это так очевидно!

Они долго шли по длинному узкому коридору пещеры. Впереди Смелый. Конь уверенно шагает, словно знает, куда и зачем он идет, словно этот путь уже знаком ему. За ним Далв, сосредоточенный и молчаливый как никогда. А замыкает шествие доктор Апрель, который отчего-то поминутно оглядывается, при этом часто ударяясь плечом о стену, словно грубо стесанную топором человека. От усталости болят ноги, а мысли одолевают сознание, и от их изобилия начинает нудно болеть голова. Стоит ли забираться в глубину пещеры, если для отдыха достаточно найти всего лишь удобную сухую площадку, и пара часов глубокого сна вернет тебя к жизни… Стоит ли уходить так далеко от входа, вернее всего от выхода, что-бы обнаружить…

– Стой Смелый! Подожди Далв!

Доктор крепко держит мальчика за плечо, словно боится, что тот начнёт вырываться из его рук. Кромешная темнота окутывает их плотным покрывалом. Тяжело дышать, и что-то давит на мозг. Даже Смелый чувствует это нечто, что обволакивает, вносит беспокойство и сумятицу в его душу, заставляя животное слегка вздрагивать всем своим телом и поминутно всхрапывать, скашивая глаза в сторону идущего мальчика. Темнота поглощает большую часть информации, но что-то подсказало доктору остановиться, что-то предостерегает его и тревожит, как и Смелого. Странный звук, что раздается в тишине, совсем не похож на храп коня, он особенный…

А ещё это запах костра, на котором варится настоящая еда…

– Там кто-то есть! – шепчет Далв, боязливо придвигается к доктору, который вместо ответа лишь прижимает к губам ребенка палец.

И в ту-же минуту, протяжный долгий вой, или стон раненого зверя, страдающего и испытывающего боль, раздаётся в пещере. Этот вой так страшен и так близок, что Далв, вдруг всхлипнув, жмётся к доктору, и тот обхватывает ребенка, прижимая его к себе, чувствуя как торопливо бьется в груди малыша его маленькое испуганное сердечко.

– Эт-то маг-гуты! О-они впер-реди н-нас! Он-ни нас у-учуяли…Вы з-забыли о л-лавандовом масле… Пусть на время, но они потеряют нас из вида…

Значит ли это, что маггуты с самого начала преследовали их? Значит ли это, что монстры, похожие в чем-то на волков намного хитрее человека, так как обладают способностью быть выдержанными, оставаясь невидимыми. Может ли тогда человек противостоять этой силе, думая о ней как о совершенно примитивной, или совершенной?

От запаха лаванды немного подташнивает. Интересно, когда в последний раз они принимали пищу, и где? Когда это было? У Леса? Это был мусс из нектара грёз…

– Далв, нам надо быть осторожнее. – пробормотал доктор. – Эта пещера не настолько безобидна как оказалось. Если она ловушка, нам стоит искать выход. Если она наше спасение, мы всё равно должны найти способ отсюда выбраться. Я чувствую, путь нам отрезан назад, так что подумаем, вспомним… что будет, если пройти вперёд?

Присев на корточки, доктор задумался. Затем склонившись, приложил ухо к земле, прислушался.

– Я слышу топот копыт…Так-так! Видимо это скачут несметные полчища всадников, готовых растоптать всех и каждого, кто окажется у них на пути. Но кто знает…может это обычное стадо диких животных, напуганных чем-то, а может и маггуты. Кто знает? – вновь повторил доктор, вслушиваясь в посторонние звуки пещеры.

Конь, что видимо застоялся, нетерпеливо взмахнул косматой гривой, и вдруг не спеша двинулся вперёд, а Далв, не выпускавший из рук уздечку, послушно пошёл за ним. Доктору, занятому собственными рассуждениями было и невдомек, что разговаривает он сам с собой, и что рядом с ним расположилась странная тень, почти точная копия его самого. Вот только тень вела себя вполне самостоятельно, ничем не зависимо от доктора, и как будто даже нелепо. Она постоянно менялась. То приседала рядом с доктором, то прикладывалась к стене, или земляному полу пещеры, то замирала, словно во что-то прислушиваясь, или приглядываясь к доктору. Но видимо вскоре тени все эти ужимки надоели, или она утомилась, и она легонько щелкнула доктора по макушке головы.

– Далв, ты это так шутишь? – отмахнувшись, недовольно отозвался доктор, отрывая ухо от стены, и повернувшись, пошёл в кромешную тьму длинного коридора. – Ты где?

Тень, передразнивая доктора, комично замахала руками, и высоко поднимая ноги, так-же как и доктор, двинулась за ним следом к тому таинственному нежно-голубому свету, что вдруг появился впереди.

– Далв, ты где? Я не чувствуя где ты, и ничего не вижу. Далв, где наш конь? Да где же ты, дрянной мальчишка?

Дрянной мальчишка! Так всегда его ругала мать, когда маленький Серёжа прятался от неё на чердаке их большого деревенского дома. На чердаке было пыльно, пахло сухими травами, что свисали пучками с толстой балки. В остатках сена, что лежало на чердаке то тут, то там, мелькали листочки старинной книги, которую Сережа любил листать, и разрисовывать разноцветными карандашами черно-белые рисунки королей, вельмож и генералов. Потом, научившись читать, он узнал, что это был третий том всемирной истории. Вот так, лежа на сеновале, он листал эти листочки старинной книги со смешной буквой "ъ"– ять, и определял на картинках генералов и вельмож своих друзей и врагов. Недругам он рисовал пышные усы как у тараканов, а дамам пририсовывал смешные бороды. Глупый мальчуган. Ему было невдомёк, что он испортил экспонат ценной книги. Он и действовал как ребенок. Но как странно думать, что тот ребенок был когда-то знаком с теми людьми на портретах.

Однажды на картинке, в одной из пышнотелых дам, он узнал королеву, которая была повинна в смерти великого ученого. Престарелый философ прождал свою жестокую ученицу пять часов в холодном замке, простудился и умер. Как странно, что доктор знал всё об этой истории. И как странно было то, что именно тогда во всемирной истории можно было встретить имя доктора Апреля, придворного лекаря и тайного рыцаря…

Ш-ш-ш-ш! Но об этом следовало молчать. Он просто был лекарем королей, и их тайны он должен был уносить с собой в могилу. Но однажды он не выдержав, ушел, так как посчитал, что нет больше сил видеть произвол. Его вернули назад…

Его позвали констатировать смерть одного молодого человека из свиты королевы. Она казнила его, обвиняя в измене " Её королевскому высочеству".

Доктор, узнав в казнённом своего друга и товарища, был в отчаянии, но не подал и вида. Заговора не было, как не было измены. Просто среди придворной свиты королевы появилось ангелоподобное существо, белокурая красавица с белой, почти прозрачной кожей, сквозь которую было видно, как на её тонкой хрупкой шее билась небольшая голубая венка. Вот в это существо ангелоподной красоты и был влюблён молодой человек. Француз, он был импульсивен и подвержен эмоциям, как любой южанин. Его черные как смоль волосы, горящие неистовым огнём глаза, ещё долго преследовали бывшую королеву, которая безумно любила его, судя по её откровениям, которые она выплёскивала доктору. А южанин любил ангелоподобную " полячку", как называла королева всех, кто приезжал с севера или востока. "Полячка" же любила доктора…

Замкнутый треугольник! А доктор? Кого любил он? Ради кого он всю свою жизнь отказывался от того счастья, что сулил ему случай…

Он всегда любил лишь одну женщину, и ради неё он был лицедеем, артистом и просто доктором…не считая всего остального…

Красавица умирала у него на руках от скоротечной чахотки, которую, как оказалось, она приобрела далеко на севере, где когда-то прошло её детство…Там была её Родина!

– Моя настоящая родина там, где никогда не заходит солнце… – шептала юная красавица, вглядываясь в лицо доктора склонившегося над ней. – Полгода там лежит снег, и лишь только в апреле он сходит с земли, и появляется трава. За две недели моя милая родина преображается, преображаются и сами люди. Они становятся добрее. Они живут надеждами всю долгую зиму, лютую и холодную, но отчаянию нет места. Они знают, что придёт весна, придет апрель, и земля проснётся от долгой зимней спячки… Вам доктор, видно не понять меня, северянку, не понять эту любовь к той земле, к первой траве, по которой я бегала в детстве, не понять пронзительную синеву того весеннего неба, что похоже на ваши глаза, доктор, на глаза того мальчика, что обещал вернуться, когда растает снег… О апрель, если бы ты знал как я ждала тебя, как я люблю тебя…

Красавица умирала, но речь её была полна острого чувства любви к далёкой родине, к неизвестному далёкому мужчине, а может даже и к тому, кто держал её в этот момент за руку…по долгу своей службы. По долгу службы он выслушивал её последние слова признания в любви… и жалость проникала всё больше и больше в его сердце, глухо забронированное клятвой и долгом. А вместе с жалостью приходила в его сердце и любовь…