Текст книги "Высший пилотаж"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Очнулась и Наталья Петровна. Испуганно и виновато смотрела она на глубокую царапину, пересекавшую щеку дочери, будто только сейчас поняла, что это дело ее собственных рук.
Лицо матери сморщилось, и она, беспомощно шмыгнув носом, кинулась Маше на шею и повисла, тяжелая, как мешок.
– Марусенька, меня уволили! – запричитала она. – Совсем! На пенсию! Под расчет! У-у-у...
Именно так воют деревенские бабы на похоронах: Наталья Петровна хоронила свою жизнь.
Из соседних дверей – и справа, и слева – тут же высунулись любопытные женские головы. На лицах был написан неподдельный интерес, едва прикрытый маской соболезнования. Почему-то и погребение, и поминки, и прочие траурные ритуалы всегда вызывают возбужденное оживление «ближних».
– У нас все в порядке. Все нормально. Абсолютно все, – неприязненно сказала Маша.
Она почти внесла обессиленную Наталью Петровну в квартиру и захлопнула дверь. Может быть, чересчур громко.
Соседки переглянулись и поняли друг друга без слов: дескать, какие неблагодарные люди эти Колосовы! Мы им добра желаем, а они... Если что-то у них случилось – значит, сами и виноваты. За что боролись, на то и напоролись. Что посеешь, то и пожнешь. Ишь, гордые, не желают дружески поделиться своими переживаниями, вот пусть сами и расхлебывают! А как хотелось бы послушать их излияния, насладиться чужой бедой!..
... – Мама, мамочка, объясни толком. Ты, наверно, что-то путаешь. Ты же столько лет безупречно...
– Столько лет безупречно... у-у-у!
– Но как... что тебе сказали хоть? Какая-то недостача обнаружилась или что?
– Отродясь не было у меня недостач... Что я, девчонка, что ли? Я на них всю жизнь... всю жизнь... пахала... наизнанку выворачивалась... у-у-у... как для родных! А Иван Иваныч... мы с ним бок о бок столько лет... а он...
Иван Иванович был начальником строительного управления, где Наталья Петровна Колосова работала главным бухгалтером. Маша никогда не видела этого человека, знала только его повелительный голос. Он нередко звонил к ним домой, если вдруг требовалась срочная помощь главбуха. И Наталья Петровна тут же срывалась и неслась в свое СУ, невзирая на выходные, праздники или поздний час.
– Ну и что же Иван Иваныч? Не заступился за тебя?
– Какое «заступился»! Сам же, первый... Говорит, поздравляю с заслуженным отдыхом! С выходом на пенсию то есть. Ты представляешь, Манечка, он меня еще и поздравляет!
– Негодяй.
– Хуже! Последняя тварь.
– Но хоть повод какой-то был?
– Какой повод! Никакого повода. Возраст – вот их повод. А разве люди с возрастом глупеют? Разве у молодых больше опыта? Разве молодой знает все эти тонкости?
– Так они решили взять молодого на твое место?
– У-у, да! Парень пришел... весь из себя... с пейджером. Деловой. На пальце перстень, как у бабы. А я, значит, старая и без перстня. А сам-то Иваныч... ему под семьдесят уже. Вот с себя бы и начал... омоложение кадрового состава.
– Ма, хочешь, я ему позвоню? Может, передумает? Или хотя бы пусть этот молодой будет главбухом, а ты – простым бухгалтером?
– Молодой сказал, что у меня не тот... имидж. Они собрались с иностранцами объединяться. Совместное предприятие. Им там теперь молоденькие нужны. Хорошенькие. С крашеными губками и ногами от подмышек. А при чем здесь бухгалтерия? У-у-у...
«С крашеными губками? Ощиплю, ощиплю тебя с головы до ног, подлая «Алуэтта»! Сколько страданий приносят людям тебе подобные!»
Наталью Петровну бил озноб. Она гладила и гладила глубокую царапину на Машиной щеке. Женщина нуждалась сейчас в неотложной помощи, которую никто, кроме дочери, оказать ей не мог. Потому что, кроме дочери, никого у нее не было. Никого и ничего, с сегодняшнего дня даже любимой работы.
– Разве я не понимаю, – не умолкала она, – дело ни в каком не в имидже! Просто они хотят делишки обделывать, а я... я им буду мешать.
– А ты собираешься мешать?
– Конечно. Как нормальный честный человек. Честность теперь не в цене. У-у-у... Даже выходного пособия не дали, расчет – и ни копейки больше.
«А я легкомысленно потратила деньги на ненужную вещь! – На Машу накатил приступ самобичевания. – Дура, захотела праздничек себе устроить. Не сдать ли шаль обратно в магазин? Хоть несколько дней на эти деньги продержимся. Несколько дней, а что дальше? Все равно мне придется искать себе какую-то халтуру, так что шаль – не выход. Нет, не отдам ее! Ни за что! Она моя, моя! Фисташковая...»
Девушка сняла с плеч обновку, укутала ею Наталью Петровну. Ласково, заботливо. И, как по мановению волшебной палочки, мать перестала дрожать.
– Хорошая ты у меня, – с неожиданным умиротворением произнесла она и доверчиво ткнулась дочери в плечо. – Ты меня, Манечка, прости.
Шаль помогла. Вот ведь какими необходимыми порой оказываются ненужные вещи!
Возможно, именно в этом и кроется глубинный смысл маленьких жизненных перипетий, до которых не снизошел бы великий Аристотель.
Глава 4
КАРЛСОН, КОТОРЫЙ ЖИВЕТ НЕ НА КРЫШЕ
От станции расходилось в разные стороны несколько дорог. Шоссе вело к дачному поселку Академии наук «Солнечный». По нему все лето и особенно в выходные дни шли и ехали дачники, чаще на велосипедах, реже – на легковых автомобилях.
Проселки вели к близлежащим деревням и сельскохозяйственным службам. По ним сновали выносливые «Нивы», маленькие деловитые грузовички и даже двигались запряженные приземистыми лошадьми телеги.
Вдоль противоположной стороны железнодорожных путей пролегала наисовременнейшая эстакада. Покрытие ее было столь безупречно гладким, что порой казалось похожим не на асфальт, а на иностранный чудо-пластик.
Однако движение на этой дороге было куда менее оживленным, чем на прочих. Если и сворачивали сюда автомобили, то сплошь иномарки, щеголеватые и сверкающие ярчайшими лакированными поверхностями.
Тридцать первого мая, в воскресенье, на эстакаду свернула совсем другая машина: огромный мощный тягач.
Тяжело отдуваясь, он буксировал обширную платформу, груз которой, однако, не казался слишком массивным. Это были сложенные горкой куски обгоревшей фанеры, а рядом – что-то вроде собачьей конуры, зачем-то снабженной ветровым стеклом, сплошь заляпанным машинным маслом. Тут же валялась изувеченная приборная доска, какие-то рычаги и рычажки.
Вокруг этого хлама расселись молодые крепкие мужчины. Они смотрели на обломки так горестно, что казалось: это катафалк, отвозящий покойника к его последнему пристанищу.
Да, мужчины хорошо знали и уважали умершего: он был достойным стариком. Его звали «детройт-паркс» П-2А, и родился он в 1929 году.
Иоанна Соколова, который угробил сего почтенного старца, среди сопровождавших не было.
...А Иоанн в это время лежал на хрустящих простынях в белоснежном кабинете. Он казался попавшим в сети гигантского паука: столько проводков тянулось от его тела к многочисленным приборам.
Мигали разноцветные лампочки, жужжали зуммеры, на экранах высвечивались кривые и прямые линии. Озабоченные люди в медицинских халатах что-то записывали, вычисляли, сравнивали, бормотали «гм-гм» и значительно качали головами.
– Да живой я, живой, достали вы меня! – сердился Соколов, неприязненно глядя на облепившие кожу датчики. – Валерий Сергеич, ну отпустите!
– Спокойствие, только спокойствие, – отвечал словами знаменитого философа Карлсона тот, кого назвали Валерием Сергеевичем. Он был главой всех этих серьезных медиков. – Пустяки, дело житейское.
– Так зачем меня мучить из-за пустяков? Мы не первый год знакомы, вы знаете прекрасно: на мне все зарастает, как на собаке.
На что последовал не менее философский ответ:
– Собака лает – ветер носит.
– Вы мучитель, – простонал Соколов. – Изверг! Садист!
– А вы – мазохист, Иоанн Алексеевич, – невозмутимо отозвался врач. – Вам нравится калечить свой организм.
– Ну попал в грозовую тучу, упал. Подумаешь! Бывает.
– А вот мы сейчас энцефалограммочку проверим. Может, у вас сдвиг. Не исключено, что в сторону суицидальных наклонностей.
– Типун вам на язык. По-вашему, я похож на самоубийцу?
– Очень, очень похожи. Я давно это замечал.
Тут доктор высунул язык и, сведя глаза к переносице, попытался разглядеть его розовый кончик:
– Типун не выскочил. Значит, я прав.
Валерий Сергеевич и впрямь напоминал Карлсона: он был мужчиной в самом расцвете лет, кругленьким, розовощеким, с короткими пухлыми ручками, с лукавым взглядом маленьких глазок.
«Пропеллера только ему не хватает, – говаривал Иоанн. – Но это не беда: одолжу, у меня-то этого добра предостаточно».
Соколов, смирившись, пробубнил:
– Чувствую, живым мне отсюда не выйти.
– Несомненно, если будете дергаться, – подтвердил врач. – А отвечать кому? Мне. Случись что – ваши ребятки меня линчуют. Так что будьте любезны...
– Ладно. Уговорили.
Иоанн прикрыл глаза. Тоска зеленая! Какая это скука – медицинское обследование. Кажется, что жизнь утекает из тела по этим проводкам... Ясно ведь и без мудреных приборов: никаких серьезных повреждений нет. А ребро – подумаешь, травма! На него даже гипс не надо накладывать.
Милый, добрый Карлсон! Он не понимает, что сейчас лучшим лекарством для пациента был бы отвар из трав, заваренный в большой эмалированной кружке. И чтобы поднесли этот напиток больному маленькие розовые пальчики. И чтобы шелковистый кончик светлой косы щекотал кожу, а яркие карие глаза застенчиво избегали встречи с его взглядом... Чтобы вместо накрахмаленных белых халатов рядом колыхались пышные оборки цветастого сарафана. А бретельки не прикрывали бы нежных плеч...
Ева... Святая Инесса... Мария.
Машенька Колосова.
...Тягач-катафалк приближался к цели своего скорбного путешествия. Эстакада уткнулась в высоченный глухой забор.
Тягач утробно засигналил – и часть забора бесшумно отъехала в сторону, освобождая путь. Оказывается, тут были автоматические ворота.
За оградой открылось обширное ровное пространство, похожее на полигон. Справа – большая плоская постройка ярко-голубого цвета – ангар. У его стены отдыхали, повернувшись к воротам хвостами, «Ми-2» и красавица «Алуэтта».
Слева – конструктивистское здание из стекла и бетона. Увидев прибывший катафалк, туда сразу побежали несколько гонцов.
Они взлетели по лестнице и ворвались в медицинский кабинет, где Карлсон обследовал Иоанна:
– Доставили!
Однако Соколов и сам уже услышал гудок. Не слушая больше возражений медицинского светила, он соскочил с лежанки и бросился к выходу как был: облепленный датчиками, обмотанный проводками.
Штекеры и клеммы повыскакивали из своих гнезд, приборы зашкаливало, какой-то сложный диагностический аппарат заискрил.
– Куда! Самоубийца! – заголосил Валерий Сергеевич.
– Пустяки! Дело житейское! – на бегу бросил ему Иоанн.
Обломки «Детройта» сгрузили на землю. Мужчины стояли вокруг погибшего биплана в суровом молчании.
Пожилой механик Даниил Семенович держался за рычаг управления, точно пытался прощупать человеческий пульс. Это не удалось, и механик констатировал смерть:
– Финита.
Он содрал с белой головы молодежную бейсболку. Все, кто был в головных уборах, последовали его примеру.
Соколов, босой, облаченный только в плавки и датчики, ощетинившийся проводами, вдруг опустился на колени и приник лбом к ветровому стеклу. Он не боялся, что выпачкается в машинном масле. Он привык к машинному маслу.
Люди с удивлением увидели, что его мощные плечи вздрагивают. Иоанн плакал.
– Дурит шеф, – тихо заметил кто-то из окружающих.
– Надо позвать Карлсона, – поддержал другой. – Пусть проверит: вдруг у Ионы сдвиг по фазе!
– А я его понимаю, – возразил третий. – Я тоже так ревел, в детстве, когда у меня сломался самокат.
– Так то – в детстве...
– Зато «Детройт» лучше самоката. Он летает.
– Летал, – поправили его, напомнив, что речь идет о покойнике. – Честно говоря, его срок вышел давным-давно, зажился старик.
– Об умерших – либо хорошо, либо ничего.
– Помолчим.
Помолчали.
А к ним уже колобком катился разъяренный Карлсон:
– Идиот! Параноик! Кретин с неустойчивой психикой!
Механик угрожающе шагнул ему навстречу:
– Вы о ком это, уважаемый?
– Сами знаете о ком!
К механику присоединились два вертолетчика – те самые, что забирали Соколова из «Солнечного»:
– Про нашего хозяина так... не принято. Нам это не нравится. Мы, знаете ли, можем обидеться.
Толстый Карлсон ничуть не испугался. Решительным движением пухлой ручонки он отодвинул в сторону рослых авиаторов:
– Для вас – хозяин, для меня – пациент. Ему нужен строгий постельный режим, ясно? А у него – пропеллер в заднице. Ну? Чего уставились? Ах как весело!
Летчики действительно начали пересмеиваться:
– Карлсон Ионе свой пропеллер одолжил!
У доктора был тонкий слух:
– Одолжил?! Он сам у меня его спер. И вставил себе в анальное отверстие. Думает, с высоты сигать без парашюта – все равно что плюшки воровать. А тут, дорогие мои, пахнет компрессией позвоночника и прочей прелестью. Я это утверждаю как опытный Карлс... то есть врач.
– Да он же здоров как бык, – растерянно проговорил механик, ошарашенный напором Валерия Сергеевича.
– И упрям как осел, – продолжил реплику смельчак доктор. – Ему надоели самолеты. Он хочет кататься в инвалидной коляске.
Иоанн тем временем поднялся. Лицо его снова было бесстрастно. Он даже слегка улыбался, слушая перебранку, вспыхнувшую по его милости.
Решил вмешаться:
– Валера, успокойся, мы все знаем твой девиз: «Лечиться, лечиться и лечиться, как говорил великий Гиппократ!»
Он поднял к небу руку, как некогда Ленин на многочисленных памятниках, и вдруг, резко побледнев, схватился за больной бок. Стиснув зубы, застонал и стал медленно оседать.
– Что делать, доктор? – робко спросил кто-то.
– Ловите! Встали, как истуканы, – скомандовал Карлсон, которого в этот миг все единодушно признали главным. – Ко мне его, на кушетку! Лечиться, лечиться и лечиться. Да.
Подумал и отдал дополнительный приказ:
– У дверей поставьте часовых. И чтоб нести вахту круглосуточно! Я его знаю: все равно предпримет попытку к бегству!
– Стрелять без предупреждения? – съязвил было механик, но товарищи тут же одернули его. Всем было не до смеха. Среди присутствующих не было человека, который не любил бы Иоанна Алексеевича.
Если Машина жизнь – как дома, так и на работе – протекала в «бабьем царстве», то Иоанн Соколов главенствовал в царстве сугубо мужском.
Он был единоличным владельцем большого частного аэроклуба.
Иоанн любил риск во всем: как в головокружительных полетах, так и в головокружительных коммерческих мероприятиях. Может быть, поэтому к нему были благосклонны как небо, так и деньги.
Но к личной роскоши и накоплениям он никогда не стремился: не любил ничего неподвижного, оседлого, стабильного. Средства его оборачивались так же стремительно, как движутся в небе реактивные лайнеры. Прибыль же тратилась на новые самолеты и на людей, которые обслуживали их. Все, кто имел отношение к аэроклубу «Гелиос», могли быть спокойны за свой завтрашний день. И за послезавтрашний тоже.
Штат клуба состоял в основном из бывших военных летчиков и десантников. Среди них были и ветераны Афганистана, и однополчане самого Соколова. В последнее время появился молодняк: ребята, отслужившие в Чечне.
Богатырский отряд, непобедимый. И все, как один, готовы были в случае необходимости встать стеной за своего шефа, которого они называли Ионой, а за глаза – Соколом.
Столь же предан Иоанну был его личный врач, смешной человечек по прозвищу Карлсон. Если бы срочно понадобилось, Валерий Сергеевич не задумываясь перелил бы Соколову собственную кровь, хотя сам не отличался безупречным здоровьем. Карлсона радовало, что группа крови у них с Ионой была одна и та же: первая, резус-фактор положительный.
Аэроклуб процветал и за счет личной привлекательности хозяина, и благодаря тому, что модное дорогостоящее развлечение – катание на самолете – приобретало все большую популярность у «новых русских». Приятно пощекотать себе нервы видимостью опасности, когда всевозможные блага жизни давно приелись. К клиентуре авиаторы относились со снисходительным презрением, разумеется тщательно скрываемым.
Исключение составляли те редкие случаи, когда человека действительно манило небо, но жизнь сложилась так, что взлететь до сих пор не было возможности. Такие прикипали к «Гелиосу» надолго, становясь постоянными членами клуба. А значит, и друзьями тех, кто тут служил. Следовательно, они вливались в ряды поклонников Ионы-Сокола.
Сейчас всех своих оповестили: хозяину строго-настрого предписано лежать. Если кто-то случайно увидит, что он ходит, следует сразу принять меры вплоть до физического воздействия. Даже в том случае, если упрямец окажет сопротивление.
С Карлсона чуть ли не пылинки сдували: всякий старался ему угодить, лишь бы доктор получше лечил больного.
– Вам привезти что-нибудь из города, Валерий Сергеевич? Вы же не можете отлучиться!
– Конечно, привезти. Сами знаете – зачем спрашивать?
– А что?
– Смешной вопрос. Варенья, разумеется. В неограниченном количестве. Разного.
Хозяин и всегда-то не жаловал свой огромный загородный дом, слишком большой для него одного. А сейчас, на время лечения, и вовсе поселился в «Гелиосе». В здании из стекла и бетона было все необходимое: и жилые помещения, и медицинский кабинет, и огромная кухня с искусным поваром, которого Иона переманил из ресторана «Прага».
Никто из окружающих и не догадывался, что помимо медицинских предписаний была еще одна причина, по которой Соколов не уезжал домой.
Дело было в том, что тут невдалеке, за железнодорожными путями, находился дачный поселок «Солнечный».
А на окраине этого поселка стоял веселый сказочный домик под красной черепичной крышей.
А в этот домик по выходным дням приезжала его миниатюрная хозяйка, Мария Николаевна Колосова...
Валерий Сергеевич был весьма удивлен тем, что его подопечный не делает никаких попыток к бегству из-под домашнего, а вернее, клубного ареста.
Все организационные вопросы «Гелиоса» были перепоручены ближайшему другу Соколова еще со времен армейской службы Косте Подыбе. Тот, похоже, справлялся, хотя и считал, что чисто выполнить «петлю» или «бочку» гораздо проще, чем держать под контролем отчетность.
Подыба старался не тревожить Иону: он за него боялся. Да и другие боялись тоже.
В среде летчиков возникло не высказанное вслух подозрение: у хозяина после сотрясения мозга не все в порядке с головой. Основанием для общих страхов служили вовсе не энцефалограммы, которые регулярно снимал у больного Карлсон, а новое увлечение Ионы, казавшееся авиаторам диким и бессмысленным.
Все они были сынами неба и непоседами, таким же подвижным характером отличался и Иоанн Алексеевич.
И вдруг он начал маниакально учиться... играть в шахматы! Все компьютеры аэроклуба были загружены шахматными программами. Возле постели больного валялись видеокассеты с записями шахматных школ. Уезжавшим в Москву Соколов заказывал журналы с отчетами о шахматных чемпионатах и олимпиадах и с разборами партий, сыгранных знаменитыми гроссмейстерами.
Даже во время обеда он вдруг замирал и отрешенно шептал, не замечая, что жир капает из котлеты «по-киевски» прямо на рубаху:
– Н6... е8...
Карлсон был недоволен: считал, что пища лучше усваивается, если на еде полностью сосредоточишься.
– Иоанн Алексеевич, где вы витаете, мать вашу! – сердился доктор.
На что Соколов реагировал тоже по-шахматному:
– Вашу мать... Мат. Нет, только шах... А если пойти d5? D5, вашу мать...
– Иона, в чем дело? – попытался достучаться до него Костя. – У тебя что, навязчивая идея?
– Отстань! – отмахнулся Иоанн. – Времени нет. У меня всего неделя, понимаешь? Каспаров вон с детства учился, а я должен успеть до выходных.
– Точно. Свихнулся, – грустно констатировал Подыба. – Тихое помешательство.
В аэроклубе «Гелиос» воцарилось всеобщее уныние. Запланированные на субботу и воскресенье развлекательные полеты были отменены. Возмущенным клиентам вернули их деньги и оплатили неустойку.
Пятого июня, в пятницу, в тот самый день, когда Маша потратилась на фисташковую шаль с кистями, пожилого механика Даниила Семеновича вызвали к хозяину.
– Вы у нас самый старший, – сказал ему Соколов. – Могу я на вас положиться?
– А то! – Даниил Семенович даже оскорбился. Разве он подводил когда-нибудь? Разве хоть раз в жизни доверенный ему самолет или вертолет поднялся в воздух с неполадками? – Только скажи, Иона, я все сделаю!
– Значит, так. Отправляетесь в Москву. Пройдетесь по всем салонам.
– То есть... по каким салонам? Автомобильных знаю несколько, а вот авиационных...
– Да нет же, – нахмурился Соколов. – При чем тут авиация? Пройдетесь по художественным салонам.
– Ну? – угрюмо спросил механик. Теперь он своими глазами видел то, во что не хотел верить с чужих слов: хозяин не в себе. – Пройдусь, дальше?
– Выберете комплект самых красивых шахмат. Не ширпотреб, а непременно авторской работы. Не скупитесь. Цена значения не имеет. Важно качество.
Знал бы Иоанн, что в тот же день Маша слово в слово повторит те же фразы!
– Ну найду, – буркнул Даниил Семенович. – И что?
– И ничего. Привезете сюда. К вечеру чтоб были у меня.
– Будут, – мрачно пообещал механик и поехал выполнять поручение: душевнобольных лучше не раздражать, иначе они могут совершить нечто страшное и непредсказуемое.
К вечеру перед Иоанном стояло то, что он заказывал. Даниил Семенович расстарался: добросовестно обошел все художественные салоны до единого, вооружившись справочником «Адреса и телефоны Москвы».
Сколько шахматных комплектов он пересмотрел и перещупал – сказать трудно. Ему попадались наборы из фарфора, из слоновой кости, из дутого стекла, даже из драгоценных металлов.
Как водится, искомое нашлось в последнем по списку магазине перед самым его закрытием.
Наверное, именно в этот момент Маша Колосова накинула на плечи бледно-зеленую шаль...
Сначала механику бросилась в глаза этикетка. На ней значилось: «Гелиос».
«Ого, прямо в честь нашего клуба», – подумал старик.
– Что это у вас? – спросил он.
Продавщица лениво ответила:
– Да так... шахматы...
– А ну покажь! – потребовал Даниил Семенович, предчувствуя улов.
– Вы это не купите, – вяло промолвила девица и не двинулась с места. – Это дорого.
Даниил Семенович сжал крепкие, навек почерневшие от смазки кулаки:
– Кому сказал – покажь! Соплюха.
Почему-то это подействовало. Девушка сразу стала более приветливой:
– Да смотрите на здоровье! Жалко, что ли?
Механик осторожно, боясь что-нибудь повредить, раскрыл выставленный перед ним резной сундучок.
– Ах ты батюшки! – вырвалось у него. – Вот это работа так работа!
Несмотря на вечерний час, салон словно озарился полуденным солнцем. Фигуры лежали в сундучке в четыре ряда и были искусно вырезаны из разных сортов янтаря: «белые» – из матового, светлого, как засахаренный мед, «черные» – из темно-вишневого, прозрачного.
Особенно пленило Даниила Семеновича то, что слоны здесь были действительно слонами, а не резными болванками с кругляшком наверху. У королей были мужские лица, у ферзей – женские. И все это выделано так тонко, так тщательно!
Даниил Семенович был истинным мастером своего дела, никогда не позволяющим себе схалтурить, и в авторе шахмат почувствовал собрата.
– Заверни, – сказал он продавщице. – Возьму. А дремать, дочка, лучше не на работе, а дома.
Хозяин одобрил приобретение. Особенно долго он вертел в руках белую королеву. На голове у этой янтарной статуэтки была корона, из-под которой струилась длинная коса. Цвета засахаренного меда или... спелой пшеницы.
Наутро в субботу Карлсон, явившись осмотреть больного и взять у него анализ крови, обнаружил: постель Соколова пуста.
Постовые бдительно охраняли выходы, но никто из них ничего не заметил. Иона сбежал из-под ареста, не потревожив их.
Ведь в здании помимо дверей были еще и окна...
Вместе с хозяином из аэроклуба исчез комплект янтарных шахматных фигур.
Глава 5
СОЛНЕЧНАЯ КОРОЛЕВА
Гелиос – греческий бог Солнца.
Окруженный ослепительным сиянием, с горящими глазами, в золотом шлеме, он мчится по небосклону на сверкающей колеснице, запряженной четверкой огненных коней.
Гелиос, всевидящий и справедливый, распознает сверху, с высоты своего полета, добрые и злые поступки богов и людей. Своей стихийной силой, жаром своего сердца он дарует жизнь всем земным существам. Дурных же и злобных наказывает: ослепляет светом своего взгляда.
Он справедлив: порой – даритель, порой – мститель.
Иоанну нравился этот поэтичный образ древнего божества, проводящего дни в полете, и он дал имя солнечного бога своему аэроклубу.
В то время Соколов даже не подозревал, что невдалеке от заброшенных, незасеянных полей, которые он скупил у захиревшего совхоза, есть дачный поселок с подобным названием, только не греческим, а русским: «Солнечный».
И тем более не подозревал, что в этом поселке, почти тезке «Гелиоса», он обнаружит Ее.
Солнечная Королева – так хотелось ему называть Машу со вчерашнего дня, когда он увидел в наборе шахматных фигур ферзя из светлого янтаря.
Статуэтка имела чуть ли не портретное сходство с Марией Колосовой. Черная же прозрачная королева казалась ее тенью.
Сбежав из-под врачебного и дружеского надзора, Иоанн с колотящимся сердцем приближался к заветной дачке с красной крышей. Осталось идти совсем немного, только пересечь то самое люпиновое поле.
Вообще-то он не привык выказывать своих чувств, но Маше он должен открыться! Он признается ей, что не в силах больше без нее жить. И предложит ей партию в шахматы...
Такое с ним творится впервые.
Чуткая и нежная, она поймет. Не сможет не понять! Она непременно ответит на его робкий ученический ход с2 – е4.
Калитка оказалась закрытой изнутри на щеколду да еще прикрученной проволокой. Это не беда: он уже чувствует себя достаточно здоровым, чтобы одним прыжком перемахнуть через штакетник. Выскочил же он из торцового окна собственного клуба!
Но и на дверях резного домика – навесной замок. Никаких признаков присутствия хозяйки.
Коробки с поникшей рассадой помидоров кое-как брошены у стены. Когда друзья уносили его из этого дома на носилках, рассада стояла тут же. Только ростки помидоров еще были тогда крепенькими и веселыми.
Иоанн вспомнил собственную горечь при виде погибшего «Детройта» и вдруг понял: для Маши растения, о которых она заботится, – то же, что для него самолеты. Такие же живые существа. И они сейчас умирают.
Она не могла без причины, просто так, бросить их на произвол судьбы. Не приехала к своим питомцам в выходные, – значит, что-то у нее стряслось.
Может быть, она нуждается в помощи?
Тогда он обязан помочь.
А если все же не нуждается... все равно он должен ее разыскать. Не ради нее – так ради себя самого.
Нет! Ради них двоих.
...Еще со вчерашнего вечера Антон Белецкий украдкой поглядывал на окошки крайнего дома: не загорится ли там свет, не приехала ли еще Маша.
Эта девушка давно уже задела его за живое. При виде ее он начинал дрожать самой настоящей крупной дрожью, которую не так-то легко было унять. Это удавалось лишь одним способом: начать Машу обижать. Именно так мальчишка-первоклассник дергает за косы девочку, которая ему нравится.
Вначале они общались вполне мирно и даже дружно. Его восхищали Машины логичные и немного наивные суждения. Но он не верил в их искренность. Считал искусственным, безошибочно выбранным и блистательно отработанным приемом. Маской, при помощи которой Марии удается отличаться от остальных женщин.
Однажды, например, он привез с собой незаконченную диссертацию, чтобы поработать над ней на досуге.
Машин взгляд случайно упал на рукопись, выхватил какой-то абзац о клеточном строении древнейших хвощей и папоротников, и она тут же попросила разрешения прочесть всю работу.
– Браво! – хотелось тогда воскликнуть Антону. За этой просьбой он увидел только одно: женщина нашла оригинальный способ предложить себя мужчине. Не впрямую, а косвенно. И он стал ждать продолжения.
Маша же его ожидания разметала в пух и прах. Она уселась в его гамак, отгородившись от мира своими толстыми очками, и действительно углубилась в научный труд. Да с каким воодушевлением!
Он наблюдал, ждал.
Вот девушка подняла голову и задала ему какой-то весьма уместный вопрос об особенностях плазматической мембраны в системе размножения растительных организмов.
Антон торжествовал. Он понял это как сигнал к старту любовной игры. И тут же резко стартовал с азартом и уверенностью опытного игрока.
Маша была удивлена, расстроена, разгневана! Она недвусмысленно дала ему понять, что это был фальстарт.
Но кроме того, она действительно была огорчена тем, что ей не дали дочитать диссертацию до конца.
Белецкий же опять-таки трактовал это по-своему: искусница просто ловко оттягивает момент непосредственного контакта, чтобы посильнее разжечь в мужчине огонь желания.
И вновь ему хотелось аплодировать: «Браво! Брависсимо! Ты гораздо умнее всех этих дурочек, которые бегут на первый же мужской свист, как собачонки!»
Но время шло, а мучительница-кокетка, какою он считал Марию, все не подпускала его к себе.
Это стало казаться Белецкому нечестным, незаконным. К отношениям полов он подходил как биолог: просто, цинично и без всякой романтической чепухи. Считал, что такие понятия, как любовь, нежность, преданность и так далее, выдуманы людьми лишь для того, чтобы скрасить однообразие вечно повторяющегося процесса.
И тогда он начал злиться. Решил заполучить непокорную самку любой ценой: как самец он имел на это право! Так рассуждал Антон Белецкий и однажды сделал попытку овладеть Машей силой.
Она вырвалась и убежала. Больше всего его задело то, что лицо ее тогда выражало не страх, не возбуждение, не мольбу о пощаде, а отвращение, брезгливость и даже... жалость.
А жалость, по его разумению, тоже была выдумана поэтами. Генетически она не присуща ни одному биологическому виду.
Выходило, что Мария снова притворяется!
После этого они не общались вплоть до прошлого уик-энда, когда она вдруг ворвалась в его дом, окутанная прозрачной пленкой.
А потом... О, потом они бежали с ней под ливнем, и он чувствовал ее тело совсем рядом.
А чуть позже она села к нему на колени, и он совсем уж было заполучил то, к чему давно стремился... Но тут, черт побери, вмешался другой самец, раненый и от этого еще более агрессивный, как подстреленный лев.
Но ту особь мужского пола, к счастью, вскоре транспортировали куда-то на вертолете – видимо, далеко, иначе воспользовались бы обычным транспортом.
Зато в тот вечер Антон Белецкий видел Машино волнение по отношению к раненому, и это убедило его в собственной правоте: соседка лишь лицемерила, притворяясь, что ей не нужен мужчина, на самом деле она очень даже сексуально возбудима.
А значит, все же есть шанс завоевать ее. И этот шанс непременно надо использовать...
