Текст книги "Высший пилотаж"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
– Бессонница? – Вера Петровна, воодушевившись, выплыла из-за шкафов. – У нас есть прекрасный сборник рецептов для крепкого сна! Рекомендую.
Соколов уточнил:
– Надеюсь, называется не «Спи спокойно, дорогой товарищ»?
Маша встревожилась: мало того что девчонки вечно хихикают над бедной одинокой женщиной, так еще и Иона туда же?
Однако Вера Петровна иронии решительно не желала замечать:
– Нет, это другое. Там одна японка исследовала явление летаргии и объяснила механизмы сна.
– Благодарю, – поклонился Иоанн. – Это для меня сложновато, начну с Шекспира. Там, помнится, тоже героиня очень крепко заснула. Ей дали хорошее снотворное.
Сашенька принесла увесистый том с тиснением на обложке и пожелтевшими от времени страницами:
– Оформляй, Маш, скорей. Закрываться пора.
Девчонка кивнула на окно: во дворе топтался ее очередной провожатый, новенький. Он поглядывал на часы и ожесточенно жевал жвачку, время от времени выдувая крупные розовые пузыри.
Иоанн книгу взял, но уходить не собирался:
– Маша... Я все-таки провожу тебя, можно? А то по городу разгуливают всякие маньяки.
– Только до подъезда.
– Ну хоть до подъезда...
Зачем ему было знать, что в Машином письменном столе, в самом уголке нижнего ящика – того самого, где недавно окотилась Пуська, – лежит, замаскированная бумагами, упаковка зернового кофе «Арабика»?
Так, на всякий пожарный. Любая женщина, рожденная под знаком Девы, любит делать запасы на черный день.
На черный ли? Вот в чем вопрос, как сказал бы господин Шекспир.
Глава 10
СЫТЫЙ ГОЛОДНОГО НЕ РАЗУМЕЕТ
До подъезда они не добрались.
Прямо на улице, с лотка – вернее, с маленького раскладного столика, – продавали театральные билеты. Табличка, водруженная над столом, гласила: «Ромео и Джульетта». Гастроли Лондонского драматического театра «Сандвич».
«Вот оно! – обрадовался Иоанн. – Если гора не идет к Магомету... Если безмозглая птица сокол не может родить приемлемой идеи, идея сама находит его».
– Машенька! – воскликнул он. – Пойдем! Моя любимая пьеса – про склеп.
Маше тоже очень захотелось пойти. Театр она любила, а тут еще англичане, которых потом больше и не увидишь. Однако опять назойливо возник все тот же щекотливый момент – цена билета.
– Да нет, – мотнула она головой. – Они же говорят по-английски, мы ничего не поймем. Я, например, французский учила в школе...
Продавщица билетов вмешалась:
– Это в здании «Современника», там наушники будут, с синхронным переводом.
– Видишь – наушники! – торжествовал Иоанн. – Да в конце концов, что мы, не знаем, о чем идет речь?
Продавщица подсказала:
– О любви.
– Да-а? – Он преувеличенно удивился. – Скажи на милость, Машенька, что может быть непонятного в любви?
Девушка не приняла шутки, ответив на этот раз абсолютно серьезно:
– В любви все непонятно.
И опять у него ослабели колени: захотелось подхватить ее и унести, украсть! Туда, где никто и ничто не помешает, где можно будет спокойно разобраться во всем, что непонятно. В любви.
Однако он обязательно должен ее уговорить! Иначе придется расстаться через несколько минут – подъезд-то вон он, рукой подать.
– Господи, да у нас же шпаргалка с собой! – Иоанн потряс тисненым томом Шекспира. – В каждом непонятном месте открываем книгу, ищем: акт такой-то, сцена такая-то. Ага, эту девицу зовут Джульеттой. Фамилия – Капулетти. Ей четырнадцать лет.
– А действие разворачивается в Вероне, – уже смеясь, подсказала Маша.
– Вот-вот. Подержи-ка! – Иоанн сунул ей книгу, и обе руки у нее, таким образом, оказались заняты, ведь она несла еще и букет пышных белых роз.
А потому она не имела возможности полезть в сумочку за кошельком, и Иоанн быстро взял два билета. Да не каких-нибудь, а в первом ряду!
– Спасибо за покупку, – улыбнулась продавщица. – Вы не пожалеете.
Улыбка преобразила ее лицо, и оба сразу – и Маша, и Иона – насторожились.
– Мы раньше не встречались? – не сговариваясь, спросили они в один голос.
Та смутилась, опять погрустнела:
– Не исключено... если вы театралы. Я вообще-то актриса «Современника».
– А почему же...
– Все потому же... Театр прогорает, зарплата – сами понимаете. Кино у нас тоже в дыре, вот – подрабатываю...
– Так я вас по телевизору видела! – вспомнила Маша. – В детективе!
– Ага, – невесело хмыкнула актриса. – В роли убитой. Лежала голышом, с красным гримом по всему телу. Там один маньяк порезвился. Эпизод без слов. Столько дублей! Все не удавалось глядеть в потолок не моргая: свет в глаза.
Иоанн с Машей переглянулись: девушка задала немой вопрос, мужчина ответил еле заметным кивком.
– Вы мне очень понравились, – сказала Мария. – Можно я вам преподнесу эти розы?
– Мне? – опешила безработная артистка. – Вы лучше в театре... англичанке... которая Джульетту...
Но руки помимо ее воли уже брали букет, и пальцы натыкались на шипы, а лицо погружалось в нежные благоухающие венчики, и актриса нечаянно, по привычке, отвесила сценический поклон, а сама плакала не стесняясь настоящими слезами, не сценическими...
...Чистые пруды, где стояло здание «Современника», были вовсе не чистыми, а замусоренными, с плавающими на поверхности воды бутылками из-под пепси-колы, смятыми бумажками и обломками деревянных ящиков.
Чистотой и юностью не отличалась и исполнительница роли Джульетты, которую, как было обозначено в программке, звали Патрис Кей. На голове у нее возвышался огромный сборчатый чепец с широкими завязками, которые, судя по всему, должны были маскировать отвисший второй подбородок. А ведь у Шекспира героине должно было едва исполниться четырнадцать!
Ромео выглядел куда моложе. Заглянули в буклетик: Эдвард Кей значилось там.
Боже, мать и сын играют двух возлюбленных! Бедный Уильям Шекспир! Наверняка не предполагал, что возможна такая фрейдистская трактовка его светлой и возвышенной трагедии. Впрочем, великий драматург и не мог быть знаком с не менее великим психоаналитиком Зигмундом Фрейдом!
Действия были переставлены местами. Сцена в склепе почему-то переместилась в первый акт. Оба героя, откровенно и весьма патологически пообнимавшись, поочередно умерли. Все, что последует затем, должно было, по всей видимости, означать фантастическую ретроспекцию: души покойников, дескать, вспоминают, как они дошли до жизни такой. Вернее, до смерти такой.
Впрочем, до антракта два францисканских монаха в развевающихся полупрозрачных сутанах успели станцевать возле почивших па-де-де, размахивая распятиями. Наверное, это символизировало не то осуждение грешников, не то их прощение. Один из танцоров был брат Лоренцо, другой – брат Джованни. Но кто из них кто – оставалось неясным, так как перед этим оба подсовывали пузырьки со снадобьем великовозрастной, перезрелой невесте.
– Вот тебе и «Сандвич», – озадаченно протянул Иоанн, когда они вышли в фойе. – Кстати, не перекусить ли нам в буфете? Надеюсь, там сандвичи будут качественнее, чем на сцене.
Ошарашенная увиденным, Маша, не отвечая, последовала за ним. Она любила классическую литературу и традиционный театр. А тут...
Это не только издевательство над Шекспиром, придуманное его же соотечественниками. Это вообще немыслимая гадость! Во время действия на девушку несколько раз накатывали самые настоящие приступы тошноты. И правда, не мешало бы сейчас глотнуть крепкого кофейку или кислого сока.
– Ты уж прости, – сказал Иоанн, – что я уговорил тебя пойти. Честное слово, не предполагал ничего подобного!
– Что ты! Я ведь сама... Может, теперь такая мода? Я давно не бывала в театре. Отстала, наверное.
– Хочешь, не будем досматривать?
– Нет, я так не привыкла. Раз уж пришли – досидим до конца.
Для обоих в спектакле был один положительный момент: они сидели рядом и могли украдкой поглядывать друг на друга, с радостью убеждаясь, что реагируют на глупейшее представление одинаково.
Подошла их очередь к буфетному прилавку.
– Нам вон тех бутербродиков, – уверенно перечислял Соколов, – и пирожных-корзиночек...
– Постой! – испуганно остановила Мария. – Себе я сама закажу!
– Не любишь корзиночки? Ладно, возьмем эклеры. Или «картошку»?
– Нет, нет! Мне, пожалуйста, стакан напитка! – На этот раз руки у нее были свободны, и она быстро расплатилась из собственного кошелька, радуясь, что передарила розы той безработной актрисе. «А то он все на меня тратится и тратится. А много ли им платят, пилотам «кукурузников»? Наверное, копейки, как и библиотекарям. Наверняка их служба терпит убытки: самолетик его был совсем стареньким. Потому, видно, и упал».
Иоанн ничего не сказал в ответ на ее жест, только молча посмотрел на Машу – пристально, внимательно. Он уже, кажется, стал привыкать к тому, что она постоянно говорит: «Это слишком дорого... Не траться... Сама расплачусь...»
Забрал горку бутербродов и пирожных, быстро проглотил несколько штук – тех, что попроще, а потом вдруг схватился за живот:
– Ой-ей-ей, больше не могу. Пожадничал.
Наблюдал, как она, опустив взгляд, сглотнула слюну. Сказал со вздохом:
– Жалко оставлять. Ну, пересиль себя, помоги!
Хотел добавить: «Оплачено», но побоялся ненароком обидеть Машу, вроде как предлагая ей объедки. А может, то, что все равно уже оплачено, наоборот, успокоило бы ее?
Есть поговорка: сытый голодного не разумеет. Так вот, сейчас происходило обратное: сытый пытался понять психологию голодного. Вернее, голодной.
Он исподтишка наблюдал, как Маша изо всех сил старается есть помедленнее, откусывая от бутерброда с осетриной крошечные кусочки и долго, тщательно их пережевывая. Тем не менее на лице ее было написано такое детское, неподдельное удовольствие от деликатеса, что это окупило все их страдания от дурного спектакля.
Прежде чем взять с тарелки что-то еще, она застенчиво и немного недоверчиво поднимала на него глаза и спрашивала чуть-чуть виновато:
– Ты точно больше не хочешь?
– Даже смотреть на еду противно! – со всем пылом отвечал Иоанн.
– Очень свежее. – Маша, казалось, считала своим долгом все же его уговорить.
Естественно, он отказывался. И она вновь принималась уплетать, теперь уже смелее. Хорошо, что антракт оказался долгим, и, когда прозвучал звонок, посуда была пуста.
...Во втором акте на сцену выскочил дородный босой мужик в женском парике и подоткнутой юбке. Маша содрогнулась: из-под подола торчала мускулистая волосатая нога, которая напомнила ей что-то жуткое... но что именно – она тогда так и не смогла понять.
Мужик принялся кататься по сцене, почти акробатически приземляясь то на живот, то на лопатки. При этом он что-то утробно выкрикивал и в промежутках между репликами истерически хохотал.
Девушка покосилась на том Шекспира, лежавший у Иоанна на коленях. Соколов перехватил ее взгляд, и они синхронно пожали плечами: в «шпаргалку» заглядывать бесполезно, ведь непонятно, из какого акта трагедии взят сей омерзительный персонаж.
Они одновременно приложили к уху наушники с синхронным переводом и с изумлением поняли: да ведь эта образина играет... кормилицу!
Переводчик монотонно и равнодушно читал текст:
В тот день она себе разбила лобик,
А муж мой (упокой его Господь —
Вот весельчак-то был!) малютку поднял.
Что, говорит, упала ты на лобик?
А подрастешь – на спинку будешь падать.
Не правда ли, малюточка? И что же!
Клянусь Мадонной, сразу перестала
Плутовка плакать и сказала: «Да».
Как долго шутка помнится, ей-богу, —
Хоть проживи сто лет, а не забыть:
«Не правда ли, малюточка?» А крошка
Утешилась и отвечает: «Да».
Видимо, это была режиссерская находка: персонаж, похоже, изображал и кормилицу, и ее мужа-весельчака одновременно. Возможно, особо изощренные ценители сценического искусства могли бы усмотреть тут какой-нибудь очень тонкий фрейдистский подтекст. Но нормальные зрители – вряд ли. А мужик все задирал и задирал свои чудовищные ноги, призывно раздвигая колени и демонстрируя публике немытые босые подошвы...
Когда он наконец удалился, крутанув напоследок задом, и Мария, и Иона вздохнули с облегчением.
Зато кое-где в зрительном зале раздались аплодисменты. Неясно было: приветствует ли публика режиссерскую находку или окончание сцены?
Но вот началось решительное объяснение Ромео и Джульетты. То, что сынок не может войти в дом, а разговаривает с мамашей из сада, вызывало некоторое недоумение.
«Не иначе как завалил сессию в институте и его выгнали, как Сашеньку, – со смешком подумала Мария. – А может, просто замок у них сломался и входную дверь заклинило. Ему повезло, что на улице не зима. А впрочем, в Вероне морозов, наверное, не бывает...»
В довершение абсурда Джульетта вышла на балкон с большим красным надувным мячом. Перебрасываясь репликами, герои одновременно кидали друг дружке и этот спортивный снаряд.
Ромео, чмокнув мяч в румяный бок, торговался:
– Ужель, не уплатив, меня покинешь?
Следовал меткий бросок вверх.
Джульетта вопрошала:
– Какой же платы хочешь ты сегодня?
Бросок вниз. Сынок, возвращая мяч, прикидывал, как бы не продешевить:
– Любовной клятвы на мою взамен!
Джульетта не давала себя облапошить:
– Ее дала я раньше, чем просил ты. Но хорошо б ее обратно взять!
Ромео, завладев мячом, не желал вновь расставаться с имуществом:
– Обратно взять! Зачем, любовь моя?
Мамаша, как опытный бухгалтер, объясняла условия сделки:
– Чтоб искренне опять отдать тебе.
Это успокоило Ромео, и он опять прицелился для очередного броска.
Тут из-за сцены раздался утробный голос кормилицы (или, вернее, кормильца):
– Синьора! Где же вы, синьора!
Видимо, акустика в зале была не совсем привычной для труппы «Сандвича». Зов прозвучал слишком громко. Ромео кинул мяч, как баскетболист, но... промахнулся.
Или по сцене прокатился сквозняк, нарушив траекторию легкого надувного снаряда?
Короче, красный шар полетел куда-то вбок, Джульетта потянулась за ним, неосторожно опершись на перила балкона. Декорации не были на это рассчитаны, перила пошатнулись, Джульетта вскрикнула, теряя равновесие, и выкрикнула по-английски нечто непристойное, явно не из Шекспира...
Она падала...
Дальнейшее Маша видела замедленно.
...На балконе показалась страшная волосатая нога... Это кормилица?.. Или загадочное зловещее существо, явившееся однажды в Машенькином детстве, чтобы украсть маму и разрушить их семью?..
...Нога наступила на край подола Джульетты, уже зависшей в воздухе, и на миг приостановила ее падение...
...Швы сценического костюма оказались такими же непрочными, как крепления декораций, сборчатая юбка осталась придавленной босой мозолистой ступней...
...Конечно, из первого ряда партера, снизу, нельзя было разглядеть деталей, однако Маше отчетливо привиделось: на ногте большого пальца страшной ноги чернеет синяк...
...А Джульетта неглиже летела вниз...
...На сцену «Современника»?..
...Нет, на мостовую, с высоты восьмого этажа...
Старая Джульетта... старая девушка... старая дева... Падала не английская актриса по имени Патрис Кей, а сама Мария Колосова...
Дурно... Плохо...
Может, бутерброды все-таки были несвежими?.. Вскочить, бежать!
Маша поднялась на ноги и... рухнула между первым рядом и рампой. Последнее, что она помнила, был кисло-сладкий привкус клюквенного киселя во рту...
Иоанн нес ее на руках.
Нес легко и бережно на край земли, к линии горизонта.
Да нет, к парапету грязных Чистых прудов. Таких грязных, что нельзя было даже брызнуть этой водой девушке в лицо.
К счастью, рядом стояла палатка, из которой уже бежал ее хозяин, держа в руках бутылку «Боржоми».
– Маша, Машенька, что с тобой?
– Надо расстегнуть блузку и лифчик, – посоветовал хозяин палатки.
Иона взялся было за пуговку возле строгого отложного воротничка и... никак не мог решиться.
Ему не приходило в голову, что сейчас они поменялись местами: точно так же Мария боялась раздеть его, лежавшего без сознания, после аварии.
Но ей мешала девичья стыдливость, а он-то! Скольких женщин раздевал на своем веку! Казанова... В подробностях знал, как устроены и где расположены мелкие крючочки и потайные застежечки на женском белье всех фирм и фасонов.
А теперь почему-то руки дрожали. И дыхание перехватывало. Что с ним?
Маша была права: в любви все непонятно!
Девушка очнулась сама: помогло «Боржоми», которым ей омыли лицо. Потом она жадно глотала из горлышка солоноватую щелочную воду, и клюквенный вкус постепенно исчезал, унося с собой и кошмарные видения.
Подсознательный страх, вырвавшийся наружу, чтобы нанести очередной удар, опять удалился, взяв тайм-аут.
Теперь Маше было ужасно стыдно, что она доставила своему спутнику столько хлопот. Она виновато, с жалобной улыбкой, развела руками:
– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте.
Он рассмеялся с облегчением, счастливо:
– Да, зрелище было просто убийственным. Я и сам чуть коньки не отбросил.
– А чем там все закончилось?
– Как – чем? Полагаю, примирением Монтекки и Капулетти.
– Я не про то! Эта англичанка, что с ней?
– Да ничего. Поднялась и доиграла сцену без юбки. По-моему, даже осталась довольна: сорвала бурные аплодисменты.
– Обошлось... Какое счастье...
Иоанн мысленно повторил ее слова: «Обошлось. Какое счастье», имея в виду, однако, Машин обморок.
Теперь, задним числом, он испугался: а могло ведь и не обойтись! Вдруг бы она, падая, ударилась виском о подлокотник кресла или о край сцены!
Он бы мог ее потерять! Как Ромео. Только настоящий, шекспировский, а не тот, кто скакал с мячиком по сцене театра «Современник».
И тогда бы – тогда ему не жить. Как Ромео. Настоящему.
О ты, любовь моя, моя супруга!
Смерть выпила мед твоего дыханья,
Но красотой твоей не овладела.
Ты не побеждена. Еще румянец
Красой уста и щеки озаряет,
И смерти знамя бледное не веет...
Они молча шли по вечернему московскому центру, и ни один из них не вспомнил про толстый тисненый библиотечный том Шекспира, который остался лежать на сиденье первого ряда партера театра «Современник».
Расстались, как и в прошлый раз, у Машиного подъезда. На этот раз Иоанн и не намекал на кофе. А Мария сама не решилась предложить.
Оставшись у входа в дом, он слушал: вот простучали по ступенькам ее невысокие устойчивые каблучки. Всего один пролет. И сразу же щелкнул замок, затем хлопнула дверь квартиры.
– Значит, второй этаж, – сказал он сам себе. – И скорее всего, сразу возле лестницы.
Глава 11
ПЕНСИОННЫЙ ФОНД РОБИН ГУДА
Иоанн всегда жалел людей, вынужденных сидеть на работе каждый день от и до – с девяти до шести. С его характером это казалось просто нереальным.
Бедная Мария: у нее именно такая служба. Поденщина.
Сегодня, однако, это было ему на руку.
Раз его упорно не приглашали на чашечку кофе, он решил побывать дома у своей любимой в ее отсутствие.
Он суммировал свои наблюдения относительно некоторых Машиных привычек и пришел к определенным выводам. Теперь ему оставалось лично убедиться, прав он или ошибается.
Для похода он вооружился многотомным, недавно изданным, собранием сочинений Шекспира.
Наталья Петровна приоткрыла дверь и с подозрением разглядывала в щелочку незнакомого мужчину. Сколько раз она говорила Маше, что надо бы купить цепочку или глазок! Всего второй этаж, проходной двор, всякого можно ожидать.
– Мария Николаевна тут живет? Колосова?
– А вы, собственно, кто? – недоверчиво спросила хозяйка.
Вид у мужчины довольно приличный, разве что он несколько мускулист, а это настораживает. Вот такие, наверное, и расправляются с одинокими женщинами, предварительно выведав их адрес.
Она бы, может, не встревожилась, если б мужские визиты в их дом были делом обычным. Но уже много лет, фактически с момента их переезда сюда, «бабье царство» не принимало гостей мужского пола.
– Я, собственно, никто, – ответил Иоанн. – Просто читатель библиотеки.
– Вот и ступайте в библиотеку, она тут рядом, во дворе. Маша там.
– Ее там нет, – не моргнув глазом соврал Соколов. – Послали... э-э-э... в городской коллектор.
– Так подождите, вернется.
– Понимаете, если я буду там околачиваться, то могу поставить Марию Николаевну в неловкое положение.
– Это еще почему?
– Я... мне очень стыдно... но я потерял чрезвычайно ценную библиотечную книгу, которую Мария Николаевна выдала мне под свою ответственность.
– Потеряли – найдите замену.
– Я нашел! – Он кивнул на огромную связку томиков в глянцевых суперобложках.
Наталья Петровна глянула и убедилась: действительно книги. Не взрывчатка и не набор воровских инструментов. Но может, это маскировка, кто знает?
Ей совершенно не приходило в голову, что грабителям в их бедненькой квартире делать нечего. Разве что слепых котят украсть...
– Нашли замену – отнесите в библиотеку, еще раз вам повторяю.
– Но я хотел, чтобы Маш... Мария Николаевна сама все оформила, как лучше. А то я ляпну что-нибудь не так, подведу ее... У нее могут быть неприятности, чего доброго, еще уволят!
При слове «уволят» Наталья Петровна вскрикнула и, больше не раздумывая, широко распахнула дверь:
– Заносите! Сейчас, правда, так легко увольняют! Прямо на улицу выбрасывают человека, даже без выходного пособия. Что за жизнь пошла! Служишь им верой и правдой, наизнанку выворачиваешься, а они... Если еще и Машеньку уволят, я уж и не знаю...
Ее понесло. Пока Иона заносил свой груз, он успел выслушать всю историю строительного управления, в котором самоотверженно трудилась много лет Наталья Петровна, с именами, датами и подробностями бухгалтерского учета.
Заботливый читатель, который заботится о том, как бы у библиотекаря не случилось неприятностей, больше не казался ей подозрительным. Она даже пригласила его попить чайку: этот приятный молодой человек так сочувственно ее выслушивал! А ведь совсем посторонний человек! Встречаются же еще на свете хорошие люди!
Квартира Колосовых оправдала худшие ожидания Иоанна. «Бедно, но чистенько» – так обычно говорят о подобных жилищах.
Книги он с трепетом занес в Машину комнату, крохотную, как чуланчик. На секунду подсел к письменному столу – дешевому, крытому пластиком, похожему на школьную парту. Подержал в руках простую шариковую ручку: раньше такие стоили тридцать пять копеек.
На столе лежала начатая дипломная работа «Библиотечное дело в России начала XX века». Фамилия автора на титульном листе была чужая – не Машина.
«Боже, она еще и «негром» подрабатывает, – ужаснулся он. – Это когда же, если на работе с девяти до шести? По ночам, выходит».
Боясь, что его долгое отсутствие покажется Машиной матери подозрительным, вышел на кухню, где уже кипел чайник и был нарезан свежий хлеб. Но на хлеб ему предложили намазать не сливочное масло, а маргарин.
Варенья, правда, было вдосталь.
– Машенька варила! – с гордостью сообщила Наталья Петровна. – Своего урожая! Вот это, изумрудное, из крыжовника, называется «Царское»!
И хотя варенье оказалось действительно царским, клеенчатая скатерть, на которой оно стояло, была истерта до такой степени, что почти не разобрать рисунка...
На следующий день рано утром в квартире Колосовых вновь раздался звонок.
Все население «бабьего царства» устремилось к дверям.
Пусси – потому, что она тревожилась за своих котят и желала удостовериться, не ворвется ли с лестничной клетки соседский спаниель Рафаэль.
А Наталья Петровна и Маша – потому, что обеим хотелось увидеть одного и того же человека. Отчего-то обе были уверены, что пришел Иоанн.
«Машеньке бы такого жениха, – думала мать. – Он заботливый! Жаль, что они вчера разминулись. Попили бы вместе чайку – глядишь, и завязалось бы что-нибудь... Хотя вообще-то, конечно, все мужчины сволочи. А все же... Я бы не отказалась от такого зятя».
Маша же опять терзалась: «Вот еще, надумал! Вместо одного старенького томика Шекспира – роскошное собрание сочинений! Это же целое состояние! Небось влез в долги. А утеряна-то книга по моей вине... Вера Петровна, конечно, завизжит от восторга, увидев такое «поступление», но это нечестно. Надо вернуть! Сейчас скажу ему: пусть забирает обратно!»
Она обогнала мать:
– Я сама открою!
Но на площадке стоял вовсе не Иона Соколов.
Это был их почтальон Левочка, дебильного вида паренек, подрабатывавший разноской корреспонденции.
– Мне Наталью Петровну! – потребовал он.
Маша, понурившись, пошла к себе. Мама тоже казалась заметно разочарованной.
Левочку приняли на почту из жалости да еще потому, что катастрофически не хватало рабочих рук. Платили ему копейки и доверяли разносить заказные письма и извещения на переводы и бандероли: его соображения хватало на то, чтобы прийти по точно указанному адресу. Сами же деньги и посылки всегда разносила другая почтальонша, разбитная Алевтина. Она же занималась и пенсиями, и пособиями.
– Наталья Петровна, вам столько денюжек, столько денюжек! Левочка принес. Сам Левочка.
– Каких денежек? До пенсионного дня еще далеко. И что с Алевтиной? Заболела?
– Левочка здоров. Левочка принес.
– Наверное, какая-нибудь надбавка, – задумчиво проговорила Наталья Петровна. – Или индексация. А может, ты вообще, Левочка, ошибся?
Писем им было получать не от кого, бандеролей тоже.
– Ошибся? Ошибся. Нет, не ошибся. Вот тут у меня написано: Колосова Наталья Петровна. Вы Колосова Наталья Петровна? Да, вы Колосова Наталья Петровна.
– Как с тобой трудно, Левочка. Дай-ка я сама взгляну.
Парень протянул ей бланк денежного перевода. Все правильно: адресовано ей. Но сумма...
Наталья Петровна протерла глаза и схватилась за косяк, чтобы не потерять равновесия. Такие суммы фигурировали разве что в отчетности их предприятия в целом. Как частному лицу они ей и не снились.
Она перевернула бланк. В графе, отведенной под письменное сообщение, коротко значилось: «Выходное пособие».
– Ничего себе пособие, – прошептала она. – Да на это – жить да жить...
Левочка монотонно пробубнил:
– Пересчитайте и распишитесь. Распишитесь и пересчитайте.
Он протянул ей толстенную пачку купюр, заклеенную банковской бумажной лентой. Потом еще одну. И еще, и еще...
– Как же тебе все это доверили, Левочка? – всплеснула руками Наталья Петровна?
– Меня привезли на машине. На машине привезли. Покатали Левочку.
– Да что они, с ума сошли! Тебя! С такими деньгами! Тебя могли ограбить и убить!
– Левочку катали. Левочку не били. – И заученно повторил: – Пересчитайте и распишитесь.
Пересчитать Наталья Петровна смогла только целые упаковки, а не отдельные купюры: опытным бухгалтерским взглядом она сразу определила, что обмана нет и все банковские пачки – полновесные.
Дрожащей рукой расписалась. Хотела дать почтальону монетку на чай, но он по-бычьи затряс головой:
– У Левочки есть. Левочке дали.
Он зашагал вниз по лестнице, выполнив свою ответственную миссию, а бедная пенсионерка, которой вдруг привалило нежданное богатство, истерично закричала:
– Маша! Я преступница! Меня повесить мало!
– Что, мамочка? Что такое? – выскочила из комнаты перепуганная дочка.
– Я неблагодарная! Я плохо думала об Иване Ивановиче, нашем благодетеле!
– Будьте любезны Ивана Ивановича!
Маша решила связаться со строительным управлением из библиотеки, чтобы мама, выглядевшая совершенно сумасшедшей, не мешала ей во всем разобраться.
– Ивана Ивановича нет, – был короткий ответ.
– А когда он будет, простите?
Следующий ответ был еще короче:
– Ни-ког-да.
Короткие гудки. Маша набрала номер снова:
– Это СУ?
– СУ.
– Ну попросите же Ивана Ивановича, почему вы вешаете трубку?
– Сказано же – нет его.
Маша вся сжалась – вспомнила про свое короткое и недвусмысленное пожелание этому человеку:
– Неужели... умер?
– Не знаю, – равнодушно ответил голос. – Может, уже и умер.
– Что значит «не знаю»?
– Он уволен.
– Давно?
– Недели две.
Так-так-так... значит, сразу следом за Натальей Петровной! Выходное пособие не могло идти так долго... И потом, решив выдать такую сумму, предварительно позвонили бы, предупредили.
Да деньги вообще пришли не по почте, там никогда бы их не доверили больному младенцу Левочке!
Да и невозможно в наше время ждать от предприятия такой благотворительности! Кто нынче думает о пенсионерах?
Вот именно: кто? Что за добрый преступник Деточкин из старого фильма «Берегись автомобиля»? Что за современный Робин Гуд?
– Алло, это почтовое отделение? Скажите, Левочка уже вернулся?
– У Левочки отгул. Я нынче работаю, Алевтина. Что у вас, газет недоложили? «Комсомолки» сегодня не было.
– Да нет, ничего, извините.
Кто же взял на себя роль Санта-Клауса? Откуда свалилось на маму богатство?
Свалилось...
С неба?!
С того же самого неба, с которого падают, разбиваясь, самолеты!
– Мамочка, умоляю тебя, не трать эти деньги, они нам не принадлежат!
– Почему «нам»? Они принадлежат лично мне. Не лезь.
– Это не Иван Иванович. Он уже не работает в стройуправлении!
– Ну и что же? Значит, там есть другой директор, более порядочный. Который рассудил по справедливости, кто чего заслуживает.
– Я справлялась в вашем СУ. Не веришь – позвони сама, проверь.
– Я уже звонила, пока ты была на работе.
– Ну?
– Молодой директор очень скромен. Он и слушать не захотел моих слов благодарности.
– Естественно. Потому что он тут ни при чем.
– Скромность украшает человека! – упрямо вскинула подбородок Наталья Петровна. – Даже в Евангелии что-то такое сказано, вроде «Подавайте милостыню и никому не говорите об этом, не хвастайтесь своим благородством!».
– Но, мама... неужели ты могла бы взять милостыню?
– А это и не милостыня! Это то, что мне причитается.
– Чужие, чужие деньги! – Маша чуть не плакала.
– Мои! Я за них расписалась!
Ночью Маша не могла уснуть. Думала.
Иоанн сорил деньгами. Пытался всучить ей дорогущие шахматы. Купил Шекспира.
Но все это мизер по сравнению с маминым «пособием». Такие суммы честным путем не приходят.
Он совершил преступление? В это не верилось.
Может, благодетелем был и не Иона вовсе? В это верить не хотелось.
Во всяком случае, она обязана его отыскать и узнать наверняка.
Решение было принято, а сон все равно не шел. Что там говорила мама о Евангелии? Маша зажгла ночник, взяла Книгу книг. Почему-то захотелось прочесть непременно вслух.
«Смотрите не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди».
Кем бы ни был этот неведомый благодетель, он ведь поступил именно так, как заповедано.
Но для Колосовых это оскорбительно. Как мама этого не понимает?
Они не нищие!
Ан нет. Вот именно – нищие.
Потому и оскорбительно.
Глава 12
СЛЕДСТВИЕ ВЕДЕТ МИСС МАРПЛ
На следующий день Маша отпросилась с работы. Вера Петровна, обложившаяся многочисленными томиками Шекспира и с обожанием поглаживая одинаковые глянцевые суперобложки, не возражала. Ей казалось, что Маша, благодаря которой библиотека заполучила такое сокровище, достойна не только отгула, но и полноценного отпуска, да не в окрестностях Москвы, а, скажем, где-нибудь на Гавайях.
